Текст книги "Русский самородок. Повесть о Сытине"

Автор книги: Константин Коничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Это ожидалось и скоро произошло.

Советское правительство со всеми наркоматами и всероссийскими учреждениями из Петрограда выбыло в древнюю Москву, ставшую столицей Советской республики.

ПРИ НОВОМ СТРОЕ

Кумир анархистов и анархо-коммунистов Петр Кропоткин с первых же дней советской власти не стал на сторону врагов нового строя. Вернувшись из эмиграции в Россию, он поселился в Московском Кремле. Последователи его учения в восемнадцатом году иногда вступали в перестрелки с милицией, и даже в Москве кое-где можно было еще встретить вывески: «Клуб анархистов», «Клуб анархо-синдикалистов», – но Кропоткин понимал, что идеи Маркса и Ленина победили и мешать коммунистам-большевикам было бы совершенно неверно.

Бывший князь, знаменитый географ, теоретик анархизма, достигнув глубокой старости, тихо-мирно доживал свои дни в одном из древних зданий с узкими решетчатыми оконцами, выходящими на изуродованные обстрелом башни Кремля.

С давних пор зная биографию этого человека и наслушавшись о нем рассказов от очевидцев, Иван Дмитриевич Сытин испытывал желание где-либо встретиться с ним и познакомиться. Как-то Сытину довелось быть в Лондоне и проезжать мимо того дома, где проживал Кропоткин. Но Иван Дмитриевич постеснялся зайти к нему.

После революции Иван Дмитриевич решился все-таки навестить его в Кремле и, пока еще имел некоторые издательские права и возможности, хотел предложить Кропоткину напечатать что-либо из его книг. Полный добрых намерений, Сытин заранее предполагал, какой должна быть встреча, о чем произойдет разговор, и даже представлял себе, каким древним мудрецом Кропоткин выглядит. Мог он об этом думать и судить хотя бы по тому, что в «Ниве» был помещен не один портрет Кропоткина.

Он стал собираться к нему, но в это время кто-то постучал.

Сытин распахнул дверь.

– Ого! Явленные мощи из Марьиной рощи! – невольно воскликнул Иван Дмитриевич, – как вы изменились! Попадись на улице, я, пожалуй, вас не узнал бы…

Перед Сытиным стоял осунувшийся, согнутый тяготами жизни бородатый старик, в котором Иван Дмитриевич признал бывшего владельца раменской мануфактуры Бордыгина.

– Вы, кажется, куда-то собрались?

– Да, спешу в одно приличное место, но что вам от меня угодно?

– Я за советом.

– Пожалуйста, чем могу служить?

– Иван Дмитриевич, вы находитесь близко к нынешним хозяевам, вы в курсе политики, – заговорил таинственно и с оглядкой Бордыгин, – как по-вашему, крепка эта власть?

– Вот что, батенька, спросите об этом Ленина! – Сытин сел за стол напротив Бордыгина и начал теребить скатерть. Евдокия Ивановна приметила и подумала: «Верный признак: черт принес этого Бордыгина. Иван Дмитриевич нервничает, поссорится». Так и вышло. Бордыгин вкрадчиво и доверительно продолжал:

– Колчак двигается к Вятке, а за Колчаком идут поезда с японской дешевой мануфактурой.

– А дальше?.. – поторапливал собеседника Сытин.

– А дальше, у меня кое-где спрятаны большие запасы мануфактуры. Сейчас на нее большой спрос, но беда, уж больно деньги падучие!.. И вот я запутался: не начать ли мне сбывать через посредников сейчас? Не то придут японцы со своими материями, мне против них трудно будет конкурировать…

– Так вот вы о чем! А вы о России думаете? А вы о русском народе помните?! – Иван Дмитриевич рванул скатерть, ваза с цветами упала на пол, разбилась вдребезги. – Вон отсюда! К черту! Не выношу шкурников и провокаторов, катись!..

Бордыгин попятился к двери и, не простившись, бегом кинулся с лестницы.

Евдокия Ивановна поднесла Сытину стаканчик с валерьянкой:

– Ваня, на-ко выпей, тебе вредно нервничать, успокойся. Ты же к князю Кропоткину собрался идти.

