Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4. (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

– Гольденштерн больше никого не возит, Eccelenza.

Помощник его, Аникей Половников, пояснил:

– Соломона гайдамаки убили. Мучили долго, допытывались, где золото спрятал. Никак не верили, что все деньги в дело вложены.

– Царство ему небесное – или что там полагается, по их вере. Хороший был партнер. Такого не вдруг найдешь. Ну, и кто его заменил в сей коммерции?

– Пока никто, Ваше Сиятельство. Бегунцы сами добираются.

– Что, прямо сотенными толпами через все цесарские владения?

– Так ведь бегут от Миниха – целыми батальонами! В иных полках остается только штат офицерский, и то не полностью! Да еще может, денщики, артельщики и прочие, кто пригрелся на сытных местах. А куда деваться? Провиантом не обеспечивают, за грабеж поселян карают жестоко; выбор у солдат – между голодной смертью и бегством! Поляки в Подолии и на Волыни дезертиров принимают охотно. Только в холопи к панам записываться – не все согласны. Там еще слух прошел... Может быть, Соломон при жизни распустил, – что граф Читтанов всех охочих русских людей отправляет за море, на вольные богатые земли! Мы тут пытались пришлецов сдержать: они шалаши сложили чуть не у королевского дворца; с местными босяками-лаццарони такую драку затеяли – не всякая баталия столь кровопролитна бывает! Короче, скандализировали нас безбожно! Пробовали унять, а они за грудки переговорщиков хватают: 'Куда графа дели?!'

– И вы сочли за лучшее – всех в Африку?

– Сначала испытали еще способ. Подговорили нескольких матросов, чтобы те всяких ужасов о тамошней жизни нарассказывали. Да солдатики их напоили – один и выложил, как его подговаривали. Вот уж тогда деваться стало некуда. Если б немедля не отправили, нам бы никому живыми не быть. А вскорости новая толпа приперлась...

– Понятно. В общем, старая сказка про волшебный горшочек с кашей, да на новый лад. Только вы совсем не подумали, какие безобразия эти своевольники могут в колонии устроить!

– Бог миловал, Ваше Сиятельство: уже обошлось. Прежде того Яшка-вождь и комендант Федор Мошников меж собою бодались, кто из них главнее; а как нахлынули новые переселенцы – быстро вражду позабыли, потому как этими управить не могли даже оба вместе. Солдаты сами себе выбрали атамана, из бывших унтеров. Старожилы с ним так сговорились: они ему оружие, боевые припасы и всяческий инвентарь, а он их не трогает: идет сразу на враждебных негров.

– И что? Неужто исполнил?!

– Еще как исполнил-то! В общем, племени того больше нету. Бабы и детишки, конечно, остались: иначе не по-христиански было бы; их солдаты разобрали себе в рабы. А унтер объявил себя вольным князем.

– Во как! Странно, что не казачье устройство приняли.

– Может, еще и переменят. Это из самых свежих новостей.

– Н-да. Не сказал бы, что 'обошлось'. Куда оно взыграет, одному черту ведомо; да и ему не наверняка, пожалуй.

– Кто бы там ни сидел, без нас не справится: порох и свинец кто им продаст?

– Вопрос, почём. Ежели за двойную цену, куча продавцов набежит. И вообще – ты, братец мой, недооцениваешь изворотливость наших с тобою соплеменников. В любом случае, придется договариваться. С предельной деликатностью, ибо русский человек, вырвавшийся на волю, дурно обойдется с любым, кто пожелает снова надеть ему хомут. Ладно, здесь время терпит. А с Уилбуртауном что?

