Текст книги ""Я""

Автор книги: Константин Щемелинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Ну, так где оружие?! – вновь крикнул второй следователь.

– Не скажу, – ответил я.

– Ты так беспокоишься о своем животе, что ради этого ты пошел на преступление! А ну-ка, сделай ему массаж! – с радостью в голосе приказал он.

Меня ударили в живот дубинкой, один раз, но сильно. Этот, в шлеме, отошел в сторону и стоял там с видом киногероя, поигрывая своим оружием.

Как им все это нравилось!

Я прекрасно осознавал то, что уже ступил на ту дорогу, которая все больше и больше отдаляет меня от всего остального человечества, а потому чувствовал себя гораздо свободнее – решение принято давно, еще вчера, после долгих размышлений, а значит, сегодня необходимо просто выполнить его. Мне нужен был этот удар в живот для очистки своей совести – как повод, чтобы нанести ответный удар, – и я нанес его!

Как только человек в шлеме ударил меня, так сразу же я вошел в мозг помощника и, найдя там некоторых его родственников, убил несколько человек из тех, кто попался мне первыми. Сделать это было легко – так же легко, как порвать лист бумаги. Следом за этим я заглянул в души всех четверых, заглянул так глубоко, что для меня не осталось в них никаких тайн, ибо я увидел все, что там находилось, – все, во всеобъемлющем значении этого слова, – врага надо знать в лицо, и теперь я знаю их, знаю о них все!

Тем временем мой организм пытался отдышаться и, наконец, ему это удалось сделать.

– Ну, что – ты понял все?! Будем и дальше играть в кошки-мышки или начнешь говорить? – спросил помощник.

– Начальник, отпусти домой своего помощника – у него сегодня трагический день, – ответил я.

Я видел себя со стороны – мое лицо имело спокойное деловое выражение. Такое же спокойное и уверенно-расслабленное лицо было у меня, когда я стрелял в того парня. Каменный взгляд, напряженное лицо, сжатые губы – нет, нет и еще раз нет – оставьте это лицо для кино – у меня было такое же лицо, как у человека, наливающего воду из кувшина в кружку, – и только такое.

– Ты что-то там сказал, козел, или мне послышалось, а?! – вновь нагрубил мне помощник.

Даже тогда мой арсенал был слишком велик для людей (а сейчас он стал еще больше), и горе тем, кто испытал на себе его действие! Смешная ситуации, смешная до боли, смешная до крови ситуация – слабый угрожает гораздо более сильному, не зная об этом! Я слегка заглянул в будущее и ответил:

– Давай подождем четырнадцать минут – тебе позвонят, и ты все узнаешь сам.

– Я что-то не понял, к чему ты клонишь, – вдруг сказал начальник, – объясни-ка нам и поподробнее.

– Через четырнадцать минут будет звонок сюда твоему помощнику. Точка, – отрезал я. – А через пятнадцать минут вы можете меня спрашивать о чем угодно, только спрашивать меня вы сами не захотите.

– Это угроза? Ты что, нам угрожаешь?! Да ты знаешь, что с тобой будет?! Ты, видимо, ничего не понял, но скоро поймешь! – вновь накинулся на меня помощник.

– Подожди, – оборвал следователь своего подчиненного, – давай его послушаем.

– Да что там слушать! – кричал тот. – Вправить ему мозги – и дело с концом!

– С этим всегда успеется… – а этого-то мы задели, – с удовольствием отметил начальник, – пусть пока поговорит, а мы послушаем.

– Ну, давай, объясняй, – повернулся ко мне помощник, – что ты там такое говорил.

– Я же сказал – терпеливо объяснял я, – сюда скоро позвонят. А сейчас я лучше расскажу вам об этом товарище, который любит размахивать дубинкой. Что вам рассказать: описать ли его лицо,назвать имя, фамилию или, быть может, раскрыть его душу?

В комнате воцарилось молчание.

– Давай про душу, – приказал следователь.

