Текст книги ""Я""

Автор книги: Константин Щемелинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Я удивился, узнав на собственном опыте, какая колоссальная разница в силе и быстроте существует между человеком и халанином; я удивился тому, как легко мне было расправляться с людьми, а ведь большинство из них составляли крепкие спортивные мужчины – но я совершенно не чувствовал их сопротивления, расправляясь с ними как с куклами или же манекенами.

Я убивал, всегда глядя в глаза тому, у кого забирал жизнь – так я понял каково быть лютым зверем!

Я все время задыхался в бедной атмосфере Земли, и когда вышел наружу, то должен был некоторое время просто стоять, чтобы отдышаться.

Я – халанин – не был жесток: я просто был вне людских понятий о добре и зле, ибо я не был человеком: там, на базе, тогда, в тот час, я не принадлежал миру Земли, я не принадлежал к виду человека разумного, а то, что еще несколько минут назад я был им, присутствовало во мне исключительно в форме воспоминаний и прошедших ощущений; однако сначала, перед самыми первыми ударами, я все же чувствовал свою вину перед этими несчастными, и это чувство вины только усилилось после того, как я сделал свое дело – убитые мной люди не были ни в чем не виноваты – им просто не повезло!

Но я почти не чувствую себя убийцей сейчас, вспоминая о том моем поступке, – и почти нет во мне чувства вины за ту мою бойню! Люди – средства для достижения определенных целей существом, которое не является человеком, то есть мной, а значит, какое тут может быть чувство вины и перед кем? Правда, все эти рассуждения призваны заглушить то чувство вины, которое, хоть и значительно приглушенное с течением времени, но все же присутствует во мне и ныне, когда я вспоминаю эту кровь, – все же, я изначально родился человеком, и поэтому переживания людей близки мне; даже сейчас, когда я пишу эти строки, вспоминая былое…

Я поднялся на холм к "отцу". Мои руки были в буквальном смысле по локоть в крови, и от пролитой крови я стал весь в пятнах и потеках темно-малинового цвета. Свою юбку я потерял, когда один из умирающих, падая, схватил меня за нее и сорвал, но сейчас мне были безразличны эти мелочи.

– Я видел смерть, я делал ее, – сказал я "отцу", – и я осознал то, что я сделал в космосе.

– Одиннадцать триллионов человек, – ответил он, – вот начало твоего боевого пути.

Я задумался, а затем, примерно подсчитав численности населенных планетарных систем, сказал:

– Так значит, я и во второй раз тоже попал удачно.

– Да, – подтвердил мой "отец".

– Что будет с этой базой? – поразмыслив, спросил я.

– Пора заметать следы, – ответил "отец", – ты же не хочешь, чтобы деяния твоих рук попали земным исследователям в лаборатории. Смотри, – продолжил он, показав рукой на небо, – бело-голубые птицы уже прилетели.

– Но там осталось много живых людей, – в раздумьи проговорил я.

– Микробы, принесенные тобой, сделают свое дело, поэтому для оставшихся там эти птицы будут наилучшим концом – люди умрут не так мучительно.

Стая бело-голубых птиц атаковала базу со всех сторон: строения, башни и даже забор – все было в огне разрывов. Мы слышали отдаленный грохот боя, и вскоре увидели, как заклубился черный дым. Люди в скафандрах вместе с роботами метались между домиков и взрывов, а затем падали, покалеченные и убитые. Нападающие птицы тоже падали, пронзенные и обезображенные белыми лучами плазмы, но лучи вскоре прекратились – вся защитная автоматика базы была поражена.

Поселение горело: ветер раскручивал зеленовато-желтые языки пламени, и черный дым клубами уносило в небо, однако до нас жаркое дыхание пожара не доносилось. Я подумал, что в атмосфере Халы хорошо горит то, что на Земле горит с трудом, – нагретый фтор и озон делали свое дело.

– Все кончено, – сказал "отец", глядя на пепелище.