С Уилбуртауном было... Плохо или хорошо? Одним словом не скажешь: смотря для кого (или чего). Для акционеров, жаждущих дивидендов – просто отвратительно; для моих планов по возвращению городка под свою руку – совсем наоборот. Идея продавать на верфи готовые наборы корабельного железа оказалась более чем удачной. По тогдашнему времени, удачной. Но долго сохранять монополию компания не могла. Сливки сняли в первые два-три года. Потом, как водится, в доходный промысел ринулись искатели денег. Цены уронили так, что вот-вот, и начнут приплачивать покупателю за свой товар. Мои британские партнеры отняли у меня контроль над заводом как раз в начале сих перемен. За что боролись, как говорится... Не хочу сказать, что имел план, как справиться с наплывом соперников: останься всевластным хозяином граф Читтанов, резать задельную плату все равно бы пришлось; и убытки шли бы такие же. Но, раз это сделали вражеские управители, смирять недовольный ропот и опровергать разговоры, что, дескать, это они все испортили, нужды не обреталось. Пусть ситуация зреет; вот когда дольщики поклонятся: 'придите и володейте нами', – тогда надо быть готовым и, главное, иметь в запасе верные способы вывести дело в прибыль. Не видишь таких способов? Значит, рано! Жди и работай: время твое придет. А уж тогда не зевай!

Наилучшие шансы на умножение доходов открывались в связи с возгоревшейся в Западных Индиях англо-испанской войною. Многие акционеры полагали, что семейство Кроули-Гаскойн, владея примерно четвертью паев и поставив своего управляющего, откроет компании путь к адмиралтейской кормушке. Оказалось – шиш! Лондонские короли железа разделили казенные подряды между своими старыми заводами, коими владели одни, без нахлебников. В Уилбуртаун не упало ни крошки с богатого стола.

Пока британцы готовились грабить испанскую Америку, из Петербурга приходили вести о новых казнях. Всплыла история о подделке Долгорукими завещания Петра Второго. Князя Ивана, как инициатора, колесовали, троим его родичам – отрубили головы. К счастью, уцелел князь Василий Владимирович, никак в сей мерзости не замешанный: редкий случай при Анне, когда невиноватого пощадили. Потом началось дело Волынского, грязное и мутное, как лужа, в которую опрокинулась бочка золотаря. Артемий Петрович – заговорщик?! Да быть того не может! Не та, совершенно не та натура. Сволочь, конечно редкая. Казнокрад, лихоимец и просто сукин сын; тем не менее, верноподданный слуга и дельный администратор. На месте государыни, я б его ободрал кнутом, вырвал ноздри, а потом поставил начальствовать в Охотск или в Камчатку. Там сплошь такие же варнаки, посему назначение клейменого вора за обиду не примут. Четвертование (или посажение на кол, как приговорило первоначально генеральное собрание для суда над Волынским) совершенно ему не впору. Такую жестокость можно объяснить лишь ненавистью Бирона. Власть не поделили, всего скорее. Или благосклонность Анны, что, в сущности, то же самое: кому бы она нужна, не будь царицей?

Все говорило о том, что я правильно сделал, уклонившись от насильственного возвращения в отечество. Уж слишком там топор палача разгулялся. Легко попасть под горячую руку; а виновен ты или нет, историки потом будут спорить. К черту сих ученых мужей! Пусть пишут свои диссертации о чьем-нибудь чужом судном деле. У меня прожектов неоконченных – тьма, и голова нужна на плечах, отнюдь не в корзине под эшафотом! Румянцев... Что Румянцев?! Ничего бы он не смог сделать, если бы даже захотел. Кстати, мое исчезновение возымело последствия. Резонно полагая, что одному связанному пленнику четырех вооруженных стражей одолеть навряд ли возможно, посол обвинил в нарушении уговора турецкую сторону. И в убийстве служителей, само собою. Чуть снова война не началась! Ссору, в конце концов, уняли – но ценой уступок, сделанных великим визирем. В частности, возвращение туркам Керчи оказалось отложено до конечного согласования всех пунктов, не исключая трактующих о навигации. Перемена, безусловно выгодная России. На войне в порядке вещей – ради такой же, примерно, выгоды, несколько батальонов положить. Так что смерть четырех ублюдков, навязанных Румянцеву столичными 'доброжелателями' – совсем недорогая цена за это.

