Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4. (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

В первой партии отказчиков набралось многовато. Кирьян Аржанников, тот купчина-старовер, который собирал переселенцев по литовским дебрям, похоже, наобещал им лишнего. Ехали с надеждой, что вот сейчас отец-благодетель (это я, стало быть) всеми благами их осчастливит – и вдруг такой афронт. Опять на хозяина работать, и каждая копейка в счет! Тем более, суммы назывались совсем уж, по крестьянским понятиям, дикие. В России крепостной мужик стоит, со всеми потрохами, рублей двадцать; ну, если молодой, крепкий и без изъяна – то и в тридцать оценят. На шестьдесят – это должен быть богатырь, красавец, трезвый, работящий, ангельского нрава и всяким художествам обученный. И то еще дорого. Нет таких цен. А тут – с каждого по стольку насчитывают! Это с одинокого бобыля; ежели с семьею – то еще дороже! Большинство, впрочем, было как раз одиноких. С бабами и ребятишками от драгун не больно-то побегаешь; бригадир Сытин после разорения Ветки всех, кто тяжел на подъем, угнал домой в Россию.

Но которые все же прибывали в Уилбуртаун с женами, чадами и домочадцами – легче соглашались на мои условия и оседали в городке, по поговорке "от добра добра не ищут". Большинство бобыльствующих тоже, по недолгом размышлении, смирились с судьбой. Оставшихся упрямцев и крикунов я посадил на корабль и отправил назад в Литву, чтоб не мутили английскую воду: скандалы по поводу нежелательных иноземцев мне нужны менее всего. Кирьяну же написал, что готов прибавить за переселенцев гульден с души, с условием брать в зачет только подписавших контракт. За смутьянов впредь буду вычитать из следующих ему субсидий. Взыскующие лучшей доли должны ведать неколебимое правило, установленное не мною, а Творцом мира сего. Правда и воля есть на свете, но могут быть куплены лишь упорным честным трудом. Кто хочет счастья даром – пусть пропадает, и хрен с ним.

ИЗДЕРЖКИ ВОЛЬНОСТИ

Всякий, кто ведет по-настоящему большие дела – такие, кои вовлекают в движение многие тысячи людей, – должен помнить, что эти мириады не пешки на шахматной доске, а живые существа, одаренные разумом и волей. Они преследуют собственные цели. Если не озаботиться заблаговременно согласованием их интересов с планами начинателя, разрушительные столкновения неизбежны. Но даже и хорошо продуманный прожект редко бывает избавлен от всевозможных кунштюков, порождаемых человеческою натурой.

Вот так и затеянное мною переселение староверов породило сопутствующие подводные течения, отклонившие линии судеб далеко от намеченного курса. Первою ласточкой сих перемен стал мелкий данцигский торговец Соломон Гольденштерн, сумевший убедить моих секретарей, что достоин личной беседы с господином графом. На аудиенции, сразу после обыкновенных изъявлений вежливости, визитер поинтересовался: верно ли, что Exzellenz готов платить по шесть гульденов за любого бродягу, завербованного в переселенцы? Увы, отвечал я; у почтенного негоцианта неверные сведения. Во-первых, не по шесть, а по пять; во-вторых, отнюдь не за любого. Впрочем, требования сводятся главным образом к умению и готовности работать. Кроме того, лица римской веры не годятся. Униаты – равным образом. Кстати, если интересуетесь, иудеи в колонию допускаются. Только... Не взыщите, любезный: за ваших единоверцев платить не буду. У них слишком большой талант к торговле, не в моих интересах множить себе соперников. Коли пожелают, пусть плывут в Америку на свои средства.

Собеседник ничуть не огорчился отказом платить за его единоплеменников. По нетерпеливому блеску глаз видно было, что сие не мешает ему рассчитывать на прекрасный гешефт. Вот интересно: два года назад, когда Мишка Евстафьев вел с тамошней общиной переговоры о точно таком же посредничестве в деле вербовки работников, с него заломили совершенно несообразную плату. А теперь сами пришли. Что изменилось?

