Текст книги "Следы остаются"
Автор книги: Константин Фарниев
Соавторы: Юрий Скляров,Давид Темиряев,Виктор Стаканов,Л. Чипирова,Борис Гурдзибеев,Аршак Григорян,Мурат Мамсуров,Тотырбек Джатиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Полковник прошелся по кабинету.
– Разумеется, Спиридонов понимает, что рано или поздно мы установим его связь с Ровновой. Это элементарно. Исчезнув оба, они в какой-то мере подтверждают ваше предположение об их участии в деле. Он понимает, что в таком случае их начнут искать. Нам известны их фамилии, немного прошлое, они оставили здесь свои документы, личные дела, фотографии. Это значит, нужны новые документы, новая крыша и все остальное. Сменить документы довольно легко, сменить лицо – труднее. Им выгоднее переждать, и если опасность для них минует, то вернуться обратно и продолжать жить здесь, как ни в чем не бывало. Полагаю, что вариант с Зобиным, который я вам предлагаю, делу не повредит ни с какой стороны. Тебе, капитан, советую самому поехать в Архангельскую область, где родился Спиридонов, лейтенант пусть едет на родину Ровновой. Поезжайте. Сегодня же. Самолетом. Все остальное мы здесь берем на себя. По делу проходит перстень, но до сих пор не ясно, какое он имеет к нему отношение. Из Киева пришло сообщение: перстень принадлежал талантливому мастеру-ювелиру греку Папандопуло. Родственники мастера утверждают, что сделал он его для себя и продал в 27 году на киевском толчке. Кому – неизвестно. Так что перстень сам ничего не скажет, пока вы или Спиридонов, или Ровнова, или еще кто-нибудь не объяснят его роли в деле. У меня все.
– Все понятно, товарищ полковник. Только вот надо бы дать Волину «Волгу», чтобы он кое-что проверил по делу. – Капитан коротко ознакомил Поленова с планом Волина.
– «Волга» будет. А вы берите фотографии и в аэропорт. Я позвоню, чтобы вам дали два билета на Москву. Вам по пути. – Полковник улыбнулся. – Постарайтесь обернуться поскорее.
Через два часа Замятин и Колесников уже летели в Москву.
В Москве пути их разошлись: капитан полетел на север, лейтенант – в Смоленскую область, на родину Ровновой.
В Архангельск Замятин прилетел ночью, и уже в 5 часов утра садился в «газик», который прислал ему дежурный по управлению. В «газике» сидел старший лейтенант. Ему было поручено сопровождать Замятина в поездке.
Председатель сельсовета оказался на месте. Звали его Петром Емельяновичем Шориным. Сам он был из коренных. Спиридоновых знал хорошо. Все в анкете правильно. Только вот неизвестно, куда он делся. До 44 года писал письма. В последнем письме сообщал, что был ранен в левую ногу, что его вчистую демобилизовали и что скоро он вернется домой. Письмо последнее пришло из Риги, где он лежал в госпитале. Старики его, бедные, так и умерли, не дождавшись сына. Он у них был единственный. Спиридоновых в селе, конечно, много: двоюродные братья Владимира, сестры, дяди, тети.
– Петр Емельянович, взгляните, пожалуйста, на документы Спиридонова.
Замятин положил перед Шориным автобиографию Спиридонова.
Шорин внимательно прочитал ее вполголоса.
– Все правильно. Только вот кажется мне, что почерк не очень похож на почерк Владимира. Он крупно писал, размашисто, а этот мелкий, какой-то тесный, что ли.
– Значит, Петр Емельянович, вы подтверждаете, что человек, изображенный на этой фотографии, – капитан подал Шорину увеличенную фотографию Спиридонова, – является Спиридоновым Владимиром Филатовичем, 1917 года рождения, призванный из вашей деревни в 1938 году?
– Нет, не подтверждаю. – Шорин отстранил поданную фотографию. – Путаете вы что-то, товарищи. Ищете не того, кого следует. Этого человека я никогда в жизни не видел.
– Извините, товарищ Шорин. Накладка вышла. Значит, не ту дали нам фотографию. – Вы отсылали куда-нибудь фотографию Владимира?
– Нет. Писали в госпиталь, в котором он лечился, в часть, где он служил, обращались несколько раз в Министерство обороны.
– И что вам отвечали?
– Сперва отвечали, что ищем, а потом совсем перестали. Не до того, видно, было.