Впрочем, султан Махмуд совершенно не помышлял о войне с русскими даже в самый азартный момент сей дипломатической свары. Иначе не отправил бы победителя цесарцев, Али-пашу Хекимоглу, на другой край своего государства. В Египет, усмирять мамелюков. Воины эти выказали явное стремление считать порученную их защите страну своею добычей – и собранные с феллахов подати в султанскую казну посылать перестали. Удивительно, что перестали только теперь, потому как большая часть мамелюков родом грузинцы. Не подумайте, что я питаю к сей нации хоть малейшую антипатию: нация замечательная. Красивая, веселая, жизнерадостная. В таланте пить вино и бегать за женщинами не уступят ни французам, ни итальянцам. А ежели еще песни петь – так, пожалуй, превзойдут. Но вот с деньгами... Поручить этим людям править отдаленной провинцией, и надеяться на поступление денег в казну – для такого надобно быть турком!

Вскоре после отбытия Али-паши, был сменен и великий визирь. Новый происходил откуда-то из Анатолии; уже по этой причине он относился к перениманию чужеземных обычаев куда прохладней, нежели предшественник, возросший на западном пограничье. Его более вдохновляла старинная османская доблесть, чем фальшивый блеск мудрости неверных. Опасность, что мечты Бонневаля исполнятся, и обновленная турецкая держава станет могущественнейшим государством вселенной, окончательно растаяла, как дым кальяна. Тяжкий груз – великое прошлое. Не всякий народ его вынесет.

Чем сильнее успокаивался юг, тем гуще клубились грозовые тучи на севере. В шведском риксдаге воинственная партия, мечтающая о реванше на востоке, взяла верх еще года полтора назад. Немедля начали стараться о союзе с турками. Главнейшим эмиссаром, возившим секретные депеши из Стокгольма в Константинополь и обратно, был майор Синклер – опытный мастер темных дел, шпионивший и возбуждавший поляков против России еще во время польской войны. Сей офицер совсем еще молодым человеком дрался под Полтавой, потом тринадцать лет содержался пленным в Казани, по возвращении же на родину нашел свое призвание в том, чтобы всячески вредить прежним обидчикам и подстрекать всех, кого можно, к войне с ними. Что удивительного, если русские послали двух офицеров и нескольких драгун перехватить и убить его? Конечно, это было сделано в высшей степени неловко. Капитан Кутлер и поручик Левицкий настигли сего курьера в Силезии, на мирной почтовой дороге, и расправились с ним при свидетелях: нескольких почтальонах и одном французском купце... Какой кретин поручил сию комиссию немцу?!

Хоть бы у неприятелей поучились. Вон, в восемнадцатом году француз Сигье застрелил Карла Двенадцатого. Короля, не какого-то офицерика! И никаких скандалов. Слухи, конечно, ходили – но доказательств-то не было! Так же и Синклера следовало прибить либо в воюющей Турции, либо в беспорядочной Польше. И не своими руками, конечно. Да что говорить: умениями тайных убийц что русские, что немцы не обладают.

О-о-о, какой крик подняли шведы! А пуще того – французы, в стремлении стравить сих последних с русскими! Из мертвого шпиона сделали светлого рыцаря и невинную жертву; похороны его превратили в патриотическое представление; шведский поэт сочинил о покойнике песню. Объявление войны гнусным убийцам великого героя стало вопросом ближайшего времени.

Смешные эти шведы, ей-Богу. Сорок лет обновленная Петром Россия успешно теснит их с позиции хозяев Севера; отнимает награбленное и иными способами обижает. Как воспротивиться? У самих кишка тонка – убедились. С учетом европейских конъюнктур, стоящая перед ними задача имеет решение. Причем единственное. И они прекрасно об этом знают. И даже не раз пытались в этом направлении что-то сделать. Но только все идет наперекос. А знаете, почему? Спесь мешает.