По долговременному опыту коммерции, я всегда стараюсь не допустить своих партнеров до преимуществ монопольного положения; так и здесь наличие двух отдельных тропинок из Речи Посполитой в Англию не позволило бы вербовщикам слишком задирать цену на свои услуги (тем более, что довольно трудно представить польских евреев и русских староверов сговаривающимися против меня). Но тут явно было что-то еще. Пять гульденов едва способны покрыть издержки по сопровождению переселенцев из Мстиславского воеводства до Кенигсберга или Данцига. Нашлись годные люди прямо на месте? Тогда это могут быть только...

Прямой вопрос не оставил Гольденштерну пространства для маневра. Да, дезертиры. Да, Exzellenz, из корпуса Миниха. Человек двадцать скрываются в самом городе, еще тридцать или сорок прячутся по окрестным селам. Захотят ли плыть в Англию? Да они счастливы будут! Над ними висит смертная казнь...

Пришел мой черед крепко задуматься. Как всякий офицер, я питал искреннюю и глубокую ненависть к презренной породе беглецов с поля боя, не раз подвергал пойманных трусов аркебузированию или гнал их на верную смерть, подкрепив со спины надежными штыками. С другой стороны... А сам-то ты кто, беглый генерал Читтанов?! Тоже ведь отошел от службы без абшида! В регламентах прямо сказано: "все, которые оставят службу, не взяв письменного отпуску, будут вменены в дезертиры". Так что не плюй в зеркало! Оказии всякие случаются. Особенно свежим рекрутам, бывает, приходится туго. Молодой парень, выдернутый из родной деревни, пребывает в смятении, а тут на него налетает куча начальников – один грознее другого – и каждому надо угодить! Не только офицер, но даже сержант или фельдфебель, если вдруг невзлюбит, может превратить его жизнь в сущий ад. Следует учесть и то, что осадная война вокруг Данцига велась Минихом в соответствии с требованиями науки, не оставляя места личной храбрости или трусости. Всего скорей, тут преобладают другие мотивы.

– Ладно, давай твоих бегунцов. Но кого принять, кого нет – буду разбираться с каждым отдельно.

– Как угодно Вашему Высокопревосходительству! Так мы, значит, договорились – по шесть гульденов?

– Уши в порядке, любезнейший? Сказано – по пять, и ни штивером больше!

Первая партия беглых солдат прибыла вскоре, и опасения, не купил ли я на собственные деньги тяжкую заботу, быстро развеялись. Кроме двух или трех негодных, остальные при правильном обращении могли бы служить без нареканий. Причиною преступления была не собственная их развращенность, а скорее неискусство армейских начальников по части управления людьми. Извечную методу «кнута и пряника» каждый офицер норовит усовершенствовать в том смысле, чтобы пряник съесть самому, а кнут оставить подчиненным. Однако в таком виде система не работает. Как, впрочем, и наоборот: одними благодеяниями народ разбалуешь. Нужен правильный баланс между поощрением и наказанием, применительно к ситуации: в мирной обстановке я предпочитаю уклон в сторону доброты, а на войне упряжь лучше затянуть потуже (но тоже в меру, без излишеств).

Большинство дезертиров назначены были в пополнение корабельных команд. Собственных судов не хватало, половина моей торговли шла на зафрахтованных – что, знаете ли, не всегда удобно. Два корабля, под тысячу тонн каждый, строились на английских верфях. Можно бы и готовые купить, только вот кого на них поставить? Британские подданные не годятся, потому как планы по использованию флотилии не сопутствуют видам их правительства. Расчеты на неаполитанцев, вопреки всем усилиям Луки Капрани, тоже не оправдались. В тех краях матросов вербуют среди жителей рыбацких деревень, кои малолюдны. Почему не в самом Неаполе? На первый взгляд, кандидатов в моряки много. Из четверти миллиона городских жителей, добрая половина не отягощена никаким имуществом, способным удержать человека на суше. К несчастью, тамошнее бедное сословие составляют большею частью лаццарони – ленивая, покрытая лохмотьями сволочь, гораздо более склонная воровать или попрошайничать, нежели трудиться. Иногда они подряжаются на поденную работу – но редко обходится, чтоб наниматель не проклял тот день и час, когда связался с этими разбойниками. Вот и я, после нескольких драк с поножовщиной, произошедших на моих судах, решительно от них отказался. В общем, рекруты, убежавшие от Миниха, в Уилбуртауне оказались более чем кстати.

