Текст книги ""Я""

Автор книги: Константин Щемелинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Хала дарила нам ощущение дикой, первобытной, беспредельной и чудовищной силы, помноженной на свирепую ярость жизни, и ничего не просила взамен. Ради этого ощущения стоит жить! Моя жизнь пропитывалась силой и мощью, свирепостью и яростью, жестокостью и несгибаемой волей.

Мир – вокруг меня, а я – в центре него – великий, могучий и великодушный!

Я – главный, я – Хозяин, я – Властелин!

Слава Хале, давшей мне все это, слава!

Мы преодолели пустыню и остановились, когда уже началась степь; краски окружающего мира утратили свой режущий глаз блеск и контрастность, став привычными и естественными. Больше пяти часов понадобилось нашим коням, чтобы сделать это – чтобы пробежать больше двух тысяч километров по пустыне в самое жаркое время дня! Лошади нашли родник и припали к нему, а мы сидели на их спинах, а они все пили и пили, и заходящее солнце над деревьями уже не казалось нам столь безжалостным; а потом мы слезли с их натруженных спин, напились водой сами и умывшись, обмыли водой посеревшие от пыли и пота бывшие раньше белыми тела наших коней. Вода после пустыни – это все…

А затем была ночь, и снова день, и опять ночь, а кони все мчались и мчались. Степи и леса, реки и озера, холмы и равнины оставались позади нас, но лошади ничего не ели на протяжении всей этой бешеной гонки – они только пили воду. Мы тоже время от времени пили – ни нам, ни нашим лошадям есть не хотелось – гонка вытеснила из сознания все мелочи, оставив только скорость и только ее одну. Все мы держались исключительно на использовании внутренних ресурсов наших организмов, и, хотя такие гонки для Халы не являются обычным делом (столь длинные миграции животные вроде наших коней обычно осуществляют за более длительное время), но все же ни мы, ни наши лошади не выложились полностью – у нас еще оставались кое-какие, правда, незначительные резервы.

А к утру мы были уже на берегу моря. Кони припали к его волнам и жадно пили соленую воду океана. Длинные валы волн накатывались на берег и с шелестом уходили в прибрежный песок. Было приятно вдыхать свежий ветер моря – соленый йодный запах гниющих водорослей, выброшенных на берег и влажный воздух, насыщенный светом и свежестью. По песчаному пляжу важно расхаживали птицы и ползали ящерицы, копаясь в водорослях и выискивая там себя пропитание. Какое-то существо, похожее на краба или рака, увидев нас, поспешно кинулось к воде. Я отпустил коней, снял с них седла и они ушли от нас прочь, но не насовсем, а для отдыха и питания. На их спинах были ясно видны отпечатки седел – они заслужили свой отдых.

За трое суток лошади пронесли нас на себе больше шестнадцати тысяч километров: по горам, по лесам, по пустыне, через пропасти и реки сюда, к морю. Теперь я точно знаю на каких конях ездят боги – они ездят на бело-голубых лошадях Халы. Самому быстрому, как мысль, крылатому Пегасу можно состязаться с этими чудесными белыми созданиями, и я не знаю, кто из них выйдет победителем! Очень может быть, что Пегасу не помогут даже его крылья…

Я стоял и полной грудью вдыхал свежий воздух моря и не мог насладиться им: мои легкие еще помнили и морозный воздух гор, бедный озоном и фтором, помнили они и пряный нагретый ветер степей, полный звона, но бедный влагой; моя грудь еще помнила густой мягкий воздух лесов, в меру влажный и теплый, насыщенный избыточным озоном и фтором, напоенный мягкими и резкими запахами цветов и плодов; она еще сохранила воспоминания и о воздухе пустыни – сухом, горячем, пыльном и жестком, с раскаленным озоном и фтором, горячащими кровь до боли в висках, до силы урагана в кулаках, до абсолютной ясности в мозгу и до идеальной четкости мышления в голове… – да, я помнил все это, и теперь я отдыхал у моря, дышал и дышал свежайшим воздухом океана, дышал и не мог надышаться… Потом я вошел в воду и поплыл, и бодрящая соленая вода уверенно, но мягко держала меня на своей широкой груди, покачивая и раскачивая, как мама в колыбели. Я плыл, я нырял в прозрачную колеблющуюся глубину зеленоватого света, и, открывая глаза, я видел там блики солнца на камнях и на подводных растениях, колыхавшихся в волнах прибоя. Раз за разом я нырял в колеблющееся марево расплывчатых предметов и неверных расстояний, погружаясь до более холодных придонных слоев воды, и потом я выныривал на поверхность, чтобы почувствовать живительный воздух у себя в груди, и опять уходил на глубину, и стайки серебристо-черных рыбок таинственными стрелками кружились вокруг меня – как это было прекрасно! Я смыл с себя всю пыль, которая накопилась на мне за эти долгие дни скачки, почувствовал себя моложе, новее, красивее и лучше… – да, это действительно было прекрасно! А соленая вода оказалась не столь соленой, сколь горькой и с каким-то слабо уловимым привкусом – мне пришлось хлебнуть воды – а кому из людей не приходилось принудительно заглатывать ее, когда внезапная волна накрывала пловца, вынырнувшего из голубовато-зеленых глубин и истосковавшейся грудью вдыхавшего то первое и самое главное без чего принципиально невозможно существование человека – воздух.