Создать империи серьезные трудности и вынудить к уступкам способно лишь одновременное нападение турок и шведов. Однако сие может состояться лишь при условии, что Швеция примет роль младшего партнера при Оттоманской Порте. Или же просто сыграет со второй руки, приурочив свою атаку ко времени, когда русские войска заняты на юге. Но в Стокгольме желают сделать наоборот: чтобы турки таскали им каштаны из огня. Вот ничего и не выходит.

И еще надо заметить, что система народоправства (по крайней мере, в шведском ее варианте) совершенно для войны не годна. Недаром римляне во время опасности государству назначали диктатора. Здесь же что получается? На одной стороне французский посол с большим мешком денег; на другой – русский, с мешком чуть поменьше; между ними суетятся депутаты риксдага в попытках урвать и там, и тут. Началась война России с Портой – шведы интригуют и спорят. Три года прошло, пока военная партия осилила! И тоже занялась празднословием. Еще год миновал, война кончилась – они же только-только убедили народ, что надобно браться за оружие. Остановиться королевству теперь так же трудно, как тяжелому возу, летящему галопом с крутой горы. Никем не уважаемый и не имеющий реальной власти король совершенно бессилен; да и никто другой, после отставки престарелого Арвида Горна, не способен твердою рукою натянуть вожжи.

Ныне, после прихода к власти мечтателей, жаждущих реванша над русскими, притязания сей державы далеко превзошли ее возможности. Разумные представления о соотношении военных сил с будущим противником уступили место вздорным фантазиям. Почему шведы, обыкновенно хладнокровные, вдруг поддались азарту, внушенному ловкими демагогами? Почему их государственное правление уподобилось приюту для скорбных умом? Бог весть. У меня в Стокгольме шпионов нету. Разве отмечу одну тенденцию. В последние несколько десятилетий наиболее одаренные шведские юноши все чаще предпочитают государственной службе коммерцию или науки. Двор и риксдаг из собрания лучших людей обращаются в ристалище корыстных и недалеких честолюбцев. Зато науки цветут: в прошлом году там основали академию, а еще до этого нашлись люди, стяжавшие внимание всей ученой Европы. Молодой доктор медицины Карл Линней напечатал в Лейдене труд, поименованный им 'Система натуры' и претендующий на самые широкие обобщения касательно мироустройства. Начальник монетного двора Георг Брандт открыл в рудных залежах неизвестный доселе металл – и сам испугался того, что сделал. Субстанцию, названную кобальтом, он продолжал именовать полу– или псевдометаллом, хотя непредубежденным умам совершенно ясно было: сия скромность чрезмерна и неуместна.

Впрочем, не только шведы преуспевали на этом поприще. Разрезав первые страницы изданного в Базеле трактата под названием 'Гидродинамика', я при некотором напряжении памяти вспомнил автора: скромного молодого человека, занимавшего в Санкт-Петербургской Академии кафедру математики, младшего отпрыска знаменитой в ученом мире семьи Бернулли. Черт побери! Где были мои глаза?! Когда бы знать заранее, что он так хорош – ничего бы не пожалел, чтобы иметь его в своей команде! Законы движения жидкостей, силы, действующие на обтекаемые предметы, работа водяных колес и насосов, – все это получило простое и ясное математическое описание. В том числе и мои давнишние опыты, кои делались наугад, на ощупь и как бы впотьмах, теперь оказались в сфере, освещенной ярким сиянием разума! Кстати, обобщение выводов Даниила Бернулли применительно к воздуху прямо-таки напрашивалось. Сходство и различие плотных и разреженных флюидов – предмет, над которым я размышлял еще юношей. Второй том сего труда, соответственно, мог бы именоваться 'Аэродинамика' и трактовать о ветряных мельницах, действии парусов и полете птиц. Изложив эти соображения в письме к молодому ученому, предложил ему денежную помощь для проведения надлежащих изысканий. Вытесненный, вследствие неистребимых академических дрязг, из Петербурга, он вынужден был принять должность профессора анатомии и ботаники в своей Alma mater, сиречь Базельском университете, жить скромным академическим жалованьем и заниматься не тем, в чем наиболее силен. Меж нами завязалась оживленная содержательная переписка.

