Текст книги "Нейро-панк (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Что?.. Да. Полагаю, можно сказать и так. Впрочем, для меня это было всего лишь страховкой. Видишь ли, я не люблю Мафию и не испытываю к ней доверия. Честно говоря, эти ребята всегда вызывали у меня некоторое раздражение. Слишком жадны, слишком недалеки и слишком зациклены на своем корпоративном духе.

– Ты вставил нейро-бомбы им всем!

– Ну, я всегда был предусмотрителен. Должен же я был предполагать, что рано или поздно мои интересы пересекутся с Мафией настолько серьезно, что мне потребуется гарантия безопасности? Нейро-бомбы – прекрасная гарантия. Ты не поверишь, но более девяноста процентов мафиози в Фуджитсу носят в голове мои бомбы. Конечно, мне пришлось не один год работать, но результаты себя окупили. Знаешь, эти ребята выглядят зловеще, но совершенно не следят за собственной безопасностью. Взламывать их нейро-интерфейсы совершенно не сложно. Я был даже разочарован.

«Заставить его говорить подольше, – подумал Соломон, безотчетно впившись пальцами в телефонную трубку так сильно, словно это было горло собеседника, – Надо узнать, откуда он говорит. Проследить звонок через телефонную станцию. Это дело нескольких минут…»

Потом он вспомнил, где находится. Нет ни помощников, ни оборудования, а он не в участке Транс-Пола, а в пустом здании, в окружении строительного мусора и мертвых тел. Звонок не выследить. Значит, можно полагаться лишь на собственные уши. Разговорить собеседника, успокоить его, заставить хотя бы одним словом проболтаться… В его положении всякое случайно оброненное нейро-маньяком слово драгоценно…

– Значит, ты перехитрил мафиози? Очень неплохо. Я бы даже сказал, профессионально.

И снова смешок в трубке, колючий, как обрезок стальной стружки.

– О, Соломон, не льсти мне. Это ведь по памяти ты следуешь стандартной инструкции для переговоров с преступниками? Польстить, выказать уважение, завоевать доверие… Я читал эту инструкцию, смертная скука. Не оскорбляй меня, в конце концов, я же тебя спас. Неужели ты этого не ценишь?

Хитрый ублюдок. На редкость хитрый ублюдок. Соломон ощутил боль в лицевых мышцах, и только тогда понял, что на его лице замер оскал.

– На Пацци твоя бомба отчего-то не сработала. Дефектный товар? Или теряешь сноровку?

– Ты про Франчезко Пацци? О, он один из немногих, кто проявлял похвальную осторожность. Ему мне так и не удалось внедрить нейро-бомбу. Зато остальные, в том числе и его руководство, подобными чертами не отличаются. Представь, достаточно спустить невидимый курок – и тысячи человек в Фуджитсу одновременно прострелят себе головы, вскроют вены или разобьют головы о бетонные стены. Захватывающе, правда?

– Еще как… И что же это за крючок? Как ты заставил людей умереть?

– Не я. Ты, Соломон.

– Хорошо. Как я заставил их умереть?

– Ты ведь уже знаешь, что нейро-бомба может спать в голове сколь угодно долго. Заставить ее сработать может лишь определенный код. Как код на запуск ракеты. Мысль, слово, чувство… Иногда, чтоб бомба сработала, человек должен что-то испытать или о чем-то подумать. Например, ощутить запах мисо-супа. Или подумать о лисьих хвостах. Курок – условность, его спускает твой мозг. Но в данном случае это были просто слова. Ты сказал то, что оказалось спусковым крючком.

Соломон замер, потому что в одну крошечную секунду все понял.

Спусковой крючок. Слова.

Но это были не его, Соломона, слова. Это были слова Керти Райфа, детектива из киноленты, которую мало кто помнит. Просто, по стечению обстоятельств, произнесли их губы Соломона.

«Знаете, но в этом мире убивает не только курение…»

Он сам безотчетно сказал это. И пятеро человек, услышав эту фразу из старого кинофильма, спокойно достали пистолеты и разрядили их себе в головы. Наверно, они даже не успели испугаться до того самого момента, когда пороховые газы и свинец не превратили их мозги в слизкие клочья, разбросанные по всей комнате.