Я плыл дальше и дальше, к горизонту, подальше от грозных волн прибоя, к спокойной воде, и когда длинные океанские валы перестали беспокоить меня, я лег на спину и увидел чистое синее небо со стадами облаков, которых небесный пастух – ветер, гнал куда-то вдаль, к своим неведомым целям; а еще я увидел солнце, солнце Халы – ближайшую звезду этого удивительного мира, летящего в бездонной пустоте Вселенной и дающего жизнь всему живому на этом маленьком сосредоточении материи; а тем временем, волны покачивали меня, периодически обдавая солеными брызгами и придавая моим чувствам свежесть и остроту, а мыслям – романтическую направленность. Душа раскрылась навстречу дивному миру, освобождаясь от защитной брони жизненного опыта, цинизма и жесткости, становясь подобной чистой душе ребенка, впервые исследующего мир и находящего в нем только прекрасное; мне казалось, что обнаженные струны моей души, вибрировали в унисон с тончайшими колебаниями мирового эфира, воспринимая самые мельчайшие детали и радуясь им.

Человек рожден для радости – и если она, радость, есть в душе, то она будет во всем: в ветре, в море, в каждом прожитом мгновении и даже в неизбежности смерти – во всем, ибо душа – это основа…

Я поплыл к берегу, выбрался из воды, вскинул руки вверх и воскликнул: "Здравствуй, мир! Здравствуй, счастье! Я пришел к вам!", а потом запрокинул голову к солнцу, и закрыл глаза, и оно стало греть меня, своего сына, как бы говоря своими лучами, что оно любит меня, и что я все сделал правильно, и что все будет хорошо… а вода стекала с меня тоненькими щекотливыми струйками. Потом я опустил руки, открыл глаза, взял из воздуха новую одежду и одел ее на себя, а старую, напоминавшую о прошлом, убрал в никуда, и только потом обернулся к своим спутницам и пошел к ним.

Мы отдыхали несколько недель. Охотился я один, а вместе мы ловили рыбу, собирали ягоды и съедобные плоды, выкапывали корнеплоды и луковицы, а потом все это жарили на костре. Вечерами мы сидели у костра под чужими звездами, которые отныне стали нам уже родными. Плеск волн и ритмичный шум моря успокаивали нас, и я чувствовал, как у меня на сердце ритмично плещутся волны. Я ощущал, как энергия приливает ко мне, как растет моя мощь, и я радовался этому.

Одежда наша побурела и стала разваливаться – ткань расползлась, обрывки ниток торчали изо всех дыр, но все же первые дни жизни возле океана наши спортивные костюмы еще можно было носить. Мой костюм, хотя и был новее одежды моих спутниц, из-за регулярной охоты пришел в самое плохое состояние: он покрылся пятнами запекшейся крови, грязью и крупными прорехами, поэтому буквально через неделю я выбросил его, одев привычную для Халы юбку из шкуры. Мои спутницы были более консервативны – лишь когда их одежда совсем превратилась в лохмотья, они выкинули ее и стали надевать на себя причудливые наряды из листьев и цветов – настоящие женщины! В своих пестрых, но со вкусом подобранных одеяниях, они были похожи на лесных фей с картинки, но с прическами из спутанных, давно немытых волос.

Дни шли за днями, пока наконец, я не почувствовал в себе новые силы и новое знание, которое постепенно вошло в меня вместе с морозным воздухом гор, шумом морского прибоя, запахами дивных цветов и скоростью моего коня. Для меня пришла пора применить это новое могущество, пришла пора приложить его к нашей Вселенной.