Я начал говорить, я рассказал о его взрослой жизни, причем выбирая глубоко личные воспоминания.

– Хватит, наверное, – прервал я свой рассказ на середине. – Я не сильно ошибся? – поинтересовался я.

– Откуда ты это все узнал? – ошеломленно спросил человек с дубинкой.

– Из твоей головы, из твоих мозгов, друг мой, – заулыбался я. – А теперь скажи, веришь ли ты мне в том, что я знаю твое имя и вижу твое лицо, пусть и скрытое шлемом?

– Да, ты это можешь, – согласился собеседник.

– Он, что, все верно угадал? – удивился следователь.

Человек в шлеме кивнул, затем подумал и сказал:

– Я больше не буду его бить.

– Ты что, испугался этого человека?

Тот, в шлеме, не ответил, кивнул и отвернулся; потом он отошел назад и сел где-то позади меня.

– Ну и дела, – протянул помощник, – и скоро мне позвонят?

– Скоро, скоро – не беспокойся, – ответил я, а затем начал учить их. – С людьми нужно обращаться по-людски, а не так, как вы: я сделал то, что считал нужным, вы делаете свое дело – наши пути пересеклись, но это не повод для неуважения и издевательств. Если бы вы уважали меня (а ведь я все-таки национальный герой, награжденный высокими наградами, и достоин хотя бы из-за этого простого уважения), то я не сделал бы то, что сделал. Если бы вы уважали меня, то не издевались бы и не приказывали бы своему подчиненному размахивать дубинкой. Вы оба – дешевки, а потому и расплачиваетесь не за то, что вы сделали, а за свою сущность!

– Так я дешевка!? – возмутился помощник.

Я не ответил. Он мне напоминал крупного рака, уверенно копающегося в мешке, шевелящего клешнями и усами. Рак уверен в себе, но он не знает, что хозяйка уже вскипятила кастрюлю воды, сейчас она возьмет столь уверенного в себе рака и положит в кипящую воду!

Я знал, что начальник тоже напрямую причастен к тому, что произошло со мной, ведь он натравливал своего помощника на меня, как пса, а потому пусть получает то же самое, что и его подчиненный, но пусть эта весть придет к нему позже, – так мне будет проще выйти на свободу.

Я так и сделал – несколько его родственников умрут одновременно, мгновенно и через месяц ( за это время мое дело успеют " положить на полку"), а этого, дурака с дубинкой, я пощадил: пусть немного поболеет – завтра у него обнаружится тяжелый недуг, и у него будет много времени для того, чтобы поразмыслить над своим поведением… но он выздоровеет, и эта болезнь пойдет только ему на пользу.

Власть над чужой жизнью, включая человеческую, была у меня с самого начала: я прекрасно знал, как при второй встрече со мной "отец" отобрал жизнь у человека – и я уже тогда мог легко сделать то же самое, но ни разу не делал этого раньше, вплоть до сегодняшнего дня – и вот сейчас я сделал это: я оборвал нервные волокна в определенных местах, и жизнь ушла из тела, чтобы никогда не вернуться обратно. Болезнь я создал аналогичным способом, только обрывал волокна в других местах, и не так много.

…Следователи стали говорить друг с другом о своих делах, не обращая никакого внимания на меня, – мне эта ситуация напоминала затишье перед бурей.

…Видеофонный звонок раздался неожиданно, как удар грома. Помощник спрыгнул со стола, как пантера и схватил трубку – ему что-то говорили, он смотрел на экран, а потом я увидел, как его лицо вдруг вытянулось и постарело – удар был очень силен. Разговор окончился, и человек, внезапно потерявший под ногами почву, положил трубку.

– Что с тобой? Что случилось? – засуетился начальник.