Лиха беда начало: спустя недолгое время через раскольничьи каналы весть о привольном и безопасном убежище докатилась до тех людей, на которых заранее никоим образом нельзя было рассчитывать. Прибыла депутация с Кубани, от казаков-некрасовцев. Не от самого атамана – напротив, без его ведома. Насколько удалось понять, с началом войны крымский хан потребовал службы от неверных бунтовщиков, нашедших приют в его землях. Поскольку же за минувшие двадцать пять лет в таманские городки сбежалось изрядно всякого народу, в том числе совершенно невоинственного и взыскующего лишь спокойной жизни и вольности в вере, – произошел новый раскол. Старых казаков Игнат Некрасов удержал в повиновении, а новопоселенцы выбились из-под его власти и теперь блуждали на распутье: то ли царице Анне Иоанновне пасть в ножки и просить дозволения вернуться в Россию, то ли отдаться в службу графу Читтанову, про которого всякие сказки бают – и дурные, и хорошие. Одни говорят, что чернокнижник и с дьяволом накоротке, другие мало что не святым рисуют. Послали бывалых людей, чтобы разведать. Через Молдавию, Трансильванию и Польшу пробрались оные в Кенигсберг, а оттуда мой приказчик переправил их в Британию. При встрече эти послы имели дерзость не только крестное знамение сотворить, но и обрызгать меня святой водою – и лишь узрев, что сия жидкость не причинила вреда испытуемому, бухнулись на колени с мольбой о прощении. Вот дурачье суеверное! Кстати, такие шутки могут быть опасны: если бы кому-то, сведущему в науках, потребовалось провести подобное испытание с заранее определенным результатом, то добиться этого нетрудно. Надо всего лишь святую воду подменить слегка разбавленной купоросной или селитряной кислотою.

Раскольничьего попика, который прыгал предо мною со склянкой, разумеется, моментально скрутили. По смиренному фатализму его поведения внятно было, что дурень решился "пострадать за опчество", вызвав на себя графский гнев. Собственно, главная часть испытания только начиналась. Ходоки с колен не подымались, а глазами зыркали: насколько крут и суров окажется будущий хозяин, и стоит ли под него, такого, идти. Прикажет отходить долгогривого кнутом – значит, жесток чрезмерно. Розгами, или еще каким детским средством – стало быть, слаб. Такому возможно сесть на шею и ездить, как на осляти. Зная досконально мужицкие нравы и деревенские хитрости, я выбрал (учитывая место нахождения), английскую "cat-o-nine-tails": пускай гадают, с чем знакомым соотнести заморское дранье, и насколько оно в меру вины оскорбителя.

На том сей нелепый акцидент и окончился. Посланцев, как приказано было, провели по всему городку, показали и коттеджи мастеров, и казармы временных рабочих, дали поговорить с людьми. Полагаю, что самым острым их впечатлением стало смешение вер. Тут тебе и старообрядцы всех толков, и никониане, и "латины", и совсем уж неведомые квакеры, – все живут мирно, дружелюбно, никто свои догматы силой не навязывает. Все сыты, только мера богатства разная. Старожилы, как правило, много зажиточнее новиков, главный же корень различий лежит в степени мастерства и полезности работника.