Следующим вечером я распрощался со своими спутницами, отправив их назад, в тот же самый миг, из которого мы начали наше путешествие. Я обещал им, что вернусь, хотя сам не был уверен в этом. Всю ночь я спал и утром, свежий и отдохнувший, принялся за дело.

Я подозвал к себе коня и, конечно же, это был мой конь, тот самый бело-голубой конь, который и примчал меня сюда. Он выглядел сытым и отдохнувшим; ничто не указывало на то, что больше месяца назад он пробежал столь огромное расстояние. Лошадь узнала меня и заржала, и я понял, что во время поездки давал коню правильные, соответствующие обстановке, приказания, поэтому он был доволен этой длиннейшей гонкой и был рад новой встрече со мной. Я погладил его по белой шее, и она засверкала под моей рукой голубым огнем.

Я сел на него, сел прямо на спину – ни седла, ни уздечки я не взял, – и мы поскакали к морю. Конь легко скользил сначала по берегу, а потом по воде. Там, где его копыта касались моря, по поверхности воды расходились круги; брызг не было, тряски не было тоже – я взял управление над скачкой в свои руки – и невероятное стало возможным. Ни я, ни моя лошадь, не испытывали ни малейших усилий при езде. Мир принадлежал нам.

Конь поднялся над водой и теперь скакал по воздуху, поднимаясь все выше и выше, и копыта его, ударяясь о воздух, не издавали ни стука. Соленый морской ветер и бесшумная скачка в пустоте – это было как в сказке. Мы поднялись выше облаков, и безбрежная синяя гладь раскинулась прямо под нами. Все выше и выше поднимались мы, уже показались звезды, и солнце Халы светило нам вместе с ними. Прочь, прочь от Халы удалялись мы, стремясь вперед, к неизведанным мирам, и теплый шар нашей родины становился все меньше и меньше.

Мы скакали все дальше, звезды окружали нас и пронизывали нас, а мы все летели и летели, и звенящая тишина окружала нас. Галактика становилась все меньше и меньше, а мы становились все больше и больше. Я остановил коня, и он стоял, опершись всеми четырьмя ногами на плоскость Галактики, он был чуть меньше, чем она сама. Мы с ним были полупрозрачными, как бы сотканными из тумана, но, тем не менее, материальным и живыми.

Звезды, как пыль, лежали у наших ног. Звездная пыль…

Мы двинулись дальше сквозь бездонную пустоту, и галактики окружали нас, такие маленькие и блестящие. Мы еще больше увеличились в размерах. Звездные острова пролетали мимо нас и сквозь нас, но мы не обращали на них особого внимания. Здесь, между звезд, все воспринимается по-другому, не так, как на планетах… – и все так же, как и раньше, я скакал на бело-голубом коне из мира Халы, приближаясь к своей цели – к краю Вселенной.

Край Вселенной, край Мира! Никакое существо из этого Мира не сможет покинуть его. Что там, за краем?

Вселенная бесконечна, но это для людей и других, таких же, как они.

Для муравьев планета, на которой они живут, тоже бесконечна, но для людей, живущих на ней, это не так. Ну а я, почти что Властелин Вселенных, почти Властелин, но только почти… В принципе, у меня может быть как минимум несколько таких Миров, несколько Вселенных, а значит, что я имею принципиальную возможность выйти за пределы этого Мира. Но смогу ли я сделать это? Наверное, смогу…

Я увидел его, край Вселенной, и остановил коня. Мы стояли возле него и не двигались. Конь расслабился и слегка опустил голову; звездный ветер шевелил его гриву и хвост, играя с ним, а я сидел и размышлял.

Наконец, я решился и пустил коня прямо на край Мира, намереваясь пройти его, но, приблизившись вплотную к нему, обнаружил, что уже удаляюсь от него. Я обернулся назад и вновь посмотрел на этот край, такой близкий и такой недоступный. Я не слишком огорчился из-за этой своей неудачной попытки – всему свое время, и мое время когда-нибудь настанет. Хорошо уже то, что я сам без посторонней помощи добрался сюда.