Я очутился на корабле, вновь увидел знакомую роспись стен и потолка; на мне не было ни кровинки, не было ни ударных бугров, ни когтей – я снова стал человеком. Я вошел в рубку и сел в свое кресло. Корабль гасил свою околосветовую скорость, все ближе и ближе приближаясь к планете. Скоро мы прибудем на космодром и выйдем на землю. Скоро…

Глава 6. Тайга и звезды.

…Корабль медленно оторвался от земли и также медленно начал набирать скорость. Антигравитационные батареи работали не на полную мощность – вблизи поверхности планеты большая скорость нам совсем не нужна. Большую часть экипажа я отпустил отдохнуть, и они разошлись, кто по своим комнатам, а кто собрался в общем зале. Из четырех человек в рубке управления делом были заняты только двое – штурман и второй пилот, а двое других – первый пилот и я, командир, – пока просто сидели в своих креслах: мы понадобимся чуть позже, поэтому мы хоть и смотрели на показания приборов, но неторопливо, можно сказать, вальяжно. Всему свое время – сейчас еще можно отдыхать, но когда начнется бой, тогда весь экипаж будет работать, как каторжный.

…Перед вылетом наш командующий, вернее, один из его заместителей, пожелал нам удачи (сам командующий со штабом уже давно сражался где-то между звезд): мы шли одни – мы должны будем рассчитывать только на себя, что бы ни случилось с нами в бою – никто нас не поддержит, никто нам не поможет и никто нас не спасет… – и это все потому, что в предыдущем полете у меня так удачно получилось атаковать планетарные системы (на этот раз я все узнаю точно – удача ли то была или же закономерность).

…Корабль медленно набирал скорость, дремало оружие, дремали многие приборы, бездельничала большая часть экипажа.

…Приятно вспомнить процедуру награждения: экипаж выстроился строем, перед нами трепетало знамя нашей части, а представитель командования говорил: " за мужество и храбрость…", "за героизм, проявленный при…", "с честью выполненный долг перед Родиной…" – какие настоящие правильные слова – радостно вспомнить! Да, много триллионов людей ушли в ночь с нашей помощью, а мы стояли строем, воинская форма – мешком, выправки – никакой (парадный вид – откуда он у нас может взяться?), – и нас награждали.

Перед вылетом я переговорил с командиром нашего отряда и мы с ним наметили с ним несколько целей: для первоочередного удара мы выберем три-четыре планетарные системы для первоочередного удара, а какая из них станет первой, я должен буду решить сам, по ситуации. Все это мне не понравилось сразу же, хотя я и понимал, что начальник должен был дать нам указание, но для меня самое главное – это эффект неожиданности: жизнь одна, а врагов – великое множество. Прыжок – выстрел – отход или, вернее сказать, бегство – и все, больше ничего я сделать не смогу, потому что не успею, – ну а если вражеские корабли навяжут нам бой – тогда всем конец, именно поэтому уже в то время, когда командир намечал мне цели для атаки, я решил, что буду атаковать ту цель, которую выберу себе сам, и это ни в коем случае не будет одна из тех четырех: вдруг вражеская разведка узнает о наших планах, и тогда меня там будут ждать – не хочу рисковать… Не хочу рисковать еще и в выборе цели и потому, что в предстоящей атаке слишком много факторов будут работать против меня, но отказаться нельзя – приказ, поэтому я не откажусь и полечу, но нападу на ту планетарную систему, которую выберу сам, а что подумает о таком своеволии руководство мне было понятно уже сейчас: прежде всего, цели, намеченные мне командиром, были не обязательны для нападения, а наиболее желательны, – все понимали, что нам предстоит и надеялись хотя бы на одну успешную атаку, а на какую планетарную систему она произойдет – в принципе не столь уж и важно: и они, да и мы всем экипажем тоже понимали, что шансы на успешное возвращение очень невелики – но они есть!