Мужики, однако, держались скрытно. Ничем не выказывали своих чувств. Понятно, что будущее решение подлежало еще обсуждению на сходе (с горячими спорами, а возможно, и с мордобоем) – но я со своей стороны сделал все, что было уместно, для приведения послов к полезному согласию. Возможность получить в свое распоряжение еще несколько сотен душ значила много. Тем более, перевоз их с Тамани мог стать весьма легким и дешевым – если использовать прикормленных мною греческих контрабандьеров. Ну, а императрица всероссийская должна быть только благодарна опальному графу: сманив людей у Игната Некрасова, он сократит число изменников, готовых сражаться против русских войск заодно с турками и татарами.

Даже без этих пасынков России, переселенцев в Уилбуртауне скопилось уже изрядное число, причем некоторые из них вписывались в сложившееся при заводе сообщество совсем плохо. Раскольники вообще отличаются пониженной уживчивостью: не поголовно все, но в значительной части. Вырвав же оных из-под власти суровых начетчиков, я еще не успел наложить на их волю достаточно крепкую узду собственного изготовления. Мои средства поддержания порядка оставались весьма ограниченными: казнить никого нельзя (по крайней мере, открыто), и даже наказания на теле могли применяться лишь в тех пределах, в которых наказуемые согласны были терпеть их добровольно. Почуяв свободу, многие из крестьян вовсе забыли долг повиновения и христианские правила. Скорее всего, «старая вера» служила для таких лишь удобным предлогом, чтобы дать деру от слишком крутых владельцев. Были среди них и расчетливые хитрецы, которые бойко и напористо преследовали свои цели. С последней партией ветковцев прибыла многочадная семья (душ пятнадцать, половина детей уже взрослые), возглавляемая мелким козлобородым старикашкой, коий лукавством пролез ко мне на прием и спросил, а нельзя ли им прямо сейчас отправиться в «егорьеву землю», если он наперед оплатит перевоз деньгами. Прикидывались нищими, и нате вам! Участившиеся стычки переселенцев и старожилов показывали, что для сохранения надлежащего спокойствия в городке не стоит чрезмерно увеличивать число «гостей», катающих тачки на плотине. А что делать с такими, как этот плюгавый патриарх со всею его фамилией? Спровадить бы за море поскорее, да ведь на голый берег с малыми детьми не высадишь!

Собственно, пионерная партия переселенцев была готова, и включить в нее всех потенциальных смутьянов возможность имелась. Предварительная договоренность об отправке корабля с Бенджамином Мартином, непременным секретарем Попечительского совета колонии Георгия, ни к чему обе стороны не обязывала, но что могло бы ее уничтожить, когда основатели колонии искали по всей Европе, кого бы еще завлечь в свое предприятие? Принимали любых еретиков, вплоть до антитринитариев, воззрения коих лишь с изрядной натяжкой могут быть признаны христианскими. Тем большим оказалось мое удивление, когда при следующей встрече секретарь, помявшись, сообщил, что Попечительский совет отказал в допущении моих людей, причем именно под религиозным претекстом!

– Вы ведь, сэр, принадлежите к римской церкви?

– Но я не собираюсь сам переселяться в Георгию! Все мои колонисты исповедуют восточное христианство различных толков!

– Тем не менее, Совет посчитал Ваш казус подходящим под запрет на поселение папистов. Вы, безусловно, знаете, что это правило порождено исключительно политическими причинами. Испания оспаривает у нас побережье к северу от Флориды, она с большой вероятностью попытается уничтожить колонию военными средствами. Недопустимо иметь среди защитников даже малую часть людей, относительно которых могут быть подозрения в симпатии к врагу.

– Разве я проявлял когда-либо особую приязнь к испанцам?

– Сэр... Простите великодушно, разве Карл Неаполитанский – не родной сын испанской королевской четы?

– Господи, неужели мои связи с этим монархом признаны настолько значимыми? Я сам никогда не придавал им большой важности. Да и к религии отношусь вполне философски: не берусь угадать, которая из христианских конфессий наиболее соответствует замыслам Великого Архитектора. Боюсь, что уважаемые попечители преувеличили мою приверженность Риму. Что же делать? Посоветуйте, дорогой друг!

