Текст книги "Заговор конца света"
Автор книги: Константин Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Нашим предком было животное-паразит, лишенное своей экологической ниши и поэтому вынужденное довольствоваться чужой, вступая в симбиоз с ее хозяином. Чаще всего ими становились хищники (в те времена как раз переживавшие период расцвета), в биоценозе которых троглодиты занимали роль падальщиков и некрофагов. Для добывания костного и головного мозга им приходилось прибегать к подручным инструментам – "орудиям труда", столь долго вводивших палеоантропологов в заблуждение. Хотя неизменность примитивной технологии обработки каменных обломков на протяжении миллионов лет уже одним этим фактом должна поставить жирную точку на "трудовой" гипотезе антропогенеза...
Но гораздо важнее информационный паразитизм – рабская зависимость от поведенченских программ хозяина-кормильца, что достигалось доминированием подражательного инстинкта, подавляющего и блокирующего остальные. Поскольку план отношений прачеловек также был вынужден заимствовать у животных, предчеловеческое стадо по своей природе являлось бесструктурным и хаосоподобным образованием. В свою очередь, способность последовать, не раздумывая, импульсу коллективной воли, рождало совершенно уникальное образование – Пратолпу (предковую форму толпы) [15].
Особенно ярко это проявлялось в минуты опасности. В нарастающем темпе происходила унификация жестов и выкриков, устанавливался единый ритм действий. Каждый индивид превращался в автомат, повторяющий движение Пратолпы. Одновременно нарастало эмоциональное возбуждение до той пороговой отметки, когда индивидуальные сознания окончательно сливались в пароксизме экстаза...
Фактически это была огромная Сверхличность, действующая и чувствующая как один индивид. По скорость реакций и мощи Пратолпы с ней не могло сравняться ни одно живое существо. Когда же опасность миновала, она вновь распадалась на отдельных членов с зачаточным самосознанием. Любая современная толпа до сих пор, пусть в значительно ослабленной форме, воспроизводит это рудиментарное ощущение первобытной свободы от всех социальных связей и запретов, столь притягательное для многих.
"Даже толпа умников – все равно единый бестолковый организм с животными инстинктами" [11]. Явными признаками Пратолпы обладают стаи адаптантов в "Мягкой посадке".
Чем дальше вглубь истории, тем сильнее проявляется подчиненность людей коллективному сознанию. На самой ранней из зафиксированных стадий развития общества инстинкты вообще были полностью вытеснены внешними нормативными регуляторами. У подобных племен этнографы всегда отмечали крайний, какой-то "антибиологический" альтруизм. Готовность пожертвовать индивидуальными потребностями ради интересов племени, иногда просто по требованию ритуала (вплоть до ритуальных самоубийств): абсолютное торжество А-поведения.
"Жизнь по чужому плану порождала множество запретов, ограничений, совершенно бессмысленных для человека как природного существа, не имеющего никаких биологических оснований. Таковы, например, половые табу, синхронизировавшие, как можно предположить, брачные отношения в сообществе с течками и брачными играми у тотема" [13].
Но табу не распространялись на членов других тотемов, что послужило одной из причин возникновения экзогамии – способе обхода запрета. В свою очередь, практика экзогамии в значительной степени повлияла на биологию вида, "расшатав" его изнутри. "Опасность вырождения – всего вероятней – следствие, а не причина инцестных табу. Она появилась из-за того, что в результате инцестных табу человек сохранял и накапливал рецессивные признаки, становясь биологически неустойчивым существом" [13]. Селекционерам хорошо известен этот эффект: элитные породы растений и животных особенно подвержены опасности вырождения.
Не здесь ли причина исчезновения, одного за другим, десятков видов гоминид, не объяснимого никакими природными катаклизмами? В условиях противоестественного отбора не всегда помогали даже исключительные адаптивные возможности. К тому же "вывернутость" животной природы открыла дорогу аномалиям, не имеющим аналогов в животном мире (по крайней мере, среди высших млекопитающих). Например, сейчас обнаруживается все больше свидетельств, что каннибализм был присущ практически всем прачеловеческим и человеческим обществам.