Тот рассказал: оказывается, сейчас нескольких его родственников врачи пытаются вернуть к жизни; надежды на успех хорошие, только непонятно, что с ними произошло. Они замолчали, а я принялся объяснять:

– Из человека ушла жизнь потому, что я забрал ее. Их можно спасать или же не спасать – все бесполезно – о твоих родственниках уже сейчас можно говорить в прошедшем времени.

– Да я тебя сейчас убью! – воскликнул помощник и развернулся ко мне всем телом.

– Ты не ударишь меня – ты умрешь прежде, чем замахнешься, – пригрозил ему я, и это была истинная правда.

Следователь схватил своего помощника и остановил его, после чего попытался успокоить товарища, а затем вывел того из комнаты; секретарь вышел вслед за ними. Вскоре начальник вернулся, и вернулся он один – без подчиненного и секретаря.

– Я бы хотел, чтобы вы сняли с меня наручники, – сказал я следователю.

Тот сначала удивился, а затем вздохнул и освободил мои руки – он действовал, как пришибленная собака. Человек в шлеме незаметно вышел, и мы остались одни.

– Пиши документ о моем освобождении, – приказал я.

– Я не могу, ведь ты же обвиняемый, и я еще ничего не узнал об оружии, а потом… – все равно будет суд, – попытался оправдаться он.

Я – нечеловек, и в тот момент хотел дать всем убедительные доказательства того, что я не являюсь подвластным людскому суду, для чего решил предъявить убедительные доказательства:

– Возьми камеру, мы пойдем на улицу, я постреляю, а ты снимешь, – приказал я.

– Ты это серьезно? А куда ты будешь стрелять? – потерянно удивился мой собеседник.

– В людей, конечно, – придавил его я. – Ну, что, ты идешь? Я не прошу – я приказываю!

– Будь ты проклят… конечно, иду, – подчинился он.

Он был почти что в шоковом состоянии и действовал, как будто бы находился под гипнозом.

Меня отпустили; все было официально и строго по закону. На улице меня уже ждал следователь с камерой в руке. Небо хмурилось, но солнце еще виднелось из-за туч; птицы приумолкли, а некоторые из них низко-низко проносились над домами.

– Ну, и где мы будем стрелять? – спросил я.

– Где хочешь, – ответил он.

– Пошли в какую-нибудь церковь, – решил я.

– В церковь? – удивленно переспросил собеседник.

– В церковь, в храм, синагогу, мечеть или что-либо подобное, короче говоря, в любое место, где люди молятся.

– И ты собираешься там стрелять? – еще больше удивился следователь.

– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил я. – Почитай историю – в церквях убивали точно так же, как и в обычных домах.

– Но почему именно церковь? – вновь недоумевающе переспросил он.

– А почему люди молятся богу, а не мне? – задал я риторический вопрос. – Мое могущество сравнимо с могуществом бога и будет еще больше! Но хоть я и не бог, однако от меня тоже многое зависит, например, жизнь тех, кто сейчас молится – ты сам выберешь дом молитвы, и я войду туда!

Мы долго шли по улице; мы прошли несколько таких зданий, и мой провожатый долго колебался, прежде чем решился и указал мне на дверь.

Мы вошли внутрь, следователь включил камеру и начал съемку. В помещении находилось несколько человек; священнослужитель, удивленный и возмущенный видом съемочной камеры в доме молитвы, поспешил к нам навстречу.

– Ты снимаешь? – осведомился я.

– Да.

– Запомни, – сказал я, глядя прямо в объектив, – почему я убью троих: один – это случайность, два – это нечто непонятное, а три – это уже система. Итак, начали.