…Корабль все также медленно набирал скорость, все глубже и глубже погружаясь в бездну космоса, пока, наконец, звездолет не отошел от плоскости планет достаточно далеко. Я отдал приказ экипажу занять свои места: второй пилот уже выключал антигравитационную батарею и готовился к набору околосветовой скорости, используя основной двигатель, поэтому согласно боевому расписанию все должны были занять свои места в креслах. Нам в рубке было видно, как они заполнялись людьми, и когда в свое кресло сел последний человек, тогда прозвучал звуковой сигнал, и предупредительная надпись, сигнализирующая о готовности и корабля, и экипажа к многократным перегрузкам, зажглась перед каждым из нас.

Мы включили маршевый двигатель, и он стал постепенно наращивать свою колоссальную мощность, пока она, наконец, не достигла крейсерской, в результате чего ускорение крейсера превысило земное в четыре с половиной тысячи раз. Шкала ускорения светилась равномерным зеленым светом примерно до своей середины. Если бы не антигравитационные свойства наших кресел, то каждый из нас весил бы более трехсот тонн, но, как говорится, весить-то весили, а вот жить-то уже не жили бы!

Я планировал довести скорость процентов где-то до 70-75 от скорости света и уже затем прыгать, поэтому нам нужно было ждать немногим больше часа. Дополнительная тяжесть практически не ощущалась, все показатели были в норме – шел достаточно монотонный полет. Мы ждали, пока пройдет это время; было скучно, но мы не торопились – война от нас никуда не уйдет; поэтому мы сидели и смотрели на приборы, которые показывали, что все в норме, сидели и смотрели, сидели и смотрели, а тем временем мысли наши неторопливо путешествовали далеко отсюда…

Время уходило, уходило безвозвратно, а вместе с ним постепенно уходили из жизни и мы.

…В эти минуты мне стало как-то грустно и печально – не с добром, ох, не с добром летел наш корабль; правда, это дело и злом назвать трудно, но ведь все-таки не с добром! В такие минуты с особенной теплотой вспоминаешь свой дом, и родителей, и жену с детьми, и друзей, и то дерево, с которым у тебя столько личных воспоминаний; вспоминаешь свежий ветер, землю, облака и солнышко, желтое и теплое, и темную ночь с блестящими звездами – как это все было хорошо и как оно теперь далеко!

Но прошло время – нас назвали "экипаж" и посадили в бронированную коробку без окон и дверей; у нас чистый кондиционированный воздух, энергии и пищи хватит надолго, врач следит за нашим здоровьем – все хотят, чтобы нам было хорошо и чтобы мы удачно прилетели, а потом чтобы мы успешно применили… – чтобы мы успешно применили оружие против живых людей… Печально и очень тяжело на душе…

Сейчас мне было легче убивать, чем в начале войны – этому способствовала и первая в моей жизни космическая битва, и смерть товарищей, и мои атаки на планеты, а также та бойня, которую я недавно совершил в мире Халы, но все же я чувствовал себя довольно скверно.

…Корабль разгонялся. Скоро, уже скоро… – а что скоро? Скоро мы разгонимся, прыгнем – и, быть может, затем нас убьют. Что скоро? Зачем скоро? Мы что, спешим за своей смертью?!

Удача, где ты?! Пока что ты материализовалась в наши награды, в радость близких нам людей, а также в боль и слезы по ту сторону фронта – пока ты была с нами в прошлом, но не покинешь ли ты нас в будущем?! Я не знаю… А впереди нас ждет неизвестность, и мы идем туда, чтобы выполнить свой долг перед Родиной…

Наконец, звездолет разогнался до необходимых двухсот двадцати тысяч километров в секунду, второй пилот выключил двигатель, и мы стали лететь по инерции. Чтобы вплотную приблизиться к театру военных действий, наш корабль сделал два прыжка. Первый прыжок закончился возле системы, состоящей из двух звезд, а вторым мы достигали одиночного белого карлика. Я нарочно выбрал эти безлюдные места: неожиданная встреча с противником нам совсем ни к чему.

Я выбираю цель – это планетарная система с хорошо развитой промышленностью, потом штурман прокладывает к ней курс, а первый пилот в это время проверяет оружие – и основное, и излучатель. Все в порядке, расчеты закончены – и корабль прыгает: мы выходим в расчетную точку, находящуюся на расстоянии двух световых недель от выбранной цели.