– А ты знаешь, я его, этого Бордыгина, напугал. Пусть не лезет, идиот, с такими разговорами.

Иван Дмитриевич отправился к Кропоткину.

В Кремль тогда ходили без пропуска.

Впечатление от встречи с Кропоткиным осталось настолько сильное, что Сытин, придя домой, стал записывать эту встречу «для потомства». Он не часто записывал и к хранению личного архива относился не особенно бережно. Но все же, благодаря его наследникам, многое сохранилось.

Вот как описывает эту встречу сам Иван Дмитриевич:

«На пороге передо мной стоял Петр – живой апостол Петр: лысая голова, два клока седых волос на висках, небольшая борода, огромный лоб и ясные, блестящие глаза. Сходство с апостолом Петром, как его рисуют церковные живописцы, было до того поразительно, что я невольно оторопел.

– Очень рад… Пожалуйте!..

Мы вошли в комнату. Я от души поздравил Петра Алексеевича с возвращением из эмиграции и спросил:

– Не могу ли я чем-нибудь вам служить в печати? Это доставило бы мне искреннюю и глубокую радость…

– Хотите напечатать что-нибудь из моих книг? Что же, я буду рад.

Он вышел в соседнюю комнату и принес целую охапку книг.

– Вот, Иван Дмитриевич, тут все, что мною написано. Предлагаю на полное ваше усмотрение: хотите все печатать или только часть – печатайте по выбору…

– Вы очень добры, Петр Алексеевич… Но будет лучше и для меня легче, если вы сами набросаете план издания и укажете, что должно пойти в первую очередь.

Так началась наша деловая сторона знакомства.

Кроме вопросов деловых мы говорили на „посторонние“ темы, касаясь, главным образом, вопросов о России, о русском человеке и о русской душе.

И то, что я слышал от Петра Алексеевича, казалось мне настоящим откровением.

– Что нужно делать, чтобы не быть вредным человеком в жизни? Где и в чем истинная и разумная жизнь?

Этих коренных вопросов П. А. особенно охотно касался, а я излагал ему свою исповедь.

– Вот, Петр Алексеевич, я прожил большую, долгую жизнь. Живу чужим умом, а ум этот от вас, писателей, художников, философов, великих ученых. Свою роль в жизни я понимаю просто: я только аппарат, только техническая сила. Жизнь творят другие, а я воплощаю их достижения и бросаю в народ их мысли в виде книг…

П. А. Кропоткину эта мысль, кажется, понравилась.

– Да, я понимаю и ценю ваше дело, – сказал он. – Я знаю, что с вами работал Лев Николаевич Толстой и другие наши писатели. Я с радостью отдаю вам все свои книги, которые так мало известны в России, но которые в Англии выдержали много изданий…

Разговор перешел на его любимую тему – о русском народе. Кропоткин сказал:

– Очень еще молод наш народ, и образование получает самое бедное… Что ему дают, что он знает? Слабая школа, славянские письмена, горсточка начальных книг – вот и все, что приготовлено для ста миллионов. А что же сказать о духовном самосознании? Много ли наших соотечественников думает о самосовершенствовании в братстве, дружбе и взаимной любовной помощи? А ведь настоящая жизнь только с этого и начинается. Нет жизни, где нет любви, и нет счастья, где нет братства среди людей. Читали ли вы, Иван Дмитриевич, мою первую книгу „Земля и фабрика“?

– Да, читал… Но ведь в этой книге мысль, Петр Алексеевич, у вас проведена как бы по Евангелию – братство и любовь… Все, что вы говорите, Петр Алексеевич, и все, что пишете, – это христианские истины, я только одного не понимаю… Не понимаю, как же вы, христианин, и… без Христа?

Он откинулся на спинку кресла, и его лицо апостола Петра, с торчащими клоками волос на лысой голове, стало вдруг строго, сурово.

– Ваш Христос – вот какой, – он показал расстояние между большим и указательным пальцами. – А мой Христос вот какой! – и раскинул широко обе руки, как будто хотел обнять весь мир.