Не менее интенсивная корреспонденция возобновилась с бесконечно общительным Вольтером. Сей литератор живо интересовался моими приключениями на Востоке и щедро делился всевозможными новостями в ответ. В ту пору он обитал, большей частью, в Брюсселе и был весьма увлечен молодым королем Пруссии, принявшим корону в мае 1740 года. Знакомый с ним заочно, по переписке, со времени, когда Фридрих был еще наследным принцем, Вольтер год или два назад помог прусскому высочеству довести до совершенства полемический трактат против Макиавелли, осуждающий великого итальянца с моральной точки зрения. После восшествия сочинителя на престол голландский издатель Ван Дюрен, почуяв запах прибыли, пустил книгу в печать. Без разрешения автора – или авторов, если угодно, поскольку вклад француза выходил далеко за пределы обычного редактирования. Мнение образованного общества о прусском монархе после знакомства с трактатом поднялось прямо до небес. Наконец-то, все говорили, в Берлине вместо короля-солдафона воссел на престол король-философ. Нет никакого сомнения, что его подданных ждет благополучие, процветание и долговременный мир.

Однако, ученые и литературные досуги не составляли моего главного времяпровождения. Настойчиво требовали внимания денежные дела. Коммерция, конечно, может идти по устоявшемуся шаблону – и даже довольно долгое время – но без свежих идей в конечном счете непременно придет к упадку. А в этой части без хозяина продвижения не было, хоть я и старался приучить помощников к самостоятельности. В особенности Уилбуртаун внушал беспокойство: для него даже и мне никак не удавалось придумать выгодную схему. Вот если бы завод в Тайболе был по-прежнему мой... Соединив дешевизну русского железа и по-английски быстрый ответ на изменения спроса, можно разорить всех соперников. Но увы...

Наступила осень. Лазурное неаполитанское небо все чаще покрывалось облаками. Аквамариновую гладь залива то и дело морщил порывистый ветер. Несносная жара уступила место приятной прохладе. Я просматривал коммерческие балансы на увитом плющом балконе компанейской фактории, когда секретарь притащил свежую почту. Две депеши – с пометкой о срочности. Одна из Вены. Что важного может приключиться в Вене? Разве что... Да. Так и есть. Пять дней назад умер император Карл Шестой. Давно ждали. Что теперь будет – понятно.

А это у нас что? Петербург? Нетерпеливо разорвал жесткий пакет. Внутри два листка: шифрованный оригинал от шпиона и его переложение от Франческо. Пятого октября, за обедом, императрице Анне сделалось очень дурно. Слегла, не выходит. По слухам, даже не встает. В высших кругах тайно говорят о престолонаследии.

Ого! А вот этого – не ждали. Нет смысла обсуждать дурные и хорошие следствия сей перемены, ибо не человеческою волей она совершается. Мне важно, что амнистия будет! Но лучше бы парки чуть повременили рвать императрицыну нить. Хотя... К дележке должностей все равно не успеть. Сначала новая власть должна утвердиться, потом она решит – кого прощать.

Однако же, как дружно уходят в лучший мир монархи! В мае месяце скончался прусский король, теперь одновременно – эти двое... В двадцать седьмом году было нечто похожее. Как будто смена караула! Явился небесный разводящий... А что будет в Англии и Франции? Короли там, правда, еще не старые; зато министры... Господа Флери и Уолпол, на выход! Надо проследить их судьбу. Вообще, все это похоже на некий ритмический процесс. Тринадцать лет в периоде. Ну-ка, что было в четырнадцатом? Окончание испанской войны. Перемена всей системы межгосударственных отношений. Правда, 'король-солнце' умер в пятнадцатом. А в семьсот первом? Начало той же войны. Годится! А в восемьдесят восьмом? Переворот в Англии. Война Аугсбургской лиги с Францией. Столкновение Петра с царевной Софьей произошло, однако, годом позже. Все равно неплохо. С точностью до года, цикличность явно имеет место. Страницы истории переворачиваются.

