Текст книги "Гарпагониада"
Автор книги: Константин Вагинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– А ведь с вами все же нужно расстаться, – подумал Локонов. – Хотя бы ради опыта следует продать эту обстановку, даже быть может следует расстаться с этой комнатой, уехать, переехать куда-нибудь и начать новую жизнь. Вот продам мебель, – думал Локонов – и дам объявление в газете: меняю комнату такого-то размера на комнату такого-то размера и уеду, обязательно уеду.
* * *
Анфертьев отправился по новому адресу. Он вошел в деревянный домик. Оказалось, в первом этаже живет Локонов. Он дернул за рукоятку колокольчика.
Открыл какой-то дверь.
– Здесь живет Локонов, – спросил Анфертьев.
– Здесь, вот дверь налево.
Анфертьев постучался. Никто не ответил. Анфертьев опять постучал согнутым пальцем и опять никто не отозвался.
– Да вы войдите, может, он уснул, – пояснил парень.
Анфертьев надавил ручку и вошел.
Комната была маленькая. На постели лежал Локонов, и, по-видимому, спал. Грошевый стул стоял у изголовья, некрашенный кухонный столик стоял у окна, на крохотной этажерке, купленный на рынке, лежал хлеб. Сквозь окно с немытыми стеклами виден был уголок двора с искривленной березкой. Над постелью висел портрет известного борца, дяди Вани. Веером расположились открытки. Мери Пикфорд, Гарри Пиль. Анфертьев был потрясен. Уж этого он от любителя сновидений никак не ожидал. Он тронул Локонова за плечо.
– Простите, – сказал он.
Локонов открыл глаза и, ничего не понимая, смотрел на гостя. Потом он приподнялся на локте, окинул взглядом комнату и сел на постели.
– Не больны ли вы? – спросил Анфертьев.
Локонов зевнул.
– Ах, это вы, Анфертьев, – сказал он. – Что скажете новенького? Садитесь.
Локонов снял брюки со стула и положил на постель.
– Я долго искал вас, – сказал Анфертьев. – Вы, несомненно, временно поселились здесь. Этот дом совершенно неблагоустроенный.
– Да, я потом, конечно, перееду, но пока здесь неплохо. Здесь очень милый вид из окна. Вообще, я хотел переменить обстановку.
– Неудачная любовь, – подумал Анфертьев, – должно быть бесится от неудачной любви.
– Вот что, – сказал Локонов, – сейчас сновидений мне не надо, или нет, мне может быть нужны какие-то особые сны. Или нет, мне никаких снов не надо.
– Дело не в снах, – ответил Анфертьев. – Мне хотелось вас познакомить с одним инженером. Удивительный чудак!
– Нет, я никуда не пойду, – ответил Локонов, – мне хорошо здесь, и вид из окна ничего, и окружен я милыми и простыми людьми и ничего мне не надо. И обедаю я в столовой, и веду жизнь, как все.
Локонов зажег папироску и затянулся.
– Хорошо чувствовать себя средним человеком. Любить, скажем, цветы, девушек, беседовать о погоде с хозяйками, стоять в очередях, чувствовать, что жизнь прекрасна.
Анфертьев удивился. Он чувствовал, что Локонов говорит искренно.
– Хорошо еще быть специалистом, – сказал Локонов, – специалистов девушки любят, а я человек пожилой, мне ничего не надо. Вот мне здесь и хорошо. К чему мне диван красного дерева, к чему мне письменный стол, мне достаточно иметь кровать и стул. Мне ничего не надо. Вот ем черный хлеб, пью морковный чай.
– Да, но инженер-то! У него небезызвестная барышня бывает. Локонов молчал.
– Юлия Сергеевна бывает. Идемте, – уговаривал Анфертьев. Сядемте на двадцатый номер и прямо доедем. Переулок Чехова, дом 12, кв. 2. Во всяком случае, хорошо проведем вечер.
Но Анфертьеву не удалось уговорить Локонoва.
Но как только захлопнулась дверь за Анфертьевым, Локонов вздрогнул. Ему хотелось подняться и пойти за Анфертьевым следом. Ему хотелось увидеть Юлию.