В Христа не верует, но иго Христово поднял и несет. Чистейший христианин, но Христа не знает. Так ли это? Отчего же в его глазах вдруг заблестели слезы, и отчего душа моя сотряслась и рвется к нему?

В слезах я упал на грудь Петру Алексеевичу, и мы оба заплакали…»

Вскоре после этой встречи Сытина пригласили на заседание государственной комиссии, где под руководством писателей Брюсова и Вересаева обсуждался вопрос о создавшемся положении в издательствах. Пересматривались планы, что нужно печатать из классиков в первую очередь и в каких размерах. Кроме Сытина присутствовали издатели Кнебель, Эфрон, Сабашников и другие.

Высказываются вполголоса первые соображения: литература и издательское дело требуют умелых рук и умных голов. А не создать ли синдикат из частных издателей в единении с государством? Ведь это не чуждо частному капиталу и полезно советскому государству? Произошло бы сращивание капиталистов и власти. Такие идеи витали о мощном синдикате. Сытин думал иначе: государственному капитализму не быть, двум медведям в берлоге не место!

Ему предоставляют слово, – как вы, Наполеон издательских дел, мыслите?

Сытин ответил:

– Я не раз говорил и сейчас, может быть, к неудовольствию моих коллег, скажу: все мое производство принадлежит государству. Мне прибылей не надо, мне бы только работать… Если большевики за просвещение народа, то и я с ними – коммунар!.. – метнув глазами в сторону секретаря, добавил: – Запишите!..

Когда расходились, Кнебель шепнул Сытину:

– Ну, Иван Дмитриевич, мы не ожидали от вас этаких слов. Какой бы синдикат мог быть!

– А зачем? Не время для обогащения. Ни по-нашему, ни по-вашему не сбывается. У событий свой черед. Помните, Плеве говорил, что он революцию отодвинул на сорок лет. А она тут как тут, да не одна, а целых две за один год. И для книжного дела найдутся руководители из народа. Будьте уверены. А с нас больше история ничего и не спрашивает…

– Чем вы сейчас занимаетесь? – спросил Сытина Эфрон.

– Довожу до конца незаконченное. Мне доверяют. У меня накануне революции оказалась масса незавершенных изданий. Не пропадать добру. Все это заканчиваю и заново кой-что печатаю под контролем комиссариата и Вацлава Вацлавовича Воровского. Вот и на днях нашел такого автора, что сам Ленин не против.

– Кого это вы раскопали? – поинтересовался Михаил Васильевич Сабашников.

– Князя Петра Кропоткина! И уже в типографии набрана его книга о Великой Французской революции.

– И тут успел! – развел руками Кнебель.

– Ах, какой чудесный человек этот князь! Какой мудрец! Знали бы вы его поближе! – восхищался Сытин. – Широкая чистейшая русская душа, да поймете ли вы его душу? Вот кто не праздно провел жизнь свою. Жаль, что его не знает наш народ. До революции цензура резала. Теперь ему в России пришло воскресение.

Иван Дмитриевич часто по-дружески встречался с Кропоткиным у него в кремлевской квартире. Каждый раз старый революционер радовался, когда видел свои книги, выходящие при помощи Сытина в столь трудное для страны время…

Для молодой Советской республики настали тяжелые времена: на севере интервенты, Юденич под Питером, в Сибири во главе белой армии – Колчак. Японские оккупанты высадились на Дальнем Востоке. На юге – Деникин и Врангель… В Москве только что подавили эсеровский мятеж, Савинков поднял восстание в Ярославле.

Саботаж, хищения, спекуляция, вредительство – все было пущено врагами советской власти против республики Советов. На Лубянке в ВЧК, в ночную пору, во всех этажах, с вечера до утра не гасли огни. Действовал враг, не дремала и Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, возглавляемая Дзержинским. Шла борьба решительная, беспощадная, не на жизнь – на смерть.

В это время не раз вызывали Ивана Дмитриевича Сытина в ВЧК по делу о крупном центре спекуляции – «Российском союзе торговли и промышленности». Сытин был одним из членов – основателей этого союза, но, коль скоро он понял, что союз купцов и фабрикантов представляет собою не то, что нужно для России, он еще за два года до Октябрьской революции официально заявил о выходе из правления, перестал ходить на заседания и вообще устранился от этой организации, ставшей впоследствии на путь борьбы против Советской республики.