Я вызвал помощника управляющего.

– Слушаю, Ваше Сиятельство.

– 'Савватий' все еще в порту?

– Да, принимает рис и вино для Капо Верде.

– Останови. В Лондон пойдет.

– С каким грузом, Ваше Сиятельство?!

– Со мной. Впридачу помощники и слуги, числом около дюжины. Приближаются важные события: надо быть ближе к России.

ПУТЬ ДОМОЙ

Я ошибся. Сразу по смерти Анны генеральной амнистии не дали. Да и кто ее даст, если регентом при младенце-государе волею покойницы был сделан Бирон? Герцог, драть бы его на конюшне, Бирон... Впрочем, за время моего путешествия в Англию он успел из герцога и регента обратиться в состоящего под судом государственного преступника. Взамен курляндца, на вершину власти забрался Миних, а с ним уже можно было иметь дело. Несколько писем, приправленных самой пошлой лестью (как он любит) умчались от меня в Санкт-Петербург – увы, пока безответно. Все более приходя в нетерпение, занимался повседневными делами: читал отчеты приказчиков, ходил по судам, дремал на заседаниях Королевского Общества, – и с каждым невозвратно канувшим в Лету днем чувствовал, как уходит драгоценное время. Тает недолгий промежуток, когда перемена судьбы (не только собственной, но, возможно, целого государства) зависит, хоть в малой степени, от меня. Еще немного, и перекресток, где расходятся пути, останется в прошлом. Упорхнет легкокрылая фея свободы, и снова жизнь зажмет в железные тиски внешних обстоятельств. А пока – еще можно выглянуть через дыру в небесном своде и попробовать ухватиться неосторожной рукой за неумолимо крутящиеся часовые колеса мироздания.

Вокруг бурлил деятельный Лондон: чужой, многонаселенный, жадный до денег. Война с Испанией началась блестящим успехом: адмирал Эдвард Вернон с шестью всего лишь линейными кораблями и потеряв только трех человек убитыми, захватил Порто Белло, важнейший транзитный пункт на узком перешейке против Панамы. Градус воодушевления поднялся до небес, патриотический жар охватил все сословия. Один шотландец сочинил по сему случаю дьявольски талантливые вирши, сразу же положенные на музыку и обретшие невиданную популярность. Слова новой песни доносились отовсюду. 'Правь, Британия!' – призывал хорошо поставленным баритоном оперный певец, – 'Правь волнами морскими!' Забыв обычную английскую чопорность, благородные леди и джентльмены с горящими глазами подпевали комедианту: 'Rule, Britannia! Rule the waves' – а в портовых трактирах пьяные матросы ревели грубыми голосами: 'Britons never, never, never will be slaves!!!' и в ажитации лупили медными кружками по крепким дубовым столам.

Подполковник де Орбиньи, племянник моего университетского приятеля, едущий в Петербург с намерением вступить в русскую службу, согласился взять на себя добавочную миссию и напомнить Миниху о существовании графа Читтано. Однако, при первом же упоминании сего имени, фельдмаршал воспламенился гневом: дескать, граф через евреев-шинкарей склонял к дезертирству его солдат при совершении маршей через Польшу. Вздор какой! Ничего подобного я даже в мыслях не держал. Довольно было командующему навести порядок в комиссариатской части, чтобы довольствовать армию по высочайше утвержденным рационам, и дезертирство не превзошло бы обычных размеров! Кормить надо солдат – вот и весь сказ. А вороватых комиссаров – брать под стражу и, по расследовании, карать. Нет, эти простые и ясные способы наведения порядка остались у Миниха в забвении. Теперь же признать свои собственные огрехи никак невозможно, зато обретающийся за тридевять земель соперник имеет быть зачислен в козлы отпущения.