Я надел очки и браслет, взяв их из воздуха, потом оттуда же взял пистолет, подсоединил его и открыл огонь. Синий луч подсветки быстро нашел трех жертв – все кончилось, менее чем за секунду: священнослужитель, который шел к нам, и еще двое посетителей, упали и остались лежать со взорванными головами. Я снял очки, браслет и оружие, и эти предметы исчезли в воздухе. Следователь зафиксировал все: и то, как я вооружался, и то, как я стрелял; он заснял всю обстановку, убитых и сбившихся в кучу кричащих людей, и тех двоих, которые побежали к боковому выходу, и упавшую в обморок пожилую женщину, а под конец камера сняла то, как моя амуниция мгновенно испарилась в воздухе. То, как она появляется и исчезает, было невероятно для технологии сегодняшнего дня: только пространственные тоннели могли сделать нечто подобное, однако это можно было бы сделать исключительно в специально приспособленном помещении, находясь в непосредственной близости от огромного шкафообразного преобразователя пространства, но никак не в первом попавшемся доме молитвы. Когда все, что надо, следователь снял, и мы вышли наружу, тогда на прощанье я приказал ему:

– На оправдательный приговор по моему делу я не надеюсь – пусть мое дело останется нераскрытым. Если этого не будет, то многие поплатятся своими жизнями: стрелять я уже не буду, потому что это слишком сложно – в случае чего, убивать буду так, как родственников твоего помощника.

– Я не жесток, – после паузы продолжил я, – я просто живу по своим понятиям добра и зла, и они слегка отличаются от общепринятых. Прощай, я пошел.

…До следующего утра меня не беспокоили. Отлет был назначен на полдень, однако утром меня вызвали в штаб. Там находилось много военных.

– Объясни нам, что произошло с тобой вчера? – потребовали они.

– Я убил парня, который неделю тому назад ранил меня ножом, – начал лгать я, – убил из мести. Затем в церкви я показал следователю, как я это сделал – вот и все.

– Ты совершил преступление, и тебя надо судить, – заявили мне.

– Никто из живущих сейчас не имеет права судить меня! – резко ответил я, и уже более спокойным тоном продолжил. – А о суде я договорился – его не будет.

– Как это? – не поняли они.

– Поговорите со следователем – он вам все объяснит.

– Мы уже говорили с ним и ничего не поняли.

– Хорошо, тогда объясню все сам, – сказал я. – Я обладаю некоторыми экстраординарными способностями, например, могу убивать на любых расстояниях, причем, не видя жертву, – и помощник следователя это уже прочувствовал на себе, а еще я могу читать в душах людей, как в открытой книге.

Мое признание не шокировало присутствующих, ибо они уже знали обо мне многое, однако эти мои слова вместе со вчерашними убийствами поставили меня над ними, несмотря на то, что я был гораздо ниже любого из них по званию. Ситуация изменилась в мою пользу – теперь я мог диктовать им свою волю, но не хотел делать этого и отдал инициативу в их руки – пусть сами поймут меня и сделают так как я того хочу без принуждения с моей стороны.

После моих слов возникла пауза, во время которой военные обдумывали мои слова и одновременно пытались поверить в невероятное. Ощутимый риск присутствовал для обеих сторон, поэтому они, как и я, не стали обострять ситуацию, а попытались понять ее до конца, прежде чем делать какие-либо выводы.

– А оружие, где ты взял оружие? – вновь спросили меня, но спрашивали уже не столь агрессивно, как раньше.

Пистолет вполне логично интересовал их, однако глупо рассказывать им то, что знать им совершенно не нужно!

– Пусть это будет моим маленьким секретом.

– Речь идет о доверии к тебе, как к воину: ты же наш герой – и вдруг убийца! – возмутились военные.

– Единство и борьба противоположностей – это первый закон диалектики. Противоположности друг другу отнюдь не мешают, а дополняют до целого – и на этом построен мир!

В разговоре снова возникла пауза, по прошествии которой один из офицеров примирительным тоном спросил:

– У тебя сегодня вылет, но можем ли мы отпустить тебя?

– Хорошо, не отпускайте, – ответил я и вбросил в "игру" серьезную карту, принявшись рассуждать. – Если сегодня я не уничтожу население одной вражеской планетарной системы, то завтра на ней будут сделаны миллионы кораблей, и много новых пилотов вступят в бой, а значит, в сражениях с ними погибнут миллионы наших солдат.

