Текст книги "Подснежник на бруствере"

Автор книги: Константин Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

В наступлении

Северный ветер разогнал низко нависшие тучи, то и дело проливавшиеся дождем. По ночам землю сковывала ледяная корка. Осенняя непогода надоела, мы обрадовались морозам, ударившим до времени. Значит, смогут действовать авиация и танки, значит, скоро наступать.

По утрам умываемся ледяной водой. Зоя Бычкова, разбив тонкую прозрачную корочку, кидается льдышками, норовит незаметно опустить кусочек холода за ворот подруге. Смехом, визгом, веселой суматохой начинается день.

Зимнего обмундирования еще не привезли, но это никого не пугает. Шинель Саши Шляховой всегда распахнута, пилотка едва держится на густых волосах, лицо такое румяное, что, кажется, подойди ближе – пахнет жаром, как от печки.

– Саша, опять вся раздетая? – сердится Прядко.

– А если у меня кровь горячая? – смеется Саша.

– Ты же командир, по тебе другие равняются.

Продолжая ворчать, она застегивает пуговицы Сашиной шинельки, укутывает шею подруги белым шерстяным шарфом. У Прядко и Шляховой шарфы одинаковые. Один теплый платок, разорванный по длине, пошел на них. Связанный материнскими руками, он был единственной Сашиной памяткой о доме. Остальные вещи она, как и все мы, раздала жителям разоренных, разграбленных врагом мест, мимо которых проезжал по дороге на фронт наш воинский эшелон.

Я оставила себе на память белый рушник, вышитый мамой. И если на привале, во время похода или в землянке выдавалась минута отдыха, доставала из вещмешка расшитое узорами полотенце. Прижмусь лицом к прохладной льняной ткани, словно утираюсь, целую тайком. Потом сложу, чтобы не мялось, и в мешок, на самое дно. Смешно теперь сознаваться, но рушник казался мне тогда материнским спасительным талисманом…

В начале ноября выдали ватники, теплые брюки, валенки, шапки-ушанки. Сразу все заметно пополнели, самые маленькие выглядели кубышками, столько на нас было понадето. Зато лежишь на снегу в засаде и не чувствуешь холода.

Никто не знал, сколько еще сидеть в обороне. Подходил октябрьский праздник, страна готовилась встретить его новыми победами. Чем будет рапортовать народу наш Прибалтийский фронт, славная Третья ударная армия, родная гвардейская дивизия?

Поздней зимней ночью в дверь девичьей землянки кто-то постучал. Вошли озабоченный замполит Булавин, все еще заменявший раненого комбата, и комсорг батальона Геннадий Егоров, молодой лейтенант, недавно прибывший в нашу часть.

– Девушки, готовьтесь к ночному маршу! Через два часа батальон поднимается по боевой тревоге.

Вопросов к Булавину нет, все понимают – наступление.

Командиры ушли к солдатам в окопы, мы начали сборы. Первой вышла из землянки наша старшая, Саша Шляхова – подтянутая, в полном боевом снаряжении. А у заспанной Зои Бычковой не ладится с портянками: сунет ногу в валенок – портянка в комок.

– Э, нет, Зоя, так не пойдет. На марше натрешь пятку. А ну, давай-ка сюда ногу, живо!

Клавдия Прядко, пригнувшись, стягивает с Зоиной ноги валенок, ровно и туго, словно бинтуя, перематывает портянку. Бывало, выслушав замечание Прядко, Зоя жаловалась: «И чего она ко мне придирается? Старуха-ворчуха!» Сейчас Бычкова, постукав ногой в валенке по полу, благодарит старшую подругу. А той не до любезностей, она уже показывает кому-то, как лучше подвязать котелок, чтобы не гремел на марше.

В полной темноте шагаем по проселку. Дорога разбита, комья земли превратились в ледяные торосы, по ним больно ступать. Заснеженная тропка, на которую сворачивает колонна, втягиваясь в лес, кажется мягким ковром. Где-то далеко бухнула, точно спросонья, пушка, залопотал и смолк пулемет.

Замполит шагает рядом с нами, поддразнивает невыспавшуюся, а поэтому сердитую Зою, а через минуту он уже шутит в хвосте колонны с минометчиком, согнувшимся под тяжестью опорной плиты. Но вот Булавин снова впереди, среди солдат первой роты. Завидным свойством поспевать всюду, подбодрить каждого обладает наш неутомимый комиссар!

