Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4. (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

– Сколько он отвалил курляндцу, интересно?

– Думаю, немало, но сие неважно: тут взяткой вряд ли что сделаешь. Анна скупа и за свою корысть держится крепко. Нужны изощренные аргументы, чтобы государыню убедить. Бирон таких не выдумает – не по его это части. Вообще, если бы императрица желала употребить таланты своего любимца с пользой для державы, ей следовало б учредить коннозаводское ведомство и поставить фаворита главою. Кони – это да; коней он знает и любит. А в денежных делах мало что понимает, и шагу в них не ступит без совета со своим личным банкиром, евреем Липманом. Применительно к коммерции, эта пара являет собою сказочного кентавра, в коем от Бирона – туша, ноги с копытами, да уд срамной; а голова с мозгами – липмановская. Умная голова, что есть – то есть...

Помощники внимательно слушали, не вполне понимая, зачем им все это рассказывают, но терпеливо дожидаясь, пока запутанная тропинка повествования приведет к чему-то, имеющему прямое до них касательство. Я собственноручно налил полный стакан ключевой воды из прозрачного caraffino (на вино и пиво в заводе мною же был установлен строжайший запрет), промочил горло и продолжал:

– Так вот, наша с вами судьба вполне могла послужить одной из разменных монеток в торге вокруг сего трактата. По надежным известиям, императрица спрашивала о выдаче из Англии меня, братьев Веселовских – ну, и вас всех, за компанию. Форбс отговорился, что главных фигур на острове нет; да если бы и были, по народным правам выдать никого невозможно. Дальше мы вступаем на зыбкие мостки умозрительных предположений. Смотрите. Еще больше, чем терять деньги, императрица не любит, когда ей в чем-либо отказывают. Не получив сатисфакции в сем пункте, могла ли государыня уступить сэру Георгу во всем остальном? Или он до безумия очаровал ее своими мужскими достоинствами? Но тогда, пардон, не было бы никакого трактата: наш кентавр соперника затоптал бы! Не означает ли это, что кто-то придумал иной способ наказания беглых холопов? Казнить – нельзя; схватить и выдать – нельзя; а что можно?

– Разорить?!

– Именно! Способ вполне банкирский. Конечно, в англо-русском трактате об этом ни слова; однако устное обещание отнять у графа Читтанова средства, на которые он содержит своих людей и привечает беглецов из России, наверняка было дано. Иначе непонятно, по какой причине мои давние добрые партнеры, семейство Кроули-Гаскойн, вдруг вот так вызверились.

– А обыкновенная алчность не может служить причиной?

– Сомнительно. Они хорошо знают меня – и знают, что коммерческая война со мною есть приключение опасное и, скорее всего, убыточное. Подозреваю, их кое-кто подтолкнул. Не забывайте, что компания Кроули, как поставщик Адмиралтейства, критически зависит от казенных заказов и, вследствие сего, уязвима к давлению с этой стороны. Ну, а Форбс... Не имея в морском ведомстве никакой официальной должности, он, тем не менее, пользуется там огромным влиянием. Только дурные отношения с первым министром Уолполом не позволяют ему претендовать на самые высшие посты. Кстати... Надо подумать, нельзя ли из этой вражды извлечь пользу. И да, братцы: все, что здесь говорится, предназначено только для вашего сведения и разглашению не подлежит.

Наверно, ежели строго блюсти секреты, не стоило открывать своим людям политическую подоплеку событий. Но, во-первых, мне нужны слушатели, – привычка такая, с детства, – лучше всего думается, когда рассуждаю вслух перед кем-то, ловящим каждое мое слово. Собеседник может быть и воображаемым, но живой лучше. Во-вторых, тот, кто желает иметь соратников и последователей, а не тупых исполнителей, должен рассказывать подчиненным больше, чем необходимо им для отправления службы. В-третьих, не стоит презирать мнения низших: даже такой умный и одновременно деспотичный человек, как Петр Великий, не гнушался советоваться с подданными. А уж мне, как говорится, сам Бог велел. Беседа в каморке при мастерской затянулась почти до рассвета. Наутро, злой и невыспавшийся, принял я нового управляющего и приказчика леди Феодосии. Оба отчаянно трусили, хотя старались сего не показать. Еще бы: прискакал русский варвар и медитерранский разбойник в одном лице, требовать назад свое имущество. Возьмет, да и отрежет им головы! Какую б выгоду ни получили от этого закулисные лондонские игроки, воскресить верных слуг они не смогут.