Кажется, тело Соломона начало потеть азотной кислотой. Спину и грудь стало нестерпимо жечь, пластик телефонной трубки заскользил в пальцах, враз сделавшись скользким.

– Я заставил их убить себя.

– Да. Я зарядил револьвер, а ты спустил курок. Мгновенный и необоримый суицидальный порыв. К счастью, у них было оружие. Если бы его не оказалось, тебе, полагаю, ждало бы малоприятное зрелище. Иногда людям приходится разбивать голову о стену… Или вырывать себе кадык. Пистолет куда гуманнее.

– Но как ты узнал? Как ты узнал, что я скажу эту фразу? Она же из старого кинофильма, кто мог знать о том, что я вспомню именно его? И именно эту чертову фразу про курение?

– Не будь дураком, Соломон, – посоветовал голос, явно наслаждавшийся его недоумением, – Ты только что провел несколько минут в нейро-кресле. Этого хватило мне, чтоб немного подновить твой интерфейс. Незаметно для сеньоров в костюмах, разумеется. Нет, не переживай, я не внес серьезных изменений. Просто привил тебе любовь к некоторым классическим фильмам и курению. Достаточно невинно, не правда ли? Дальше все произошло само собой. Это как запустить хорька и зайца в одну клетку – ты не управляешь никем из них, но рано или поздно случится то, что должно. В твоем случае так и произошло.

– У меня нейро-шрамы, – сказал Соломон голосом, которому явно недоставало убедительности, – Ты не мог поставить мне новый софт.

– Но я поставил. Нейро-шрамы – неприятная вещь, но даже их можно обойти. Если знать, как, конечно. Извини. Теперь тебе придется заново бросать курить, и в этот раз будет сложнее.

В трубке затрещало – кажется, собеседник на том конце провода засмеялся. Соломону захотелось оказаться рядом и вбить телефонную трубку ему прямо в оскалившуюся пасть. Так, чтоб полетели осколки пластика и кости. Чтоб на костяшки пальцев брызнула свежая кровь. Чтоб…

– Значит, следишь за мной? Беспокоишься за своего приятеля, да? Не можешь оторваться? Кайфуешь? – он заставлял себя сдерживаться, но это давалось все труднее. Очень не хватало ледяного спокойствия настоящего Соломона Пять.

– Нет, – голос стал холоднее, поскучнел, – Просто испытываю интерес к некоторым своим… творениям. Ты интересен, Соломон. Совсем не такой, как этот унылый тип, Эмпирей Тодд. Он готов был лишь плакать и унижаться. Неудивительно, что он скоро умер. Такие, как он, долго не живут. А ты… У тебя может быть иной срок.

Соломон до хруста сжал зубы. Он не спросит. Нейро-ублюдок не дождется. Сейчас он, конечно, прижал трубку к уху в сладострастном ожидании. Хочет услышать страдание и ужас в голосе Соломона. Ведь он знает, какой вопрос последует. Неизбежный, мучительный, страшный вопрос.

Ладно, он спросит. Но не сразу, выдержит паузу. Даст мерзавцу понять, что не он управляет оркестром. Просто небольшая пауза в несколько ударов сердца…

Но тело не послушалось Соломона. Оно жило своей жизнью. Оно затрепетало и выдохнуло похолодевшими губами:

– Какой срок? Сколько у меня осталось времени?

Человек на другом конце провода вновь засмеялся. На этот раз, кажется, с укоризной.

– Извини, Соломон, но этого я тебе сказать не могу. Видишь ли, это тоже часть правил. Я уже один раз позволил себе их нарушить.

– Чего ты от меня хочешь?

Тишина. Если бы связь прервалась, Соломон услышал бы гудок. Но она не прервалась. Человек на том конце провода, человек, укравший жизнь и душу Соломона, молчал, над чем-то размышляя. Или же чем-то наслаждаясь.

– Это совершенно неважно, – наконец сказал он, когда Соломон уже едва сдерживал крик, – Поверь мне. Это совершенно не имеет значения.