Так что же ты такое, край Мира?! Я смотрю на тебя и думаю, что, по-моему, ты похож на фонтан – двигаясь вместе с водой, я буду сначала все время удаляться и удаляться от его истоков, но затем поверну назад и вновь окажусь в самом начале пути. Капля воды, вылетающая со струей из фонтана, не сможет покинуть его – вместе с другими каплями она вновь вернется в пруд, чтобы снова попытаться покинуть его с помощью фонтана, и эти попытки изначально обречены на неудачу. Двигаясь вместе с водой по фонтану, капля не может покинуть пруд – нужно выделить себя из воды, стать паром и тогда можно будет уйти из пруда в любом месте, а не обязательно используя фонтан. Также и со мной – я должен научиться выделять себя из Вселенной, и тогда проблема выхода из нее будет решена, и мне не нужно будет добираться до тебя, край Мира!

Но все же ты загадочный, край Мира, и в чем заключается твоя разгадка, я не пойму – все, что движется к тебе, каким-то удивительным образом начинает удаляться от тебя, и это твое свойство, я думаю, является воплощением внутренней логики строения всей нашей Вселенной.

Я отвернулся от края Мира и стал смотреть прямо перед собой, на Вселенную, раскинувшуюся передо мной. Своим внутренним взором я пытался постичь все то гигантское пространство, которое для меня, и для всех живущих в нем является закрытым Миром, Миром, из которого нет выхода. Я осматривал пространство-время, добираясь до его самых глубоких и потаенных мест, а, тем временем, мой конь стоял подо мной и почти не шевелился, лишь изредка шевеля ушами и чуть вздрагивая хвостом.

Своим взглядом я проникал все глубже и глубже, добираясь до сути вещей, осматривая всю Вселенную от края до края. Именно для этого я и пришел сюда, на край Мира, чтобы увидеть Вселенную и попытаться понять ее всю целиком, без исключения, постичь ее внутреннюю логику. Для меня это было настолько важно, что я много думал об этой теме и раньше, еще только став нечеловеком. Я попытался понять ее, но не смог – ну что поделаешь…

Вечная звездная ночь окружала меня и мои мысли. Что я смог, то я и постиг, – а что не получилось понять, то так и осталось тайной. Итак, у меня не получилось покинуть свою Вселенную сегодня, и у меня не вышло постичь ее во всей ее полноте, но все же я узнал много нового – не все, конечно же, но очень многое. Я очень устал от затраченных усилий и полученного знания, печаль поселилась в моем сердце, поэтому я решил возвращаться обратно. Может быть, когда-нибудь я снова буду смотреть на Вселенную, раскинувшуюся у моих ног; может быть, когда-нибудь… И быть может, это уже будет моя Вселенная, про которую я смогу сказать: "Мир – это я".

Мы вернулись на Халу, и конь убежал к своим, а я остался размышлять о мирах и своем месте среди них. Дни текли за днями, пока я осмысливал увиденное: ночь и звезды, другие миры, планеты и живые существа – такие близкие и такие далекие… Солнце Халы сменяли звезды на черном бархате неба, а я все думал и думал, думал и думал…

Но, когда же я, наконец, устал от размышлений, тогда я вернулся назад, в тот самый дом, откуда и ушел в мир Халы. Там меня ждали обе женщины, с которыми мы путешествовали на бело-голубых конях.

Я вернулся лишь на мгновение позже их, мы прошли в кухню, и они быстро приготовили немного поесть. Мы сели за стол, разговор не клеился – каждый из нас сидел погруженный в свои думы. Одно из блюд у них явно не получилось, но мы все равно молча съели его, и я подумал, что, наверное, половина всех кухонных рецептов произошла от ошибок поваров и от нежелания признавать и исправлять их.

Было печально. Мы чувствовали, что расстаемся, и расстаемся навсегда.

Закончив есть, мы все вместе пошли в гостиную и там продолжали тот же необязательный разговор о пустяках. Слова – не главное, главное было то, что творилось в наших душах, а в душах наших поселилась печаль. О моих дальнейших планах мои спутницы меня не спрашивали, боясь растревожить меня и приблизить момент расставания. День клонился к вечеру. Наконец, я решился и сказал:

– Ну, я пойду.

Они не удивились, они ждали этих слов. Меня не спрашивали ни "куда я пойду", ни "когда я вернусь". Это были ненужные вопросы, ибо ответ на них был ясен: "Пойду своей дорогой, и мы больше не встретимся с вами никогда".

– Кто ты? – наконец, задала мне этот выстраданный вопрос одна из них.

– Что ты хочешь – правду, полуправду или ложь? – в свою очередь, поинтересовался я.