Не успел задуматься, как бы развеять предубеждение фельдмаршала, а нужда в сем уже отпала. Пришло известие о его внезапной отставке. Что за черт? Кто его подсидел?! На видимой стороне – борьба за первенство с принцем Антоном-Ульрихом Брауншвейгским, родителем государя-младенца. Но много ли значит в России этот принц? Сам по себе – ничего. Пустое место. Вообще, в политике сила фигуры измеряется числом и калибром ее сторонников. У Миниха сильные позиции среди армейских и чуть слабее – среди гвардейских офицеров, а что за люди стоят за брауншвейгским бычком-производителем? И, самое главное, можно ли с ними договориться?

Остерман? На него указывали чаще всех. Действительно, из столпов прошлого царствования только он один и остался. Однако... Я слишком хорошо его знаю. Это заяц. Необыкновенно крупный, наглый, холеный – но все же заяц. Для власти, хотя бы тайной, ему кой-чего недостает. Ума хватает, коварства в избытке, а вот мужества.... Мужества, смелости, силы духа – как угодно назовите – Бог не дал. Готовности рубить головы врагам, с хладнокровным сознанием, что собственная шея столь же уязвима. Бирон, будь он трижды гад ползучий, необходимой решимостью обладал. Миних – тем паче. Остерман же, ставши правителем государства, обречен превратить его в посмешище, – хотя бы потому, что склонен прятаться, когда обстоятельства требуют выйти на авансцену и повелевать. Уж коли претендуешь на главную роль – умей взять на себя бремя ответственности. Подданные стерпят любую власть: несправедливую, жестокую, даже глупую, – лишь бы она была дееспособной.

А если не Остерман, тогда кто? Картина невнятная и мутная рисовалась из расшифрованных писем. Я клял своих людей на все корки... Грешен, братие! Теперь готов признать, что требовал невозможного: известия агентов точно передавали реальность. Невнятица и муть безвластия, распространяясь, охватывали государственный организм, как смертный холод – члены умирающего. Известие об отставке Миниха принц Антон-Ульрих велел публиковать под барабанный бой, словно весть о военной победе. Только знал ли победитель, что ему делать дальше? Добрый и порядочный, но слабохарактерный, принц мог бы жить мирно и счастливо – если бы понимал, что людям его склада хвататься за кормило правления никак нельзя. Не тронь, целее будешь! Тем более, он совершенно не понимал ни государственных задач империи, в которую забросила его слепая фортуна, ни собственного положения в ней. Ну вот, представьте: имея чин генералиссимуса, Антон-Ульрих вряд ли мог при этом рассчитывать хоть на одну роту по-настоящему верных войск. Да что войска – собственная жена его не слушалась! Получившая, после низложения Бирона, регентство при сыне-императоре, двадцатидвухлетняя Анна Леопольдовна совсем закусила удила: третируя законного супруга, как каналью, она почти открыто сожительствовала с прежним своим фаворитом, саксонским посланником Линаром. Все государственные дела решались по советам любезного друга. Еще немного – и политику России станут определять, вместо Санкт-Петербурга, в Дрездене или Варшаве.

Кому такое понравится? Разумею, кому из русских? И, действительно, корреспонденты мои сообщали, что среди дворянства, а особенно – в гвардии, пробудилось нечто вроде национального чувства. Не такого, как у британцев, гордых преобладанием над прочими народами: тут, скорее, пробилось недовольство германским засильем при дворе. Чувство естественное и понятное. Вот только почему его распространение финансировалось французским посольством, а главными проповедниками русского патриотизма оказались отпрыск гугенотов Лесток и крещеный еврей Грюнштейн? Стоило маркизу де ла Шетарди позвенеть золотом, как эти проходимцы мигом обрусели! Знаменем же нарождающегося движения сделалась царевна Елизавета.