Варвар и разбойник, однако ж, сдержал кровожадность и в энергичных выражениях объяснил собеседникам: те, кто выступил против него, совершили роковую ошибку и большое свинство. Они впали в грех вероломства, за что их, несомненно, ждет кара – как на том свете, так и на здешнем. Единственное, что в некоторой мере смягчает вину – то, что они преступили лишь закон нравственный, но не уголовный, и в этом смысле вправе рассчитывать на взаимность.

Поняв, что прямо сейчас их убивать не собираются (а обещание будущих кар негодяев не страшило), эти два сукиных сына немедля вообразили себя победителями и вновь обнаглели. Как я и ожидал, они предложили выкуп моей доли, с большим дисконтом против биржевой амстердамской цены. Рассмеявшись и посоветовав, для начала, поднять сумму раза в четыре, пошел в завод: смотреть работы и беседовать с народом. Управители тащились хвостом, не смея препятствовать. Боялись, наверно, что граф мастеровых взбунтует... Кретины! Говорил-то я с работниками по-русски. Англичане же только глазами хлопали, напряженно вслушиваясь в непонятные звуки чужого языка.

Отношения высшего сословия с простолюдинами часто сравнивают с союзом всадника и лошади. Знаменитый кардинал Ришелье ставил соплеменников еще ниже, говоря: 'народ – это мул...'. Некоторый смысл в этом есть. Устремления знати и черни, как правило, не совпадают. Благородный сеньор желает въехать на белом коне в поверженный город. А конь? Его желания кого-то интересуют? Ну, попастись там на зеленой лужайке, кобылку резвую покрыть... С другой стороны, здравомыслящий хозяин потребности скакуна всенепременно учитывает – а то, чего доброго, ослабнет с голоду и подведет в самый важный момент. Или, напротив, брыкаться начнет, да и сбросит наездника. Бывало такое с неумелыми ездоками. Умелый же плетью и шпорами без нужды не пользуется, зато не прочь иной раз поговорить с четвероногим другом. Если б тот еще мог ответить... Представьте, как замечательно бы это было: 'Серко, перепрыгнем этот ров?' – 'Да запросто, хозяин!' Или же: 'Не осилю, давай-ка лучше обойдем'...

К сожалению, в сих беседах вполне подтвердилось обстоятельство, мешающее перейти в немедленную контратаку против захватчиков. Преданных мне людей, готовых идти за своим господином куда угодно, невзирая на потерю в заработке, нашлось не столь уж много. Среди тех, кто несколько лет назад вместе со мною зачинал дело в Уилбуртауне, их была изрядная доля. Но они не могли увлечь за собою разношерстную толпу раскольников, дезертиров и беглых хлопов с Подляшья. Этим важнее верный кусок хлеба, а там – хоть трава не расти. Глупо вздыхать о неблагодарности, понеже сие есть коренное свойство человеческое. Сам виноват: увлекся медитерранскими приключениями, бросил завод без надлежащей опеки, – что же теперь удивляться, что имя графа Читтанова для большинства работников пустой звук?! Хочешь быть для вассалов отцом родным, так не давай им чувствовать себя сиротами! Ясно стало, что ответную пакость англичанам надлежит готовить аккуратно и вдумчиво, исподволь. Успокоив нового управляющего притворным миролюбием и готовностью ко всяческим компромиссам, я забрал с завода лишь малое число мастеров, нужных для новой чугунолитейной мастерской, имеющей быть основанной неподалеку; прочим же объяснил, что надобно применяться к обстоятельствам. Кстати, способ вершения дел голосами пайщиков оказался русским мужикам вполне понятен. Мирской сход действует похожим образом; неудовольствие порождало лишь то, что англичане баллотируют по деньгам, а не по душам. Ну, да и черт с ними. В прочность сих решений не верили: сегодня мир одно приговорит, завтра (ну, там через год или два) – совсем другое... Что у наших британских партнеров хватка на деньги – как у голодного бульдога на кусок мяса, и что этот кусок, коли понадобится, они готовы рвать хоть из живого тела заводских работников, пока еще отнюдь не очевидно было.