Данных для обвинения Сытина не нашлось. Его допрашивали как свидетеля, обращались к нему за нужными справками. И наконец начальник следственной части Закс, отпуская Сытина, поблагодарил его и сказал:

– Вы очень дальновидны, Иван Дмитриевич, вы, как говорят, в сорочке родились, догадались вовремя удалиться из этой контрреволюционной организации.

– А я слыхал такую поговорку, – ответил Сытин следователю. – «К светлому челу архиерея сухое дерьмо не пристанет». Надо быть всегда светлым. Не грязнить душу, иметь Родину и знать что она такое. Подлецов я не жалею. Ну, как они, многонько там в своем союзе набедокурили? – спросил он следователя.

– Порядочно. Читайте завтра в «Известиях». Ведь они выходят теперь на базе вашего популярного «Русского слова». В «Известиях» будет все сказано.

– Кому-нибудь угрожает расстрел?

– Не могу сказать, это решит революционный трибунал.

– Что ж, кто много украл, с того много и спросится. Простите за любопытство. – Сытин встал. В руках у него была большая, завернутая в старую газету книга.

– А это что у вас такое? – спросил Закс.

– Это? Подарок несу… Книга юбилейная, год тому назад вышла. Товарищество выпустило к пятидесятилетию моей работы на книжном посту.

– Позволите посмотреть?

– Пожалуйста.

– Какое великолепное издание! Вот что значит – своя рука владыка!

– Не обижайте меня, гражданин Закс, это для меня постаралось наше товарищество и юбилейная комиссия, и весь авторский коллектив, приложивший руку и сердце к этой, не скрою, приятной для меня книге.

Закс раскрыл книгу. На титуле рукой Сытина было написано: «Глубокоуважаемому Владимиру Ильичу Ленину. Ив. Сытин».

– Вот кому подарок! А как вы ему передадите?

– Как? Очень просто: зайду по пути в «Националь» и передам дежурному. Владимир Ильич и Крупская там в номере живут. Пока с квартирой не устроились…

Быстро перелистав книгу, посмотрев иллюстрации и письма поздравителей – Горького, Куприна, Бунина, Телешова и многих, многих других видных деятелей, Закс сказал:

– Это не книга, а монумент!.. Можно вам позавидовать…

На следующий день в «Известиях» появилось официальное сообщение ВЧК о деле «Союза торговли и промышленности». Излагалась суть этого дела:

«На основании данных, полученных при обыске, были арестованы члены правления и мнимые торговцы и посредники: Дежур, Шереметьевский, Валерьянов, Крейнес и др. – всего 17 человек, а позднее было арестовано еще 12.

Из следственного материала видно, какое громадное количество товаров прошло в разное время через руки союза. Были одновременные предложения таких партий товара: 200 тыс. пудов металла через акционерное общество „Келлерт“ (председатель правления Крейнес), 700 тыс. пудов чая от Губкина и Кузнецова, 13 тыс. пудов мыла от завода Ашкинази, Столкинда и Давыдова, 35 тыс. пудов смазочных масел от торгдома Горфельд, затем 10 миллионов пудов пшеничной муки, 100 тыс. банок консервов, 10 тыс. пудов сахара и т. д. Немалую роль в этих операциях играл „Штаб металла“, реорганизованный из прежнего „Фронто-металла“.

Спекулировали не только товарами, ускользнувшими от учета, но и казенным имуществом, оставшимся после демобилизации армии, поэтому обвинение будет формулировано не только за спекуляцию и сокрытие товаров от учета, но и за расхищение народного достояния, за преступления по должности.

К ответственности привлекаются видные промышленники и биржевые тузы, в том числе Крашенинников, Гахтамиров, Валерьянов, Воронов, Яблонский, Ананьев, Крейнес, Тарнопольский, Раговин и др. – всего 29 человек.

Весь богатый материал, ужасающий по бесстыдству и наглости, будет подробно опубликован и освещен на заседаниях Верховного революционного трибунала».[13]13
  «Известия ВЦИК», 30 августа 1918 г., № 186/450.