– Простите, Ваше Сиятельство... Если Вы не привязаны к Риму душою – то почему бы не порвать с ним формально? Присоединяйтесь к ecclesia anglicana, и проблема исчезнет сама собою!

– Кхм! Знаете, молодой человек, как бы мало я ни был привержен вере, в которой рожден, все же менять оную из корыстных соображений не считаю благородным деянием.

Секретарь смутился; кажется, еще и покраснел. Рожденный в семье торговца мануфактурой, Мартин получил неплохое образование и даже сочинял трагедии в классическом стиле. Он почти безупречно следовал нравам, принятым в высшем обществе, и только изредка досадные просчеты выдавали в нем плебея. Впрочем, меня не слишком заботили его переживания. Понятно, что "папизм" – лишь предлог. Есть разница между своими и чужими, которую воспринимают не разумом, а скорее чутьем. Не в происхождении дело: Дезагюлье по крови француз, но это не помешало ему сделаться бОльшим англичанином, чем многие натуральные англосаксоны. Графа Читтано принимают, охотно ведут с ним выгодные дела, но... Британцы сближаются со мною лишь до определенной грани. Они всегда чувствуют, что я не их стаи.

В общем-то, шаги, которые следует предпринять, если желаешь влиться в круг "своих", понятны. Главное – правильно вести себя и подчиняться принятым нормам. Искренне подчиняться, с душою. Речь даже не о законах: во Франции, скажем, дуэли запрещены. Но всякий, кто дорожит репутацией, с легкостью нарушает королевский закон и следует другому, неписаному.

В Англии такого тоже полно. Это страна традиций, и жители ее не только бережно хранят традиции, унаследованные от предков: они на каждом шагу создают новые. Вот так прямо на моих глазах вырос обычай, когда знатные и богатые люди соединяются в тайные общества и называют себя "вольными каменщиками" (почему не землекопами или золотарями?). А я – сначала смеялся над детскими играми взрослых, потом побрезговал записаться в "подмастерья" при Дезагюлье в чине "мастера"... Ну в самом деле, с какой стати мне считаться ниже его? Равным – пожалуй, соглашусь. Но никак не ниже! А теперь... По некоторым сведениям, весь Попечительский совет Георгии состоит из "каменщиков", и заселение новой колонии обратилось во франкмасонскую затею.

Можно бы, конечно, попытаться как-то с попечителями поладить. Однако, даже в самом благоприятном случае, установление дружбы с ними обещало быть небыстрым. У меня же под задницей стремительно накалялась сковородка, на разожженном собственноручно огне. Злоба между старожилами Уилбуртауна и набежавшими из литовских дебрей простаками усиливалась день ото дня. Наверно, я переоценил способность команды вбирать в себя свежих людей. Какая-то часть в самом деле прижилась – но скорее меньшая. Прочие, не привыкши работать под чужим загадом, с отвращением катали тачки или тесали камень – отбывали постылую боярщину. завистливо поглядывали на богатство умелых мастеровых и ворчали, что те их, дескать, объедают. Заводские, в ответ, зло смеялись над лодырями и неумехами, кои пришли на готовенькое и хотят жалованье вровень, изо всех ремесел освоивши только два: жрать и с...ть. Недостаток женщин еще добавлял жару. Эта беда не составляла новости: миль на двадцать вдоль побережья все рыбацкие вдовы подходящего возраста либо повыходили замуж за моих работников, либо выстроили каменные дома на заработанные известным промыслом деньги. За каждую годную девку и раньше разыгрывались баталии с членовредительством, но теперь молодые драчуны разделились на две шайки, – надо ли объяснять, по какому признаку?!