– Говори, что хочешь – мне все равно.

– Тогда лучше оставить этот вопрос без ответа, сказал я. – Пока что я – это путь, который куда-то идет. Сегодня я один, а завтра – другой. Я догадываюсь, кто я, но однозначного ответа дать не могу.

Мы помолчали немного, а потом я пошел к выходу. Возле самой двери меня нагнала одна из собеседниц. Кто она – хозяйка дома или та, другая – этого я тебе, читатель, не скажу – пусть это будет моей маленькой тайной. Она взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала:

– Хочу от тебя ребенка!

Я задумался. В такой ситуации нужно вести себя очень деликатно и важно понапрасну случайно не обидеть человека. Я понимал ее состояние: для нее (да и для многих других женщин тоже) я – это воплощенная мечта ее снов, настоящий герой, короче говоря, идеал человека и мужчины.

– А кого ты хочешь – мальчика или девочку? – поинтересовался я, хотя был практически уверен в ответе.

– Кого угодно, но лучше сына, и чтобы он был похож на тебя!

В который раз мир снова и снова удивляет меня!

Я так и думал, что она ответит "сына", ведь дочь была бы очень слабым напоминанием обо мне, а сын – это сын. Я понимал ее, но между нами лежали тысячелетия – я был старше ее по духу, и, кроме того, между нами лежала все углубляющаяся пропасть между человеком и почти Властелином Миров.

Разговаривать нам никто не мешал – мы были одни, быть может, в целом мире одни. Я ответил:

– Но мы же не женаты.

– Это не важно! – воскликнула она, и в глазах ее была мольба и боязнь получить отказ.

– А кто ты? Что в душе твоей, – спросил я ее и ответил сам себе, – я не знаю. Разреши мне посмотреть в твою душу, и тогда я дам тебе ответ.

– Что это такое – посмотреть в душу? – изумилась она

– Я просто увижу тебя всю, – сказал я, – без остатка – все твои мысли и чувства, поверхностные и глубинные, всю твою память от рождения и до сегодняшнего дня – это небольно, незаметно и быстро: доля секунды – и все закончится.

– Я боюсь этого, – ответила она, и, действительно, в ее глазах поселился страх.

– Я часто делал это без согласия исследуемых объектов: и людей, и животных, – ответил я ей, – но со временем, мне кажется, я становлюсь как-то мягче или вернее сказать, деликатнее. Мне и раньше была свойственна душевная чуткость, но путь, который я преодолеваю, вынуждал делать меня те поступки, которые я должен был сделать, хотя они мне и не нравились. Теперь же я снова вернулся к такому состоянию, в котором пребывал и раньше – до начала пути, – теперь я снова стал почти самим собой в духовном плане, завершив виток развития и вернувшись в исходную точку, но на другом, более высоком уровне: теперь мне не нужно принуждать себя, идя против своей природы, и делать то, что я не расположен делать. Мое колоссальное, все возрастающее могущество приглушало чужую боль в моей душе, которую я иногда причинял окружающим, и от этого она казалась мне маленькой и несущественной; теперь же я привык к нему, и эта моя практически беспредельная власть над миром стала частью меня, утратив очарование новизны и силы, а потому и понятия чужой боли и чужих переживаний вновь обрели свое первоначальное значение – то, которое и было им присуще в моем понимании до начала и в самом начале моего пути, и вот видишь, я прошу у тебя твоего согласия, хотя раньше просто заглянул бы в твою душу без твоего разрешения.

– Та-ак, значит, ты увидишь все, именно все, что есть во мне? – уточнила она.

– Да, – подтвердил я, – а дальше я сам сделаю выводы.

– Я не хочу этого! – испугалась она.

Я понимал ее: знать, что все твои мысли и чувства известны другому – это тяжелое испытание, и хорошо, что люди не могут читать мысли друг друга.

– Можно сделать, как обычные люди, – предложил я, – повстречаться, провести некоторое время вместе, чтобы получше узнать друг друга, а потом можно говорить и о ребенке.

– Я согласна, – обрадовалась женщина, – давай!

У меня свой путь, а у нее – свой; мне нет смысла связывать себя обязательствами (духовными и по времени) перед каким бы то ни было человеком, ведь куда выведет меня мой путь, я еще и сам не знаю, а значит, придется сказать ей горькую правду:

– У меня нет на это времени.