[Закрыть]

В сообщении было сказано и о непричастности к делу бывшего члена «Союза» Сытина.

Дорошевич, Благов и другие поздравляли Ивана Дмитриевича и были, разумеется, довольны, что он не позволил себя запутать в сетях мошенничества и спекуляции, не оказался на скамье подсудимых.

Дорошевич, прочтя сообщение в «Известиях», даже воскликнул:

– Велик бог, охраняющий Ивана Дмитриевича от такой напасти.

На что, с гордостью за своего отца, ответил Николай Иванович:

– Не бог, а святая богиня, имя ей – гражданская честь!..

Надо полагать, что, получив от Сытина в подарок книгу, Владимир Ильич, зная Сытина как издателя и его близкие отношения с Алексеем Максимовичем Горьким, ознакомился с этой книгой. Она сохранилась в личной домашней библиотеке Владимира Ильича.

То, что Ленин доверчиво относился к Сытину, видно, например, из воспоминаний писателя Н. Д. Телешова. В первый год советской власти, когда в издательских делах царила неразбериха, настоятельно возникал вопрос о создании объединенного Государственного издательства. Но кого на пост директора?.. Ленин по этому поводу разговаривал с Горьким.

– Конечно, Иван Дмитриевич заслуживает доверия, оборотистый, вполне подходящий, может поставить дело, но согласится ли?.. – усомнился Горький.

– А вы попробуйте его уговорить! – предложил Ленин.

Встреча состоялась на квартире у Екатерины Пешковой, где Горький всегда останавливался, приезжая из Петрограда. Были приглашены на завтрак к Горькому писатель Телешов и Сытин. Тогда и обратился Алексей Максимович к Сытину:

– Мне поручил Владимир Ильич уговорить вас: на днях открывается Государственное издательство, и Владимир Ильич непременно хочет, чтобы вы были директором и стали во главе дела…

– Вы знаете, – отвечал Сытин, – что я человек малограмотный, и в такое время, как наше, быть во главе такого дела мне не подобает. Беритесь вы, а я буду вам помощником. Будьте покойны, не подведу вас ни в чем…

Горький ответил, что у него и без того дел по горло и что он собирается уезжать за границу.

Во главе Госиздата стал Вацлав Вацлавович Воровский. Сытин охотно согласился быть ему помощником-консультантом и ведал делами своей бывшей типографии на Пятницкой…

Валентин Федорович Булгаков, бывший секретарь Льва Толстого, встретился в эти дни в Москве с Иваном Дмитриевичем. Привожу строки воспоминаний об этой встрече:

«Я встретился еще раз с И. Д. Сытиным на Замоскворецкой улице, где находится огромная бывшая типография И. Д. Сытина, – типография, которой он теперь заведовал в качестве рядового советского служащего. Заслуги Сытина в печатном деле были признаны. Ему предоставили возможность по-прежнему работать, но только без ненужного права нагромождения на его личном счете в банке колоссальных денежных сумм. Что нужно было старику для жизни, он имел, и для дела получал без отказа все, что было нужно.

Иван Дмитриевич был такой же, как и раньше: веселенький, немножко подхихикивающий и, в общем, отнюдь не теряющий себя.

Он узнал меня, дружески приветствовал, расспрашивал, чем я занят, и рассказывал о себе:

– Да, мне теперь уже ничего не принадлежит, да и на что мне это? Остаюсь я по-прежнему при деле, и это самое главное. Денежки, которые текли к нам от народа, теперь пришлось обратно вернуть ему же, народу. Так оно, видно, и должно быть…

По-прежнему он был полон доброжелательства. Пожалел, что я в свое время не пришел к нему и не принял участия в его издательском деле».[14]14
  Из письма В. Ф. Булгакова автору этой книги 3 октября 1959 года.


[Закрыть]

КОНЦЕССИЯ НЕ СОСТОЯЛАСЬ

В сытинских складах сохранились запасы бумаги. Массовыми тиражами печаталась агитационная литература для фронтов гражданской войны и для трудового населения города и деревни.

Иван Дмитриевич работал консультантом в Госиздате, помогал своим опытом Вацлаву Воровскому, пока тот не ушел из Госиздата на дипломатическую работу.

