Текст книги "Канцелярская крыса (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Ах да, вы же не знаете. Последние новости, мне донесли с четверть часа назад. Кажется, у нас в Клифе объявился психопат-убийца. Зовут его Гилберт Уинтерблоссом. Не слышали? Удивительно самоуверенный и наглый преступник. Кажется, он вознамерился затмить своего британского коллегу, Джека Потрошителя. И выбрал для этого Новый Бангор.

Герти почувствовал, как его желудок примерзает к позвоночнику.

– Как вы сказали? – пробормотал он, причем нижняя челюсть отчего-то стала заедать, как у несмазанного автоматона, – Уинтерблоссом?

– Именно так, полковник. Тело нашли в одной из подворотен Склифа, совсем свежее. Подлец вскрыл его, как студент-медик лягушку. Гадкое зрелище. Внутренностями украшены фонарные столбы, требуха свисает с решеток… Должно быть, в самом аду подобным образом украшают театральную сцену для представления, – Шарпер коротко хохотнул, – И с этим тоже придется разбираться Канцелярии. Не можем же мы доверить подобный казус полиции, согласитесь.

– Но… Позвольте… Откуда стало известно имя убийцы?

– Ах, это… Очень просто, полковник. Убийца настолько самонадеян, что не считает нужным сохранять инкогнито. Он сам представился нам, как самовлюбленный актер дьявольской пьесы. Во рту у несчастного покойника была оставлена визитная карточка некоего мистера Гилберта Натаниэля Уинтерблоссома. Как вам подобный цинизм? Что-то новое, верно?

– Ужасно, – совершенно искренне сказал Герти, внутренне мертвея подобно мумии тысячелетнего фараона, чувствуя, как отмирает каждая клеточка тела, – Просто неописуемо.

– Вот-вот! Этот психопат, судя по всему, чувствует себя весьма вольготно в моем городе. Но мы займемся им, как полагается! Я немедленно извещу всех. Полицейских, сыщиков, штатских агентов, осведомителей, кондукторов, инспекторов и офицеров. К вечеру имя этого Уинтерблоссома коснется каждого уха в Новом Бангоре. А дальше… У нас есть способы добраться до правды. Куда более эффективные, чем у полиции, полковник. Очень надежные.

Мистер Шарпер усмехнулся, и усмешка эта сверкнула в полумраке кабинета подобно мелькнувшему в подворотне бандитскому ножу. Герти б непременно шарахнулся в сторону, если бы не был парализован от головы до пят.

Все это дурной сон, твердил он себе, болезненное буйство воображения. В нормальном мире не случается подобных историй с нормальными людьми, это какой-то небрежный анекдот, воображаемая историйка из числа тех, что приятели рассказывают друг другу. Вообразите себе, был один тип, деловод из Лондона. Он отправился в Новый Бангор, это где-то в Поллинезии, и там, вообразите себе, его вздернули на виселице! Да нелепый случай, казус, имя перепутали… Ну и шуму было!

– Словом, вам будет, чем здесь заняться, полковник, – мистер Шарпер одним мягким шагом оказался возле письменного стола и стал что-то быстро писать, – Я прикажу немедленно начать оформление бумаг. Выдам вам колониальный паспорт, удостоверяющий личностью и полномочия. Кстати, о полномочиях. В каком чине вам угодно служить?

– Эммм… Честно говоря, я не задумывался об этом, – слова Герти приходилось выжимать из себя, как из высохшей губки.

– Отлично. Тогда назначим вас… Руководителем первого отдельного межведомственного комитета по специальным вопросам при юридическом аппарате территориального департамента. Как вам это?

Герти промычал что-то неразборчивое.

– Вот и превосходно. Прошу вас, держите паспорт. Сам перевод займет некоторое время. Сами понимаете, извечный канцелярит… Придется выправить спешным делом множество бумаг. Но, я думаю, через день или два мы уже сможем принять вас официально, и в новом чине. Судя по багажу, вы еще нигде не остановились?

– Признаться, нет. По прибытии сразу направился в Канцелярию.