К счастью, крейсеров противника поблизости нет – вообще на несколько световых суток вокруг нас нет никого, поэтому я разрешаю экипажу расслабиться. Оружие нам пока не понадобилось, но мы все равно его не выключаем.

Корабль висит между звезд в черной пустоте; мы видим цель такой, какой она была две недели тому назад. На экранах корабля, кроме звезды-цели и ее планет, видны многие миллионы точек небольшой массы, движущиеся в разных направлениях, но упорядоченно – это боевые корабли противника, охраняющие планеты. Штурман, которому помогает первый пилот, производит вычисления – он должен рассчитать сегодняшнее положение планет, а также распределение массы и энергии в системе с учетом наиболее вероятного расположения вражеских кораблей в настоящее время – это трудная работа, требующая опыта приближенных вычислений и способности прислушиваться к голосу своей интуиции. Но выбора у меня нет – меня этому учили не так, как штурмана – это его работа, поэтому его учили считать качественнее, чем меня, вот почему сейчас я надеюсь на то, что он слишком сильно не ошибется, – однако я все равно спокоен, ибо, как я уже говорил раньше, выбора у меня нет: штурмана я себе не выбирал, и он у меня один. Спешить некуда: мне нужны, по-возможности, максимально точные расчеты, поэтому я не тороплю своих подчиненных, а пока все тихо, мирно и спокойно, я делаю из кресла кровать и закрываю глаза…

Сон не идет, меня окружают странные видения. Мне неуютно, но я пытаюсь расслабиться. Видения отступают в свой смутный нереальный мир – кругом темно, но я вижу перед собой деревья и падающий снег. Меня это удивляет, я оборачиваюсь и понимаю все. Я – не человек, а какой-то зверь; я стою, провалившись по колено в снег, а вокруг меня высятся темные деревья с белыми шапками снега на ветвях. У меня есть хвост и четыре лапы – я ощущаю их со спокойным удивлением и без страха и жду, что же будет дальше. Я жду, я пока еще чего-то жду – пока я еще совсем не освоился с тем миром, куда меня забросила судьба. Становится светлее. Я поднимаю лицо вверх и вижу луну, выходящую из-за туч. Желтый серп светит ярко, но он не греет, и от него на душе становится как-то уютнее и роднее.

Я вновь поворачиваю голову назад и смотрю на себя: передо мной полосатое красно-черное тело, с лежащей шапкой снега на спине. Я вижу, как блестящие снежинки тихо и ласково ложатся на мой густой мех. Мне совсем не холодно, я спокоен и никуда не тороплюсь. Память услужливо подсказывает мне: уссурийский, он же амурский, тигр; живет в тайге, самая крупная кошка на Земле. Теперь мне все ясно: я – тигр, а значит, теперь у меня не лицо, а морда. Просто удивительно! Интересно, а как я оказался здесь? Не "привет" ли это от моего "отца"? Хотя, вряд ли, по моему мнению, он должен вести себя по-другому, как на Хале: сначала – предложить и уже потом – делать. Любопытно, а могу ли я разговаривать, как человек? Надо попробовать – я пытаюсь сказать несколько слов, но из моего горла вырывается лишь слабое хриплое ворчание. Все ясно: я настоящий, а не сказочный тигр – сказочные животные разговаривать умеют.

Тихо в лесу. Ветер бросает на меня горсть снега, и она серебристой пылью начинает поблескивать у меня на боку. Где-то вдалеке ухает филин. Я прислушиваюсь к тайге: стоят безмолвные ели, ветки их согнулись от тяжелых комьев снега, и лишь только слабый ветерок все никак не успокоится, все что-то шепчет, что-то пытается сказать мне в уши; неподалеку от меня кружится поземка, то успокаиваясь, то снова начиная вращаться; медленно падает редкий снег, а по тайге разносится вой, одинокий волчий вой.