Симбиоз с животным-тотемом был для прачеловека не только спасительным, но и крайне тягостным и мучительным. Жизнь по искусственному плану требовала подавления собственных инстинктов (которые хотя и в ослабленном виде, но все же сохранились), что порождало сильнейшее напряжение психических структур. Иными словами, наши предки пребывали в состоянии хронического психоэмоционального стресса. С целью блокирования автоматических реакций возникали особые тормозные императивы, переносящие внешнюю активность на нейтральный объект. Подобное демонстративно неестественное поведение (неадекватные рефлексы) послужило основным материалом для появления знаковой системы – языка.
"Психология человека – это физиология нервной деятельности на уровне существования второй сигнальной системы" [14].
Более того, взаимосвязь психологии и физиологии обнаруживает вполне материальную подоплеку невероятно быстрого формирования генотипа Homo sapiens. В этом отношении крайне любопытна гипотеза академика Д. К. Беляева. "Совершить подобное чудо, по мнению академика, может лишь действие механизма гормональной, нейроэндокринной регуляции функциональной активности генов. Фактором, включающим этот механизм, является психоэмоциональный стресс" [13].
Извечная мука селекционеров – сцепленность признаков – резко снижает число необходимых мутаций, поскольку за целый набор изменений отвечает гиперфункция одного типа клеток. То есть опять же болезнь – аномальное действие нейроэндокринной системы. Впрочем, на сходство микроцефалов с троглодитидами обратили внимание еще в прошлом веке. Еще поразительнее внешнее сходство больных акромегалией (гормональное заболевание, обусловленное развитием опухоли гипофиза) с реконструированным обликом неандертальцев.
Минус на минус дает плюс: источник стресса и критерий отбора порождаемых им генетических аномалий взаимосвязаны необходимостью существования по чужому "образу и подобию". Но по мере развития коры больших полушарий (морфологической базы компенсирующей стрессы второй сигнальной системы) дестабилизирующая роль гормонов неуклонно снижалась. Человеческий вид обретал некое подобие призрачной автономности от природной среды, что в итоге обернулось невозможностью существовать вне условий искусственных (то есть противоестественных для любого из животных).
Потребность преодолеть отчуждение, нарушенное единство с природой – одна из важнейших для ущербного существа. Заменой утраченной инстинктивной связи стала особая форма деятельности, "поиск образа", породившая такой феномен, как творчество. Подобное "возвращение" на самом деле означало еще большее удаление, завершившееся созданием "второй природы" – культуры. Этот импульс никогда не ослабевал: на протяжении всей человеческой истории за право на творчество (создание собственных образов) люди готовы были жертвовать самым необходимым. Ведь в моменты творческого подъема человек преодолевает ощущение отъединенности, переживая ни с чем не сравнимое чувство гармонии с миром. Не случайно пещерная живопись первых кроманьонцев (самые древние наскальные рисунки, обнаруженные в пещере Шавэ во Франции, созданы 31 тысячелетие назад) даже на сегодняшний взгляд считается гениальным произведением искусства.
Но преодолеть "первородный грех" отчуждения можно было и другим путем. Стрессовое состояние, вызванное необходимостью подчиняться системе искусственных регуляторов, разряжалось в невротической реакции разрушения. Во вспышке безумия человек крушил все вокруг (предметы материальной культуры, как и культура вообще, бессознательно воспринимались им в этот момент в качестве источника отчуждения), переступал самые страшные табу и получал величайшее наслаждение – "потерянный рай" животной естественности.
Гениальность и безумие всегда шли рука об руку (*). Стремление к разрушению – изнанка творческого вдохновения, преступный путь в "рай". Исток же обоих состояний, их первоначальный движущий импульс порождается одной общей – первой человеческой потребностью. Примером этой амбивалентности служит эффект катарсиса (очищение трагедией), одновременно задействующий противоположные регистры на шкале чувств. Впечатляющее свидетельство того, что уже в самых началах человеческой природы присутствует какая-то неразрешимость, вечный источник трагедии, которую вечно пытается преодолеть культура...