Раз не проходит атака 'через низ', я возымел намерение разведать пути 'через верх' и, по завершении неотложных дел, отправился в Лондон. К сожалению, моего старого приятеля, виконта Болингброка, на острове не было: в прошлом году, проиграв очередную политическую баталию несокрушимому министру Уолполу, он с расстройства уехал на континент и поселился в шато д'Аргевилль близ Фонтенбло. Да если бы и был, его связи могли вывести разве что на скучающих в сельских имениях ворчунов-тори, а не на ушлых вигских политиканов, заправляющих в столице. Потревожить Дезагюлье и прочих знакомцев по Королевскому обществу? Увы, все они записались в 'вольные каменщики' – и настолько сплотились, что в сем кругу невозможно стало рассчитывать на благожелательное отношение и поддержку, не будучи членом их ложи. Упустив удобный для вступления момент, бежать за ушедшим караваном было заведомо поздно. Ввиду столь малоавантажных для меня обстоятельств, затраты времени и сил на поиски новых союзников оказались весьма велики, результаты же – более чем скромны. Полосу неудач, начатую потерей Лампедузы, никак не удавалось прервать. Тягостное впечатление. производимое бесплодными поисками политической опоры, усугубилось еще одним, по видимости незначительным, но весьма болезненным для меня эпизодом. Дело в том, что хаос и разлад проникли в тот круг моих подданных, который доселе мнился надежным, словно крепостная стена: смута завелась между молодыми воспитанниками, всем своим настоящим и будущим обязанными мне. Один из оксфордских стипендиатов был изгнан из храма науки за пьянство и дебош, другой же просто исчез неведомо куда. К вящему огорчению, это был не кто иной, как Харлампий Васильев, из всех студентов подававший наибольшие надежды. С какой стати он бросил учебу и пропал, где его искать и как наказывать, ежели вдруг найдется? Все сие оставалось покрыто мраком. Лишь по прошествии месяца или двух нанятые мною сыщики доложили, что юноша, весьма похожий на искомого, служит помощником стряпчего (атторнея, по-местному) на восточной окраине Лондона, в приходе Госпитальных полей.

Ни госпиталя, ни полей, однако ж, не обреталось в сей унылой трущобе, выстроенной полвека назад бежавшими из Франции гугенотами. Судя по окружающим лачугам, поначалу многие из пришельцев были совсем нищими. Впоследствии первопоселенцы здешние, благодаря своим ремесленным умениям и трудолюбию, перебрались в более веселые места, а слободу заселили ирландцы – народ, коий в глазах коренных лондонцев стоит почти вровень с африканскими неграми. Наемная карета, запряженная парой разномастных лошадок, жалобно скрипела, попадая колесами в полные грязи колдобины на немощеной улице, кучер-англичанин стоически терпел, и только чрезмерная скованность позы выдавала его тайное недовольство маршрутом: дескать, достопочтенному сэру виднее, но он бы лично не советовал благородному джентльмену раскатывать по таким неприглядным и опасным местам. Стайка чумазых детей-попрошаек бежала за убогим экипажем, расплескивая босыми ногами помойные лужи и наперебой требуя денег. Я бросил пенни старшему из них и сказал адрес; воодушевленные ребятишки всем скопом бросились указывать дорогу, в надежде на дальнейшую поживу. Вскорости они привели нас к небольшому домику с мансардой, выглядевшему чуть поприличнее соседних развалюх, и принялись с удвоенным азартом требовать вознаграждения. Кинув еще монетку – одну на всех, 'на драку-собаку', как говорили их ровесники у меня в деревне, – велел слуге постучаться и сказать, что хозяину требуются услуги стряпчего.