– Мы все равно сомневаемся в тебе, – открыто в лицо бросили мне.

Я понимал их сомнения. "Серьезная карта" почти не сыграла, но меня звал долг, поэтому я стал убеждать их в своей лояльности и предсказуемости:

– Я перейду на сторону противника?

– Конечно же, нет.

– Я хорошо выполнил свой долг в прошлый раз? – снова спросил я.

– О да, и тебя наградили! – последовал ответ.

– Тогда какие могут быть вопросы? Я полетел… а когда вернусь, вы подлечите меня в хорошей психиатрической клинике.

Я подкинул им мысль о своей ненормальности, которая должна была косвенно объяснить мои экстраординарные способности, и в их последующих рассуждениях натолкнуть на то, что хорошо бы избавиться от меня, послав на войну, – жесткая мягкость и аккуратность при работе с людьми – прежде всего!

– Нас беспокоит суд над тобой, – вновь один из присутствующих поднял тему суда.

– Суда не будет – снова повторил я. – В крайнем случае, меня можно будет судить после войны, если, конечно же, я останусь жив.

Наконец-то они поняли, что моя смерть на поле брани решит все их проблемы, – и военные задумались. Самый главный из них помолчал, а затем сказал:

– Пусть будет так – лети! Официального обвинения нет, арестовывать тебя никто не собирается, а значит, к тебе, к герою нации, у нас, у командования, нет никаких вопросов. Мы выслушали твой бред и решили, что, как только представится первая возможность, тебя подлечат наши психиатры; а так как сейчас, на сегодня, по заключению медиков ты – здоров, значит… в добрый путь и удачи тебе!

– Большое спасибо! – поблагодарил я их.

Я поспешил на космодром и около полудня, в заранее назначенное время, мой корабль оторвался от земли и заскользил в космос.

Итак, отныне я живу по своим законам, и общество признало мое право на это.

Корабль "Красный" давно уже воевал где-то вдалеке – мой новый корабль имел только лишь номер. Мы набирали скорость, оставляя планету, и каждый надеялся вернуться обратно. Звездная ночь приняла нас в свои объятия, и мы растворились в ней.

Глава 9. Окончание войны.

Мы воевали так же, как и раньше: прыжок – выстрел – отход или, вернее сказать, бегство с запутывание следов. С каждым разом я все больше и больше чувствовал, как пространство, в котором мы воевали, проходит сквозь меня, – и я внутренним взором видел все его изгибы. Пространство-время и я постепенно сливались в единое целое – и я чувствовал, что могу предсказать, как оно будет выглядеть в дальнейшем.

Я смотрел удивленными глазами на мир, и он раскрывался передо мною во всей своей красе. Я видел больше, чем позволяли приборы корабля, и это заслуга той, другой, нечеловеческой, части меня, которая привязана к моему телу и глубоко погружена в пространство-время.

Я знал, что еще ни разу за этот полет не выстрелил мимо, хотя, как и раньше, результаты выстрелов увидеть не успевал.

Постепенно, с течением времени я перестал контролировать ситуацию, а стал все больше и больше управлять ею; наконец, я почувствовал в себе силы и сделал то, о чем давно задумал: я решил изменить технологию атаки планетарной системы на новую: прыжок – выстрел – прыжок – выстрел… и так далее. В таком случае мне не нужно будет тратить время на запутывание следов – за выстрелом следует прыжок в другую вражескую планетарную систему, потом снова выстрел, и так до бесконечности, пока не кончатся силы.

На этот раз я был уверен в успехе, и эта уверенность питала мою решимость!

До того, как я стал применять эту технологию, мы успели сделать около десятка выстрелов; при этом на один выстрел мы тратили до двух суток – часов по сорок-пятьдесят; когда же я стал применять новую технологию, тогда на одну атаку, включающую в себя выстрел и прыжок, у меня начало уходить около восьми с половиной часов. Сам выстрел занимал не больше половины минуты нашего корабельного времени, прыжок – всего несколько минут, а в целом атака с прыжком занимала примерно минут десять. Однако на выходе из туннеля мы попадали уже в другое галактическое время, отстоящее от времени начала прыжка в среднем на несколько часов.