– В этом полковник Уизерс! – мистер Шарпер одобрительно кивнул, глаза сверкнули, – Сразу рвется в бой! Что ж, если вам нужно место, могу вам посоветовать служебный пансион нашего ведомства. Бесплатный для служащих и более чем комфортно обставленный. Вам там понравится. Сейчас, обождите минуту, я выпишу вам направление.

Против этого мгновенно воспротивилось все естество Герти. Ему представился служебный пансион, полное подобие здание Канцелярии. Сумрачный, темный и пугающий, полный все тех же зловещих и бледных призраков. Проводить в их обществе дни и ночи напролет?! Герти чуть не закашлялся.

– Простите, мистер Шарпер, – торопливо сказал он, – Полагаю, я собственноручно разрешу вопрос временного жилья. Полагаю, в Новом Бангоре отыщется подходящая мне гостиница или меблированная комната.

– В этом можете не сомневаться, здесь полно гостиниц. Как вам будет угодно, полковник, как вам будет угодно. Отдыхайте после дороги, гуляйте по городу, обвыкайтесь. Канцелярия незамедлительно уведомит вас, как только бумаги будут оформлены. О, я уже предвкушаю нашу совместную работу! Кажется, в Новом Бангоре настают новые времена, а?

– Пожалуй, – кисло улыбнулся Герти, – Думаю, уже настали.

– Нужен тост! – провозгласил мистер Шарпер вдохновенно, – Да и вам не помешает промочить горло, а? Одно мгновенье! Я даже знаю, чем вас угостить.

Он распахнул изящный шкаф, в котором обнаружилась целая батарея пузатых бутылок, глядящих своими тупыми артиллерийскими стволами в потолок. Его проворные пальцы с ухоженными ногтями забарабанили по пестрым этикеткам.

– Вермут? Портвейн? Нет, не то… О, я вспомнил! Кажется, я знаю, чем могу угостить такого гостя. Я где-то читал, что вы презираете все мягкие напитки, предпочитая им неразбавленный ямайский ром. И, должен сказать, у меня случайно как раз осталась бутылка самого настоящего ямайского рома семьдесят восьмого года. Я слышал, вы пьете его неразбавленным? Вкус настоящего мужчины!

Герти выдавил из себя улыбку. Улыбка получилась вялая и жалкая, как мертвый мотылек.

– Я… Кхм, знаете ли, да. Глупая привычка.

– О, в ней нет ничего удивительного. Я слышал, только благодаря неразбавленному рому вы спаслись в той эквадорской экспедиции, когда всех вокруг разил брюшной тиф.

Мистер Шарпер плеснул рому в два стакана толстого стекла. Плеснул щедро, на три пальца. Жидкость была цвета болотной мути, и Герти мгновенно испытал изжогу, едва лишь только взял протянутый ему стакан. От одного только запаха обожгло носоглотку.

– За вас, полковник! – мистер Шарпер торжественно поднял стакан, – За ваше прошлое и будущее, и за новые великие свершения!

– И за Новый Бангор, – вставил Герти поспешно.

– Ну разумеется! За оплот Ее Величества в Тихом океане! Прозит, как говорят немцы!

Герти мужественно отхлебнул из стакана, постаравшись сделать это движение нарочито расслабленным и пренебрежительным. Эффект превзошел все его ожидания, даже самые безрадостные.

Ямайский ром ошпарил кислотой нёбо и вышиб из глаз едкие злые слезы. Потом провалился в пищевод, и Герти показалось, будто в его желудок, надсадно ворочаясь, протискивается раскаленная ядовитая змея. Прошло по меньшей мере десять секунд, прежде чем судорожное подрагивание челюстей ему удалось превратить в полноценный вздох, но и после этого в голове продолжало гудеть, как в жестяном котелке, по которому хорошенько приложились камнем. От проглоченного пойла все внутренности разом агонизировали, а в желудке, судя по всему, собрались раскаленные пары, выброс которых в окружающее пространство грозил сжечь без следа весь секретарский кабинет.

Герти никогда прежде не пил неразбавленного ямайского рома и не имел ни малейшего представления о его составе. Можно было предположить, что этот напиток состоит из равных частей осиного яда, царской водки^[29], одеколона и зловонного жевательного табака.