Ни к одному из бывших капиталистов не было такого доверия со стороны советской власти, как к Ивану Дмитриевичу Сытину. Он не бежал от большевиков за границу, как это сделали многие.

Сытин остался в Москве, на Тверской. Он верил в силы и совесть народа, и народная власть доверяла ему.

Вот свидетельство большого доверия – один из документов, выданных Сытину:

МАНДАТ

«Настоящим Президиум Высшего Совета Народного Хозяйства поручает гр. Ивану Дмитриевичу Сытину отправиться за границу, в частности в Германию, с целью вести переговоры по вопросу об организации в пределах РСФСР заводов бумажной промышленности и эксплуатации на основах ведения нормального лесного хозяйства лесных массивов на концессионных началах, согласно данных гр. Сытину исходных положений.

Гр. Сытину поручается сорганизовать финансовые и промышленные круги Западной Европы, имеющие целью субсидировать на предлагаемых условиях означенную концессию.

С возвращением из-за границы гр. Сытин обязан представить Президиуму ВСНХ доказательства финансовой и коммерческой солидности организованной группы, с которой Правительство РСФСР имеет заключить окончательный договор на предоставление концессии на эксплуатацию массивов с целью постановки бумажного производства.

Гр. Сытину надлежит о всех своих переговорах за границей по поводу настоящего поручения ставить в известность выезжающего по этому делу за границу тов. Хинчина и согласовать с ним все свои действия.

Председатель ВСНХ – Богданов».

Иван Дмитриевич с радостью согласился поехать в столь ответственную командировку. Кроме государственного значения поездка в Германию имела для него и личный интерес.

В 1914 году Сытин отправил в Германию учиться и проходить коммерческую практику своих детей, студентов Петра и Дмитрия. Началась война, – один из сыновей Сытина, Петр Иванович, застрял в Германии и пробыл там всю войну. После революции он работал в организации «Международная книга», занимавшейся обменом и снабжением научной литературой институтов и университетов в международном масштабе. Работал он также в берлинском издательстве Ивана Павловича Ладыжникова, который в дореволюционное время частично субсидировался Сытиным, издавал книги и брошюры Льва Толстого и запрещенные цензурой произведения Горького…

В Берлине Иван Дмитриевич бывал не раз до революции. Разыскать сына ему ничего не стоило.

– Почему ты из Германии не бежал в Америку? Почему не рвешься на родину? – расспрашивал Иван Дмитриевич сына при встрече.

– А зачем мне Америка? Так пока и живу в Берлине, не теряя надежды на возвращение в Москву.

– Ну, что ж, чадо, терпи, верь и надейся. Да, я у большевиков не на плохом счету; вот, полюбуйся. – Сытин показал сыну мандат ВСНХ.

О появлении Сытина в Берлине узнал кое-кто из эмигрантов. Из Праги приехал один старый друг-приятель Ивана Дмитриевича, стал уговаривать:

– Как тебя большевики живьем выпустили? Оставайся здесь, будем издавать эмигрантское «Русское слово».

– А на кой оно черт и кому нужно! – отрезал Сытин. – Для кого? Для пауков и паучков, что мечутся и грызутся между собой по заграницам? Нет, благодарю покорно, я не сумасшедший…

Разговор получился неласковый.

Повстречался с Сытиным банкир Алексей Путилов. И тот соблазнял:

– Приехали нащупывать почву? Оставайтесь, Иван Дмитриевич, не пожалеете.

– Благодарствую, не за тем я пожаловал.

– Слышал, слышал. Большевики хотят, чтобы им германские специалисты бумажную фабрику построили. Хорошего они свата нашли в вашем лице. Хорошего, понимающего и в прошлом весьма и весьма состоятельного. Не знаю, что у вас получится. Скажите, Иван Дмитриевич, вам американцы предлагали часть вашего денежного капитала перевести в нью-йоркский банк?

– Было предложено.

– А вы как?

– Никак! Это не мои деньги. Я их нажил у народа в России, русскому народу они и должны принадлежать.

– Оказывается, вы за эти годы не поумнели.

– Пусть вам так кажется.