Прыжок всегда действует как машина времени – время на входе и время на выходе из него не совпадают, поэтому, преодолев туннель за пару минут нашего корабельного времени, мы оказывались на несколько часов в будущем. О том, что туннель является машиной времени, я не говорил раньше, не желая раньше времени усложнять свое повествование до поры до времени ненужной информацией, однако сейчас пора сообщить тебе об этом, мой читатель.

Итак, это свойство пространственного туннеля присуще ему благодаря его внутренней логике функционирования: в постоянных туннелях это явление компенсируется аппаратурой, находящейся на другом конце тоннеля, поэтому время на обоих концах таких туннелей течет одинаково. Временные же тоннели, которые используются для перемещений внутри планетарной системы, уже работают как маломощная машина времени, но обычно она не может отправить объект в будущее дальше, чем на минуту; однако когда космический корабль одним прыжком преодолевает расстояние длиной во многие световые годы, тогда разница в течении времени на концах тоннеля достигает значительной величины, – правда, за всю предыдущую историю космических полетов никому не удавалось переместиться в будущее более чем на несколько суток.

Но в моем способе был один важный недостаток: приходилось воевать без отдыха, корабль стрелял день за днем, экипаж работал без передышки, а затем, когда усталость давала о себе знать, мы просто возвращались на базу, где и отдыхали.

Вскоре я понял, что противник будет ждать меня возле центральной звезды планетарной системы – меня или же кого-нибудь другого, – чтобы поразить выстрелом антиматерии и предотвратить атаку на планеты. Но у меня не было выбора – я сам выбрал свой путь и должен был пройти его до конца, даже если в конце меня ждала гибель.

…Вскоре то, чего я больше всего опасался, произошло: у каждой звезды, возле которой мы выпрыгивали, я стал встречать вражеские корабли – их было так много, что некоторые из них почти всегда находились от нас на расстоянии выстрела антиматерией, но самого выстрела ни разу не было. Они не стреляли не потому, что не хотели – они хотели этого, и даже очень, – просто они не успевали прицелиться и выстрелить: мы наносили удар и успевали скрыться в тоннеле до того, как в наш корабль попадет поток античастиц! Все дело в быстроте – промедли мы хоть немного – и корабль вспыхнет, как ядерная бомба!

Я заметил еще вот что – кораблем управлял я один, а остальные лишь слегка помогали мне. Штурман не делал вычислений, так как ему не хватало на это времени, а оба пилота вместе с остальными членами экипажа только старательно выполняли мои приказания, причем иногда хуже, чем если бы они выполнялись в автоматическом режиме. Теперь я уже не могу говорить об экипаже: "мы сделали", "мы выстрелили" или же "мы прыгнули" – они практически ничего не делали, поэтому правильнее будет говорить: "я сделал", "я выстрелил", "я прыгнул" – в дальнейшем именно так я и буду говорить.

…Итак, я стрелял. Враги висели у меня на "хвосте", поэтому я не замедлял свой бег ни на минуту; во мне было (или, может быть, стало?) настолько много сил, что когда все мои люди устали, тогда я поворачивал корабль на базу, и там менял звездолет вместе с экипажем, а сам, не потеряв ни единого мгновения на отдых, со свежей командой вновь вернулся на свой кровавый путь.

Обмен кораблями происходил очень просто: назначенный командующим крейсер подлетал к моему звездолету, затем оба корабля синхронизировали свои курсы, после чего с помощью транспортного робота происходил обмен командирами: я входил внутрь робота и захлопывал за собой дверь, он искривлял пространство, и через три дополнительных геометрических измерения плюс дополнительное время мы перемещались в соседний звездолет; там я выходил, а на мое место заходил капитан второго корабля, и робот перемещал его на мой бывший крейсер.