– Предлог удобный повидаться с ней, – подумал он. – Все же хоть один вечер проведу с ней, а потом можно расстаться навсегда, убедившись в том, что она счастлива. Я увижу ее лицо, может быть даже удастся поговорить с ней хоть бы о незначущих вещах. Надо решить – идти или нет. Время идет, Анфертьев уж должно быть садится на трамвай.
Локонов посмотрел на часы. Было без десяти минут девять.
– Поздно, – подумал Локонов, – Анфертьев уже уехал, а одному мне явиться как-то неудобно.
Уже было половина одиннадцатого, когда Локонов, наконец, решился и подошел к остановке трамвая. Сел и поехал.
– Ладно, – думал он, – найду какой-нибудь предлог.
Трамвай несся. Локонов сидел в углу. Народу в трамвае было мало. Отчаянно спеша, выйдя из трамвая, понесся Локонов к Жуковской, а оттуда свернул в переулок Чехова. С удивлением увидел Локонов, что переулок Чехова – это и есть переулок с зеленым домом. И номер совпал. Поднявшись по лестнице, Локонов стал подозревать, что и квартира эта именно та, куда ходила с молодым человеком Юлия.
– Позвонить или не позвонить, – подумал Локонов, – может быть я забыл номер дома, или может быть Анфертьев ошибся. Вдруг я появлюсь, а они вдвоем. Мне скажут, вот налево или вот направо, я постучу, распахнется дверь, а они вино пьют, или она может быть на рояле играет и подумает: какой он навязчивый и плохой человек.
Локонов стал спускаться с лестницы, но затем он снова поднялся на площадку. Дверь соседней квартиры открылась, выглянула женщина и, подозрительно оглядев Локонова, остановилась, как бы ожидая, позвонит он или не позвонит. Локонов подумал. Она должно быть следила за мной в замочную скважину, как я стоял, как я спускался, как снова поднялся на площадку. Должно быть она думает, что я вор, и если я попытаюсь уйти, то , чего доброго, она еще крикнет кого-нибудь.
Локонов позвонил.
Женщина дождалась, пока дверь открылась.
Локонов вошел в тревожащую его квартиру.
Дверь в коридор была открыта. Из комнаты неслись нестройные голоса. Лысый пожилой человек, встретивший Локонова в дверях спросил учтиво:
– Вы кого искать изволите?
– Да вот, мне Анфертьев... подыскивая слова, начал Локонов.
– С кем имею честь говорить? – спросил хозяин, протягивая руку.
– Я Локонов.
– Очень, очень приятно. Вот, разденьтесь здесь, пройдемте. Торопуло пропустил гостя вперед.
– Простите, что я так запоздал...
– Ничего, ничего – ответил Торопуло.
В комнате было масса народу. Анфертьев радостно выбежал навстречу и что-то шепнул Торопуло. Локонов заметил Юлию на диване. Нерешительно поклонился всем в дверях.
– Наш новый знакомый, – сказал Торопуло, обращаясь ко всем, – собирает сновидения. Вы, надеюсь, принесли свои сны с собой? Надеюсь, вам Анфертьев уж говорил о нашем научном обществе.
Но до сознания Локонова не доходили слова хозяина. Гость старался придать своему лицу какое-то выражение, какое – неясно было ему самому. Он, делая вид, что прислушивается к словам Торопуло, Локонов все смотрел на Юлию, наконец, понял, что она рассматривает какие-то картинки.
– Не обращает на меня внимания, – подумал Локонов и отвел глаза в сторону.
– Да, – сказал он Торопуло, – очень приятно.
Неожиданно раздался голос Юлии:
– Анатолий Дмитриевич, идите к нам!
Юлия подвинулась.
– Где вы пропадаете, – прошептала она, – нигде вас не видно.
– А я вот переехал, – ответил Локонов, – потому и пропадал.
– Старых знакомых нехорошо забывать, – сказала Юлия и тряхнула волосами. Ну об этом после поговорим. Смотрите, я обижусь, если вы не исправитесь.
– Вот гном летит, – сконфуженно произнес Локонов, – а шапка у него высокая. А вот японские дети, а вот японец в треуголке.
– Какую я чушь несу? – подумал Локонов.
– Знаете что, – сказал он, пытаясь быть смелым, – возьмемте эти бумажки и идемте в тот уголок, а то здесь очень шумно.
– Скажите просто, что вам неудобно здесь сидеть, что здесь места маловато.