Я смотрю на луну – волчье солнышко скоро закроет новая туча; а тем временем на зов откликнулся другой волк, потом третий… – и вот уже вой, голодный и тоскливый вой нескольких животных щемит промерзшую душу тайги.

Есть я не хочу – можно забиться где-нибудь в тихом месте и поспать, но что-то мне мешает сделать, это и внезапно я понимаю, что я здесь не просто так, а для какой-то цели – я должен что-то сделать здесь, в самом сердце заледенелой тайги…

Я пошел вперед, и темные ели смыкались надо мною, но шел я недолго – мне приглянулось одно дерево, я подошел к нему, встал на задние лапы и когтями передних лап несколько раз рванул по застылой коре. На стволе остались ясные отпечатки моих когтей – я посмотрел на них, фыркнул и отправился дальше.

Я шел бесшумно и настороженно. Носом я ловил все запахи леса, постоянно прислушиваясь, – но пахло всего лишь морозом и льдом – все спокойно – можно смело идти дальше. Наконец, я почувствовал нужный запах – цель была близка. Я шел на запах, стараясь, чтобы ветер дул все время на меня. Запахи усиливались, становясь все более разнообразными: пахло скотиной, что была заперта в хлеве, собаками, железом и, наконец, очень явственно, – человеком.

Я вышел к околице. Деревенские дома были огорожены крепкими заборами, за которыми бродили сторожевые собаки, – верные псы охраняли хозяина и его добро. Ветер принес мне запахи коров, свиней и кур – он дул на меня, поэтому я не опасался быть обнаруженным собаками. Луна спряталась за тучи, пошел крупный снег, ветер был порывистый, но слабый. Я лег в тени пихты и стал ждать.

Село состояло из десятка домов. С выбранного мной места просматривалась вся деревенька, и, в принципе, все избы были в пределах досягаемости. Прямо передо мной был двор, я видел крыльцо и дверь, ведущую в дом; собак я не видел из-за забора, но слышал и чувствовал, что они находятся во дворе.

…Я жду, я жду свое время. Как говорится, поспешишь – людей насмешишь, а я не собирался быть смешным, поэтому не спешил и выжидал…

В одном из дворов негромко гавкнула собака – судя по звуку, пес был большой и сильный. Верный страж не спал, он ждал, что может принести ему тайга: волчья стая может зайти в село, пугливый олень может пройти вдоль опушки, или же хитрая лиса попытается пробраться в курятник, а может прийти и соболь – краса тайги, чтобы, переливаясь своей чудесной шубкой, попытаться поймать себе курочку; или вдруг бесшумная сова или же мудрый филин тихо вынырнет из мрака леса, усядется на крыше дома и будет смотреть вокруг своими громадными глазищами, вертеть головой, а потом, ухая, улетит.

Спит тайга – тяжело дышит ветер, сбрасывая снег с верхушек деревьев; а собаки ждут, чего-то ждут и не спят – кто бы ни пришел из холодной тайги, кто бы ни пришел сюда под светом луны – собаки первыми встретят его. В схватке с волком можно потерять свою жизнь, в борьбе с лисой можно получить болезненную рану, но это все ничто: главное, чтобы хозяин был доволен службой!

Собаки ждут, собаки чего-то ждут… Для них лучше лиса, чем волки, а волки лучше, чем медведь-шатун: не спит медведь в своей берлоге, злой шатается по лесу – хоть и нечасто, но бывает и такое – уходи медведь к себе в тайгу, залезь в свою теплую берлогу и спи до весны – соси свою лапу – нас не тревожь!

Много опасностей есть в тайге, но больше всего собаки боятся полосатого "хозяина": четверть тонны в тигре, а может быть и больше – он самый сильный зверь тайги. Нравится ему собачатина, вот и приходит он ночью в село по собачью душу. Страшен полосатый хищник, всем обитателям леса и села страшен он, ибо неслышно ходит он и очень силен – только человек может остановить и одолеть его!