«Так, – подумал Замятин, – значит, мы имеем дело с двойником. То, что он сегодня с утра в спешке не побывал в военкомате и паспортном столе и не запросил о Спиридонове военкомат Якутска, по-настоящему огорчило Замятина. Такая небрежность казалась ему непростительной. Замятин знал, что никакой телеграммы о смерти тетушки Спиридонов не получал, но на всякий случай спросил у Петра Емельяновича.
– Я что-то не пойму, товарищ, жив он, что ли. Потому как телеграммы могут получать только живые люди.
Замятин пожал плечами.
– Ищем его, Петр Емельянович, ищем. Пригласите, пожалуйста, сюда кого-нибудь из родственников Спиридонова. Может, они что-нибудь получали о нем.
– Навряд ли. У нас деревня. О таких новостях узнают сразу все.
– Люба! – крикнул в открытую дверь председатель.
На пороге появилась девушка лет шестнадцати.
– Быстро позови сюда тетку Анфису и Степана Спиридоновых.
– Пусть они прихватят с собой свои семейные альбомы, – добавил Замятин. – Наверно, он присылал им фотографии с фронта.
– А как же.
В комнату вошли женщина лет сорока и пожилой мужчина.
– Владимиром интересуются, – кивнул головой на капитана Шорин.
Замятин представил себя и своего помощника. Вошедшие были двоюродные брат и сестра пропавшего Спиридонова. Замятин сразу представил им фотографию. Оба, как и Шорин, заявили, что никогда в жизни не видели этого человека.
– Дело в том, товарищи, что мне поручили розыск вашего брата, но дали не ту фотографию. – Замятин улыбнулся. – Нам бы хотелось, чтобы вы показали нам несколько писем брата и его фотографии.
Женщина раскрыла альбом и положила его на стол. На обоих листах красовалась фотография бравого капитана, жгучего брюнета с лихо подкрученными усиками. Никакого, естественно, сходства с двойником Спиридонова!
– Значит, вы утверждаете, что человек, изображенный на представленной вам фотографии, не является вашим братом Спиридоновым Владимиром Филатовичем.
– Утверждаем, – одновременно ответили брат и сестра. Не признали они и почерка Спиридонова и его профессии. Никакого отношения брат их не имел к стряпне. Замятин сразу, как только увидел фотографию истинного Спиридонова, заметил, что Степан был поразительно похож на своего брата.
Председатель заметил удивление приезжего.
– Мы сами до сих пор удивляемся их сходству. Бывает такое в природе. В их роду сроду не было черных, а эти уродились, как галчата. В детстве их даже путали друг с другом, потому как Владимир на год только старше Степана.
– Вы не встречались с братом во время войны? – спросил Замятин у Степана.
– Не довелось.
– Когда вы получили от него последнее письмо?
– Отдельно он нам не писал. В армии, правда, получал, да не сохранились они. Сюда матери писал.
– Письма целы?
– Конечно. – Анфиса полистала альбом и подала капитану тонкую пачку писем. – Это мне тетка завещала. Ищите, мол, Володьку и после моей смерти.
– Давно умерла?
– Давно – лет двадцать, а следом и отец. От переживаний, наверно.
– Не искали… после смерти матери?
Анфиса виновато опустила глаза.
– А чего писать-то! – с обидой в голосе бросил Степан. – Писали раньше, да толку никакого не было. Ежели по горячим следам не нашли, то… – Степан махнул рукой. – Пропал он, однако, доверчив слишком был. В такой кутерьме всякое бывает.
– Ну, ничего, – вскинул голову Замятин. – Мы взялись за это дело по-настоящему. Может, и найдем.
– Дай-то бог, – вздохнула Анфиса.
– Если вы не возражаете, товарищи, я под расписку возьму с собой все его письма и несколько фотографий. Вам они сейчас не очень нужны, а мне пригодятся.
Замятин, присев к столу, быстро набросал расписку.
– Товарищ старший лейтенант, – обратился он к своему помощнику. – Ознакомьте, пожалуйста, всех с протоколом опознания.
Старший лейтенант глуховатым баском зачитал присутствующим протокол. Те выслушали внимательно, потом расписались.
– Мы очень благодарны вам, товарищи. Как только я что-нибудь выясню, сообщу немедленно.
Все вышли на улицу. Замятин взял под руку Степана, отошел с ним в сторону. Степан, выслушав капитана, согласно кивнул головой. Потом капитан, пожав всем на прощанье руки, уехал.
До Архангельска на этот раз доехали быстрее.