– Ух! – Шарпер немного порозовел после выпитого, – Это вызывает уважение, полковник. Меня точно лошадь в живот лягнула. У вашего любимого напитка очень тяжелый характер.

– Я… кх… привык, знаете ли… кх-кх… – Герти отчаянно пытался не закашляться, в животе все еще тлели обжигающие уголья, глаза слезились, – Это… кх-кх… Все из-за брюшного тифа, конечно… Отличное средство.

Мистер Шарпер отставил стакан, поправил легким движением галстук.

– Может, у вас есть какие-то вопросы? Постараюсь ввести вас в курс дела. Я давно уже заметил, что в метрополии подчас царят самые невероятные представления о нашем колониальном быте. Некоторые вещи, совершенно здесь обыденные, на другом конце земли кажутся невероятными. Честное слово, я не шучу. Не стесняйтесь спрашивать, полковник.

Герти задумался. Задавать вопросов не хотелось, хотелось быстрее покинуть страшное здание и общество мистера Шарпера, выдохнуть из легких застоявшийся там канцелярский воздух, полный смертельно опасных миазмов и невидимого тлена. Хотелось отдышаться, окатить лицо чистой ледяной водой, взглянуть в собственное отражение и задать ему один-единственный вопрос: «Ну и как ты влип в это, Гилберт Уинтерблоссом?..»

Герти попытался придумать какой-нибудь важный вопрос, но в голову ничего не шло. Перхающий угольной пылью воришка, автоматон, странные типы из Канцелярии, какие-то рыбаки…

– Что такое безумный поезд?

Шарпер улыбнулся, словно и ждал именно этого вопроса. Впрочем, конечно же, ждал.

– Уже встречали?

Герти вспомнилось хрипящее стальное подземное чудовище, прокладывающее себе путь, клокочущее от ярости, раскаленное, дребезжащее ржавыми цепями…

– Эммм… Мельком.

– Они не так опасны, как кажется. Просто надо держаться от них подальше. И ни в коем случае не заходить в такой поезд.

Герти был совершенно уверен в том, что не зайдет в такой поезд, даже если платформа будет кишеть разъяренными голодными ягуарами.

– Но что они такое?

– Один из странных капризов Нового Бангора. Своего рода аномалия. Полли считают, что безумные поезда одержимы духами земли. Мол, духи земли считают оскорбительным железные машины, которые движутся сквозь земную твердь. Можно подумать, для них это что-то вроде досадливых паразитов, – Шарпер искренне рассмеялся, – Поэтому духи вселяются в поезда и подчиняют их своей воле. Но это, конечно, дешевая мистика, не свойственная реалистам вроде нас. Подземные духи! И это на закате просвещенного девятнадцатого века!

– Действительно, звучит очень нелепо, – согласился Герти. От выпитого рома голова делалась все легче и легче. Грохот превратился в мягкий шелест, подобный звукам прибоя.

– Это все из-за металла. Я так считаю. Вы читали об эффекте Беккереля^[30]?

– Не уверен. Это ученый?

– Выдающийся физик, – подтвердил Шарпер, – Занимался изучением особого излучения различных веществ. Я поверхностно знаком с его трудами, читал во французских журналах. Он полагает, что это излучение – следствие невидимой ядерной реакции в веществе. Под воздействием подобного излучения живые организмы, а также и прочие химические элементы, зачастую приобретают странные и непредсказуемые свойства. Я думаю, здесь дело именно в эффекте Беккереля. Вероятно, в металле, из которого построены некоторые локомотивы, содержится повышенное количество какого-то особого вещества, которое исподволь влияет на машинистов в кабине. Они ведь проводят там долгое время, изо дня в день…

– Что с ними происходит?

– Они становятся единым целым со своей машиной.

Герти уставился на Шарпера, пытаясь понять, серьезен ли тот. Секретарь был серьезен. Дымчатые зеленые глаза смотрел в упор, немного насмешливо, но не смеялись.

– В каком смысле?