…А я лежу в тени пихты, и снег постепенно заносит меня. Я лежу, прикрыв глаза, и вспоминаю…

Когда я был человеком, тогда я время от времени заходил в зоопарк. Там были большие загоны, в которых жили различные звери. Люди смотрели на льва и на тигра с уважением и страхом в глубине души, а вот верблюдов и слонов люди не боялись ни капельки, хотя эти животные были гораздо крупнее любого хищника. Почему же так? Ведь и те, и другие были сытые, мирные, спокойные и красивые – а все дело в том (так я понимаю ситуацию), что верблюды и слоны, если их не дразнить, всегда мирные и полезные: на верблюдах люди пересекали безводные пустыни с полыхающим солнцем над головой, а слоны переносили тяжести во время строительства и возили на себе людей, а от тигра и льва человеку пользы мало: разве что, как от санитаров, уничтожающих больных и слабых животных в дикой природе. Но важно другое: крупный хищник, когда он голоден, смотрит на человека не как на хозяина природы, а просто как на мясо – зверя не интересуют ни мысли человека, ни его чувства, ни его надежды, ни его планы будущее – вообще ничего не интересует. С голодным хищником, когда он бросается на свою жертву, нельзя ни поговорить, ни переубедить, ни отвлечь – можно только спастись или же победить. Страшен выпрыгнувший из засады зверь, рычащий и бегущий на тебя, чтобы забрать твою жизнь! Ужас, что тигр или лев могут прийти за чьей-нибудь жизнью, – вот причина уважения и боязни со стороны людей; и когда хищник, отбросив всякие колебания, первый нападает на человека, тогда страх поселяется в округе – на месте следующей его жертвы может стать каждый, и к тому же, никому не известно, когда у зверя наступает время этого самого первого раза – любой большой хищник безусловно потенциально опасен, даже дрессированный, не говоря уже о диком.

…А ночь, голодная и холодная зимняя ночь лежит над тайгой, воют волки, голодным воем выпрашивая у луны добычу, ухает филин – и я, тигр, лежу возле села и жду человека. Да, именно так – такова моя цель. Не от голода (я сыт), а потому, что зов крови кличет меня, я пришел сюда за человеком!

…Ждут собаки – что принесет им ночь? Волки далеко, все спокойно, но я – "хозяин тайги", как уважительно зовут меня местные жители, пришел по души ваших хозяев, о псы! Мое время придет, и вы будете дрожать от страха, а пока все спокойно, пока еще все спокойно, и я терпеливо жду свое время.

…Темная крылатая тень бесшумно пролетела над дворами и села на крышу одного из домов – бешено залаяли собаки, я встал, стряхнул с себя снег и настороженно замер. В когтях у птицы пусто. Я слышу, как бегают и лают собаки во дворах. Тихое село проснулось, отовсюду слышится собачий лай.

Дьявольским хохотом хохочет птица – это филин, его леденящее душу "ха-ха!" нельзя не узнать! Он явно нацелился кого-то поймать здесь, но не поймал, и теперь бессильно насмехается над собаками.

В одном из домов открылась дверь, и из нее вышел человек – в руках у него было ружье. Услышав шум открываемой двери, филин соскользнул с конька крыши и, закрытый от человека домом, улетел в ночной лес. Вот он, мой шанс: пока человек будет занят птицей, я смогу незаметно прокрасться в тени деревьев, подойдя к нему поближе, на расстояние атаки, а потом, возможно, наброшусь на него. Мужчина вышел во двор, ружье он держал в руках так, чтобы быть готовым стрелять, но стрелять было уже не в кого. Он осмотрелся по сторонам и по верхушкам деревьев, взял оружие в левую руку, нагнулся за чем-то и скрылся от моего взора за плетнем, потом выпрямился, снова взяв ружье наизготовку, и пошел, осматриваясь, вокруг дома.

Село успокаивалось, собаки уже почти не лаяли. Я крался бесшумно, но быстро – надо было успеть занять позицию напротив двери к тому времени, когда человек закончит обход; хоть я и спешил, но все же ни на мгновение не забывал об осторожности. Я успел встать под тень выбранной ели перед самым появлением человека; там, где я, затаившись, стоял, снег был глубокий, доходя мне почти до брюха. Сразу атаковать я не смогу: сначала мне нужно будет выбраться на полосу хорошо утоптанного снега перед забором.