Входная дверь на мгновение приоткрылась, в притворе мелькнул чей-то любопытный глаз и что-то белое, с кружевами. Пробежали, удаляясь, резвые ножки. Потом послышались торопливые мужские шаги: не каждый день здесь появляются клиенты, ездящие в карете, хотя бы и пароконной упряжкой. Створка распахнулась уже полностью, и мой воспитанник, выросший без меня во взрослого детину, замер соляным столбом.

– Ну, здравствуй. Что-то ты, братец, остатки вежества растерял. Или я чем тебя обидел?

– З-з-д... Здравствуйте, Ваше Сиятельство. Простите, Бога ради: растерялся. Пожалуйте в дом.

– Это что, твой дом? Собственный или наемный?

– Наемный.

– Ну, и какого беса ты здесь, а не там, где должен быть?!

– Я бесконечно виноват перед Вами. Но у меня была веская причина так поступить.

– Та причина, которая из-за портьеры подглядывает?

Юноша резко оборотился; однако за преградою из дешевой некрашеной холстины, отделявшей, всего скорее, кухню от жилой комнаты, уже никого не было. Он судорожно вздохнул, словно купальщик на Крещение перед шагом в ледяную воду:

– Да, господин граф. Студентам не дозволяют жениться, а мне понадобилось.

– Прямо до зарезу понадобилось?

– Ага.

– А мне отписать? Рука бы отвалилась?

– Я писал... Только не посмел отослать.

– Что, стыдно было?

– И это, и... долго бы вышло все равно. Мы ждать не могли. Милка от матери с отцом ко мне сбежала.

– Милка?

– Ее Эмилия зовут.

– А отец у нее кто?

– Абингдонский лесничий.

– Абингдон – это милях в трех к югу от Оксфорда? Там же леса нет.

– Лес вырубили, а должность осталась. Традиция! В тех местах благородные лорды на болотную дичь охотятся: значит, кто-то должен оную охранять.

– Лучше б свою дочь охранял. От таких, как ты, браконьеров. Может, все же, вернуть ее родителям?

– Мы повенчаны.

– Да... Любовь зла! – Я окинул критическим взором каморку с оклеенными какой-то дрянью кривыми стенами и покатым щелястым полом. – Ты не считаешь, что твоя избранница достойна лучшего? Образование открыло бы тебе путь наверх, а что теперь?

– После пяти лет в помощниках, дозволяется держать экзамен на стряпчего...

– Пять лет? А ты их выдержишь? Рай в шалаше имеет свойство быстро заканчиваться. Сейчас лето, а сквознячок здесь гуляет. После первой же зимы у вас обоих будет чахотка, в английском климате это верная смерть.

Харлампий упрямо, по-бычьи, нагнул голову. Видно было, что от тягостных мыслей он и без меня страдал, но отгонял их, не желая взирать отверстыми очами на грубую реальность. Сжав кулаки и глядя почти что с ненавистью, беглец возвысил голос:

– Лучше умереть вместе, чем жить поврозь!

– Дурак, прости Господи! Ты ее за этим из семьи украл?! Чтоб уморить голодом и нищетою? Уж не пеняю, что меня предал: и ладно бы из выгод, так ведь нет – чисто по глупости!

Английский закон не позволяет вернуть беглого слугу силою или наказать телесно, но уж словами отхлестать – это было мое законное право, и я им воспользовался от души. С каждою фразой парень вздрагивал, как под кнутом. Бог знает, сколько бы продолжалась экзекуция, но кухонная завеска распахнулась, и юное создание в домашнем платье и чепчике с кружевами впорхнуло на помощь возлюбленному, готовому то ли разрыдаться, то ли кинуться в драку.

– Харли, мой дорогой! Не слушай этого злого человека, прогони его!