– В самом прямом из всех смыслов. Они врастают в локомотив, а тот делается частью их собственного тела. Мне приходилось наблюдать за тем, как разделывают безумный поезд. Вы, конечно, человек стальных нервов, полковник, а мне, признаться, было не по себе. Паровые трубы врастают в человеческое тело, как хоботы паразитов. Не разобрать, где сталь, а где живая плоть. Мышцы обвиваются вокруг патрубков и змеевиков, кости врастают в рычаги. Человек и машина становятся единым организмом. По их общей кровеносной системе циркулируют раскаленная кровь и пар. Весь корпус локомотива меняется изнутри, приобретая пугающие формы. Он живой и неживой одновременно, если вы понимаете, о чем я. Корпус прорастает нервными окончаниями и даже какими-то костными новообразованиями, истекает желчью и лимфой. Судя по всему, в момент окончательной трансформации существо, образованное из человека и машины, испытывает колоссальную боль. Такую, что она сводит его с ума. Безумные поезда не умеют рассуждать, полковник. Они просто мчатся, сея разрушения, пока есть рельсы. А потом мчатся и без них.

Герти отчего-то захотелось выпить еще немного неразбавленного ямайского рому.

– То есть, оно живое? – уточнил он.

– Живое, безумное и очень злое. Именно так. По счастью, безумных поездов не так много. Прежде их хватало… Но мы установили машинистам сокращенные смены, кроме того, их регулярно обследуют врачи. Многих удается спасти до того, как слияния достигло необратимой фазы. Но если нет… – Шарпер щелкнул пальцами. Щелчок получился хлесткий, жутковатый, – Перекрываем пути, закрываем станции, выставляем специальные ловчие команды. Чаще всего, безумный поезд удается обезвредить до того, как он наделает дел. Специальные, знаете ли, цепи, гальванические ловушки… Похоже на загон свирепого хищника. Вы с вашим опытом быстро к этому привыкнете.

Герти ощутил легкую дурноту.

– Привыкну? К этому?

– Конечно. Вы же полковник Уизерс. Держу пари, через полгода безумные поезда будут дрожать, услышав это имя!

От его энтузиазма у Герти заныли зубы.

– Кстати, раз уж речь зашла… – он кашлянул, – Мне бы хотелось узнать, чем именно мне предстоит заниматься в Новом Бангоре. Очертить, так сказать, спектр обязанностей…

– Как чем? Вы же будете руководителем первого отдельного межведомственного комитета по специальным вопросам при юридическом аппарате территориального департамента!

– Да, я знаю. Но я не вполне понимаю, что за этим кроется.

– Еще успеете вникнуть в нашу субординационную систему. А пока не думайте об этом. Считайте, что вы просто работаете на Канцелярию. Свыкайтесь с нашим колониальным бытом и порядками, изучайте газеты, акклиматизируйтесь…

– Но чем, в таком случае, занимается здешняя Канцелярия?

Шарпер улыбнулся. Мягко, даже покровительственно. И в его зеленых глазах сверкнуло что-то такое, отчего Герти окатило изнутри холодной волной.

– Все знают, чем занимается Канцелярия, полковник, – промурлыкал мистер Шарпер, – Все знают.

И подмигнул ему.

ЧАСТЬ 2

МЕТОД ТЬЮРИНГА-УИНТЕРБЛОССОМА

Обычный здравый смысл – самый лучший из

всех смыслов. Будь верен ему, и он даст тебе

самый разумный совет. До каких только нелепостей

не доходит человек, когда воображение и

предрассудки в нем побеждают разум и,

торжествуя, ведут его потом за собою, как

пленника в оковах.

Стэнхоуп, Филип Дормер, 4-й граф Честерфилд

Герти готов был поклясться, что время замедлило свой ход. Что в огромные невидимые часы, контролирующие извечный бег времени, насыпалось порядком сору, отчего их сложный механизм заедает, а стрелки почти не двигаются.

Находиться долго в одной позе было трудно, особенно в столь неудобной позе. Тело быстро затекало и кости начинали ныть, как у столетнего старика. Герти время от времени шевелил плечами и переступал с ноги на ногу, чтоб разогнать кровь, но все равно ожидание давалось ему тяжело. Привалившись к двери гостиничного номера, он глядел в крохотную щелку, образованную немного отошедшей рассохшейся доской, и старался дышать широко открытым ртом, производя как можно меньше шума.