–(*) Впервые утверждение, что подавляющее большинство гениев страдали психическими расстройствами, прозвучало в монографии "Гениальность и помешательство" итальянского психиатра Чезаре Ломброзо. –
Золотой век человечества всегда будет в прошлом, развитие цивилизации не приближает, а лишь воспроизводит на все более высоком уровне антиномию отчуждения-освобождения, извечный дуализм человеческой природы (скрытый за множеством масок греховности-святости, преступления-подвига, зла-добра и т. п.). Поэтому коллективное бессознательное хранит не только память об утраченном блаженстве, но и неимоверный ужас "вывернутого" состояния.
Именно подобное мрачное наследие вдохновляло гениальные интуиции Г. Ф. Лавкрафта, запечатлевшего шок современного человека от столкновения с нечто совершенно запредельным. ("За-ужас" – если воспользоваться выражением Ю. Мамлеева, современного исследователя "сверхъестественного".)
Он просто был заворожен темами обратной эволюции, вырождения, дегенерации, каннибализма... Вновь и вновь на страницах его произведений возникают монстры – странные и страшные существа, "которые передвигались на двух ногах, но при этом не были людьми". "Жуткая доисторическая традиция", вездесущий и всемогущий "Дух Зверя" у него пугающе реальны. Лавкрафт словно ощущал всю безмерную хрупкость нынешнего человеческого состояния, за эфемерной оболочкой которого дышит бездна, пропасть в миллионы лет, скрывающая изначальное безумие.
И что особенно примечательно, практически все его произведения либо основаны на сновидениях, которые у Лавкрафта с детства отличались исключительной яркостью, либо включают в себя их образы. Остается добавить сильное чувство ностальгии – часто возникающее ощущение, что он находится не в своем времени ("золотым веком" для него всегда оставался восемнадцатый), с чем и связаны все его страдания.
Глава 4.
Ибо человеческое существо одинаково способно на людоедство и на критику чистого разума.
Р. Музиль.
Есть глубокий символизм в том, что из всех безусловных рефлексов у человека в коматозном состоянии последним угасает агрессивно-оборонительный рефлекс. По мнению известного нейрохирурга из Гарвардского университета В. Марка: "Человек отягощен генами агрессивности и к тому же несет в себе другие гены, которые делают его звероподобным существом".
С точки зрения общей тенденции эволюции биосферы (повышение уровня неравновесия) это является закономерной платой за интеллектуальный потенциал. Усложнение условий существования требовало соответствующих моделей поведения: выживание в нестабильной системе, как правило – весьма нетривиальная задача. Имеется вполне определенная зависимость между сложностью организации (то есть оперированием более емкими информационными моделями) и эффективностью использования энергии, что предполагает ее добывание и защиту от притязаний извне.
"Мозг – такой же орган выживания, как когти или клыки" (У. Р. Эшби). И чем выше располагается вид на "лестнице агрессии", тем более развитый интеллект ему необходим для поддержания гомеостаза со средой. Таким образом, "интеллект по одной из своих первичных функций – инструмент агрессии. Но вместе с тем – инструмент экономии агрессии, поскольку он обеспечивал достижение целей активности меньшими энергетическими затратами" [12].
Интеллектуальные способности и уровень агрессивности хотя и связаны между собой, но зависимость эта носит нелинейный характер. В дикой природе наиболее развитый интеллект демонстрируют не "профессиональные" хищники, а неспециализированные виды (дельфин, обезьяна, ворона), которые не имеют жесткой фиксации в экологических нишах.
Как мы знаем, в эволюции гоминид очередной кризис неравновесия практически разрушил природные регуляторы вида. На новом витке эволюционной спирали поднялась во весь рост проблема формирование искусственной – "культурной" – среды обитания. Вышедшую из-под контроля инстинктов агрессивность (подстегиваемую постоянно действующими стресс-факторами) можно было уравновесить только железной уздой внешнего принуждения. В этом отношении наш предок более всего напоминал жутковатого уродца из уэллсовского "Острова доктора Моро". Уже не животное, но и еще не человек переходное существо, мучительно балансирующее между звериным естеством и огромным количеством табу, полностью регламентирующих его жизнь...