Соломон почувствовал, что собеседник сейчас положит трубку. И тончайшая нить, которая протянулась между ними, мгновенно оборвется. И он вновь останется блуждать вслепую по городу серого камня под неоновым небом. До тех пор, пока невидимый таймер в его голове не издаст условленный сигнал. После которого не будет уже ничего, даже осточертевшего за столько лет Фуджитсу…

– Не клади трубку! – от его крика коротко звякнули стекла, – Стой! Слышишь, ты? Стой! Пожалуйста! Я только хочу знать… Понимаешь, ты… Зачем ты это со мной делаешь? Пожалуйста!.. Просто не клади трубку. Скажи мне…

Гудки. Тяжелые, размеренные. Нитка оборвалась.

Соломон медленно положил трубку и прижал разгоряченную ладонь ко лбу. Надо уходить – это шептал ему опыт. Даже в пустом доме кто-то мог услышать стрельбу. А тут – шесть мертвых тел с оружием в руках. И он сам, с чужим пистолетом за поясом. Об этом сразу же доложат комиссару. И тогда… Соломон не хотел знать, что будет тогда.

Возможно, Бобель придумает план получше, который уже не расстроить нейро-маньяку, взявшему по совместительству к роли его мучителя еще и роль ангела-хранителя. Возможно, он сделает еще проще. Просто засунет Соломона в подвал Транс-Пола, обвинив в нескольких убийствах. И там уже, не торопясь и никого не стесняясь, получит свое. Судя по всему, у Бобеля очень тесный контакт с Мафией. Настолько тесный, что комиссар спокойно распоряжается менеджерами высшего уровня вроде покойного Франчезко Пацци, натравливая их на собственных детективов… Интересная завязка.

Вывод прост и безнадежно очевиден. Ему нельзя связываться с Транс-Полом. Если комиссар Бобель по каким-то причинам желает его смерти, он своего добьется. Соломон слишком хорошо знал своего комиссара. Этот человек всегда получает за свой столик именно то, что заказывает в меню. Он такой же хищник, как и Пацци, только другой породы. Более сдержанной, но не менее кровожадной. Таком нельзя попадать в когти.

Надо рвать с Транс-Полом. Болезненное решение – точно отрываешь от себя висящую на лоскутах кожи часть тела.

«Нейро-маньяк отобрал у меня больше, чем кусок нейро-софта, – подумал Соломон, безучастно разглядывая мертвые тела на полу, – Сперва он взял мою душу, потом – моих друзей и мою жену. А теперь он забирает и мою службу. Больше ничего не осталось от прежнего Соломона».

Он шагнул к двери, но почти сразу же остановился. Дверь открыта, но куда идти?

Путь домой заказан. Только полнейший идиот не оставит там засады. А комиссар Бобель никак не идиот. Баросса? Коротышка Лью? Маркес? Слишком очевидно. Друзей и приятелей проверяют в первую очередь. Анна? Тем более. К тому же, находиться с ней под одной крышей – пытка. Найти убежище на улицах Фуджитсу? Совсем безнадежно. Конечно, он знает множество подходящих мест, укрытий и подпольных гостиниц, все-таки он когда-то был хорошим детективом, а детективам приходится знать такие вещи. Но на улицах везде подобно едкой вони крысиной мочи ощущается запах вездесущей Мафии. На Мафию работают вышибалы в подпольных клубах и проститутки, шоферы такси и завсегдатаи пивных. Нельзя пройти по улице так, чтоб об этом не узнала Мафия. А у нее к нему много, слишком много вопросов. Которые она не замедлит удовлетворить. В этот раз они пришлют новую версию сеньора Пацци, но в таком же отличном костюме. А с ним – не пятеро, а дюжину стрелков. Очень упорная организация, очень целеустремленная, как говорится, положительно-мотивированная…

Соломон неожиданно улыбнулся. Кажется, в этом городе у него остался только один человек, способный его спасти. И то, только потому, что это не вполне человек.

Он вернулся к столу и взял в руку телефонную трубку, все еще теплую после его прикосновения. Быстро набрал номер. По счастью, хорошая память на цифры не принадлежала единолично покинувшему тело Соломону Пять.

– Алло, – сказал он, когда трубку сняли, – Здравствуй, Энглин Кейне Нул. Это детектив Идинахренотсюда. Кажется, мне опять нужна твоя помощь.

ГЛАВА 17

– У тебя есть дома оружие?