В таком положении, уподобившись статуе, он стоял уже четыре часа. Карманный «Беккер» говорил ему это совершенно однозначно. Но Герти чувствовал себя так, словно провел здесь, в прихожей своего гостиничного номера, уже как минимум сутки. Положительно, ничто так не утомляет человека, как ожидание. Вот отчего ожидание виселицы служит последней пыткой приговоренному к казни. Герти ждал не последнего рассвета, но мука эта к трем часам пополудни стала настолько невыносима, что он стал колебаться, малодушно размышляя, не разумнее ли бросить все это.

«Ты дурак, Гилберт Натаниэль Уинтерблоссом, – сказал он себе беззвучно, – Ты самый беспросветный, круглый и самонадеянный дурак на всем этом острове, а может, и во всей Поллинезии. Когда ты умрешь, а это, несомненно, случится достаточно скоро, тебе наверняка поставят памятник жители Нового Бангора. Где-нибудь на площади Брайбус, возле мраморного Короля Дика^[31]. На памятнике будет написано: „самому безнадежному дураку к востоку от Гринвича“. Чайки будут гадить твоей статуе на голову долгие, долгие, долгие годы…»

Он услышал негромкий скрип, и мгновенно напрягся, сам обратившись в подобие статуи. Без сомнения, звук этот донесся из гостиничного коридора. Приникнув к щели и смахивая с нее пыль дрожащей от возбуждения ресницей, Герти увидел, как медленно отворяется дверь соседнего номера под цифрой «17». Когда она открылась полностью, стала видна фигура мистера Иггиса. Она была знакома Герти до последних мельчайших деталей, возможно, даже тех, о которых он сам не подозревал. На мистере Иггисе был его обычный мешковатый костюм в мелкую серую полоску. Очки мистер Иггис надел так же, как надевал обычно, выходя из номера, они болтались на самом кончике его небольшого носа. Словом, все в мистере Иггисе было совершенно обычным, ровно таким же, каким было вчера, позавчера или неделю назад. Включая выражение лица мистера Иггиса. Точнее, отсутствие всякого выражения.

Мистер Иггис был одной из тех вещей, что само Время создает в качестве ориентира, межевого знака, над которым не властно течение. Он был самим воплощением постоянства. Если бы мистер Путешественник из новомодного романа^[32] запустил свой чудесный аппарат, установив точкой прибытия двухсоттысячный год до Рождества Христова, вздумав посетить Океанию в те времена, когда ей правили ужасные ящеры, нет сомнений, первым делом он нос к носу столкнулся бы с мистером Иггисом, выходящим из своего гостиничного номера.

Мистер Иггис совершенно равнодушно посмотрел перед собой (Герти, сглотнув, на миг отшатнулся от своей щели), небрежно поправил галстук и закрыл за собой дверь. Щелчок повернувшегося в замке ключа, и мистер Иггис уже движется по гостиничному коридору, размеренно переставляя ноги.

Герти не шевелился до тех пор, пока не услышал, как скрипит под чужими ногами лестница. Лестница в «Полевом клевере» была старой, так что каждая ее ступень стонала на свой лад. Без сомнения, мистер Иггис уже спустился в гостиничный холл. Если так, время действовать.

Герти открыл дверь своего номера. Руки были чужими, непослушными, так что замок не сразу поддался. Несколько минут простоял, ожидая, в гостиничном коридоре. Ему постоянно мерещилось, что лестница заскрипела вновь, что вот-вот возникнет в коридоре долговязая фигура мистера Иггиса в его извечном костюме в мелкую серую полоску. Но он был в коридоре один.

«Смелее!» – скомандовал сам себе Герти.

Смахнув рукой пот (удивительное дело, лоб казался раскаленным, а пот на нем – ледяной), он скользнул к двери соседнего номера под цифрой «17». Ключ, заранее зажатый в пальцах, отказывался лезть в замочную скважину, и Герти потратил добрых полминуты, прежде чем услышал лязг открытого замка. Дверь номера почти бесшумно отворилась, обнажая обиталище мистера Иггиса, его пустую раковину, временно оставшуюся без хозяина.