Она подняла на меня свои удивленные, готовые вот-вот разрыдаться глаза, и спросила:

– Почему ты не хочешь иметь детей?

– Почему не хочу? – переспросил я ее. -Я уже имею много внебрачных детей, но зачем они мне?

– Понимаешь, – продолжал я развивать свою мысль, – человеку нужны потомки для того, чтобы не прекратился его род, и нужны наследники, которым можно будет передать накопленное богатство; а еще дети нужны как надежда на то, что они будут жить лучше родителей, – и поэтому родители будут считать, что свою жизнь прожили не зря; и, кроме этого, папа с мамой надеются на то, что их потомки превзойдут своих родителей, – а теперь посмотри на меня: я – абсолютный максимум того, что может достичь человек – ни один человек не сможет превзойти меня ни в чем: ни в удаче, ни в делах, ни в талантах, ни в богатстве. Мой род уже не связан с людьми – не с ними я связываю свое будущее, а с другими, сверхъестественными для людей существами, поэтому мне и не нужно, чтобы не прекращался мой род среди людей. Я могу иметь денег больше, чем все остальное человечество, но зачем мне передавать это богатство кому-либо, если я не связываю своей будущее с людьми? Мне не нужна надежда, что мои дети будут жить лучше меня: я – предел, и лучше меня жить уже нельзя; и наконец, никто из моих потомков не сможет превзойти меня ни в чем – так зачем же мне дети?

Она заплакала и отошла от меня.

– Плачь, – сказал я ей, – и пусть слезы смоют твою печаль. Помни – жизнь велика, и, может быть, настанет тот миг, когда я сам буду умолять тебя о том, что ты предложила мне сегодня, – но ты все равно плачь.

– Я смотрю тебе в глаза, – продолжил я, – и вижу в них отблеск чужих для тебя звезд – звезд моих побед. Эти звезды были свидетелями моего торжества, моей силы, моей власти, моего ума, моей боли, моей печали и моих страданий. Все это не только в твоих глазах, но и у тебя в душе – я знаю, что часть меня живет в одном из уголков твоего сердца. Да будет так! Общение с великими людьми никогда не проходит бесследно – если я понадоблюсь тебе, то загляни к себе в душу, и там ты увидишь мое отражение в себе. Если тебе вдруг понадобится моя доброта или же моя жестокость, то ищи и это в себе тоже. Там, в твоей душе – и моя боль, и мой страх, и мое отчаяние вместе с тоской; но там есть и моя сила, и моя власть, и мое могущество – там нахожусь я весь, только нахожусь не сам по себе, а под постоянным управлением твоего сознания – бери от меня, что тебе нужно! – это и есть мой незримый дар тебе!

А на голове у тебя я вижу корону из тумана. Туман скрывает мои возможности – теперь они и твои тоже, хотя ты никогда не узнаешь их предела.

А на плечах у тебя плащ – плащ из бархата ночи и разноцветного блеска звезд – носи его, королева!

А под ногами у тебя земля двух миров – Земли и Халы – ходи по ней смело!

Я буду у тебя в сердце столько времени, сколько ты будешь помнить меня.

Ну а теперь… – спасибо за все и прощай.

Извини меня, но я ухожу.

Я вышел во дворик, превратился в орла, взмахнул крыльями и полетел. Я поднимался туда, где и было мое место – к облакам. Вольный ветер свободы обнимал меня, и я улетал прочь от проблем людского мира, прочь от людей.

Город уменьшался, его зеленые улицы становились все уже и уже, домики – все мельче и мельче, а люди все больше начинали походить на муравьев. Я вбирал солнечное тепло всей поверхностью тела, хвоста и крыльев – мои перья нагревались, но не сильно, ведь их обдувал ветер. Теплый воздух поддерживал мои крылья, поэтому я почти не взмахивал ими, а просто парил, как пух.

Я летел и думал о том, что людские заботы с такой высоты кажутся мелкими и достойными лишь легкого любопытства, а не пристального наблюдения и того внимания, которое уделяют им люди. Я летел – свежий воздух простора будил во мне великие силы, и я чувствовал себя великим и могучим, прекрасным и добрым. Я летел, а тем временем мир подо мною менялся: появлялись реки, леса и новые города, появлялись и уходили назад.