Вскоре слышим выхлопы прогреваемых моторов: справа, в лесной чаще, танки, подтянувшиеся к передовой. На столбе фанерка с надписью: «Хоз-во Шора». Значит, рядом наши друзья-пушкари. Вдоль тропы по веткам бегут провода связи. В ночь перед наступлением прифронтовой лес живет своей сложной жизнью.

Начинает светлеть, когда батальон выходит на исходный рубеж атаки. Перекур. Бойцы усаживаются отдыхать, подминая под себя пушистую крону молоденьких елочек, кто-то опускается на корточки у толстой сосны, опершись спиною о ствол. Командиры рот и взводов собираются на бугре, где КП батальона.

С опушки видно голое поле, в полукилометре его перерезает неровная лента окопов – первая линия немецкой обороны. Сейчас она безмолвствует, точно покинутая, лишь вдали взвивается в небо запоздалая желтая ракета да на фланге стучит крупнокалиберный пулемет. За спиной у немцев – железнодорожное полотно, еще дальше – взгорок, на котором синеют силуэты редких изб и сараев. Это деревня Ведусово, превращенная противником в опорный узел.

За деревней невидимое отсюда шоссе уходит на север, в сторону Ленинграда. Выбить врага из Ведусова – значит овладеть важной транспортной магистралью. Вот почему перед деревней две оборонительные линии, а каменные фундаменты домов и сараев превращены в дзоты…

Командиры, собравшиеся у КП батальона, озабочены. Как всегда, первый батальон в голове наступления, бьет в лоб врагу. Позиции снайперов недалеко от КП, отсюда будет удобно выискивать и поражать цели. Да и командованию лучше, когда стрелки под рукой, – можно сразу поставить новую задачу в быстро меняющейся боевой обстановке.

Из глубины за нашей спиной ударили пушки, снаряды с шелестом проходят над головой. Огненные столбы разрывов встают вдоль линии немецких траншей, в воздух вздымаются комья земли, балки блиндажей. Тяжелые минометы замолотили по тылам вражеской обороны. На околице Ведусова загорелся сарай, в его пламени видны мечущиеся фигурки гитлеровцев.

Еще не стихла мощная артподготовка, как бойцы роты капитана Суркова поднялись в атаку. От окопов нашего боевого охранения до первой линии немецких траншей добрались одним духом. Левее двинулись вторая рота, третья. «Где комиссар? Комиссар где?» – пробежало по рядам. И немедленный отзыв по цепочке, от бойца к бойцу, из отделения в отделение: «Здесь комиссар, с нами!» Сутуловатую фигуру Булавина можно узнать издали. Обгоняя его, с нарастающим «ура» бегут солдаты.

В атаке каждый хотел оказаться рядом с Булавиным не только затем, чтобы в случае опасности прикрыть командира. Солдаты по-детски верили, что возле капитана они и сами останутся целы. Еще ни разу он не был серьезно ранен, только однажды шальной осколок царапнул его плечо. Булавин отшучивался: боится-де фашист тронуть комиссара, только щекочет…

Головная рота Суркова выбивает немцев из первой линии траншей. Ротный, как всегда, в цепи бойцов, одним из первых он перемахнул через бруствер, стреляя из пистолета по удирающим гитлеровцам. Гвардейцы бегут по окопу, забрасывают изгибы траншей гранатами, добивают пулеметчиков в их норах. Преодолели первые, самые трудные 200–300 метров до немецких траншей; теперь рота в относительной безопасности, в том «мертвом пространстве», где не может поразить пулеметная очередь.

Устроившись в мелком, наскоро отрытом окопчике перед КП, мы с Клавой ведем прицельный огонь. С позиции хорошо виден вражеский ход сообщения, ведущий в сторону деревни. Вот по нему заколыхались спины двух фашистов. Выстрел, другой… Гитлеровцы, будто споткнувшись, валятся наземь.

Под железнодорожной насыпью ожил немецкий пулемет, словно змейка со смертоносным огневым жалом. Выстрел! Еще выстрел!

– Есть! – не удержавшись, ору я, перебив пулей хребет огненной змеи; эта больше не ужалит.