– Да, действительно, здесь места маловато, – подтвердил Локонов, – а там свободнее.
Захватив тетрадку, Юлия сказала:
– Идемте!
Остановилась:
– Знаете что, идемте в соседнюю комнату.
– Нравы здесь очень простые, – сказал Локонов и подумал об окне, о воображенном любовнике Юлии.
– Да, Торопуло чудный человек – ответила Юлия Сергеевна, – у него чувствуешь себя, как дома.
Юлия зажгла в темной комнатке лампочку.
– Здесь лучше, неправда ли, – сказала она. – Вот, садитесь. Знаете что, я сыграю на пианино. Что вы хотите, чтобы я сыграла вам?
– Да, я, право, и не знаю.
– Ну ладно, что придет в голову.
– Вот "Песня без слов", – сказал, перебирая ноты, Локонов, – а вот "Времена года".
– Давайте "Песню без слов".
Юлия играла, подчеркивая чувствительные нотки, особенно отчетливо выделывая все арпеджиандо и трели, местами произвольно замедляя темп, местами помещая два такта в один.
Локонов смотрел на семнадцатилетний профиль. На улице, по-видимому, шел дождь. Локонову стало жаль, что ему, собственно ж не о чем говорить с милой девушкой. Локонов думал:
" – Вот мы уединились, а говорить не о чем, а завязать разговор необходимо."
– Хотите, я еще сыграю? – спросила Юлия.
– Скрывает, – подумал Локонов, – притворяется.
– Скажите, любили ли вы когда-нибудь? – неожиданно для себя сказал он. Девушка улыбнулась.
– Ого, какой вы, а я думала – вы скромник. Локонов покраснел.
– Лучше вы расскажите о своей первой любви, – предложила Юлия.
– Это невозможно, – почти крикнул Локонов.
– Нет, я никого не любила, – заметив смущение собеседника, – сказала Юлия.
– Но молодой человек в этом зеленом доме! – сжег свои корабли Локонов. Он часто вас провожает по вечерам.
– Ах, вот вы про что, – рассмеялась Юлия. – Да ведь это член-корреспондент этого общества. Какой вы ехидный – ведь ему уже под шестьдесят лет. А провожает меня, потому что у меня есть много благотворительных значков, он хочет их прикарманить.
– Покажите мне его, – попросил Локонов.
Юлия встала, подвела Локонова к дверям.
– Вот он, – сказала она, указывая на диван.
На диване рядом с Торопуло сидел стройный бритый старик с лицом, слегка попорченным оспой и абсолютно голым черепом.
– Неужели, – спросил Локонов.
– Конечно, – ответила Юлия.
– Объявляю общее собрание открытым, – раздался в соседней комнате голос Торопуло.
Сегодня на повестке: доклад д-ра Шеллерахера.
1) Опыт введения в изучение действия сновидений о еде на отделение желудочного сока.
2) Чтение сновидений о еде: Локонов.
После общего собрания концерт.
3) Романсы о еде в исполнении Анны Кремер.
4) "Свадебный обед" сюита Гаха в исполнении квартета.
После концерта чай и танцы до утра.
Локонов слушал сюиту. Звенели и пели рюмки, как голоса детей. Раздавалось разнообразие человеческих голосов, отдельные голоса и как бы произносились речи. Возникал смех и как бы охватывал весь стол, все время приглушенно, как отдаленный аккомпанемент звучала нежная и строгая музыка, служившая как бы фоном для звукового свадебного стола.
Затем Торопуло прочел свои стихи:
Тают дома. Любовь идет, хохочет
Из сада спелого эпикурейской ночи.
Ей снился юный сад
Стрекочущий, поющий,
Веселые, как дети, голоса
И битвы шум неясный и зовущий.
Как тяжела любовь в шестнадцать лет.
Ей кажется: погас прелестный свет,
И всюду лес встает ужасный и дремучий,
И вечно будет дождь и вечно будут тучи.
Локонов внимательно слушал. – "Уж не стихи ли это о Юлии – обеспокоился он.
ГЛАВА 6 ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ЖУЛОНБИНА
Жулонбин отправился к Пашеньке.
Пашенька служила в булочной.
Она женихов искала.
По вечерам они приходили, с ногами ложились отдыхать на ее кровать, покрытую пикейным одеялом, беседовали друг с другом.