Я увидел город и решил посмотреть на него вблизи, поэтому начал спускаться вниз неторопливыми широкими кругами. Я опускался все ниже и ниже, осматривая город, увеличивающийся по мере моего приближения. Я никуда не спешил, я просто смотрел на дома, на людей, на машины, на всю эту суету трудового дня, смотрел спокойными глазами праздного туриста. Я решил приземлиться и для этого выбрал довольно-таки тихое место – городской парк. Когда я подлетал к нему, я обратил внимание на скульптуру человека, вокруг которой били фонтаны. Парк мне понравился: цветники там соседствовали с декоративными кустарниками, работали несколько фонтанов, но тот, в центре которого находилась скульптура, был самым большим и красивым; он притягивал меня, поэтому я опустился прямо на голову скульптуры и принялся разглядывать людей.

Мое появление не осталось незамеченным: сначала залаяли собаки, первыми услышавшие хлопанье моих могучих крыльев, а затем гуляющие увидели меня и тоже стали подходить к фонтану. Сидящие неподалеку на лавочках люди прервали свои занятия и обратили все свое внимание на меня. Собиралась толпа, люди возбужденно переговаривались и, показывая на меня, оживленно жестикулировали. Меня стали фотографировать, а я сидел на каменной голове человека, вцепившись в нее своими мощными желтыми лапами с черными когтями, сидел гордо, как всегда сидят орлы; сидел, наклонив вниз голову с крепким, фиолетово-стального цвета клювом и ярко-оранжевым надклювьем, и смотрел на людей своими пронзительными желтыми глазами.

Становилось все более шумно, люди подошли уже совсем близко ко мне, отчего они могли разглядеть переливы красноватого желто-коричневого цвета у меня на перьях. Но я – не павлин, которого рассматривают, а орел, которого уважают, которым гордятся и на которого равняются, и я не в клетке, а на свободе; поэтому, взмахнув своими широкими крыльями, под которыми легко мог бы поместиться взрослый человек, я слетел вниз и, пролетев над перепугавшимися людьми, сделал полукруг над толпой, поймал восходящий поток теплого воздуха, насыщенного запахами цветов, и заскользил вверх.

Я поднялся выше домов и дорог и летел над городом, а люди задирали вверх головы и смотрели на меня, на мой легкий полет и на мою красивую силу. Неожиданно для самого себя, мне захотелось заглянуть внутрь какого-нибудь дома. Как раз в это время я пролетал неподалеку от средних размеров квадратного здания с внутренним двориком: судя по всему, это было какое-то предприятие или же учреждение. Я подлетел к нему поближе и, сделав над ним несколько кругов, сел на подоконник открытого окна, находившегося на третьем этаже.

Я заглянул внутрь – там стояли несколько столов, за которыми работали люди. Сложившаяся ситуация меня страшно веселила, но клювом я не мог даже улыбнуться, поэтому мне пришлось смеяться про себя – молча.

Мое прибытие было встречено молчаливым удивлением со стороны людей – еще бы, такого они уж точно не ожидали! Обернувшись на шум моих крыльев, сотрудники смотрели на меня и ничего не предпринимали. Своим желтым пронзительным взором я проникал прямо с самую глубину их сердец и читал там страх, удивление, тупое безразличие, непонимание происходящего и живой бег мысли – вот и раскрылись они мне, и не надо лезть им в души – все и так видно!

Наконец, люди потихоньку заговорили между собой. Я понимал их разговор, хотя и был орлом. О, они говорили много любопытного! Один из них обратил внимание на рисунок перьев у меня на груди, на отблеск солнца у меня на клюве, спине и хвосте – настоящий орел, к тому же очень выгодно освещенный предвечерним солнцем. Я согласен с ним – я и был настоящим, шикарным, очень эффектным, орлом. Могучие когти и сильный клюв, широкие крылья и большая грудь – так меня оценили люди, и я полностью согласен с такими оценками.

Но все хорошее, как и плохое, непременно кончается.

Люди освоились с обстановкой, зашумели, стали делать более резкие движения – кто знает, что придет им в голову в дальнейшем! Они начали суетиться, а двое начали приближаться ко мне… – что ж, пора!

Я соскользнул с подоконника и, раскинув свои огромные крылья, улетел, оставив им незабываемые воспоминания о нашей встрече, а себе – хорошее настроение… Каждому – свое… Я поднимался вверх, небо темнело – вечером будет дождь, а солнце, спрятавшись за тучей, золотило ее края. Пора. Воздух влажнел. Я поднимался к облакам – пора, пора вновь идти в свой мир.