– И вы думаете, что у вас не будет черных дней, если вернетесь в Россию?

– Не если, а точно вернусь. А что касается черных дней, не знаю, на что вы намекаете, я готов вместе с нашим народом перенести любые тягости. А главное: я верю в народ и верю Ленину. России недоставало Ленина. Он появился, и он спасет Россию от гибели. Ленин вводит новую экономическую политику. Для восстановления разрушенной России привлекает концессионеров. Открыта отдушина частнику, хотя и не в крупных масштабах.

– Иллюзии! – определил Путилов. – Ничего из этого не получится.

– Получится, – возразил Сытин. – Прав народ, а не мы и не вы, денежные козявки или тузы. Я помню, вот такой примерно разговор у меня был в Москве, и не с кем-нибудь, а с одним дурачком из нашего товарищества. Он мне в более страшную пору болтал: «Советская власть на один месяц, хватит одной дивизии, чтоб разогнать большевиков в Москве». А я ему отвечаю: «Где ты, Иван Тимофеевич, возьмешь эту дивизию, из кого ее наберешь? Ты придешь к народу с дубиной, а он тебя на штыках поднимет. Очень-то ты, толстопузый, народу нужен». А вообще-то мы с вами не сегодня в расхождении. Помните, вы мне предлагали из воздуха деньги делать в конце войны, когда курс рубля бешено падал. Мне и тогда было противно вас слушать. А еще раньше затевалась, не без вашей хитрости, жульническая операция с намерением акционировать фабрики Печаткина, Окуловскую, «Сокол» и другие. Вы, подлецы, банкиры, хотели завладеть фабриками, а имея в руках бумажные фабрики, вы бы и печать захватили, во куда метнули!.. И тут я не уступил вашим желаниям…

– Вы меня, Иван Дмитриевич, этим откровением не удивили. Не забывайте одно: у Советской России много врагов. Они могут стать и вашими врагами.

– Знаю и не пугаюсь. Да, много врагов. Но зато в России не стало рабов! А вот этого-то вы и не учитываете. Страна, где нет рабства – непобедима. Факт…

Поссорились и разошлись Сытин с Путиловым навсегда, до гробовой доски.

Иван Дмитриевич расстроился, ночью бредил, кричал спросонья. Утром проснулся, спрашивает сына:

– Петя, я, кажется, ночью кричал?

– Да, бредил, но бред, папа, у тебя был здоровый, нормальный…

– А что именно?

– Ты ругал Путилова. И во сне тебе эта публика покоя не дает. Не надо волноваться…

За время пребывания в Берлине у Ивана Дмитриевича было несколько встреч с эмигрантами. Приходил к нему в гостиницу некто Прокофий Батолин, сотрудник банкира Путилова. Увещевал Сытина не возвращаться в Россию. Иван Дмитриевич запросто выставил его за дверь:

– Подлец ты, Прошка, низко пал, продаешь ты себя оптом и по мелочам… Ты бы продал и Россию, да не тебе она принадлежит!..

Побывал у Сытина немец Адольф Адольфович Девриен, бывший петербургский издатель и книготорговец, бежавший в Германию. Пожаловался, что он прозябает в своей стране, живет не имея доходов, – падение марки не дает развернуться.

Приехал к Сытину его старый знакомый, Иван Павлович Ладыжников, тот многое знал о русской эмиграции и долго рассказывал, кто где находится и кто чем занимается. Сытина это очень интересовало. Ведь многие из них, если не все, были когда-то авторами его издательства и сотрудничали в «Русском слове».