"Не охотиться за другими людьми – это Закон. Разве мы не люди?"
Внутренняя солидарность предчеловеческой стаи достигалась переносом агрессии вовне – на представителей других сообществ. Причем в первую очередь – на себе подобных.
Оценивая чужака, мы бессознательно "примеряем" его образ на себя (остаточное влияние популяциоцентрического инстинкта). Априорная негативная установка в случае близости обоих образов собственного "Я" и чужака – ведет к внутреннему конфликту. Надо ли напоминать, насколько людям свойственно проецирование внутренних проблем вовне? Самые жестокие войны – гражданские...
Доминирование А-поведения внутри стаи уравновешивалось Е-поведением в междустайных отношениях. Геноцид, дополненный каннибализмом, в прачеловеческой истории был скорее нормой, чем исключением. Самый характерный тому пример – полное истребление неандертальцев нашими предками кроманьонцами. Ни один из этих из видов, как сейчас установлено, не имел бесспорного преимущества, что сделало конкурентную борьбу особенно жестокой.
Исчезновение неандертальцев стало тем рубежом (переходом от среднего к верхнему палеолиту), за которым началась эпоха бурного развития вида Homo sapiens. Однако "образ врага", похоже, навечно вошел в арсенал культуры. По мнению Б. Ф. Поршнева, именно в верхнем палеолите до крайности обострилось ощущение враждебности всего чужого – наследие смертельной войны с неандертальцами.
Это древнее наследие и поныне с нами. Любой этнический конфликт способен разбудить злобного джинна, сеющего смерть, и тогда толпой овладевает безумие... "У многих народов всплывает на поверхность сознания подавленный, казалось бы, десятилетия назад стереотип жестокости. В этом отношении каждое формирование обладает своим почерком. Если в Средней Азии принято сдирать с пленного живьем кожу, то в Молдавии можно столкнуться с распиливанием на циркулярной пиле захваченного в плен казака" [16].
Вполне естественно, что с устранением главного конкурента жертвой накопившегося агрессивного потенциала стали сначала соседние племена, а затем и сами соплеменники. Резко повысился уровень стресса – основной мутагенный фактор. Период в 15 – 25 тысяч лет, когда шло формирование второй сигнальной системы, можно определить как своеобразный филогенетический мост: "на протяжении этого отрезка макроморфология мозга еще менялась, позже – не менялась" [14].
Человек как биологический вид вышел из-под влияния целого ряда прежних форм естественного отбора, но во многих отношениях так и остался остался незавершенным. Слишком стремителен был последний этап биологической эволюции, чтобы успеть естественным путем разрешить накопившиеся противоречия. Так проблема контроля избыточной агрессивности стала важнейшей функцией культуры: "клетку для себя человек должен соорудить сам, ибо больше некому" [11].
Гераклит назвал войну (вражду) "отцом вещей". Действительно, вся история человеческой цивилизации является непрерывной борьбой против энтропии, а следовательно – против равновесия. И столь же непрерывен процесс совершенствования нормативных регуляторов. За преодоление каждого экологического или социального кризиса приходится расплачиваться растущей нестабильностью, которая компенсируется дальнейшим усложнением социума.
Социальный прогресс – это тоже средство выживания.
Можно сформулировать своеобразный закон техно-гуманитарного равновесия: чем выше потенциал производственных и боевых технологий, тем более совершенны культурно-психологические средства сдерживания агрессии [12].
С другой стороны, из теории систем известна закономерность: в кризисной ситуации устойчивость пропорциональна внутреннему разнообразию. Вид Homo sapiens – настоящий рекордсмен по выживаемости, а исключительное внутривидовое разнообразие всегда являлось его отличительной чертой. И даже из самых общих соображений очевидно, что между профессиональным убийцей и праведником должна быть какая-то принципиальная разница.
"Мы очень мало знаем об эволюции тонкой структуры мозга. Нам известна приблизительная одинаковость анатомического строения мозга у людей, но это – не основание для вывода об одинаковости тонкой структуры, об одинаковости элементов унаследованных мозговых сетей, ответственных за те или иные способности и склонности, за силу тех или иных инстинктов" [17].