Однажды женихи решили удивить жильцов. Пришли с инструментами и перевернули старинное деревянное сиденье в уборной.
Пашенька все же надеялась, что если она будет покорной и услужливой, то ее возьмут замуж. Берут же других женщин замуж. Но мужчины приходили, охотно проводили с ней вечера, играли с другими мужчинами в карты, пили водку, орали песни, но не проявляли никакого желания жениться.
В толпе женихов иногда появлялся Жулонбин. Он играл с женихами в очко, курил и пил приносимую женихами водку.
– Славная ты девушка, Пашенька, – добрая, гостеприимная. Пожалуй, пропадешь. Это ведь все шпана к тебе ходит. – Говорил он про угощавших его людей. – Надо тебе вырваться из этого омута.
Наверху круглая луна, внизу сотни фонарей, аллеи Елагина острова. По аллеям мчатся пони, быстро быстро перебирая ногами и распушив по ветру свои длинные хвосты. В санях Ираида и девочка с Мишкой – берлинской игрушкой, позади них карапуз пытается джигитовать на санках. Около лыжной станции какой-то любитель лошадей в шутку уверяет свою спутницу, что у лыж тоже бывают разные масти – не даром здесь на станции собраны самые разнообразные лыжи – от универсальных "муртома", горных лыж "телемаркен" не говоря уже о лыжах-маломерках специально для детей. На станции собрано три с половиной тысячи пар лыж говорят они.
Бесчисленные лампы так упрятаны в рефлекторы, что их совсем не видать, и все заснеженное пространство в 200 метров длиной в 70 шириной, покрыто яркими бликами неизвестно откуда исходящего света. Получается полная иллюзия, что освещение идет снизу из-под земли. В озеро света, заливающего ледяное пространство, вливаются струи цветных прожекторов. Это каток-гигант. На коньках катается Жулонбин. Он учит булочницу кататься. Здесь волейбол на коньках. Там баскетбол с противниками, летающими со скоростью ветра по гигантскому простору ледяного поля. В отдалении теннис.
Вот сидят они, отдыхают и слушают разговоры.
Обыкновенно наши суда не останавливаются в Индии, останавливаются на Цейлоне. Тут – случайность – Трансбалт почему-то зашел в Калькутту. Может быть, для пополнения запасов угля или для срочного ремонта. На борту судна было две коровы в качестве живой провизии. Судно стояло в порту, к капитану на корабль явилась делегация от одного храма и заявила:
" – У вас на борту имеется корова, которая для нас священна. Стали они просить капитана продать им корову. Говорят, будут ее содержать во храме. Капитан растерялся от такой небывалой просьбы: продашь корову – поощрение религиозных предрассудков, не продашь – невнимание к угнетенной нации. Предсудкома тоже не мог решить. Созвал партийное собрание. На нем этот вопрос жарко обсуждали и решили эту корову подарить.
Храмовая делегация в это время сидела на спардоке, ожидая решения. Когда индусы узнали решение, они были поражены: Как! им дарят корову! Они ушли, а затем явилась большая процессия, свела корову с корабля и ввела со всеми церемониями в храм.
После этого прислали индусы ответный подарок экипажу Транcбалта – огромное количество фруктов.
Особенно были довольны туземцы грузчики. Они оказали особое внимание Трансбалту при погрузке. Быстро они нагрузили судно. – Слышал, – сказал лыжник – наша-то буренка выдвинулась в святые!
Жулонбин вмешался:
По понятиям индусов корова вообще имеет первую степень между животными.
Окно было раскрыто, но несмотря на это в убежище приобретателя отвратительно пахло. Все предметы, вносимые в эту комнату, неизбежно приобретали несвойственный им запах. Острые и кислые ароматы начинали исходить от них.
Жена стремилась побороть этот запах. Иногда она дарила мужу цветы, которые тот с гордостью принимал. Но запах цветов в этой комнате начинал вызывать тошноту, становился приторно сладким. Спустя некоторое время запах, свойственный цветку, исчезал. Запах различных испарений начинал исходить от него. Затем необыкновенно быстро цветок вял.
Ни черемуха, ни сирень, ни жасмин, ни раскрытое настежь окно не могли освежить комнату.