Когда я впервые доложил руководству о том, что мне нужен новый корабль с неуставшим экипажем, в штабе меня не поняли. Я объяснил им, что я не устал и что пока мои люди будут отдыхать, я могу воевать с другими подчиненными на другом звездолете.

Но когда я доходил до такого порога усталости, что сон и кратковременный отдых были мне просто необходимы, тогда я менял корабль и отдыхал на нем от нескольких часов до двух суток, в то время как мой новый звездолет в одиночестве и в безопасности парил в пустоте.

Необходимо добавить, что когда я прыгал в следующую планетарную систему, я прыгал не туда, куда хотел бы прыгнуть, а туда, куда была возможность прыгнуть, – туда, куда я мог бы попасть одним прыжком, не используя промежуточные прыжки. Поэтому я никогда не знал, где окажусь в следующий раз, – и это было хорошо, потому что противник не успевал приготовиться к встрече. Когда я менял корабли или же отдыхал, тогда меня от преследователей прикрывали свои, и я был в относительной безопасности. Война разрасталась; и новые данные о союзниках, вступивших в войну, и о новых противниках, с которыми предстояло воевать, я получал только в то короткое время, когда менял корабли или же (но это случалось гораздо реже) когда я в космосе неожиданно встречался со своими.

Так продолжалось два с половиной месяца общегалактического времени – я практически не спал, работая без передышек, как и весь остальной экипаж, и менял корабли часов через 14-18 корабельного времени, то есть каждые четыре-пять недель по галактическому исчислению – я просто меньше уставал, чем остальные, и дольше, чем они, мог качественно работать с основным оружием и рассчитывать прыжки – только и всего. Если раньше в среднем я тратил на атаку восемь с половиной часов, включая время на передышку при смене экипажа, то теперь я довел время этого цикла до примерно семи часов двадцати минут. Я практически перестал промахиваться – каждые четыреста сорок минут гибло население одной планетарная системы, вот почему за все это время мной было уничтожено население на более чем двухстах тридцати системах, а общее число погибших составило чуть меньше тысячи семисот триллионов человек, то есть больше пятнадцати миллиардов человек гибло за одну минуту или двести миллионов в секунду! И это были потери только из-за меня одного – а ведь кругом шла война, и людей гибло гораздо больше, чем только от моих рук! Могло показаться, что красным зверем метался я там, между звезд, наводя ужас и сея смерть, но это было не так – я исполнял свой долг, и число погибших от моих рук было каплей в море погибших в той великой войне.

Что такое война в пределах одной планеты? Это – гибель максимум миллиарда человек в течение нескольких военных лет . А что такое настоящие звездные войны? Это – гибель сотен миллиардов за одну секунду!

Вот, что такое звездные войны; но совсем не об этом думали люди, когда впервые выходили в космос, совсем не об этом!

…Я не успевал думать, не успевал понять и что-либо осмыслить – все мое время уходило на убийства, причем убийства правильные, убийства по закону и одобренные обществом. Я не видел погибших, не слышал их стонов и криков о помощи, я не видел их глаз, в которых были ужас и отчаяние, – я ничего не видел!

Один человек, убитый твоими собственными руками, в психологическом плане для тебя значит больше, чем сотня, погибшая на большом расстоянии.

Убитые мной – были абстрактными цифрами, и потому это мне делать было легко – так же легко, как и другим солдатам.

…А потом я оказался в Солнечной системе, но о ней нужно рассказать особо. Во-первых, все ее планеты находились на тех же орбитах, что и при возникновении, а во-вторых, ни одна планета целиком не принадлежала ни одному какому-нибудь государству: на Земле, к примеру, сотни государств имели свои владения; Марс, Венера с Меркурием и спутники планет-гигантов были вдоль и поперек исчерчены линиями государственных границ. Солнечная система во время Первой Галактической войны еще не была объявлена зоной, свободной от войны, но после того, что я там совершил, люди одумались и разоружили ее, поэтому во время следующей большой войны – Второй Галактической – Солнечная система уже была демилитаризованной и ценности в военном отношении совершенно не представляла.