Поршнев прямо говорит о "таинстве дивергенции, породившей людей". Расхождение, ращепление признаков тогда достигло своего апогея. При колоссальном давлении неодолимой потребности в подражании и высочайшем градусе агрессивности из аморфного материала предчеловеческой психики выкристаллизовывалось "диковинное диво" Природы, величайшая из ее драгоценностей – Разум. Генезис "человека разумного" остался навсегда запечатлен в предзаданности определенных характеристик, ращепивших изначальное видовое единство пралюдей.
Современное состояние науки позволяет лишь очень незначительно приблизиться к пониманию механизма видовой дифференциации людей. Сам термин "вид" применительно к человеку практически лишен биологического содержания и используется здесь скорее в смысле "видовое поведение" (некоторые базовые характеристики которого как раз определяются морфологической спецификой мозга).
Нельзя не признать, что идея врожденной неравноценности людей относительно эволюционной вертикали в наше время не пользуется особой популярностью. Для современной "либеральной" идеологии, например, она вообще относится к числу наиболее табуированных тем. Впрочем, даже "либералы" сочли бы за банальность сентенцию "мало человеком родиться, нужно им стать". Просто некоторым из нас сделать это гораздо сложнее...
Во всяком случае в эволюционном плане становление человека было длительным и многоступенчатым процессом. Если прибегнуть к языку библейской символики, то Первый День творения – отделение света от тьмы – соотносится с исходной сингулярностью антропогенеза. Утратив инстинктивную видовую программу, прачеловек поистине познал тьму (отчуждение от природной тотальности) и свет (блаженство нового воссоединения).
Следующий этап – таинство "разделения вод" Второго Дня. "И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделит она воду от воды" (Быт. 1, 6). В эзотерической интерпретации это соответствует началу трехчастной кристаллизации Проявленного, трем космическим планам, трем мирам.
Первый мир – Небо, уровень Духа.
Второй мир – Атмосфера, уровень Души (промежуточное состояние между Небом и Землей).
Третий мир – Земля, уровень Тела.
И напрасно иронизирует Давид Маревич: "Очень мутно описан второй день творения в каноническом тексте Книги Бытия. Какую-то непонятную воду отделял Бог от воды же, посередине зачем-то твердь заделал...". На самом же деле имеется в виду граница между первым миром и остальными. Проявленная Субстанция (Вода) разделяется на две неравные половины: мир чистого Света "Верхних Вод" и миры "Нижних Вод". На границе ("И назвал Бог твердь небом") происходит "рождение душ", обретающих здесь свою индивидуальную форму.
В предчеловеческом стаде роль самого сильного регулятора поведения играла имитативность реакций. Пожалуй, имитативные рефлексы составляли единственное исключение в инстинктивной сфере прачеловека. Они не только избежали ослабления, но наоборот, усилились до черезвычайности. Способность к гипнотическому суггестирующему влиянию была оборотной стороной внушаемости. В этом заключается секрет огромных адаптационных возможностей гоминид, обеспечивающих их сосуществования как с животным-тотемом, так и друг с другом.
Однако неравноценность особей по агрессивности неизбежно приводила к образованию между ними отношений соподчинения. Иерархия ослабляла горизонтальные связи первобытной общины, основанные на внушаемости. Между тем агрессивность прачеловека существенно отличалась от обычной животной агрессивности, всегда находящейся под контролем инстинктов. Вообще, масса недоразумений связана с неоднозначностью термина "агрессивность". В самом широком смысле любое воздействие на окружающую среду можно рассматривать как агрессивный акт по отношению к ней. Поэтому воспользуемся более нейтральным (и более общим) термином "воля", рассматриваемой в качестве меры жизненной активности человека, регулируемой мозгом.
Объем воли – интегральная характеристика, куда входит и "информационный суррогат воли – знание того, когда и как ее проявлять" [17]. Иерархия первых человеческих объединений – это прежде всего иерархия воль. Контроль со стороны коллективной воли сообщества до поры успешно заменял регулирующую роль инстинктов.