Герти крадучись шагнул внутрь. Собственное сердце билось так громко, что хотелось приглушить его, чтоб не привлекло внимание швейцара, приложив ладонь к груди. А то и вовсе выпрыгнет прочь из груди…

Обстановка не интересовала Герти. Она ничем не отличалась от обстановки его собственного номера, да и всех прочих номеров «Полевого клевера». Меблировка была спартанской: кровать, шкаф, письменный стол, лампа и трюмо составляли все внутреннее убранство. Герти распахнул шкаф и обнаружил, что тот совершенно пуст. Ни костюмов, ни сорочек, ни даже белья. Это его не удивило, он ожидал чего-то подобного. Пуст был и письменный стол, который Герти торопливо и неумело обыскал, в ящиках нашлись лишь канцелярские скрепки и немного пыли. Осталось последнее.

Запустив руки под кровать, Герти вытащил наружу вместительный пузатый саквояж. Саквояж был потертым, с поблекшим от времени кожаным брюхом, явно чем-то плотно набитым. Этот миг был самым тревожным. Нащупывая непослушными руками застежку саквояжа, Герти ощущал себя так, словно разряжал взведенную и готовую ко взрыву адскую машинку. В любой момент в коридоре могли раздаться мерные шаги мистера Иггиса.

Саквояж распахнулся. Герти двумя руками развел металлические челюсти, чтоб взглянуть на его содержимое. И сдавленно охнул:

– Святой милосердный Боже!..

???

Гостиница «Полевой клевер», в которой Герти проживал без малого две недели, не стремилась соответствовать своему названию. Полевым клевером здесь никогда не пахло, а пахло паркетным воском, пылью, мылом, крахмалом, свежими тостами, краской и старым деревом, словом, так же, как пахнет обыкновенно во всех лондонских гостиницах средней руки. Гостиницы Нового Бангора, как выяснилось, в этом отношении почти ничем не отличались.

Гостиницу эту Герти сравнил бы с пожилой дамой, уже не молодящейся, не пытающейся обмануть незнакомца иллюзорными чарами давно минувшей юности, но блюдущей своеобразный кодекс приличий, утвержденный женским обществом за многие века.

Бронзовые ручки здесь чистили еженедельно, зато портьеры собирали в себе столько пыли, что иной раз можно было чихнуть, лишь задев их плечом. Номера были скромны, но скромностью не жалкой и стеснительной, а чопорной и достойной, как выходной туалет старой девы. И два шиллинга в день были вполне подходящей платой за подобную честность.

Гостиница представляла собой трехэтажное здание из светлого камня, которое по-хозяйски расположилось между прочими домами на Фробишер-стрит. У нее даже был свой швейцар – темнокожий великан в красной, как гвардейский мундир, униформе. Мимо него Герти каждый раз проходил с некоторой опаской. Швейцар определенно относился к тем, кого офицер с «Мемфиды» именовал «полли», кожа цвета какао, массивная челюсть и жесткие черные волосы делали всякую ошибку невозможной.

Как Герти уже успел заметить, полинезийцы в целом обладали вполне правильными чертами лица, и многих из них, пожалуй, можно было бы даже назвать привлекательными, если бы не излишне острые скулы, наводящие мысль о чем-то дикарском. А еще красота полинезийцев была красотой грозной, варварской, какой-то первобытной и, вместе с тем, благородной. Это была красота прирожденных воинов. Всякого «полли» легко было представить в леопардовой шкуре, потрясающим копьем на берегу какого-нибудь тихоокеанского острова, хрипло рычащим и обагренным кровью, даже когда тот был облачен в платье европейского покроя или рабочий комбинезон.