Вскоре мужчина вышел из-за угла своего дома и пошел к крыльцу, ружье он закинул на спину – и теперь мое время пришло! Забор скрывал меня от собак, но плечи и голова человека возвышались над заснеженным плетнем. Я пошел вслед за человеком – мне нужно было пройти не так уж и много, чтобы выбраться из глубокого снега, но все равно я спешил выйти на продутую ветром малоснежную тропу перед плетнем, прекрасно понимая, что шелест моих шагов сольется с шумом валенок человека, и собаки раньше времени не услышат меня. Я подошел к забору когда и рассчитывал – как раз тогда, когда человек подошел к крыльцу.

Как все меняется в жизни: мгновением раньше – это уверенный в себе мужчина, а сейчас уже он – моя жертва!

Я специально ждал того момента, когда человек откроет дверь, и лишь потом напал, ибо сам я открыть ее не мог; поэтому, не теряя ни секунды, я молча бросился вперед – быстрыми шестиметровыми прыжками я подскочил к забору, перепрыгнул его и метнулся к цели. На собак я не смотрел – страх передо мной остановит их. Со всех сторон раздался лай, и ужас был в голосах псов – но эффект неожиданности… – его не купишь! Они опоздали, опоздали на всю свою жизнь!

Я бросился на человека сзади, рявкнул и сбил его с ног. Ружье мешало ему, он упал на порог. Я сознательно помедлил, дав ему возможность повернуться ко мне лицом. В его глазах застыл ужас и отчаяние, он все еще не верил, что это произошло с ним, именно с ним; он попытался закрыть лицо руками, но я вонзил свои клыки ему в шею. Кровь на моих губах привела меня в восторг и ярость – человек захрипел разорванным горлом – он умирал, а я метнулся в избу через открытую им дверь.

В доме было тепло и сильно пахло людьми. Я толкнул вторую дверь плечом, и она со скрипом отворилась – передо мной была большая теплая комната с каменной печью в углу и столом посередине. Обитатели избы встать еще не успели, но они уже не спали, разбуженные шумом борьбы у входа; было темно – лишь рассеянный серо-желтый свет тайги, падая в мутное оконце, освещал избу, и в этом бледном свете я завертел свою кровавую карусель.

За моей спиной собаки лаяли так сильно, что хрипов умирающего я уже не слышал; не теряя драгоценного времени, я набрал полные легкие воздуха и заревел. Я вложил в этот рев всю свою силу и ярость – в тесной комнате мое рычание было подобно грому – оно забирало храбрость, оставляя лишь ужас, парализуя волю и примиряя с неизбежностью смерти.

Я кинулся на людей, я наносил им раны в живот и горло, рвал их клыками и бил их своими кривыми когтями – это была кровавая резня. Стоны раненых и лай собак сплелись воедино в головах людей, полуоглохших от моего рева, – с такими противниками справиться было легко. Паники среди людей не было – был просто дикий безумный ужас. Теплый тошнотворный запах крови смешался с застоявшимися прокисшими запахами избы. Я прыгнул на стол и снова заревел.

Я спешил – село наверняка проснулось, и мне нужно было срочно уходить. За моей спиной молились те, кого я не успел найти и ранить вместе с теми, кого я ранил, но не добил, – да будет так – кому судьба жить дальше – тот выживет, а мне надо уходить.

Я выскочил из дома и, не теряя ни секунды, рванулся к забору. Собаки расступились, пропуская меня, но затем кинулись за мной всей стаей. Мне нужен был глубокий снег – на нем я точно обгоню коротконогих собак, поэтому, перепрыгнув через забор, я метнулся к ближайшим глубоким сугробам. Псы следовали за мной по пятам, уже примериваясь хватать за хвост и задние лапы – а вот и спасительный снег, доходящий мне до брюха. В таких сугробах мне было очень трудно двигаться, но собаки… – они безнадежно завязнут в них.