Локонов сидел перед букетом сирени и удивлялся, что от сирени исходит зловоние.
"– Но все же и в этой жизни, – думал Локонов, – есть семнадцатилетняя Юлия, есть цель жизни."
Жулонбин говорил о том, как он счастлив, что сейчас он совершенно погружен в классификацию окурков, что здесь истинное разнообразие, и читал целый трактат о различных формах, о различном виде примятости, изогнутости, закрученности, окрашенности окурков.
– А вот какой осколок, – продолжал Жулонбин, – и к нему прицеплен окурок. Вот тут-то и возникает трудность классификации. Личные симпатии классификатора. Можно было бы отнести этот предмет к осколкам, а можно к окуркам. Вот здесь и возникает трудность, сомнение – никто не может разрешить, – добавил Жулонбин с грустью. – Все в мире удивительным образом соединено друг с другом.
В городе все давно уже спали. Локонов и Жулонбин сидели на кухне под канцелярской электрической лампой. Локонов следил, как Жулонбин работает и молчал.
Юлия не пришла.
Жулонбин закрывал глаза и видно было, что он мучительно раздумывает, затем открывал, вносил запись в инвентарную книгу.
– Классификация – величайшее творчество, – сказал он, когда все окурки, лежавшие на столе, были занесены в инвентарную книгу – классификация, собственно, оформление мира. Без классификации не было бы и памяти. Без классификации невозможно никакое осмысление действительности. Все люди невольно размещают все по ящикам. Я это делаю сознательно. Классификатор лучший человек.
– Мне пора, – сказал Локонов.
– Посидимте, попьемте чайку, я сейчас кипяток поставлю. Жулонбин зажег керосинку и поставил чайник.
После работы нужно отдохнуть, побеседовать, – возясь над керосинкой, говорил Жулонбин.
У Локонова не хватило воли уйти.
– Нет, – сказал Жулонбин – не считайте меня скупцом, я приношу великую пользу человечеству. Это верно, что я духовно оскопил себя, но все это для великого дела систематизации. Систематизация – это моя великая страсть. Как у каждого человека, охваченного великой страстью, у меня есть, конечно, свои странности. Но не обращайте на них внимания. Ведь если б я был скопидомом, то я собирал бы предметы, имеющие реальную ценность. Я же, как видите, собираю всякую чепуху или то, что считается чепухой. Не уходите, – удержал он Локонова, – я покажу вам все, что имею. Ведь скупец не показал бы вам своего богатства. А для меня одно наслаждение показывать мое имущество. Показывая, я вспоминаю, сколько трудностей доставило мне его приобретение – сколько мне пришлось народу объегорить, чтобы его получить. Бессоные ночи я проводил, его собирая, со старушками часами сидел ради какой-нибудь выцветшей ленты. Все это я делал ради классификации.
Локонов ушел. Жулонбин стал поднимать крышку ящика, в комнате раздался стон.
– Никто незаметно не заберется ко мне – радовался систематизатор. – Здесь струна издаст стон. Там, неразличный для постороннего взора, сухой листик в замке спрятан.
Он стал проверять принятые им меры предосторожности. Все вещи были окружены как бы паутиной скрипов, стуков, стонов. Жулонбин мог спокойно спать. Если б его дочь или жена, задумав помешать его работе и взять какой-либо предмет, забрались в комнату во время его сна, он моментально услышал бы, если в отсутствии – легко заметил бы.
Жулонбин подошел к двери, вложил ключи и прислушался. Дважды повернул. При каждом повороте ключа как бы медленно натягивалась струна и вдруг лопалась.
– Да, раньше люди были умнее, – стоя у двери размышлял Жулонбин. – У сундуков были запоры с мнимо приятными звонами. Сейчас же жена могла захватить пропойцу-мужа на месте преступления. Теперь не то – все забыли об этих запорах. Удивительно как самые простые вещи забываются, потом следующие поколения полагают, что ради эстетики музыкальные запоры существовали.
Жулонбин вдохновенно тряхнул своими длинными, нежными волосами.
– Как жаль, что моя комната так мала, что приходится отказаться от систематизации громоздких предметов, что приходится собирать вещи, почти не имеющие веса.
Жулонбин подсел к письменному столу, достал бумажки с цифрами.