Последний этап биологической эволюции оказался в чем-то подобен первому. "Выворачивание вывернутого", но уже по ту сторону животной природы, также сопровождалось регрессом (частичным). Наряду с возникновением предпосылок перехода к новой эволюционной ступени появился комплекс признаков, свойственных более ранним дочеловеческим – стадиям эволюции головного мозга. Самым важным из них являлась устойчивость к внушению.
(Лишнее подтверждение универсального метафизического принципа "высшее не стоит без низшего". Вспомним танцмейстера Падетруа из шварцевской "Золушки", чья профессия была настолько возвышенной и изящной, что для поддержания душевного равновесия ему приходилось время от времени разражаться потоком ругательств.)
Способность противостоять коллективной воле дает значительное преимущество в борьбе за место в иерархии. Разумеется, если сохраняется суггестирующее влияние на внушаемых членов сообщества (в противном случае подобная генетическая мутация была бы нежизнеспособна). Так возникает ращепление на два вида манипулируемых и манипуляторов, приводящее к поляризации шкалы воли. Причем уровень "личной харизмы" для каждого человека задан от рождения, а его среднее значение для "внушаемых" и "невнушаемых" отличается по крайней мере на порядок.
Не позавидуешь судьбе особи, находящейся в полной власти манипулятора-палеоантропа. Образ злобного магического существа, не блещущего умом и охочего до человечины, сохранился в легендах многих народов (взять хотя бы нашу Бабу-Ягу). Выход из анти-биологической зависимости беспрекословного повиновения заключался в формировании еще более искусственных отношений: "у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, т. е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого – особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения" [14]. Язык можно рассматривать как максимально опосредованный способ коммуникации, окончательно выделивший человека из животного царства.
Третий День творения – создание первых земных биоценозов. "И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его" (Быт. 1, 12). Язык как самоорганизующая система – тема для отдельного разговора. Мы же отметим очередной эволюционный этап: прорыв в особую семантическую вселенную, управляемую по собственным законам.
Глава 5.
Именем и словами создан и держится мир.
А. Лосев.
Эзотерическая Традиция утверждает: в основе всех древних религиозных систем лежал единый сакральный культово-символический комплекс. Сверхзнание, которое "вмещало всю вселенную от плюс до минус бесконечности в пространстве и времени" [9].
Образ, включающий в себя все смыслы ("пищаль, гравилет, ТВЭЛы, питекантроп, мутант, гомункулус, партеногенез, Линия доставки, протуберанец, многомерное пространство, инкунабула, Москва, бумага, бронепоезд, капитализм, нуль-Т, римско-католическая церковь, магнитное поле, Облачный город, лазер, инквизиция...").
Слово, что было прежде мира.
Для средневековых индийских философов, например, Брахман сущность Слова, проявляющий себя через объекты мира, а Речь – сам процесс творения [18]. Современные исследования подтверждают, что именно мысль является продуктом слова, а не наоборот (в мозге человека отсутствуют выделенные центры мысли, в отличие от центров речи).
Самый, пожалуй, загадочный этап антропогенеза – обретение вот этого особого ("сакрального") измерения, где только и возможны сознательные акты мышления. Генерация определенных структур, которые не имеют природных оснований, хотя возникают на основе естественного процесса – структурации психической материи [19]. Эти структуры первичны (наподобие "врожденных идей" Декарта), то есть в принципе невыводимы эмпирическим путем из доступного человеку конечного опыта. Скажем, невозможно вывести таким образом идею бесконечности, требующую бесконечное число элементарных актов восприятия. Все первичные понятия обладают подобным свойством: сознание здесь сводится к своему содержанию тождеству с бесконечным объектом (атрибутом Бога на религиозном языке).
"Свобода – это структурированный горизонт" [19]. Реальные возможности лимитированы наличием определенных условий, предполагающих самого носителя этих возможностей. Истинное сознание всегда имеет свои пределы. На символическом уровне это отражено в понятии "логоса" – верховного закона природы.
"Закон, которым природа живет. Закон, который не имеет ни начала, ни конца; закон, который одинаково успешно работает и в целом, и в любой частности. Мы соприкасаемся с логосом на ничтожно малом отрезке, и каждое такое соприкосновение фиксируем СЛОВОМ" [20].