Швейцара же Герти безотчетно сторонился с первого дня пребывания в гостинице. Если прочие «полли» были похожи на воинов, благородных в своем природном невежестве, этот смахивал на самого настоящего головореза. Сбитый так плотно, что казался состоящим из одного лишь мяса, без костей, хрящей и внутренних органов, он денно и нощно занимал свой пост у входа в гостиницу. Стать у него была гориллья, швейцарскую форму наверняка пришлось шить на заказ, огромные руки свисали едва ли не до колен. Да и лицо было вполне соответствующим. Тяжелый взгляд из-под полуопущенных век, перебитый не единожды нос, упрямо выдвинутый вперед подбородок-подкова… Его домом явно был не полный дикой красоты остров Тихого океана, а мрачные подворотни Клифа. Швейцар никогда не открывал рта, но всякий раз провожал Герти взглядом, от которого у того ёкала печёнка.

«Экая горгулья, – подумал о нем Герти в первый же день, – Явный бандит, которого взяли в швейцары. Уж не знаю, насколько хорошо он отпугивает от гостиницы неприятности, удивительно то, как он еще не отпугнул всех клиентов…»

Впрочем, мысли о грозном швейцаре сейчас занимали голову Герти весьма редко. Хватало и без них неприятных вещей. Если разобраться, ситуация складывалась весьма не радужного свойства и, размышляя о ней, Герти все более падал духом, что лишь усиливалось одиночеством и вынужденным бездельем.

Во-первых, он, по сути, на правах самозванца оказался в чужом теле. И ладно бы еще каком-нибудь невзрачном, так нет, его угораздило превратиться в полковника Уизерса. Что это за тип Герти и сам толком не знал, но из отдельных фактов, ставших ему известными, можно было сделать вывод, что полковник Уизерс – личность весьма неординарная, эксцентричная, а к тому же еще и рисковая. Герти не желал быть полковником Уизерсом, совсем напротив, был бы рад восстановить свое законное имя, но возможности для этого пока не видел. Находиться в чужой шкуре было ужасно неудобно, даже унизительно. Должно быть, подобным образом ощущал себя швейцар-полли, вынужденный носить узкий и жмущий мундир.

Вслед за этим «во-первых» следовало столько разных, по-своему отвратительных производных, что Герти стискивал зубы. Для начала, что вы будете делать, мистер Уинтерблоссом, если настоящий капитан Уизерс явится в Новый Бангор? Вполне возможно, он выкроит денек между африканским сафари и экспедициями в гвинейские джунгли, чтоб посетить этот уголок Полинезии, и что тогда? Что сделает этот джентльмен, увидев дерзкого самозванца? Судя по тому, что успел узнать о Уизерсе Герти, ничего хорошего не произойдет. Пожалуй, полковник попросту вытащит свой громоздкий армейский «кольт» и застрелит самозванца прямо посреди улицы. Разве что, немного задержится, чтоб снять с него скальп. Герти отчего-то был уверен, что у настоящего полковника Уизерса должна быть неплохая коллекция скальпов.

Позорного разоблачения можно было бы, впрочем, опасаться в любом случае. Мистер Беллигейл, к примеру, определенно представлял опасность. Он знал истинное имя Герти, но по какой-то причине не принял его всерьез. Про него Герти старался лишний раз не вспоминать. Молчаливый чиновник в черном похоронном костюме обладал сверхъестественной способностью проникать в чужие мысли. Достаточно было лишь подумать о нем, как весь окружающий мир подсвечивался серыми оттенками и делался невыносимо-отвратительным, как затхлые внутренности Канцелярии.

Гораздо хуже то, что он, Герти, сам принял эти навязанные ему правила. Он, Герти, собственной дрожащей рукой вывел в книге постояльцев отеля «пол. Г.Н. Уизерс», и подпись эта равнялась подписи под собственным смертным приговором. Теперь он уже не сможет утверждать, что произошло досадное недоразумение, путаница, ерундовая история. Теперь он самый настоящий самозванец, личность злонамеренная и априори виновная. Но мог ли он поступить иначе? Ему придется уведомить Канцелярию об отеле, в котором он остановился, не мог же он записаться Уинтерблоссомом!.. Это тем более вызвало бы много неприятных вопросов.