Совсем еще молоденькая девочка, лет шестнадцати, с хорошо заметным животиком – месяц пятый, если не шестой, – не красавица, но довольно миловидная. Скорее кельтского типа, без этой лошадиной стати, принесенной на остров саксами. Я улыбнулся, приподнял шляпу и тоже перешел на английский:

– Граф Читтанов, к вашим услугам. Действительно очень зол сегодня, но тут уж вам с Харли придется потерпеть. Что молчишь, оболтус?! Представь мне свою жену.

– Ваше Сиятельство, это Эмили.

– Я так и подумал. Рад знакомству, леди.

Эмили сделала неловкий книксен, пробормотав что-то невнятное и глядя на гостя так, будто пред нею стоит матерый крокодил – и во всю пасть улыбается. Что, однако ж, не помешало ей предложить хищнику чаю. Нянча в ладонях щербатые глиняные кружки, мы с Харлампием мерялись терпением. После нравственной порки, ему надлежало смиренно просить о приеме обратно ко мне, на любое место, которое хозяину благоугодно будет предоставить провинившемуся холопу. Но в парне, как видно, гонор взыграл. Понимая, что действую неправильно, ибо разбалованные чрезмерной добротою слуги обязательно садятся своему господину на шею, рассказал о положении в Уилбуртауне, о начатой строением новой чугунолитейной мастерской, о нужде в грамотных людях, чтобы вести счета и улаживать юридические вопросы. Нет отклика. Делает вид, что не понимает намеков. Ладно, черт с тобою.

– Ну что, сыне блудный? Вернешься в число наемников моих, иль будешь дальше наслаждаться жизнью в этом свинарнике?

– Нет, господин граф. Не вернусь.

– Помнишь, что ты не один?

– Я справлюсь. Все, что нужно моей семье, добуду сам.

– Вольному – воля. И все же, почему?

– Вам честно или вежливо?

– Правду говори. Обижаться на тебя – много чести.

– Для Вас люди – что деревянные куклы в театре марионеток. Вы хорошо с ними обращаетесь, бережно, умело. Но я хочу по своему разумению двигаться, без этих ваших ниток!

– Дурачок. 'Этих ниток' на мне, думаешь, нет? Да их на каждом из нас навязано – пучками! Сам же изучал право. Закон – что такое? А церковь? А родственные связи – это уже не нитки, а целые арканы! Иной раз даже удавки. Да, порой бывает не шибко приятно. Вот, Петр Великий, бывало, так за ниточки дергал – поневоле запляшешь! И все же вспоминают его добром, ибо твердая рука лучше, чем слабая или неловкая.

– Никакой над собою не хочу.

– Твой стряпчий, у которого ты в помощниках, наверно, ангел небесный. Были же ангелы-бунтовщики, почему не быть ангелу-пройдохе? Ну, да Бог с ним. Тебя в университет зачем послали? Наполнить знаниями вместилище твоего разума? А ты его чем наполнил? Всяким дерьмом! Так вот, милый мой, я не Геракл, и чистить сии авгиевы конюшни не подряжался. Наверно, этой дурью надо переболеть смолоду, как оспой, чтобы потом не опасаться, – а коли помрешь, то, значит, не повезло. Буде придешь в здравый рассудок, имей в виду: мой поверенный в Лондоне, Иеремия Литтон, получит предписания на твой счет. Его контора – на Брикстон-роуд, у голландской часовни. Прощай или до встречи, как выйдет.

Уже у двери, мне вдруг вспомнилось кое-что.

– Бумаги брата – где? Епифанов трактат о летающей машине?

На харькиной харе обозначилось пробуждение какой-то мысли. Потом появилось выражение решимости.

– Пятьсот фунтов.

Рассмеялся я совершенно искренне, без усилий.