– Что ты имеешь в виду? Какое оружие?

– Любое. Все, чем можно убить. Ножи, пистолеты… я не знаю. Любое оружие.

Энглин приподняло бровь. Нынешнее Энглин было спокойно, даже кротко, оно не хохотало, не швырялось ругательствами, не корчило гримасы, но, вместе с тем, и не выглядело впавшим в депрессию. Пока Соломон осматривал квартиру, в каждой комнате ожидая увидеть засаду и направленный в лицо пистолет, Энглин молча следовало за ним, терпеливо ожидая объяснений. Готовит какую-то пакость? Соломон украдкой следил за лицом нейро-вандала, но ничего подозрительного на нем не обнаружил. Совсем напротив, обнаружил там беспокойство и тревогу. Вполне нормальные эмоции для человека, в чей дом среди ночи вламывается человек в мятом и оборванном костюме, с горящим взглядом и дрожащими от нервозности руками.

А нервозность была, она скребла его изнутри, заставляя руки мелко дрожать, а губы постоянно высыхать. Он ожидал чего угодно. Даже здесь, в единственном безопасном месте Фуджитсу, он ощущал опасность. Не явную, а скрытую, тревожную, сродни шелесту змеиной чешуи в густой траве. Эта опасность была везде. Она наполнила собой темные улицы города, она насмешливо скрипела ему вслед со старых крыш, она пульсировала в рисунке городских фонарей и забиралась ему за пазуху липкой и ледяной рукой сквозняков.

Нет, квартира Энглин не была по-настоящему безопасным местом. Слишком многие могли о ней знать. Тем более глупо было просить помощи у существа непонятного возраста и пола, которое мыслило совершенно непонятными ему категориями и обитало в жилище, больше похожем на мусорную свалку. Кто знает, что крутится у него в голове?.. Почему оно станет помогать ему? Что оно вообще такое?..

Засады не было. Было знакомое ему нагромождение вещей, совершенно не вяжущихся друг с другом. Набор для вышивания лежал на пишущей машинке с заправленным листом, а наполовину разобранный велосипед соседствовал с набором изящной фарфоровой посуды. Человек, обитавший здесь, не мог быть в своем уме. И именно от этого человека сейчас зависела жизнь Соломона.

– У тебя есть дома оружие? – повторил он, – Да. Оружие. Живее же, Энглин. Найди мне все, что может стрелять или резать.

– Зачем тебе оружие, Соломон?

Оно впервые назвало его Соломоном. И сделало это так мягко, что тот осекся.

– Это важно. Сейчас и для меня. Пистолет Пацци я оставил там, но вдруг… В общем, найди мне все, что может представлять опасность. Пожалуйста, Энглин.

Энглин не стало больше задавать вопросов и, неуверенно кивнув, отправилось на поиски. В этот раз оно не дурачилось и не резвилось, в его движениях появилась вполне взрослая неспешность. Даже, наверно, какая-то нехарактерная прежде плавность.

Соломон думал, что поиски затянутся надолго, учитывая, сколь плотно квартира Энглин была забита вещами, но он успел выкурить лишь две сигареты на кухне, прежде чем Энглин появилось на пороге, держа что-то в руках.

– Вот. Эта штука представляет достаточную опасность?

Это был короткоствольный револьвер, маленький, но удивительно тяжелый.

– Да, – сказал Соломон, возвращая его Энглин, – Вполне. У тебя есть только это?

Энглин утвердительно кивнуло. На Соломона оно глядело немного настороженно, явно нервничая, но при этом хорошо владело собой. Это показалось ему добрым знаком.

– Возьми. Кажется, у меня действительно кое-что завалялось. Старый, но, кажется, в хорошем состоянии…

– Нет, – он отстранил руку, протягивающую ему револьвер, – Это ты возьми. И держи при себе, хорошо? И вот что… Ни при каких обстоятельствах не позволяй мне его взять.

Оно взглянуло на него с выражением тревожного любопытства. Внимательные серые глаза пытливо уставились на него. Соломону показалось, что с тех пор, как он в последний раз побывал в квартире под номером сорок два, прошло лет десять. Это Энглин нельзя было спутать с подростком, потому что оно совершенно точно им не было. У подростков не бывает такого взгляда.