Спасала пока лишь общая вера в недолговременность сего положения. Только скажи, что новопоселенцы тут застрянут надолго (Боже упаси – навсегда), и обе половины взбунтуются. Сор будет вынесен из хаты, усмирять толпу придется британским властям и моим здешним партнерам. Осложнения воспоследуют тяжкие. Для успеха задуманных дел – вероятно, смертельные. Требовалось немедля найти место, куда сплавить людей неподходящей породы: тех, кои с охотой готовы крестьянствовать, а к заводской и вообще артельной работе годятся плохо. В Америке более ни одна колония не могла обеспечить подходящих для них и для меня кондиций, свободными же оставались только Патагония, да еще неведомое северо-западное побережье, до коего добираться – как до Луны. О Патагонии даже навел справки. Плохое место. Мало, что климат слишком холодный и сухой; впридачу соседствующие дикари, именем арауканы, настолько свирепы, что губернатор чилийского генерал-капитанства Габриэль Кано-и-Апонте принужден держать против них до четырех тысяч войска. Ну их к бесу – тогда уж лучше Африка. Яшка-вождь просил помощи? Просил. Вот он ее и получит, людно и оружно!

Не скажу, что решение отправить доверившихся мне людей в Африку, славную гибельными лихорадками, опасным зверьем и еще более опасными туземцами, принимал с легким сердцем и спокойной совестью. Зато постарался послать с пионерной партией самых бойких, беспокойных и драчливых. Весь завод вздохнул с облегчением.

К чести русских мастеровых, никто не бросил ни единого проклятья вослед уходящему в бескрайний простор кораблю. Переломанные носы и выбитые зубы если и вспоминали, то беззлобно: чего не бывает между своими! Искренне желали путешественникам попутного ветра и благополучной жизни в краях новых, диких и дальних, – главное, чтобы подальше отсюда.

Невзирая на неудачу с колонией Георгия, попытка сия не осталась без пользы для меня и моих подданных. У "каменщиков" нашлось, что перенять. Член Попечительского совета Стивен Гейлс, доктор богословия и замечательный естествоиспытатель (сочетание редкое, но возможное), озаботившись сбережением здоровья колонистов во время плаваний, придумал снабдить корабли устройствами для освежения воздуха в жилых кубриках. Признав идею здравой, я оную не только присвоил, но и усовершенствовал. Если у Гейлса вахтенные матросы качали меха, вроде обыкновенных кузнечных, то у меня на новом "Савватии" – крутили ветродуйные колеса, наподобие китайских веялок, образцы коих не раз привозили европейские купцы из Кантона. Вращательное движение дает в этом случае лучшую отдачу. Помимо удаления вредоносных миазмов, артифициальный ветер смягчает жару, что в жарком климате не менее важно.

А еще (увы, с запозданием – после отплытия будущих африканцев) из моей амстердамской фактории прислали очередную партию книг. Всем торговым агентам, помимо основной службы, вменено было в обязанность собирать издания, претендующие внести нечто новое в науки, ремесла и мореплавание. Чаще всего, авторы мололи полнейший вздор, но время от времени в сей куче мусора попадались жемчужные зерна. Вот как сейчас: трактат, поименованный "Observationes circa scorbutum", сиречь "Наблюдения о цинге", совершенно рассеивал мрак, окружающий зарождение сего недуга, и делал его происхождение ясным, как Божий день. Господи, какой же я кретин! По аналогии с гастрическими лихорадками, предполагал источником цинги некую избыточную вредоносную субстанцию, и даже не подумал, что болезнь может вызываться дефицитом субстанции необходимой! Мозаика бесчисленных фактов сложилась в четкую картину: спасает от хвори нечто, содержащеея в живых растениях Теперь эта разгадка казалась очевидной. Глянул еще раз на титульный лист: сочинение доктора медицины Иоганна Фридриха Бахстрема, издано в Лейдене в нынешнем тридцать четвертом году. Вызвал секретаря.

– Отпиши немедля в голландскую контору. Пусть разыщут этого человека и наймут в мою службу. Врачом или кем пожелает, на любых условиях. В пределах разумного, конечно. Если запросит жалованье вдвое или втрое против обычного – дать, ежели больше – тогда списаться со мною.