– Прости, дружок, за невольную клевету: думал, ты у англичан и впрямь ничему не выучился. А оказалось, вон как! Только ведь коммерческая наглость сама по себе к успеху не приводит. Надо хотя бы считать уметь. Смотри. Основные мысли и принципы сей инвестигации тайны не составляют. Наибольшая их часть принадлежит великому Леонардо, немного – мне, немного – твоему брату. Ты сам хоть какую малость добавил? Нет, иначе б давно похвастался. Как на воздушном змее летать, так первый, а как головой работать – так шиш.

– Там результаты множества опытов и расчетов.

– Это восстановить проще всего: под моим руководством любой ученик повторит сии опыты, самое большее, за год. Ну, или дюжина учеников – за месяц. С оплатой по шиллингу в день, сколько им уйдет? Восемнадцать фунтов, так? Приборы и материалы для опытов – пусть еще столько же. Тридцать шесть. С прибавкою на помин души Епифана, сорок.

– Пятьдесят!

– С языка снял. Жалеючи твою Эмилию, что ей такой муж достался, так и быть, соглашусь на полусотню. Хватит хотя бы зиму пережить.

Минуты спустя, знакомый матросский сундучок, весь покрытый пылью и паутиной, занял место в багажном ящике кареты. Что побудило вспомнить о нем, после столь долгого забвения? Накативший приступ мизантропии. Захотелось обрести крылья, чтобы взмахнуть ими – и улететь от людей к чертовой матери. Парить над облаками, подобно птице, и срать с высоты на них на всех.

ЗЕМЛЯ И НЕБО

Если дела у вас не ладятся, все валится из рук, преследуют неудачи – есть два способа бороться с этой напастью. Можно проявить твердость характера, упереться и делать свое дело, презирая козни враждебных сил и надеясь их таким образом одолеть. 'And by opposing end them'. Благородно, ничего не скажешь. Либо остановиться и подумать: может, я что-то делаю неправильно?

Чувство, что пауза для размышлений необходима, посещало меня все чаще и чаще. Похоже, ошибка крылась не в текущем планировании или тактических расчетах, а в глубинных, фундаментальных постулатах, определяющих стратегию моих действий. Следовало предельно отстраниться от мелочных забот, чтобы поставить оную на пересмотр.

Покидая Российскую империю, я постарался увлечь за собою как можно больше своих людей (да и чужих, что греха таить), дабы в изгнании создать себе опору из соплеменников – слегка разбавив русских, для пользы дела, местными уроженцами. Подобные общины не представляют чего-то небывалого: целый народ еврейский уже семнадцать веков так живет. Если же рассматривать исключительно христиан, то новейшая эпоха дала нам два образца преуспевающих изгнанников: французских гугенотов и английских якобитов. Правда, время слегка размыло их сообщества: младые поколенья больше привержены тем странам, где родились. Но что мои люди начнут разбредаться врознь уже через три-четыре года, – по сути, сразу, как только освоятся в Европе, – этого я не ожидал. Надеялся, что уж на мой-то век их верности хватит.

В чем просчет? Самое очевидное объяснение лежит на поверхности: русский народ сложился в единое целое под давлением нужды и опасности, на земле скудной, суровой и подверженной набегам кочевников. Отщепенцу либо изгою там не выжить. Лучшие свойства сего племени пробуждаются в пору бедствий, в обстоятельствах чрезвычайных и прямо погибельных. Царь Петр, наверно, знал эту особенность и умел своих подданных в такие обстоятельства ставить. А я, дурак, что натворил? Дал людям благополучие, достаток и безопасность... И еще рассчитывал, что это их сплотит! Совсем наоборот получилось.

В Англии... Воздух там, что ли, отравлен миазмами алчности? Далеко не худшие по умственным дарованиям люди вдруг решают, что им выгодней отколоться и ловить Фортуну в одиночку. Более того, не останавливаются перед явной изменой. Изменой не мне одному: это еще б можно понять (в душах простолюдинов русских живет большая злоба на благородных). Нет, у них явное стремление откреститься от прежних братий и расплеваться с ними раз и навсегда!