…Так получилось, что я прыгнул и оказался возле Солнца. Земля – Родина человечества, на которой я ни разу не был раньше, – светилась теплым голубоватым светом. Я знал, что на Венере нет территорий, которые принадлежали бы нам или нашим союзникам – там были только владения враждебных нам государств, поэтому нанести удар по Венере мне представлялось вполне возможным. Сама Земля была с другой стороны Солнца, вот почему гравитационный удар повредить ей не мог. Все же Земля у нас, людей, одна-единственная и неповторимая, а потому я хоть выстрелил, но с таким расчетом, чтобы основная часть энергии псевдозвезды рассеялась бы в виде нейтрино и антинейтрино и лишь малая часть ее пошла бы на образование гравитационного удара. У Венеры нет естественных спутников, но зато было великое множество небольших планетарных тел, отбуксированных людьми из пояса астероидов и вращавшихся вокруг нее. К слову, около всех планет Солнечной системы к Первой Галактической войне вращалось уже довольно много таких спутников, сделанных из больших и малых астероидов, а затем заселенных и обжитых людьми.

И вот, атакуя по точно таким же принципам, как и раньше, я выстрелил в один из спутников Венеры…

В этом моя вина, и я признаю ее – я попал не в спутник, а в саму Венеру, и в ужасе ждал, что же будет дальше.

Я слишком уверился в собственных силах и собственной непогрешимости, иначе я бы никогда не сделал этого: нападать на Венеру не стоило потому что, во-первых, войска в Солнечной системе находились лишь в частичном состоянии войны – звездолеты имели право сражаться исключительно антиматерией и не имели права прибегнуть к основному оружию – это делалось для безопасности нашей Родины – Земли – от возможных колоссальных разрушений или даже полной гибели в результате применения основного оружия. Но безопасность эта была кажущейся – ведь и неуправляемый, полусожженный античастицами корабль, несущийся на субсветовой скорости, вполне может врезаться в планету и нанести ей чудовищную травму; а во-вторых, некоторые нейтральные государства, владения которых находились на Венере, с течением времени вступят в войну на нашей стороне – и получилось, что я практически самовольно использовал основное оружие, повредив нашим потенциальным союзникам.

Вот что такое чистая агрессия: едва сумев сориентироваться по принципу "свой-чужой", так сразу же наносится удар! Да, война – не фунт изюма, а бешеная рубка звездолетов – это отнюдь не то, что вкладывает в это понятие обычный человек, никогда не сидевший в командирском кресле и не державший в своих руках судьбы триллионы жизней!

…Неподалеку от меня сражалось несколько небольших групп кораблей, потоки антиматерии, как мечи богов, вспарывали космос; на меня пока еще никто не нападал, а тем временем Венера стала взрываться изнутри.

Гравитационная энергия псевдозвездой практически не выделялась; вещество планеты постепенно разогревалось от тепла все увеличивавшихся в количестве ядерных реакций, пока, наконец, с поверхности планеты не стали вздыматься огненные факелы, выбрасывая в космос куски планеты. Я не хотел этого, и мне было горько осознавать, что в этом повинен только я один. Взрывающаяся Венера была той ложкой дегтя, которая испортила мне целую бочку меда.

Планета, названная так в честь богини любви, превратилась в маленькую звездочку – она полыхала и полыхала, а затем стала распадаться на куски, которые в свою очередь тоже стали разваливаться на части. Венера постепенно превращалась в облако раскаленной пыли, вытягиваясь вдоль своей орбиты; облако росло и росло, полыхая, как огромный ядерный костер, и увеличиваясь до гигантских размеров, а вещество облака все так же продолжало взрываться.