Письмо кухарки своей дочери
а-32 Количество слов 102 имен существ. 20
б-9 Восклиц. знаков 1 имен прилагат. 40
в-12 точек 33 союзов 10
г-7 запятых 0 предлогов 5
Письмо заведующего кооперативом к предмету страсти
а-19 Количество слов 58 имен существ. 15
б-8 точек 3 имен прилаг. 20
в-10 запятых 1
г-6
Жулонбин достал из кармана письмо, похищенное днем в кооперативе.
Ткацкая контора Июль 7 дня 1912
наследников Волостное
В Куйбышевское Правление
В.1. Гаврилова
М.Г.
За выбытием двоих в загробную жизнь и одного на военную службу – паспорта возвращаются въ вышеуказанное учреждение
Пребывает с почтением къ Вам За Н – въ В. 1. Гаврилова Н. Уткин.
Не обращая внимания на своеобразие этой записки, не задерживаясь ни на минуту над ней, может быть и смысл ее не дошел до него, Жулонбин стал подсчитывать количество гласных, согласных, слов, имен существительных, прилагательных.
Затем он подложил ее под другие бумажки, взял счеты и стал подсчитывать, сколько же у него имеется на сегодняшний день – гласных, согласных, слов, имен существительных, имен прилагательных...
Счеты щелкали. Жулонбин задумался.
– Но даже, если это и так, допустим, что я скупец. Лейбниц тоже к концу жизни стал чрезвычайно скупым, но ведь это не помешало ему остаться философом.
Еще долго сидел Жулонбин, видно было, вопрос этот его беспокоил.
Жулонбин был воспитан, как бы на розах.
Наступил вечер. Жулонбин стал напевать французские шансонетки. Нюхая букет сирени, Жулонбин мечтал о любовных приключениях. Частенько, в кожаных перчатках, гулял Жулонбин по близ лежащему скверу. Гордо он шагал, вспоминая мимолетные связи, предчувствуя новые. Жулонбин любил женщин, как развлечение.
– Жаль, что Юлия не пришла, – думал Жулонбин.
Пошел Жулонбин прогуляться по недавно разбитому скверу. Все ходил по дорожкам, усыпанным гравием, все присматривался. Иногда присаживался, прислушивался. Вставал и опять ходил. Наконец, он твердо подсел к какой-то одинокой девушке и стал чертить на песке корабли, дома, пирамиды.
Девушка смотрела, смотрела и заинтересовалась.
– Что жена, – ответил Жулонбин девушке, – жена для меня кухарка, она совсем некультурная.
Он нежно взял руку обольщаемой.
– Милая, – сказал он, – если б вы только знали, как больно иногда бывает от сознания, что ты связал свою судьбу с существом низшим, как иногда хочется прикоснуться к чему-то высшему, нежному, почувствовать биение чистого сердца. С моей женой я не могу поговорить о том, что составляет существо моей жизни. Тяжело чувствовать, что твое сердце заперто на ключ, что она холодна к тому, что тебя интересует. Она совсем не понимает всего значения открытия гробницы Тутанхамона. Между тем я был в свое время в Египте, и меня гробница этого новатора очень интересует. И Арктикой она совершенно не интересуется.
– Вы были в Египте и на полюсе были? Не участник ли вы экспедиции на Малыгине? – спросила девушка оживленно.
Жулонбин растегнул пальто, девушка увидела значек участника арктической экспедиции.
– И не только в Египте, – ответил Жулонбин, – я и на острове Формозе был. Если б вы знали, какие у вас глаза. Я таких глаз еще нигде не встречал. Такие глаза можно встретить только раз в жизни за минуту до этого. А ну-ка, посмотрите на меня еще раз. Нет, не так, так, как вы за минуту до этого смотрели. Вот спасибо! Нет, вы некрасивы, когда видишь красивую женщину, всегда подозреваешь, что она глупая, – продолжал Жулонбин задушевным тоном Боже мой, но в чем же скрыто ваше очарование, скажите, вы ведь мужчинам очень нравитесь?
Незнакомка сидела на скамейке. Никто до сих пор так не говорил с ней. Она была благодарна незнакомому человеку за его слова, за его веру в то, что она мужчинам очень нравится.
Она оживилась и ласково посмотрела на Жулонбина. Жулонбин, как бы невзначай, взял ее руку, повернул ладонью вверх и стал рассматривать.