Италия таит другую опасность. Мое приватное войско, размещенное под видом купеческой стражи в Тоскане и в неаполитанских владениях, разложилось от праздности. Насколько трудолюбив бывает русский мужик у себя дома в страдную пору, настолько же он становится ленив, когда жизнь это позволяет. Пошто перетруждаться? Кормежка дармовая обеспечена, вино дешево, девки тоже. Плоды всякие кругом на деревьях растут. Местные жители тоже к излишним трудам не склонны (неаполитанцы, вероятно, самый ленивый народ во всей Европе). До такой степени заразительным оказалось блаженное dolce far niente под голубым южным небом, что и немецкие наемники, часть из которых я сговорил возобновить контракт, в надежде укрепить через них дисциплину, вместо этого поддались русскому влиянию и бездельничали не хуже прочих.

Приехав в Ливорно по осени, задал всем взбучку, совсем обнаглевших выгнал. Не так, чтобы прямо на улицу выгнал – немцев отправил палубными пассажирами в Триест, русских, по обещанию, на родину. Кстати, теперь возвращение в царскую службу виделось вчерашним галерникам не столь желанным и воспринималось как наказание. Оставшиеся розданы были на мои торговые суда, охранять оные от африканских пиратов. Солдаты не пеняли, что я им туго затянул подпругу – понятное дело, генерал все-таки.

Больше опасений внушали моряки, лишившиеся легкого заработка после обрыва связей с греческими клефтами; однако их удалось увлечь заманчивой возможностью торговли с Востоком. Вернулся из Ост-Индии Тихон Полуектов с грузом селитры: опоздав на несколько месяцев, зато отдав Нептуну лишь троих матросов. Разумеется, это без учета переселенцев, высаженных им в Капской земле, кои за неполный год потеряли более четверти состава. Против ожидания, самый большой ущерб причинили не лихорадки, а дикари. Разбирая, кто виноват в столь ожесточенных столкновениях, ваш покорный слуга большую часть вины был вынужден принять на себя.

Пионерная партия-то у меня состояла почти что из одних мужиков (точнее, молодых парней – только двое или трое было женатых). Нехватку женской ласки бабы из племени Яшки-вождя еще могли восполнить, но ведь в крестьянском обиходе каждому хозяину непременно нужна своя хозяйка; а хитроумный 'властитель Африки' готов был предоставлять пришельцам сей ресурс только для плотских утех, отнюдь не для работы. Мирским сходом постановили девок отнять у негров, живущих за рекою с востока; поскольку же то племя – враждебное и воинственное, действовать вооруженной рукой. Вот такие вариации на классический сюжет похищения сабинянок. Негры, естественно, полагали, что они своих девок как-нибудь и сами удовольствуют, без помощи белых дьяволов – в общем, разразилась целая война, которой покамест конца не было видно. Исправляя сии просчеты, велел с первым же кораблем отправить на помощь воинскую команду, а чтобы не усугублять первопричину конфликта, купить в португальских колониях несколько дюжин молодых рабынь. Не имея родственных связей с врагами, они в этом смысле гораздо предпочтительнее капских туземок.

Впридачу к солдатам и негритянкам, во вторую партию поселенцев попало несколько раскольничьих начетчиков. Новый управляющий Уилбуртауна выпер их с завода, чтоб не смущали народ вздорными проповедями. Мне эти изуверы были нужны не больше, чем ему, тем паче, что при захвате компании англичанами они сыграли весьма неприглядную роль. Но это же граф Читтанов притащил их из литовских дебрей в Европу; посему любой учиненный ими скандал пал бы на мою репутацию, не на чью-то иную. Волей-неволей, пришлось за собою убирать. Вот что за люди: их бы активитет, да направить на что-нибудь полезное! Если только они не доведут соплеменников до греха, и те сами их не прибьют, то непременно всех обратят в свою веру. Привыкши рассчитывать отдаленные следствия своих действий, я попытался представить, что за народ может родиться из брошенных мною в сей ведьмовской котел ингредиентов. Итак, чернокожие (первое поколение – мулаты, но они же будут покорять и поглощать окружающих негров), говорящие по-русски свирепые фанатики-староверы, в совершенстве владеющие оружием и сызмальства приученные лить кровь, как воду... Бр-р-р, жуть какая! Впрочем, возврата на землю предков этим монстрам все равно не будет, а что касается Африки – так черт с нею, ее не жалко.