Вышколенные служители кинулись исполнять, что велено – однако Бахстрема не застали. По одним сведениям, он получил выгодные кондиции где-то в Литве и уехал туда, по другим – оставил Лейден затем, что вызвал негодование ученых коллег экстравагантностью своих религиозных воззрений. Это в веротерпимой-то Голландии! Впрочем, как выяснилось, у него и раньше случались подобные казусы. Подробную справку мне предоставили. Немец-лютеранин, родившийся в Польше, сын ремесленника. Учился в Галле и Йене. Служил в Академическом гимназиуме города Торн учителем польского языка, одновременно – пастором у своих единоверцев; был ими изгнан за неортодоксальные проповеди. Самостоятельно мыслящим людям в богословии не место. Та-ак... Куда же изгнанник побрел? Ого, в Константинополь! Перевел Библию на турецкий язык и пытался оную напечатать, устроив для этого типографию?! Если наш мудрец остался жив после своей авантюры – наверно, он очень быстро бегает! Проповедь христианства среди турок... Миссионер легко отделается, если ему просто отрежут голову. Малейшей тени подозрения достаточно. Да, это должен быть человек совершенно бесстрашный. В том числе (что составляет величайшую редкость) умственно бесстрашный. Во врачебном сообществе царят консерватизм и верность традициям, а Бахстрем, перебежавший в медики из богословов, и тут пренебрегает всеми устоявшимися теориями. Неудивительно, что книга о цинготном недуге сочтена не стоящей критики. Мало сказать, что не признана коллегами – она ими просто не замечена.

Дав поручение продолжить поиски доктора-авантюрьера (с умеренным усердием, без экстраординарных трат), сочинил широкий план опытов по предохранению корабельных команд от цинги. Свежая зелень, свежая зелень... Где ж ее взять посреди океана?! Оранжерею на палубе не разведешь! А если разведешь, то жить ей до первого шторма. Нет, в ограниченных размерах это возможно: растить, скажем, поморскую "скорбутную траву" в легких переносных ящиках на компосте, упрятанном в парусиновые рукава; при ухудшении погоды убирать в трюм. Только на всю команду сей травки заведомо не хватит. Мнилось более авантажным сбережение свежих плодов при помощи сахарной патоки или спирта – и действительно, наибольший успех принесла именно эта метода. Сицилийские апельсины, плотно уложенные в дубовый бочонок и залитые крепчайшим ямайским ромом, сохраняли целебные свойства на всем протяжении самых дальних плаваний. Правда, для излечения заболевших требовался дозис лекарства, способный быка с ног свалить – однако пациенты не роптали. Для предотвращения же недуга матросам давали после вахты по одному плоду и по чарке получившейся настойки; выдача сия начиналась во второй месяц пребывания в море. Впрочем, это я сильно забегаю вперед, подобный рецепт был введен в действие лишь по итогам долгих изысканий

А пока вся моя флотилия, исключая "Савватия", пребывала в таких краях, где морякам цинга отнюдь не грозила. Как только на иссушенном летним медитерранским солнцем необитаемом островке жара сменилась приятной зимней прохладой, в единственной годной для крупных судов бухте бросил якорь трехмачтовый корабль. Сотни людей муравьями разбежались по берегу. Выровняв, при помощи пороха, вершины прибрежных скал и устроив надежные брустверы, они втащили туда на канатах морские двадцатичетырехфунтовые пушки. В ложбине, пересекающей самую широкую часть острова (похоже, здесь в древности бежал ручей), днем и ночью, часто переменяясь, долбили шурф. Прошли до уровня моря – и пористый известковый камень сделался влажным, затем сквозь него начала сочиться вода. Пресная вода, которой тут сроду не бывало! В колодезь опустили английский шахтный насос, а наверху для приведения оного в действие собрали из приготовленных заранее частей ветряной привод голландского фасону. Понеже штиль в этой части моря бывает редко, слуги Эола тотчас принялись за работу. Живительная влага потекла по желобу в подставленные бочки. Наполнив их все, матросы в полчаса разобрали ветряк и спрятали в скальной расщелине; о людском присутствии теперь напоминали только уставленные на бухту пушечные жерла – да поднятый на запасной стеньге громадный флаг с золотым леопардом в синем поле. Древний призрак обрел кровь и плоть: под освященным вековой традицией знаменем впервые появились подданные. Вооруженные до зубов и, большей частью, говорящие по-русски. Так родилось на свет княжество Лампедуза.