– Какая у вас славная рука, – сказал он. – Нет, нет, не говорите! Я сам узнаю, кто вы. Обладательница такой руки должна быть счастливой, между тем вы...
Жулонбин не отпускал руку девушки.
О чем только не беседовали они в этот вечер. Девушка рассказала Жулонбину свою жизнь. . ......
– Как вас зовут?
– Таня.
– А меня Присоборов, Михаил, но зовите меня просто Мишей. Расстались друзьями. Условились опять завтра здесь же встретиться.
Но нет, Жулонбин проводил ее домой, долго беседовали они у ворот. Жулонбин выразил желание посмотреть, как она живет.
– Нет, нет, сегодня же, – и настоял на этом.
– Ох, не надо, – сказала девушка, – неужели вы только за этим пришли сюда.
Рано утром ушел Жулонбин. Он взял на память пучек волос, носовой платок и чулок девушки.
На следующий день тщетно ждала Присоборова девушка на скамейке.
Как-то она встретила Присоборова на улице. Но он даже не посмотрел на нее. Он шел с Завитковым и о чем-то с жаром рассказывал. Жулонбин рассказывал о своем последнем любовном приключении.
Жулонбин стоял и беседовал с буфетчицей. Доставая деньги он расстегнул пальто. На секунду блеснул орден Красного Знамени.
– Вот уже пятый раз я беседую с вами, а только сегодня узнал, что вас зовут Полиной.
– Не Полиной, – прервал пожилой ехидный покупатель, а должно быть Прасковьей.
Жулонбин подождал. Покупатель выпил кружку пива и ушел.
– Меня зовут Аркадий Трифонов, – сказал Жулонбин – будемте знакомы. Отчего вы здесь работаете, отчего бы вам не поступить в Октябрьскую гостиницу. У меня там знакомый метр-д'отель.
Покупателей в кафе не было. Когда Жулонбин хотел заплатить за пиво, та уговорила его не платить.
Жулонбин вышел на улицу, оглянулся, вся устремившись вперед, махала ему рукой.
Виталий Носков – он же Жулонбин – шел к отставной хористке. Там его должны были хорошо накормить. Там можно было поговорить о любви. Хористка встретила его сильно напудренная. Она бросилась к нему навстречу. Это была ее последняя любовь. Она чувствовала, что скоро ей будет уж не удержать Носкова.
Она долго прощалась с Носковым. С глубокой нежностью она целовала его глаза, его шею. Вышла на лестницу и смотрела, как спускается дорогое для нее существо.
Виталий уходил, унося деньги полученные в долг. У любящих должно быть все общее. Он не мог отказом оскорбить женщину, страшно его любившую.
Долго смотрела хористка из окна, но Виталий не обернулся. Она достала бинокль и следила, следила за дорогой фигурой. Нет, не оглянулся.
ГЛАВА 7 В ПИВНОЙ
Пируя у двух сестер, Анфертьев писал в припадке веселости письмо инженеру.
Многоуважаемый Василий Васильевич.
В ответ на ваше почтенное предложение от 13 февраля с.г. имею честь препроводить прейскурант полученных нами товаров на настоящий месяц.
С совершенным почтением Анфертьев.
ПРЕЙСКУРАНТ
NoNo Наименование Цена
руб. Коп.
1. Загробное существование, сон няни из богатого семейства 1
2. Пятилетка, сон престарелой купчихи 2
3. Девушка и вежливое отношение к ней медведей
Сон библиотечной работницы – 50
4. Чума, сон юристки в 1921 году 2
5. Сон гимназистки. Она должна выбрать девочку, с которой ей
сидеть на парте. Гимназистка в затруднении. Вдруг все ученицы
превращаются в пирожные. Выбор становится легким. 3 50
особо рекомендуется
6. Сон о том, как как одна дама встретила на лестнице фигуру с
архитектурным лицом, которая всем раздавала судьбу и о том,
как дама подошла к этой фигуре, но та судьбы не дала,
не хватило. 1
7. Страшный сон девущки о том, как она кого-то расстреливает
и о том, что состояние у тех, кого она расстреливает, было
жуткое, они хотели оттянуть момент смерти, один из них стал
искать носовой платок. 1
Уже хохоча, писал Анфертьев записку Локонову
Многоуважаемый тов. Локонов!