Не спеша, за чайком с какими-то пресными галетами, Ладыжников, пригибая пальцы, перечислял по памяти:

– Вот, например, Николай Константинович Рерих из Лондона перебирается в Америку… Тэффи, та печатается в Стокгольме, наверно, и проживает там же… Шульгин пока в Константинополе, говорят, что строчит мемуары, поругивая большевиков… Марк Алданов и ваш бывший сотрудник фельетонист Яблоновский слоняются в Париже… Шмелев из Крыма перебрался в Польшу… Аверченко пока в Константинополе, намеревается поселиться в Праге… Николай Рубакин в Швейцарии, – этот насквозь советский… Брешко-Брешковский где-то треплется среди белогвардейцев в Сербии и сочиняет роман «Красные и белые»… Куприн хандрит в Париже… Около Батума, вблизи турецкой границы, пребывает ваш дружок – расстрига Гриша Петров…

– Расползлись по всему свету, как некие насекомые по нечесаной голове. И жалко их, и не жалко их. У каждого в жизни своя судьба, и, как видно, нелегкая… – сказал сочувственно Сытин, слушая Ладыжникова. – Будем верить, что придет время, раскаются они в своем бродяжничестве по свету, а добродушный русский народ простит этих и прочих блудных сынов.

– Едва ли, – усомнился Ладыжников, – мне кажется, среди них мало сынов, больше пасынков да приблудышей. – И снова начал перечислять:

– Игорь Северянин в Эстляндии… Ропшин-Савинков мотается среди эсеровского отребья… Саша Черный – здесь, в Берлине.

Сытин сдержанно зевнул и перекрестил рот.

– И чем же они живут, на что существуют?

– Перебиваются, – ответил Ладыжников, – вытряхивают все, что было прихвачено, и помаленьку печатаются в газетешках. А некоторым удается и книги издавать…

На следующий день встретился Иван Дмитриевич в Берлине с журналистом эмигрантом Владимиром Венгеровым. Тот тоже порассказал кое-что об эмигрантах, расспросил Сытина о делах в России и пригласил его на кинофабрику Стинеса, где при его участии снимался фильм «Наполеон». В роли «русского народного ополчения» участвовали одетые в жупаны и полушубки белогвардейские эмигранты.

– Вот их здесь какое скопище! – показывая массовые сцены Сытину, хвалился Венгеров.

– Смешно получается, – поглядев эти сцены, рассудил Иван Дмитриевич. – Незавидную роль эти люди «играли» в борьбе с революцией. Думаю, что их постигнет неудача и в этой роли «освободителей» России и Европы от Наполеона…

Сытин не ошибся. «Наполеон» на экраны не вышел…

По заданию Высшего Совета Народного Хозяйства Сытин пробыл в Берлине несколько месяцев, завел деловые отношения с концерном Стинеса. Были разработаны предварительные схемы проекта об использовании одного из водопадов на реке Кеми с целью построить гидростанцию и бумажную фабрику. Вернулись из Германии Сытин с Хинчиным, доложили о договоренности с немецким концерном по поводу концессии, сдали в ВСНХ документы с чертежами. Были у ВСНХ надежды, что в скором времени могут начаться работы. За годы войны от Петрозаводска до Мурманска построили железную дорогу. Есть теперь все возможности для развития лесной и бумажной промышленности в нетронутых дебрях Карелии.

От фирмы приезжал в Россию представитель инженер Ферман. Осматривал местность. Все подходяще: и лесу изобилие, и река могучая. Однако фирма отказалась, заявив, что может построить бумажную фабрику в течение трех лет, но существование ее себя не оправдает. Концессия не состоялась… Но на этом дело не кончилось.

В двадцать втором году в ВЧК возникло следствие по обвинению во вредительстве некоторых работников ВСНХ.

Сытину на квартиру позвонили:

– Явитесь. Вход с Малой Лубянки, шестой этаж. К следователю Смирнову. Пропуск заготовлен в бюро…

Через час следователь Смирнов допрашивал Ивана Дмитриевича:

– Вы привезли чертежи об использовании Кемского водопада?

– Да. И сразу же они были сданы в Высший Совет Народного Хозяйства.

– Что вы знаете о дальнейшей судьбе этих чертежей?

– Ровно ничего. Концессия не состоялась.

– Куда девались чертежи?

– Помилуйте, я в ВСНХ не служу.

В этот момент следователю позвонили по телефону. Он снял трубку. Послышался голос дежурного:

– Немедленно на пожар! Горит в Большом театре… Следователь наискось расписался на пропуске, поставил на обороте треугольную печать и сказал:

– Можете идти, гражданин Сытин, я спешу… Очень жаль, что вы ничего не знаете о судьбе ценных чертежей. Они бы теперь очень пригодились…