Ладно, убеждал себя Герти, разглядывая в окно своего гостиничного номера медленно плавящиеся улицы Нового Бангора, может, скандального разоблачения каким-то образом удастся избежать, или оттянуть его на какое-то время. Допустим. Допустим, что настоящий полковник еще много лет не посетит Новый Бангор, а мистер Беллигейл вообще не от мира сего, и попросту забыл про Герти. Допустим. Но что же тогда, господа?.. Выходит, ему придется остаться самозваным полковником? Жить под чужим именем, под чужой – и ужасно неприятной – личиной?.. Сколько же он выдержит? Это же не театр, не постановка, а он, Герти, не профессиональный актер и не разведчик. Сколько времени он сможет рядиться под человека, которым не является? Или ему так до самой смерти и придется носить шкуру «пол. Г.Н. Уизерса»? Какая нелепость!

«Во-вторых» было не легче, а на ум приходило иной раз даже раньше. Его собственное имя было похищено. Причем не приезжим недотепой, а каким-то безжалостным, бесчеловечным, а то и безумным убийцей, промышляющим на улицах города. Это пахло уже по-настоящему скверно. Человек, выдающий себя за Гилберта Уинтерблоссома, потрошит людей, нарочно забавляясь и куражась. Визитная карточка в зубах!.. Шарпер прав, это не простой жест. Это вызов, это презрительный плевок в лицо полиции города. А еще ловкий и циничный трюк.

Герти пытался вспомнить лицо того попрошайки, что вытянул у него портмоне. Пытался, и не мог. В тот момент он был слишком удивлен и напуган, а попрошайка был обильно украшен разводами грязи. Даже увидь его Герти при свете дня посреди улицы, и то едва ли узнал бы. Запомнился только лишь странный кашель и вылетающая изо рта черная угольная взвесь… Шарпер говорил что-то про проклятых угольщиков, которые шляются по улицам, некстати вспомнилось Герти. Уголь, угольщики… Нет, ерунда какая-то.

Страшнее всего делалось при мысли о том, сколько еще в портмоне оставалось визитных карточек. Если каждая из них будет помещена в закостеневший рот мертвой жертвы, Новый Бангор надолго запомнит мистера Уинтерблоссома…

Третья проблема, мучавшая Герти, казалась совсем несерьезной на фоне предыдущих, но оказалась на удивление досадной. Она тоже касалась его портмоне. В украденном портмоне лежали все его деньги. Чек на двадцать фунтов стерлингов, а также банкноты на десять, и еще несколько шиллингов мелочью. Мелочь Герти еще на палубе «Мемфиды» пересыпал в карман – на почтовые марки, газеты и сигареты. Выйдя из Канцелярии и с невыразимым облегчением вдохнув свежий воздух, он тщательно пересчитал монеты. Выходило одиннадцать шиллингов и двадцать пенсов. Весьма скромная сумма в его ситуации, пришлось признать Герти. Почти ничтожная. Оказавшись в подобной ситуации в Лондоне, Герти выписал бы чек, но здесь ситуация была совсем иная… Увидев его имя на чеке, банковский клерк мигом кликнет констебля, и отправится мистер Уинтерблоссом в казенное учреждение, которое, вероятно, не будет стоить ему ни единого пенни, только вот затянется на долгое время. А то и… Говорят, в колониальных судах волокитой не занимаются, а дела решают быстро. Не успеет он опомниться, как горло перехватит пеньковый галстук.

Номер в «Полевом клевере» обошелся ему недорого, два шиллинга в день. Одиннадцати шиллингов хватило бы ему, чтобы провести здесь пять дней. Но Герти не думал, что ему придется провести в гостинице столько времени. Он чувствовал, что по горло сыт Новым Бангором. Сыт, как человек, пообедавший на три фунта стерлингов в привокзальном буфете и теперь испытывающий ужасное несварение желудка вкупе с изжогой. В общем, пребывал в том состоянии, когда всякий поневоле захочет промокнуть губы салфеткой и поднять руку, подзывая официанта со счетом.

Он собирался покинуть остров настолько быстро, насколько это представится возможным.

– Долго пробудете здесь, полковник Уизерс? – вежливо спросил консьерж, вписывая его имя в специальный журнал.