В Архангельском управлении Замятин сразу же связался с Поленовым. Обстоятельно доложив о результатах поездки, он замолчал в ожидании дальнейших распоряжений. Полковник посоветовал формальности ради взять официальную справку в областном военкомате о призыве на срочную службу Владимира Спиридонова. Далее полковник сообщил, что и Ровнова, и Спиридонов уже вышли на работу. За ними ведется тщательное наблюдение. Контактов между ними не зафиксировано. Машину Спиридонов перекрасил в серый цвет. Царапина зафиксирована в дефектном акте. Эксперты установили ее и на машине Спиридонова. Совпали и следы протекторов машины со следами, снятыми экспертом на месте стоянки. Направили в Москву отпечатки пальцев Спиридонова. Не числится ли он как уголовник. Замятину следует зайти в МУР и поинтересоваться запросом. Пока решили ничего не предпринимать. Прежде нужно уточнить кое-какие детали. То, что они упустили из виду военкоматы, действительно непростительно, и эту ошибку следует исправить. Из Якутска пришел ответ и на Ровнову, и Спиридонова. Все данные, указанные в их анкетах, подтвердились. Только вот в Якутске они жили вместе, как муж и жена. Непонятно, почему здесь они решили жить отдельно.
Звонил лейтенант Колесников. Ему удалось найти подругу Ровновой, с которой она дружила в детстве. Деревня, в которой родилась и выросла Ровнова, была полностью сожжена немцами. Почти все жители погибли, и родители Ровновой тоже. К началу войны Ровновой было 15 лет. Война застала ее в городском ремесленном училище. В 1942 году ее вместе с другими немцы угнали в Германию. С тех пор о ней ничего не известно. Никто ее не искал, потому что в живых никого из родственников не осталось. Сама Ровнова тоже никого не искала, быть может, потому что знала о гибели родных. Колесников уже вылетел и скоро будет дома. Следует торопиться и капитану.
Полковник коротко попрощался и положил трубку. Замятин быстро навел нужные справки в областном военкомате и вылетел в Москву.
Удобно устроившись в кресле, он еще раз перечитал фронтовые письма Спиридонова. Было их штук двадцать. Больше одного тетрадного листа Спиридонов не писал. В письмах он был скромен и малословен, как истинный северянин. Писал, что воюет. Сперва писал, как отступали, потом, как наступали.
Из госпиталя он написал всего одно письмо. Писал, что госпиталь, в котором он лечится, расположен в городе Риге, что город этот очень красивый и что воевать капитану Спиридонову больше не придется, что намерен он, как только выпишут, ехать домой – руки соскучились по земле-матушке. До войны Спиридонов работал в колхозе трактористом, действительную службу проходил в танковых частях. Лже-Спиридонов работал до войны поваром и служил тоже в танковых частях.
В последнем письме Спиридонов писал, что подружился в госпитале с одним хорошим человеком, который потерял за войну всех и которого он обязательно привезет к себе в деревню. Последнее письмо датировалось 24 декабря 1944 года. Больше писем от него не было.
В Москве Замятин сразу же отправился в МУР. Там его уже ждали. Никакими сведениями о лже-Спиридонове МУР не располагал. Человек с предъявленными отпечатками пальцев нигде не регистрировался и ни по какому делу не проходил.
Замятин отправился в архив Министерства обороны. Полковник, оказывается, звонил уже и туда. У Замятина взяли фотографию Спиридонова, попросили написать все, что капитан о нем узнал, а заодно и о лже-Спиридонове, приложив к записям и его фотографию, и ждать ответа в Москве.
В этот день Замятин долго бродил по зимней столице. За 7 лет, что он не был здесь, город очень изменился, похорошел. Около 12 ночи капитан пришел в гостиницу и лег спать. Утром он проснулся с чувством острого голода. За окном мела снежная пороша. Замятин быстро оделся и вышел на улицу. Вчера он заметил поблизости от гостиницы кафе «Пирожок». «Кажется, такие кафе открываются рано», – подумал он.
Кафе, в самом деле, было открыто. Замятин заказал две порции сосисок. Со свежей горчицей они показались ему необыкновенно вкусными.
После завтрака на улице показалось уже ее так холодно. Нужно было идти в управление и ждать звонка из архива. Заодно можно позвонить домой.
К телефону подошла жена. Дома все в порядке. Правда, девочки – у Замятина было две дочери – скучают по отцу. Обе они ушли в школу и поговорить с ними не удалось. Капитан позвонил в управление. Может, Колесников уже на работе. Так оно и было. Колесников коротко рассказал о результатах своей поездки. Никого из тех, кто вместе с Ровновой был угнан в Германию, найти пока не удалось и вряд ли удастся, потому что никто из них домой не вернулся.