Новорожденный младенец первым делом пачкает пеленки; новорожденное государство, как водится, принялось пачкать бумагу. Князь Фернандо-Мария – первыый в роду, кто почтил визитом сие владение, – орудовал пером со сноровкой опытного крючкотвора. Рескрипт о назначении вечным наместником острова имперского графа Читтано. Объявление войны Порте Оттоманской. Толстая пачка приватирских патентов. Указ об учреждении призового суда, во главе с лиценциатом права Джузеппе Росетти, обедневшим отпрыском одной из знатнейших итальянских фамилий. Формальности надлежало соблюсти, дабы морские клефты получили законное право сбывать добычу в христианских портах, не опасаясь титула пиратов. Будут ли эти акты (и само существование княжества) признаны всеми соседственными государствами? Так мне и не надо, чтоб всеми. Первый князь Томази ди Лампедуза получил титул из рук Филиппа Четвертого Испанского – теперь королевские наследники не могут забрать сей дар назад, не подвергнув династию бесчестью. Стало быть, признание со стороны Испании и Неаполя уже в кармане. Этого, в общем-то, достаточно. Прочие – как хотят. Жаль только, что мои венецианские компатриоты слишком дрожат перед турками. Принадлежащая республике Морейская провинция была бы, как убежище клефтов, много превосходнее Лампедузы.

Впрочем, и так неплохо получилось. Спустя недолгое время, дары Востока сначала тонким ручейком, затем с каждым месяцем все изобильнее потекли на торги в Бари, Неаполе и Ливорно. Чрезвычайная выгода сей коммерции действовала подобно силе магнита. Архипелагские греки одарены разнообразными талантами: все они отчасти рыбаки, отчасти мелкие торговцы, отчасти контрабандьеры и разбойники. К чему сильнее влекут обстоятельства, тем и займутся. Ныне, обретя выгодные каналы сбыта награбленного, этот храбрый и многочисленный народ дружно повернулся к разбою, подобно тому, как стрелка компаса, ничьею рукой не понуждаемая, сама собой обращается на север. Воинственным промыслом занялись не одни только капитаны, взявшие у меня приватирские патенты; путем бесчисленных ухищрений множество "диких" клефтов пыталось урвать свой кусок, нападая на турок и христиан без разбору и грабя кого попало (не исключая собратьев по ремеслу, если оные зазеваются). Жак Кассар и состоящий при нем флаг-капитаном Лука Капрани всемерно старались упорядочить и подчинить сию стихию – но лишь с частичным успехом. Едва ли десятая часть архипелагцев выказала готовность встать под команду француза, да и те исполняли только приказы, кои находили выгодными для себя.

В этом я не усматривал большой беды. Отсутствие средств понуждения, присущих настоящему государству, препятствует организации людских масс по привычному армейскому образцу; многочисленность и разнородность вовлеченных в движение толп затрудняет создание сплоченной шайки, подчиненной воле атамана. Что ж, есть другие способы – более косвенные, коли угодно, – но в конечном счете позволяющие любой бунт обуздать и запрячь в полезную работу. Контролируя скупку добычи, а равно поставки клефтам оружия и пороха, по мере нужды примиряя и стравливая, спасая и губя, возможно оставаться в тени и в то же самое время управлять этой силой, по внешности дикой, непокорной и далеко превосходящей частные средства любого отдельного человека.