Де Орбиньи, как истинный сын своего отечества, мгновенно с маркизом подружился и принял самое живое участие в его замыслах. Все планы, в кои мой эмиссар был посвящен, стали достоянием сего интригана. Послу, как водится, не хватало денег: хоть он и сам был человеком не бедным, и министерство французское не скупилось, однако размах затеянной аферы оказался настолько велик, что и десятикратное увеличение субсидий всех насущных нужд не покрыло бы. Возможности, открывающиеся при моем участии, он оценил с ходу. Письмо его, чрезвычайно льстивое и рисующее самые радужные першпективы (которые распахнутся сразу, лишь стоит мне тряхнуть кошельком), я перечитал много раз, пытаясь постичь за дипломатической гладкописью истинную суть. Да, это был сильный игрок. Но с какой стати он возомнил, что может ходить графом Читтано, как пешкой? Французам вообще присуща самонадеянность. Они искренне полагают, что их племя – вершина совершенства, и что весь мир, для его же блага, следует перекроить по французским лекалам. Британцы, впрочем, думают совершенно так же, только лекала норовят подсунуть свои: в сем залог вечной вражды между сильнейшими европейскими нациями.

Подозревать Шетарди в желании блага России не было ни малейших оснований. Сведения о его дипломатической службе в Берлине во время польской войны, коими я располагал, определенно аттестовали маркиза, как врага русских. Врага не только по должностной обязанности, что естественно для служителя оппонирующей державы, но и по убеждению, даже по страсти. Логика его нынешних действий становилась понятна лишь в свете крайнего презрения, питаемого к туземным жителям. По мнению посла, всем своим политическим значением сия страна обязана была иноземным пришельцам; сами же русские, прозябая в рабстве и невежестве, абсолютно ни на что не способны. Возбудивши в них зависть и вражду против кучки немцев, окружающих трон, и уничтожив влияние сих последних, Франция может ценою небольших, сравнительно, издержек вернуть 'страшилище востока' к древнему бессилию, в каком оно пребывало до Петра. Сим объяснялось рождение 'русской партии', созданной на французские деньги.

Надо ли показывать маркизу, опьяненному безмерным апломбом, глубину его заблуждений? Нет, если отвергну предложение и встану на другую сторону. А если не отвергну – тем более, нет! В таких делах компаньон – всегда соперник. Любой его просчет может и должен быть использован против него. Сказать по правде, обе партии вызывали мало симпатий. Одна из них, в силу династических связей, предана венскому и польско-саксонскому дворам, другую кормят с рук французы и шведы... Лично Елизавета приятней двоюродной племянницы, нелепым стечением обстоятельств получившей высшую власть – но в политике личные чувства неуместны. Царевна в ее нынешнем положении – все равно, что размалеванная тряпичная кукла, которую циничные и беспринципные интриганы прикрепили на свой щит для увлечения неразумной толпы.

Тем не менее, мой ответ Шетарди был выдержан в самом благожелательном духе. Бесконечно признателен любезному маркизу, чрезвычайно заинтересован его многообещающими начинаниями... И так далее. Переводя на язык простой и грубый – денег дам, если буду уверен в результате. Прежде хочу получить свидетельства серьезности намерений. Словом, обычный разговор между прожектером и капиталистом. Ничего обязывающего с моей стороны. С гораздо большим удовольствием я дал бы присягу действующим властителям России. Но кому? Принцу Антону-Ульриху? Тогда подскажите, каким образом вложить в его тупую брауншвейгскую башку мысль, что ему нужен генерал Читтанов? Он Миниха-то прогнал, считая, что сам справится лучше... За широкой спиною Бурхарда-Кристофа можно было жить-поживать, не опасаясь никаких заговоров. Никто бы и сговариваться не посмел. Конечно, пришлось бы поделиться властью. Ничего страшного: Миниху контрбалансировал бы Остерман; а пока эти двое меж собой тягаются, надлежало озаботиться приобретением верных сторонников, нажить государственный опыт, или хотя бы создать у людей привычку к себе... Вот так поступил бы умный человек. Нужен ли принцу верный генерал в настоящий момент? Как утопающему – рука помощи. Но, во-первых, он этого еще не понял. Во-вторых, после долгого отсутствия мне понадобится довольно много времени, чтобы взять войска в свои руки. Несколько месяцев на один лишь столичный гарнизон; и вполне может статься, что необходимая натяжка поводьев как раз и ускорит выступление противной стороны.