Крики «ура» уходят вперед и затихают. А может, усилившийся гул боя заглушил их? Земля дрожит от разрывов снарядов – наших и чужих, дно окопчика колышется, как болотная трясина. Тяжелая мина разрывается в лесу, обломки сучьев, мерзлые комья летят на землю. Острый камушек чиркнул меня по руке. Но руки уже не мерзнут, зубы не сводит от холода и страха. Щека напарницы пылает как в огне. И Клаве жарко…

Раздирающий уши рев моторов заставил вжать голову в плечи. Эскадрилья штурмовиков, вынырнувших из-за леса, пикировала на Ведусово. Столбы черного дыма и огня встали над немецкими позициями. Нет, не зря гитлеровцы называли наши Илы «черной смертью»! А справа, лощиной, двинулись «тридцатьчетверки». Стреляя на ходу, танки повернули к мосту над железнодорожным полотном, чтобы зайти противнику в тыл.

Неподалеку от нашего окопчика пристроилась Зоя Бычкова со своей напарницей Ниной Обуховской. Глянув в их сторону, я увидела, что Зоя не стреляет. Лежа грудью на бруствере, она бесцельно, как мне показалось, водила ствол винтовки из стороны в сторону. Может быть, Зоя потеряла ориентировку? Обернувшись, Зоя встретилась со мной взглядом и что-то крикнула. Я показала на уши: ничего не слышу.

Зоя добралась до меня.

– Где он, Люба? Ты его не видела?

Только тут я поняла, кого она ищет на поле боя. Но я сама потеряла Булавина из виду еще в начале атаки.

– Горит, горит!.. – Клава Маринкина показывала вправо.

Головная «тридцатьчетверка», выбросив в небо жаркий сноп огня, горела, словно гигантская железная свеча. Башни нет, ее снесло взрывом. До сего времени танк казался мне несокрушимым (хотя в снайперской школе нас учили, как лучше выводить его из строя, стреляя по смотровым щелям, бензобакам и тракам гусениц). И вот на глазах двигающаяся стальная крепость превратилась в пылающий факел, в гору металлического лома.

Пригорок за деревней хорошо виден, линия горизонта вдруг оживает, до странности меняется: на фоне неба четко вырисовывается черный квадрат вражеского танка, за ним другой, третий. Идут «тигры» – тупоносые, с мощной лобовой броней и крупноствольными пушками. Болванки, которыми они бьют, пробивают средний танк насквозь.

Подбита вторая машина. Изменив направление, «тридцатьчетверки» стараются зайти «тиграм» вбок, там броня слабее.

Железной стеной ползут на нас вражеские танки. За ними шеренги немецких автоматчиков, в оптику можно разглядеть офицеров – их сразу узнаешь по выправке, по взмахам руки, когда они поторапливают отстающих. Пулю за пулей слала я в них, радуясь и торжествуя, когда очередной фашист валился на мерзлую землю. Гитлеровцы, теряя офицеров, стали отставать.

Удача! Передний «тигр» окутался вдруг черным дымом, раздался взрыв, перекрывший на миг остальные звуки боя. Значит, и «тигры» уязвимы! Немецкие пехотинцы повернули назад. А в деревню уже ворвались бойцы капитана Суркова, передохнувшие под железнодорожной насыпью. И снова разгорелся рукопашный бой, рвались гранаты, гремело «ура».

«Тридцатьчетверка» с автоматчиками на броне нырнула под мост, за ней устремились другие. Острие боя перемещалось в Ведусово. Связисты тянули провод к временному НП Булавина на краю деревни, где непонятно как уцелели три яблоньки с голыми, иссеченными осколками стволами.

По полю боя бежала к насыпи Саша Шляхова. Полы полушубка распахнуты, винтовка в руке. За нею, метрах в десяти, Клавдия Прядко, что-то кричит на бегу. Куда они? Приказано же не покидать позиций. Да и страшно оставлять спасительный окоп.

Я видела, как в начале боя Полина Крестьянникова, оставив в окопе свою напарницу Аню Носову, решила выдвинуться вперед. Обстрел усилился, снаряды рвались вокруг, а у Полины не было даже лопатки, чтобы окопаться, – оставила на старом месте. Голыми руками рыла Полина стылую землю. Спрятала за бугорком голову, поставила нужный прицел и открыла огонь. Вражеская пуля чиркнула по каске. Заметив, откуда бил пулеметчик, Полина выстрелила; огневая точка врага была подавлена. В бою решает минута, если она твоя!