К величайшему нашему сожалению продать сновидение гимназистки о пирожных мы никак не можем, так как это сновидение оказалось уже проданным Торопуло, который отступиться от своей покупки ни на каких условиях не пожелал. (Прилагаем его подлинное письмо).
В ожидании ваших дальнейших поручений, которые мы всегда готовы исполнять с величайшей тщательностью, остаемся с совершенным почтением.
Анфертьев.
В уборной стоял народ.
– Эх, – сказал один, – какое теперь пьянство. Вот в семнадцатом я был в Змиеве под Харьковом. Вот тогда мы винца попили. Помню я, было нас человек семь, кушали, прямо лакали из одной бочки, тут же и спали. Докушались до дна, видим, Митька Осьмак на дне во всей аммуниции лежит, насквозь проспиртованный, с сапогами, с махоркой, с котелком.. . Ничего, спирт все очищает.
– Да, это ты правду говоришь, – сказал другой. – Выпустили водку, все живое и нализалось. Лошадь травку щиплет, а травка уже проспиртовалась, пощиплет, пощиплет, – танцевать начнет, хвостом будто от мух отбивается, подымет голову, прислушается – ржать с аппетитом начнет, а затем по улице носится пьяных кур-петухов и людей давит. Пьяный ворон на ветке сидит и вдруг свалится и из травы встать не может. Собака подойдет, хочет схватить птицу, а ноги у нее разъезжаются, а кругом стрельба, кто девицу тащит, кто комод волочет, кто пуд сахару, кто с осовелыми глазами золото требует, кто немцев языком громит, кто себя страдальцем за Русь святую и вшивым мясом называет. Козявки и те пяны были. С грязью водка текла. Было время, чистого спирту попили.
– А я знал фельдшера, – сказал третий, отмывая коньячную этикетку, – так тот изо всех банок с гадами спирт выпил. Вот питух был! Пил систематически, с полным сознанием, своих приятелей угощал.
– Ничего, – добавил первый, – спирт все очищает.
– Да, – сказал вузовец, заметив смывавшего с бутылки, – за такие действия тебя прямо растерзать нужно, мало вас отправили на торфозаготовки...
– Это еще что, – сказал другой вузовец. – Четыре года я видел еще почище гада. Жили мы тогда в общежитии. С девчатами сидели, обедали. Видим в окно на пустыре баба встала над кадушкой с огурцами и своим рассолом их освежает. Мы прямо света не взвидели.
Сбежали вниз и потащили ее в милицию. Узнали потом – за хулиганство выслали ее.
– А этот тип тоже – обменяет бутылку!
– Давай, потащим его в милицию.
– Бери его за шиворот!
Пьяный стал отбиваться.
Появился буфетчик.
– Это еще что за безобразие! Эй, Петя, гони их в три шеи.
ГЛАВА 8 СНОВА МОЛОДОСТЬ
Лишь только успел сесть Локонов, свет потушили. Локонов не смотрел на экран. Он слушал музыку. Симфонический оркестр играл избитые мотивы, знакомые Локонову с детства. Он не мешал. Он помогал сосредоточиться. Локонова мучила перспектива его существования. Теперь, когда выяснилось, что Юлия свободна, это было особенно мучительно. Это проклятое чувство, что его молодость кончилась! Как же он может жениться на Юлии. Вот если б это было несколько лет тому назад.
Как только дали свет, Локонов выбежал из кинематографа.
Дома, не раздеваясь, он бросился на постель. Ему хотелось ни о чем не думать.
– Три пики – откашливаясь, произнес прокурор, теребя свои полседые, рыжие, короткие баки, как-то особенно держа карты в левой руке.
– Пас, – скромно уронил седенький с лысинкой, с гладко выбритыми шеками и подрезанными седенькими усами старичок, весь чистенький и аккуратененький.
Партнер прокурора, сложив аккуратно карты на ломберном столе, бросил быстро: "без козырей" – и при этом, как петух, закрыл глаза.
Четвертый игрок, не смущаясь, спокойно рассмотрев свои карты, сложив аккуратно и взяв в левую руку, а правой проводя черту мелом для записи на столе, спокойно заявил:
– Я, милостивые государи, позволю себе помочь вам в игре и рискну сказать: пять пик.