На мгновенье у него возникла безумная мысль. Что в этом старом разваливающемся доме существует несколько десятков одинаковых квартир, в которых живут сумасшедшие близнецы, отличающиеся только лишь нравом. Но по всему выходило, что это маловероятно. Второй настолько невозможной комнаты не могло существовать во всем Фуджитсу.

«Оно просто безумно, – подумал Соломон, избавившись от револьвера и наблюдая за озадаченным выражением на лице Энглин, – Да. Разумеется. Это все объясняет. Этот нейро-вандал просто спятил, уродуя чужие нейронные цепи. И у него, как у всех душевнобольных, часты резкие смены настроения. Это понятно».

Энглин не выглядело безумцем. Просто это было другое Энглин, Соломону до этого момента не знакомое. И, пожалуй, из всех существующих в мире Энглин оно было самым приятным.

– Так, пожалуй, с меня довольно странных вещей на сегодня, – сказало оно, садясь на стул, – Наверно, тебе придется кое-что мне объяснить, да, Соломон? Зачем мне этот револьвер?

– Затем, чтоб я ее не использовал против себя же. По крайней мере, если нейро-бомба сработает, мне придется проявить изобретательность…

Энглин тяжело вздохнуло.

– Какой день? – спросило оно напрямик.

– Шестой, – сухие губы заскрипели, не в силах сложиться в улыбку, – Я на пороге рекорда. Никто из жертв нейро-маньяка не прожил больше недели. Я живу с этой тикающей штукой в голове шесть дней. И полночь уже близко. Значит, я на пороге. Понимаешь? В любой момент… Семь дней. Бум.

– Бум… – рука Энглин дернулась, словно инстинктивно пыталась лечь на плечо Соломону, но все-таки осталась на месте, – Понимаю. Извини.

Семь дней… Невозможно. Соломону казалось, что его новая жизнь длится несколько месяцев. А это были всего семь неполных дней. За семь дней он потерял все. Потерял себя, потерял службу, потерял друзей, жену и будущее. А может, это не он потерял, а весь мир. Огромный мир просто взял – и потерял Соломона Пять. С конвейера с зерном просто упало одно крошечное зернышко. Скользнуло между шестернями, никем не замеченное, и кануло в темноту. Но конвейер этого даже не заметил. Шестерни жизни продолжали вращаться. Всего лишь одно маленькое потерянное зернышко…

– Ты можешь узнать его по голосу? – спросило Энглин. Возможно, чтоб отвлечь Соломона от тягостных размышлений. Размышления эти колыхались, как гнилое тряпье на ветру, заслоняя все окружающее.

– А? Нет, – Соломон помотал головой. Скорее для того, чтоб разогнать хоровод вьющихся стервятниками черных мыслей, – Этот тип хорошо изменял голос. Говорил сквозь ткань и нарочито медленно. Опытен, подлец. Так делают те парни, которые не хотят, чтоб их узнали по телефону, это старый трюк. Нет, я не смогу его опознать, даже если он окликнет меня на улице.

Энглин склонило голову, разглядывая его из-под густых вихров:

– Кое-что ты о нем все-таки узнал.

– Только то, что он следит за мной.

– Не просто следит, – заметило Энглин, подняв тонкий полупрозрачный палец, – Очень внимательно следит. Как ревнивый любовник. Ты ему ужасно интересен, детектив Соломон Пять или детектив Идинахренотсюда... Как видишь, он даже использовал свои нейро-бомбы, только бы не расставаться с тобой на день раньше срока.

– Думаю, у него скопился солидный арсенал. Хватит на меня, и еще на многих. Он может развлекаться до самой старости. Интересно, сколько чужих жизней он уже прожил? Дюжину? Сто?..

– Он использовал нейро-бомбы, свое самое серьезное оружие, – сказало Энглин многозначительно, – Ради тебя. А ведь это не пшик из бутылки. Он стал врагом Мафии. Он привлек к себе внимание множества людей. Хотя именно чужое внимание нужно ему менее всего. Он ведь мог тебя просто бросить там, да? Позволить коновалам Мафии разобрать твой мозг по кусочкам, как мозаику. А сам бы нашел другую игрушку. Что ему стоит?