Спиридонов ведет себя спокойно, пригласил домой кое-кого из ресторана – обмывал покупку. Ровнова сразу приехала в санаторий. Дома не появлялась. В деле наступило затишье, и Волин вернулся к своим непосредственным обязанностям. Спиридонова можно уже брать, но полковник почему-то тянет. Вот, пожалуй, и все новости.
Замятин был доволен, что полковник согласился с его планом: с арестом Спиридонова торопиться не следовало.
Домой капитану в этот день улететь не удалось. После звонка из архива Замятин полетел туда, как на крыльях. Сначала его огорчили, сказав, что по фотографии установить в архиве имя человека почти невозможно. Но тут же обрадовали, сообщив, что помогла случайность. Оказывается, в архиве работает на общественных началах майор в отставке Николай Петрович Стешин, который служил вместе с гражданином, изображенным на фотографии. Это был Мякишин Николай Федорович, 1916 года рождения, уроженец города Караганды. До 1942 года служил в Н-ской части, а потом, попав в окружение, пропал без вести. Никаких запросов на розыск о нем не поступало ни во время войны, ни после. Звание рядовой, служил поваром в хозвзводе, беспартийный, образование 7 классов, никаких наград и поощрений по службе не имел.
Капитан поблагодарил работников архива и заторопился в МУР. Нужно было срочно связаться с полковником. Поленова сообщение капитана ничуть не удивило. Замятину следовало немедленно лететь в Караганду. Работники МУРа помогли капитану с билетом. В 11 часов утра он уже летел в Караганду. Прилетел туда после обеда. Мякишиных искал недолго. Здесь их знали все. Старший брат Василий Федорович, принял Замятина хорошо. На вопрос, известна ли им судьба младшего брата, он молча вышел в другую комнату и принес два извещения. Первое извещало о том, что он пропал без вести от 12 февраля 1942 года, второе – от 16 июня 1943 года извещало, что он погиб смертью храбрых.
– Писем никаких не осталось?
– Одно. – Василий Федорович тяжело поднялся и снова пошел в другую комнату.
Замятин повертел в руках замусоленный треугольник без обратного адреса. В письме было несколько строк. Мякишин-младший сообщал, что в 1942 году попал в окружение, партизанил в тылу. Потом снова был зачислен в регулярную армию, но уже в другую часть, координаты которой пока сообщить не может. В письме не было ни названия местности, где он партизанил, ни названия отряда, в котором воевал.
Пока капитан читал письмо, Мякишин-старший сидел, грузно привалившись к спинке дивана. Он не задал нежданному гостю еще ни одного вопроса.
Капитан сложил письмо. Не зная, как быть дальше, он тянул время. То ли все рассказать старшему брату, то ли и здесь покривить немного душой для пользы дела. К счастью, старики отсутствовали. Замятин знал, что Василий Федорович заслуженный шахтер, возглавляет передовую бригаду на шахте, фронтовик, прошел всю войну от начала до конца, коммунист. Одним словом, это был человек, которому можно было открыть правду.
– Так, чем мы обязаны, так сказать, вашему визиту, Анатолий Антонович? – нарушил молчание Мякишин-старший. – Насколько я в курсе дела, милиция так просто людьми не интересуется.
– Я отвечу на этот вопрос, Василий Федорович, немного позже. Что вы можете сказать о своем младшем брате вообще?
– Ничего хорошего, – угрюмо сказал хозяин, – хотя вроде бы о мертвых плохо не говорят. – Василий Федорович испытующе посмотрел в глаза гостю. – Скверный он был человек. Позорил семью. Правду говорят, – горько усмехнулся он, – в семье не без урода. Шахтеры мы потомственные, а он… Школу бросил в седьмом классе. На шахту идти отказался. Я, мол, не желаю быть рабочей скотинкой. Пошел в кулинарную школу. Учился, правда, хорошо, ничего не скажешь. А потом в ресторан послали помощником шефа. И пошло: пьянки, бабы, приводы в милицию. Чуть было не засадили. Из уважения к нашей фамилии осудили условно.
Василий Федорович помолчал, как бы вспоминая что-то. А потом сказал:
– Ненавидел он меня, да и не только меня. Всех нас. Презирал. Мол, дураки вы все – вкалываете и жизни никакой не видите. И откуда у него это бралось?! – Василий Федорович замолчал, как бы ожидая реплики гостя, но Замятин решил молчать.
– На волоске висел – вот-вот должны были посадить. А тут война. Ну, все и перевернулось. Мы с Виктором сразу ушли добровольцами, потом забрали и его. Отец писал, что плакал он – не хотел идти на фронт. Вот и все.