Поскольку моя флотилия за минувший год удвоилась, счел возможным отправить в дальние моря сразу два корабля: один в Индию и один в Китай, оба под сицилийским флагом. Еще один – к Каповердианским островам, на битье китов и ловлю кораллов. Все, кто ворчал о скудости жалованья, получили выбор: бедный, но верный заработок в европейских водах, либо сопряженное с немалым риском богатство. Самых беспокойных спровадил, прочие ворчуны примолкли. Благодать! Более ничто не требовало каждодневного присмотра, и возможно стало вернуться к изысканиям, основательно мною позабытым за давностью лет. Чтоб избавить приказчиков от соблазна тревожить хозяина по мелочам, покинул суетный вольный порт Ливорно и отправился на зиму в Далмацию, в места, из которых была моя мать и где я сам когда-то (черт побери, как давно!) имел случай родиться.

Где именно приключилась сия оказия, в точности неизвестно, и сентиментальные воспоминания не могли повлиять на мой выбор. На первом плане стояли соображения удобства. В городке Каштел близ Спалато богатые венецианцы понастроили дворцов на берегу моря, чтоб выезжать туда на лето, покинув постылую метрополию: болото не станет менее вонючим, если его называть лагуной. Зимою большая часть строений обыкновенно пустует или, в силу превратностей торгового счастья, сдается внаем. Одно из них, изящное и удобное палаццо, мне отдали на полгода за более чем умеренную цену.

Спалато воистину лучший порт на всем далматинском побережье. Гавань прикрыта с моря двойною цепью островов, а со стороны суши город защищен от северного ветра скалистой грядою. Горы эти отстоят от берега всего на полторы версты; высшую их точку (сажен четыреста от уровня моря) здешние славяне бесхитростно именуют 'велий верх'. Горожане говорят по-итальянски, на венецианский манер, исключая низшее сословие, язык которого представляет забавную смесь наречий; сельская округа – славянская. В окрестностях великое множество римских руин. Собственно, весь Спалато, важнейший торговый пункт в этих краях, целиком помещается в развалинах дворца Диоклетиана: конечно, не одного только здания, а всей усадьбы со вспомогательными постройками. Именно здесь отошедший от дел старый воин собственными руками выращивал капусту и упрямо отказывался променять овощные грядки на императорский трон.

Хорошее место для таких занятий. Впрочем, у меня тоже найдется, чем наполнить досуг. А что обратно властвовать не позовут – так даже и лучше. Не будут отвлекать всяким вздором от настоящего дела.

При свежем прочтении трактата Епифана Васильева об артифициальных летающих устройствах, с определенностью выяснилось, что его наиболее тонкие опыты и всевозможные измерения все равно придется повторять. Вовсе не потому, что покойный мой ученик чем-либо погрешил в своей работе: просто наука в наше время идет вперед семимильными шагами. Каждый год открывают что-то новое, а уж методы исследований совершенствуются прямо на глазах. Епишкины расчеты опирались на мои предшествующие изыскания, касающиеся действия ветра на паруса (ибо крыло, в сущности, есть парус, положенный набок). Возникающие при этом силы решающим образом (аж квадратично) зависят от скорости потока, способы же определения оной, которыми мы оба пользовались, были удручающе неточны. И вот несколько лет назад Анри Пито, бывший ассистент моего приятеля Реомюра, придумал специальные изогнутые трубки для измерения быстроты течения воды. С небольшими изменениями, их удалось приспособить и для воздуха. Теперь стало возможно не только сравнить, какой формы крыло (или парус) лучше исполняет свою функцию, но и выразить сие количественно. А любая уважающая себя наука непременно должна опираться на математику. Таков закон, его же не прейдеши.