Шляхова и Прядко оказались в самой гуще схватки. Бойцы, бегущие под прикрытием «тридцатьчетверки», приотстали, остановились. Вперед бросились девушки, увлекая за собой солдат. Танк нырнул под мост, снайперы стали оказывать первую помощь раненым, лежащим у насыпи.

Саша перевязывала очередного бойца, когда осколок разорвавшегося неподалеку снаряда ранил ее в ногу. Клавдия наложила бинты на рану, повела подругу к лесу, где находилась санрота. Проходя мимо нашего КП, Саша перестала хромать, выпрямилась.

– Держитесь, девочки! – крикнула она. – Я скоро вернусь…

Снова вперед!

Трое суток длился бой, стихая к ночи и разгораясь с рассветом. Не один раз деревня Ведусово, вернее, то, что осталось от нее, переходила из рук в руки. Во время контратаки гитлеровцы порою оттесняли наших за железнодорожное полотно. Казалось, обескровленным ротам нипочем не выдержать вражеского натиска. В эти минуты снайперы жались друг к другу в окопчике у НП. Здесь оставались лишь связисты и начальник штаба батальона капитан Шитоев – осипший, небритый, с красными от бессонницы глазами.

Тревожно прошла ночь, а на рассвете 6 ноября, в канун великого праздника, замполит Булавин и комсорг батальона Егоров снова обошли поредевшие подразделения. Они не произносили высоких слов, не напоминали о том, что было в этот день до войны, когда вся страна зацветала кумачом знамен и плакатов.

– Он уже выдохся, в поле – две воли, наша – поболе! – Булавин говорил весело, уверенно, правота его слов не вызывала сомнений. – Покажем арийским куроцапам, на чьей улице будет завтра праздник!.. Гвардейцы, в Ведусове вас ждет отдых. Свежая часть уже на подходе – она сменит нас в Ведусове. Очень надеюсь на тебя, Спирин! И на тебя, Алиев! И на тебя, Кузьма Егорович! – Командир пожимал руки знакомым воинам, и каждый начинал про себя думать, что замполит надеется именно на него.

Комсорг тем временем подбодрял новичков. В одном из взводов был тяжело ранен лейтенант. Младший сержант, принявший команду, чувствовал себя неуверенно, нервничал.

– Я с вами, хлопцы, сам пойду! – решил комсорг Егоров. – Покажем старичкам, как комсомол дерется, а? Не робей, сержант, я сам робею…

То ли противник действительно выдохся, то ли новый штурм гвардейцев, поддержанный авиацией и танками, был особенно яростен, только к вечеру того же дня деревню очистили от врага. Шоссе за Ведусовом теперь контролировалось нами. Солдаты части, принимавшей у полка отвоеванный рубеж, с удивлением разглядывали черные, выжженные пятна на месте изб, печные трубы, похожие на костлявую однопалую руку, безмолвно грозившую небу, разбитую технику врага – больше здесь ничего не осталось.

На краю деревни, где росли три яблоньки, в братской могиле хоронили мы павших гвардейцев. Был среди них и комсорг батальона лейтенант Гена Егоров из Средней Азии. Всего-то двадцать весен успел он встретить на земле! Горячее слово комсомольского вожака не разошлось с делом, самое дорогое, что у него было – свою молодую жизнь, – отдал он Родине за то, чтобы никогда не погасли знамена Октября…

Весь день батальон двигался проселком. На ночевку остановились в густом лесу. Солдаты делились с девушками сухарями: отказаться нельзя, обидятся. Отламываем по кусочку от каменной черной плитки, сосем, как конфету.

Ребята, хотя и усталые все, нарубили с запасом соснового лапника, мы вповалку полегли под деревьями. Жестка солдатская постель, перед глазами картины недавнего боя, но постепенно всех смаривал сон. Лишь неподалеку от меня ворочается Прядко, никак не может уснуть, видно, тоскует по раненой подруге.