Я остановился и обернулся назад. Взрытый мною снег был весь в кровавых пятнах – это была кровь людей с моих лап и с моего брюха. Собаки визжали и лаяли, захлебываясь снегом, а я тронулся дальше: чтобы не попасть под выстрел, мне нужно было быстрее уходить,

Я шел стремительно насколько это было возможно для моего массивного тела, увязающего в снегу, теперь я хотел выйти на малоснежную тропу, а когда нашел ее, то двинулся по ней. Лай стал удаляться. Черно-белый лес из вековых деревьев безмолвно окружал меня, а я быстрым шагом все дальше и дальше уходил вглубь тайги. Время от времени мне приходилось пробираться под согнувшимися от тяжести снега ветвями, взрывая своей грудью снег. Я постоянно прислушивался к шуму погони.

Страшно, ох как страшно идти собакам по следу тигра! Что ждет их впереди? Кто знает… – быть может, они бегут за своею гибелью…

Лай вдруг стал звонким и заливистым – собаки явно выбрались на тропу и теперь догоняли меня. Мне стало жарко – я схватил пастью снег раз, другой, оставив на снегу следы крови с губ и подбородка; погоня за мной стала опасной: собаки могут окружить меня и дождаться прихода людей, ведь село-то еще близко, а это – конец.

С этим риском пора кончать – я быстро запутал следы, надеясь выиграть время, и поспешил дальше. Сзади послышался вой и визг – собаки увидели кровь своих хозяев на отпечатках моей пасти в снегу, и ее запах проник в их сердца. Я отпрыгнул в сторону и пошел назад, скрываясь за деревьями и держась параллельно своему следу – я искал удобное место для засады и, наконец, нашел его. Собаки оказались храбры – они не испугались следов моих окровавленных клыков и не повернули назад, а двинулись дальше, и сейчас, судя по их суматошному лаю, стая спешно распутывает мою маленькую загадку. Мы находимся все еще слишком близко от села – я слышу голоса людей и их возбужденные крики: люди не побоялись пойти за мной в ночную тайгу, и это мне совсем не нравится. Наверное, предположил я, они не будут слишком далеко удаляться в мрачный лес – сейчас люди ориентируются на собачий лай, но ни те, ни другие далеко вглубь тайги ночью не пойдут.

Мне надо было побыстрее разделаться с собаками, и поэтому я с радостью услышал, что их лай стал быстро приближался. Они распутали мои следы, и догоняли меня. В стае самый сильный и уверенный в себе идет первым – он вожак, а самый слабый идет последним. С последним мне будет справиться гораздо легче, чем с первым, – поэтому по древнему звериному инстинкту я ждал последнего.

Собаки пробегали мимо меня одна за другой, они бежали быстро и с азартом – видимо, они раньше не встречались так близко с тигром – меня же в пылу погони они не заметили.

А вот и последний пес. Испустив грозный рык, я бросился на него, сбил с ног и разорвал ему горло. Я не уходил, а собаки стояли передо мной всей стаей, надрываясь от лая; и тогда я заревел, заревел, глядя прямо им в глаза, чтобы они увидели мои могучие челюсти и громадные окровавленные клыки. Люди далеко, а я вот он, стою перед вами, псами, страшный, весь в крови ваших хозяев, рядом с трупом одного из вас!

Я ревел снова и снова, пока храбрость не покинула псов, и в их душах не поселился страх. Они надрывались от лая, но ужас передо мной и тайгой уже дал ростки в их сердцах, и вскоре от их мужества не осталось и следа. Я пошел в сторону, в глубокий снег, пробираясь между занесенных снегом кустов, а собаки остались на месте; они заскулили и завыли, а потом, уже молча, пристыженные, побежали обратно в село.

Я шел вглубь тайги – мне нужна была небольшая полянка в лесу, и я нашел ее. На ней я тщательно запутал свои следы. Шел снег – к утру он скроет отпечатки моих лап. Я уходил прочь от села, погружаясь в дебри первозданной тайги. Я чувствовал себя в безопасности и… не торопясь, открыл глаза.