– А вместо этого он заставил пятерых джентльменов продырявить себе голову, – Соломон вновь достал узкий серебряный портсигар Франчезко Пацци и вытряхнул из него сигарету, – Он психопат, Энглин. Он наслаждается чужой болью и чужими страданиями. Думаю, он просто хотел развлечь себя.

Но Энглин, кажется, отличалось настойчивостью во всех своих ипостасях.

– Ты сам говорил, что он психопат другого рода. Он хищник, бьющий один раз и наверняка. Не выходящий из тени. Скользкий и до крайности осторожный. Такие не устраивают праздничный фейерверк с приглашенными мафиози. И вместо того, чтоб найти новую жертву, как он обычно поступал, нейро-маньяк вдруг изменил правила игры. Это о чем-то ведь говорит, так? Давай подумаем, о чем же.

Соломон выпустил дым под потолок. Табак горчил на языке, а дым изо рта вырывался рваными клочьями, как из старого и разношенного автомобильного глушителя. Надо же, отвык курить за столько лет…

– Он не просто охотник, Энглин. Он безумец, фиксирующийся на своей цели, как ракета. Видимо, жертва, чьей жизнью он живет, на какой-то момент становится для него фетишем, к которому он намертво прикипает. Объект извращенной и безумной любви, – Соломон усмехнулся, но смешок превратился в отрывистый кашель, – Он действительно наслаждается болью и отчаяньем. Но он не просто уличный убийца и вор, он изысканный гурман, знающий цену деликатесам, его не прельщают объедки. Ему нужны мои боль и отчаянье. Мои и только мои. Поэтому он выжмет меня до капли.

– Бутылку дорогого вина не оставляют недопитой, – кивнуло Энглин, морщась от табачного дыма, – Хотя ты уже стал настолько кислым, что скорее похож на уксус, чем вино. Конечно, повода для радости нету, но ведь, как говорится, даже у каждой палки есть два конца!

– Угу, – Соломон с отвращением взглянул на сигарету в собственной руке и вновь затянулся, – Только иногда с одного конца у нее приклад, а с другой – дуло. А ты слишком поздно понимаешь, каким именно концом она на тебя смотрит.

Смотрит…

Соломона тряхнула изнутри короткая и острая, как удар током, судорога.

Нейро-маньяк, во всех смыслах укравший его мысли, не станет далеко уходить от жертвы. Он всегда будет держаться где-то рядом, незаметный и бесшумный. Смотреть за ним, наблюдать за последними минутами существования Соломона. Возможно, он следит даже сейчас. Какой-нибудь мощный бинокль…

Соломон отодвинулся от окна, в котором была ночь. Здесь, на окраине, ночь была другой, глубокой и пугающей. В ней не было россыпи неоновых светлячков, к которым он привык, не было верениц уличных фонарей, похожих на растянутые вдоль улиц нитки бус. Только пустота, только отсутствие всего сущего. Как внутри него самого.

Соломон переставил стул так, чтоб сидеть подальше от оконного проема. Занавесей в захламленной квартире Энглин не было, оттого всякий, сидевший напротив окна, должен был представлять собой превосходную мишень. Впрочем, одернул он себя, это пустая предосторожность. Оружие этого парня – не винтовка.

Энглин сразу поняло предмет его беспокойства.

– Хвост отсечь не пробовал? – спросило оно, шутливо дергая себя за вихры и изображая растущий из затылка хвост.

Разумеется, он пробовал. Прежде чем зайти в знакомый дом, Соломон несколько часов пытался поймать неуловимого преследователя. Делал резкие повороты, прятался в густой темноте переулков, менял направление, подолгу застывал под прикрытием заборов, в общем, использовал все старые трюки детективов Транс-Пола. Но так никого и не увидел. Если нейро-маньяк и шел по его следу, он делал это столь виртуозно, что тягаться с ним Соломон не мог. Не то, что от него осталось. Будь он самим собой, выход бы нашелся. Настоящий Соломон, с его чутьем, с его охотничьим хладнокровием, выдержкой и логикой что-нибудь придумал бы. Он всегда придумывал.

– У меня осталось не более дня, – прошептал Соломон, забыв о присутствии Энглин, – И самое паршивое то, что мне некому довериться.