Утром на марше горькая весть: в соседнем полку во время привала убита снайпер Люда Юркова. Не одно девичье сердце сжалось. Чья очередь следующая? О своей смерти я как-то не думала, даже в самые страшные минуты боя под Ведусовом успокаивала свою напарницу:

– Мы с тобой маленькие, Клавуся, в нас нипочем не попасть фашисту!

Но ведь и Люда была такая же, как мы, а смертоносный осколок нашел ее…

Снова пеший марш и привал. Разговоры, воспоминания, то и дело называют знакомые имена. Молодец Шор, поддержал огоньком пехоту! И снайперы – воины хоть куда, ни одна не дрогнула в бою. Больше всех славят нашу старшую, Сашу Шляхову. Вот кто настоящая героиня!

В центре солдатского кружка Булавин, по рукам ходит неистощимый комиссарский кисет. Сама собой возникает песня:

 
Эх, махорочка, махорка!
Породнились мы с тобой…
 

Снайпер Петренко, перемигнувшись с украинцами, затягивает свою «Сонце нызенько». И кажется, нет войны, нет проклятого врага, даже зимы нет. И рисуется картина: солнышко опускается за степные курганы, мычит сытая скотина, спеша ко дворам, парубок ждет у плетня кареокую дивчину…

– Никак рыбинские соловьи залились! – определяют бойцы соседнего батальона. Вот ведь нет с нами комбата Рыбина, а помнят его все, узнают батальонных запевал.

Степан Петренко не только песенник, свое дело он знает отлично, к нему можно обратиться с любым вопросом. Настали холода – как добиться того, чтобы не отпотевала оптика? И чем лучше в мороз смазывать затвор? На все у него ответ и примеры из личной снайперской практики. По совету Петренко в сильные холода мы лили из масленок на руки припасенную водку, растирали их так, что ладони начинали гореть. До этого девушки отдавали солдатам положенные фронтовые сто граммов.

Клавдия Прядко подарила Степану финку: не раз он с завистью поглядывал на красивые ножны. К слову сказать, финка эта спасла Петренко жизнь, когда два гитлеровца неожиданно обошли снайпера с тыла. Но было это уже в «Долине смерти», рассказ о которой еще впереди.

Обелиск у Турки-Перевоза

Мы стояли в обороне, когда пришло известие о гибели Ставского. На участок 69-го полка, в котором находился писатель, немцы бросили мощные танки. В неравном бою полк оказался расчлененным на три части: коммуникации прерваны, управление и связь нарушены. Обстановка сложилась тяжелая. Все это время Ставский был на передовой, подбадривал солдат, делился с ними последним сухарем, а в минуты передышки брался за гармонь.

На одной из высоток за деревней Турки-Перевоз расчет 76-миллиметровой пушки из засады подбил прямой наводкой «тигра». Стальная громадина застыла на бугре, на виду у всех. И конечно, каждому хотелось подобраться к ней поближе. Кто-то попробовал сделать вылазку, но фашисты открыли сильный огонь: танк был пристрелян.

14 ноября 1943 года, улучив минуту, когда вражеский пулемет смолк, Ставский, считавший своим корреспондентским девизом никогда не брать материал из третьих рук, перевалил свое грузное тело через бруствер и по-пластунски пополз к «тигру». За ним следовали два добровольца с автоматами, чтобы в случае опасности прикрыть огнем. Тишина на ничейной земле обманула Ставского. Когда до танка оставалось всего несколько метров, он, не вытерпев, поднялся во весь свой богатырский рост и кинулся вперед. В эту минуту его и сразила пулеметная очередь.

Автоматчики, подползшие к нему, увидели, что смертельно раненный писатель подносит ко рту какие-то бумажки, рвет их зубами. Не хотел он, чтобы врагу досталось хоть что-то…

Владимира Петровича хоронили в Великих Луках. С неба падали крупные хлопья мокрого снега, оседали на плечах и шапках солдат, выстроившихся почетным каре, таяли на медных трубах оркестра.

Писатель Александр Фадеев с вдовою и дочерью Ставского пробились на машине сквозь ночь, сквозь непогоду, чтобы проститься с павшим другом, мужем, отцом.