Проявление логоса на человеческом плане (структурация человеческой формы) и есть тот самый "нравственный закон", столь удивлявший и восхищавший Канта. Человек оказывается соразмерен Космосу, в отдельном человеческом существе претворяется бесконечность Целого – это ли не чудо?! Простая нравственная очевидность, которая неизмеримо выше рассудка, поскольку изначально "вплетена" в непостижимые для него взаимосвязи мира. И эта очевидность непосредственно дана в ощущениях, по крайней мере потенциально доступна для любого "человека разумного".
"Врожденные идеи", сопряженные с бесконечным Универсумом, являются своеобразными матрицами, на которых и происходит кристаллизация особых внеприродных состояний. Их можно назвать "высшими состояниями" или "высшими функциями" – истоком любой этической или религиозной системы. Подлинный разум всегда нравственнен, в отличие от рассудка.
С точки зрения физиологии мозга за "высшие функции" отвечают наиболее тонкие его структуры (возможно, лишь частично связанные с материальным субстратом), о которых в настоящее время почти ничего не известно. Но только благодаря их наличию человеку открыто знание "нравственного закона" – особого рода интуиции, позволяющей безошибочно соизмерять этичность событий внутреннего и внешнего мира. Не следует заблуждаться: законы этики не менее объективные и строгие, чем физические законы, управляющие движением звезд.
"И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы" (Быт. 1, 16 – 18).
Сайм, "человек, который был Четвергом", может служить воплощением Закона, данного Четвертым Днем творения. Лишь следуя "пути с сердцем", внимая голосу нравственной интуиции (который нередко звучит на пределе слышимости) человек имеет шансы действительно стать Человеком.
Однако верно и обратное. Врожденная нравственная глухота, едва уловимая генетическая аномалия не позволяет чувствовать мир вне его материального, самого грубого плана. И тогда единственное, что может быть противопоставлено разгулу страстей – страх, самый ненадежный из всех внутренних ограничителей. Но для нейтрализации этически ущербного индивида может оказаться недостаточно даже всего накопленного человечеством богатого опыта подавления инстинктивных влечений, идущих из доисторических слоев бессознательного. Наряду с духовной эволюцией существует и прямо противоположная тенденция – духовный регресс. Превращение в Не-человека.
"Природа задала нам мучительную загадку. Мы действительно начинаем догадываться, что среди нас есть нелюди. Но мы еще не знаем, как быть с этим открытием" [21].
Для наших далеких предков эта проблема была гораздо актуальней, и она была решена еще тогда, много веков назад (раз человечество вообще сумело выжить в те времена). В качестве примера воспользуемся блестящим рассказом Р. Силверберга "Костяной дом" [22].
Современный исследователь, отправившись в прошлое на двадцать тысяч лет назад, когда только сформировался человек современного типа, с удивлением обнаруживает, что эти люди ничем не уступают ему самому. "Они знают, и знают абсолютно ТОЧНО, что человек венец творения". Вымирающие неандертальцы (люди-стервятники: "плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других") являются в их глазах олицетворением давно пройденного этапа. Язык – вот что служит объединяющим началом. Причем не обычный разговорный, есть второй – тайный язык, который дозволено знать только соплеменникам.
И прежде, чем героя рассказа допустят до изучения этого тайного языка, ему предстоит нелегкое испытание. Племени необходимо удостовериться, насколько в нем "силен дикарь". Иными словами измерить глубину его человечности. Проверка самая элементарная, и каждому из нас не мешало бы задаться вопросом: "Способен ли я на сочувствие, смогу ли я обращаться с незнакомцем так, как обращались со мной?" [22]. Действительно ли я человек?
Знание "нравственного закона" становится тем признаком, который позволяет безусловно отнести данного индивида к представителям Homo sapiens. Мы же получаем еще одну шкалу, разбивающую человеческое сообщество на две несводимые категории. Горизонтальное деление "внушаемые – невнушаемые" ("слабые сильные") теперь дополняется вертикалью естественной нравственности.