– Как на счет твоих приятелей из Транс-Пола?..

– Я не знаю, кого из них можно считать приятелем. Комиссар Бобель работает на Мафию. Это я знаю наверняка. Подумать только, сам глава Транс-Пола – мафиози! Что тогда можно сказать про его подчиненных? Кому из них я могу верить? Я ведь и самому Бобелю доверял без малого десять лет…Если Транс-Полом командует Мафия, как знать, кто еще у нее на поводке? Может, половина детективов нашего участка?

– А тот, с которым ты приходил? Детектив Шкаф?

Баросса. Верный приятель, старый пират. Всегда плечом к плечу, всегда рядом. Может, он уже мертв. Лежит на грязном полу нейро-клиники, брошенный своим товарищем, с дырой во лбу. А если нет? Если он все еще ищет Соломона? И если ищет – для чего? Из уважения к памяти своего бывшего коллеги, Соломона Пять, которого больше нет? Или он в одной упряжке с Бобелем? Ведь как ловко он умудрился прихватить Соломона с собой на облаву в нейро-клинике… Будто знал, какая участь ему там уготовлена.

«Только не Баросса, – сказал внутренний голос, и получилось это глухо, как будто звучал он в пустом выжженном бункере, а не в человеческой голове, – Ты знаешь его много лет. Это же Баросса. Он всегда был честным детективом и надежным товарищем. Такие не предают».

«Глупец, – фыркнул другой голос, холодный и насмешливый, похожий на голос покойного Пацци, – Ты все еще пытаешься пользоваться глазами в мире, где иллюзий давно стало больше, чем реальных вещей. В мире, где форма не значит ничего, а содержание – и того меньше. В этом мире, в Городе Серого Камня, люди меняются душами по настроению. Здесь давно стало модно быть не собой, а кем-то другим. И ты еще осмеливаешься говорить о дружбе, о постоянстве? Что такое «Баросса»? Имя, сочетание звуков. Щелчок нейро-корректора – и он станет незнакомым тебе человеком. Ты ничего не знаешь о том, что творится у него внутри. Или о том, что будет твориться через минуту».

Этот второй голос был прав. Пока он не может доверять даже Бароссе. Даже Энглин, если на то пошло. Соломон осторожно взглянул на приютившее его существо.

Энглин терпеливо сидело на стуле, ожидая его ответа. Руки оно по-женски скрестило на груди, да и выражение обеспокоенности, не сходившее с его лица, едва ли подходило мужчине. Мягкий взгляд темных, как брусничный чай, глаз, внезапно успокоил его. Револьвера в руках Энглин не было. В течение всего разговора оно вертело оружие в руках, явно тяготясь его грозным весом и наконец отложило на кофейный столик.

Соломон внезапно рассмеялся. Энглин удивленно взглянуло на него:

– В чем дело?

– Вспомнил кое-что. Неважно. Или важно? Уже сам не пойму.

– Ну так скажи, – попросило Энглин, стараясь скрыть зевок тонкой бледной ладонью. Оно уже выглядело сонным. Неудивительно, учитывая, что до рассвета оставалось всего несколько часов. Всю ночь оно не смыкало глаз.

– Не обращай внимания. Ерунда какая-то вспомнилась.

– Все равно расскажи.

– Это очень скучная штука, – серьезно сказал он, – Ты заснешь.

– Я не хочу засыпать, – сказало Энглин, тряхнув вихрами, – Мне сейчас лучше не спать. Расскажи что-нибудь, а я буду слушать. Так быстрее идет время.

– Я просто вспомнил, как однажды Анна, моя жена, показывала мне один каталог.

– Нейро-софта?

– Нет, это был другой каталог. Очень старый, лишь Макаронный Монстр знает, каких времен. Наверно, его издали при моем деде. Или даже прадеде… Там были странные и смешные товары, которых сейчас нет. Всякие, знаешь, вычислительные машины, старинные автомобили… Кажется, это называется ретро. Мужчины в необычных костюмах, гладкие, как чехлы от зубных щеток, автомобили, нелепые крошечные телефоны, которые тогда носили в кармане…

Энглин слушало его молча, откинувшись на спинку стула. Оно выглядело уставшим, сонным и почти беззащитным. Соломону пришлось напомнить себе, что это не девушка и не ребенок, это матерый преступник, нейро-взломщик и вандал, способный вывернуть человеческую жизнь наизнанку. Взломщик странный, противоречивый, непонятный, загадочный, но все же предельно опасный. Сегодня он ведет себя мягко и предупредительно, но это не значит, что через день он не встретит Соломона отборной бранью или тем самым револьвером, что лежит, забытый, на кофейном столике.