От нашей женской снайперской роты уехала на похороны Клава Иванова. Многие из нас хотели отдать последний долг Владимиру Петровичу. Рая Благова не могла забыть, как на передовой, под огнем, Ставский сделал ей перевязку. Но Иванова была лучшим стрелком роты, первой открыла боевой счет, больше других успела уничтожить фашистов. Над открытой могилой от нашего имени поклялась она отомстить врагу.

Сама Клава, к сожалению, вскоре допустила оплошность, стоившую ей жизни. К зиме мы получили полушубки – новенькие, из белой овчины, с меховыми воротниками. А шарфы у многих девушек были свои, разных расцветок. Клава гордилась тем, что у нее, единственной в роте, красный вязаный шарф. Напрасно подруги внушали Клаве, что красный цвет может демаскировать на снегу. Она только отшучивалась. Правда, шарф стала заправлять под самый воротник, так, что он чуть-чуть выглядывал. Но и это «чуть-чуть» порою может стоить жизни снайперу.

В то утро Клава со своей напарницей Раей Благовой, как обычно, заняли боевую ячейку. Едва рассвело, в окопах противника, метрах в 300 от наших, показались немцы. В оптику было хорошо видно, как офицер в фуражке с высокой тульей рукою в перчатке показывал своему спутнику что-то на советской стороне. Такое нахальство девушки видели впервые. Обычно гитлеровцы мышами шмыгают по ходам сообщений, если и высовываются, то лишь на короткое время, чтобы в них не успели прицелиться. А этот стоит чуть ли не по пояс, да еще тычет пальцем в нашу сторону.

Опешив от удивления, напарницы потеряли несколько драгоценных минут. Клава опомнилась первая и, тщательно прицелившись, выстрелила в офицера.

– Получай, гад!

Следом прогремел Раин выстрел. Гитлеровцы исчезли, точно мишени в тире при стрельбе на скорость. Еще какие-то тени замелькали во вражеской траншее, удаляясь от опасного места. Клава привстала в окопчике, чтобы лучше разглядеть происходящее.

Противник открыл беспорядочный огонь по окопу, где находились снайперы. Им пришлось сменить позицию.

Назавтра, едва забрезжил свет, девушки снова вышли на «охоту». Ждать пришлось недолго: появилась цель. Клава выстрелила первая. Почти в тот же миг от ее бойницы отлетел ком мерзлой земли…

Началась снайперская дуэль, опасное и коварное единоборство двух стрелков. Практика показала: как ни опытен снайпер – победа будет за тем, кто первый обнаружит противника. На этот раз вражеский снайпер раньше засек местонахождение Клавы.

Два новых выстрела – с нашей и с той стороны – последовали почти одновременно. Рая, заметившая, откуда бил немецкий снайпер, выстрелила. И вдруг услышала слабый стон подруги, увидела, как побелело ее лицо.

Клава была в сознании, когда ее несли в санроту, она молила санитаров:

– Спасите, я жить хочу, спаси-ите!

Усилия медиков были тщетны: спасти Клаву не удалось. До последней минуты сознание не покидало девушку, она то умоляла о спасении, то просила отомстить за ее гибель…

Через несколько дней полковые разведчики захватили «языка». По дороге в штаб полка пленный, немного знавший русский язык, спросил у своего конвоира: жив ли снайпер, который носит красный шарф? Оказывается, после того как Клава убила офицера, – не простого офицера, а знаменитого немецкого аса-снайпера, – на этот участок переднего края немцы вызвали опытнейших стрелков. Им было приказано: найти и уничтожить советского снайпера, который повязывает шею красным шарфом. Пленный подтвердил, что и последние выстрелы с нашей стороны попали в цель: девушки уничтожили немецкую снайперскую пару.

На бугре, у шоссе, ведущем на Полоцк, неподалеку от деревни Турки-Перевоз, саперы Третьей ударной армии водрузили обелиск. Среди гранитных глыб, в которые навечно вцементированы разбитые пушечные стволы и стреляные гильзы от снарядов, на медной дощечке выгравированы имена воинов, павших в ноябрьских боях. Среди них две знакомые фамилии:

«Депутат Верховного Совета СССР, писатель В. П. Ставский.

Гв. ефрейтор, снайпер К. Иванова, уничтожившая 42 фашиста…»

Член советского парламента, известный писатель, и одна из героинь так и не написанной им книги. Два воина разных родов оружия, коммунист и комсомолка, отдавшие свои жизни за Родину…