«Если он у меня будет, этот день, – подумал Соломон, наблюдая за тем, как Энглин клюет носом, – Если он у меня будет…»

– Так вот, я вспомнил одну из картинок. Кажется, она рекламировала какие-то курсы по изучению языков. Или курсы косметики? Не помню совершенно. Там было написано – «Измени себя к лучшему». Измени себя, понимаешь? Это было до изобретения нейро-корректоров. Но и тогда люди хотели изменить себя. Платили огромные деньги, чтоб изменить себя. Понимаешь? Проводили над собой какие-то странные операции, меняли цвет волос, худели, учили языки. Сейчас это кажется нелепо, верно? Если у тебя лишний вес, гораздо проще поставить модуль «Счастливый толстяк» и оказаться в гармонии со своим телом, чем истязать плоть диетами. Ведь человек не здесь, – Соломон коснулся пальцем груди, – Он тут, в голове. И всегда тут был. Человек непостоянен, он всегда хочет того, чего не имеет. И телу за ним никогда не угнаться. Те люди в нелепых костюмах показались мне смешными. Они так искренне хотели поменять самих себя и с такой болезненной настойчивостью колотились в запертую дверь, не понимая, откуда исходят их истинные потребности и что надо менять. Впрочем, все-таки догадывались, пусть и подсознательно. Начинали менять не тело, а что-то другое. Меняли идеологии, вероисповедания, моральные принципы, привычки – и учились заново жить с собой. Болезненный, должно быть, процесс. Словно слепцы, которые каким-то образом умудряются идти на свет, они все-таки двигались в нужном направлении.

– Угу, – Энглин то ли кивнуло, то ли клюнуло носом.

– Ты меня слушаешь?

– Слушаю. Ты говори… – Энглин сладко зевнуло, – Не давай мне спать. Пожалуйста.

– Ты не обидишь меня, если заснешь.

– Нет… Ты не понял. Мне нельзя сейчас спать. Ведь… ты здесь. Поэтому нельзя. Понимаешь? Ну давай, говори.

Соломон улыбнулся. Какое же странное, вздорное и непонятное существо. Он намеренно говорил негромко и даже чуть напевно, чтоб Энглин быстрее уснуло. Видит Макаронный Монстр, он и так причинил ему много хлопот и волнений. Пусть спит. А револьвер… Да и черт с ним. Наивно думать, что Энглин сможет ему противостоять, если нейро-бомба сработает.

«Спи, Энглин, – подумал он с внезапной нежностью, – Не слушай самозваного Соломона с его глупыми воспоминаниями. Скоро для тебя начнется новый день».

У бывшего детектива Соломона Пять не было уверенности в том, что этот день начнется и для него. Кажется, у него вовсе ничего не было, кроме бесконечной усталости, рассыпанной в душе серым пеплом, как по поверхности пепельницы. Но ему отчего-то казалось, что он должен успеть что-то сказать, прежде чем настанет рассвет.

– Мы всегда хотели меняться, – сказал он, разглядывая смятый окурок, – Всегда были недовольны тем, что имеем, всегда тянулись к чему-то большему, а если нет большего, к чему-то иному. Иногда мне кажется, что боги прокляли нас за это. Не Макаронный Монстр, а другие, старые, боги. Прокляли самым страшным образом. Дали нам то, что мы хотели больше всего. То, что когда-нибудь нас уничтожит. Слепец дошел до ярко горящего пламени и смело ступил в него. Что, слишком пафосно?

Энглин не ответило, только дернуло головой. Свернувшись, как ребенок, оно негромко сопело на стуле, свесив вниз тощую руку. Настоящее дитя своего времени, подумал рассеянно Соломон, корабль под тысячей разнонаправленных ветров. Какой ветер его паруса поймают завтра?..