Замятину нравился этот человек и тем тоскливей становилось от мысли, что рано или поздно придется нанести ему тяжелый удар.
– Не переписывались вы с ним во время войны?
– Куда там – будет он нам писать, гнида паршивая. Через отца все узнавали. Прорвался он-таки к кухонному котлу, чтоб шкуру не попортить, наверно, да жрать вдоволь. Уж это он любил.
– Писем никаких больше не осталось?
– Ничего. Все отец спалил. Скульня там была и больше ничего. Стыдно было читать. Вот отец и палил его письма. Он у нас старик правильный.
– А это как осталось? – кивнул капитан на письмо.
– Старуха не дала. Мол, посмертное, не берите грех на душу. Вот и не взяли – оставили, – криво усмехнулся хозяин.
– В письме его почерк?
– Его.
– Никто не интересовался им за все эти годы?
– Звонила какая-то женщина лет пять тому назад.
– По междугороднему?
– Да нет – отсюда звонила. Интересовалась, есть о нем известия или нет. С отцом говорила.
– Не сказала, кто?
– Нет. Мало у него их было, что ли, баб этих? Уж не живой ли он? – подозрительно глянул на Замятина хозяин.
– Вам знаком этот человек? – Замятин протянул Мякишину фотографию лже-Спиридонова.
Василий Федорович потянулся к серванту, достал очки. Рука, в которой держал фотографию, вдруг задрожала, и он положил ее на стол.
– Живой, значит. – Голос Мякишина был на удивление спокоен и тверд. – Вывернулся, подлец. Постарел, шельма, погрузнел, а был стройненький, как тополек. Любил покрасоваться. Только вот откуда извещение о смерти? Впрочем, – махнул он рукой, – это такой подлец, что мог и сам… – Василий Федорович снял очки, осторожно положил на стол фотографию.
– Если мать увидит… – Лицо Мякишина покраснело, стало угрюмым.
– Я думаю, матери показывать эту фотографию не стоит.
– Правильно! – оживился Мякишин. – Умер он для нее и пусть таким будет. Любила она его, подлеца, не выдержит ее сердце.
– Пусть все останется между нами, Василий Федорович. Дело в том… – И капитан вкратце рассказал хозяину о цели своего приезда в Караганду. Мякишин слушал молча и очень внимательно.
– И что же теперь будет? – спросил он, когда Замятин замолчал.
– Теперь вам нужно будет поехать со мной.
– Зачем? Я не желаю его видеть!
– Надо, Василий Федорович. Без вас мы никак не обойдемся… Дело в том, что он скрывается под чужой фамилией и только вы поможете доказать, что он Мякишин – ваш брат.
– Вот оно что, – протянул Мякишин. – Ну ладно, – вздохнул он. – Я сделаю все, что нужно, только очень прошу вас, больше никому ни слова. Не за себя боюсь, за стариков. Известные мы здесь люди, понимаете. Не вынесут они этого позора.
– Обещаю. – Замятин встал. – Я сейчас в аэропорт за билетами. Думаю, долго мы вас не задержим.
– У меня отгул двухнедельный. Так что время терпит. Вы мне позвоните, когда подъехать к самолету.
Замятин кивком головы попрощался с хозяином и вышел в прихожую. Билеты удалось достать на ближайший рейс. Из Карагандинского управления он позвонил Поленову.
– Очень хорошо, – выслушав его, резюмировал тот. – Забирай с собой Мякишина, а мы уже вызвали брата Спиридонова. Боюсь, что одними легкими кавалерийскими атаками мы не прорвем оборону двойника. Без тяжелой артиллерии не обойтись. Ставка у него слишком крупная и неясностей уйма. Если сам не расскажет, нужно годы убивать на проверку. Боюсь, что Ровнова в его деле пятое колесо в телеге. Заварил ты кашу, капитан, густую и вязкую – ни ног, ни рук не вытащишь.
Замятин улыбнулся и положил трубку. В голосе полковника звучало явное одобрение. В самом деле, кашу он заварил густую. Кто мог подумать, что это дело получит такое длинное продолжение.
За час до вылета Мякишин был уже в аэропорту. Места в самолете у них были рядом. Замятин все порывался расспросить спутника о нем самом, об их шахтерской семье, но не решался, боясь, что эти расспросы Мякишин истолкует в дурную сторону.
Василий Федорович сидел у иллюминатора, полуотвернувшись от своего спутника. Глаза его были закрыты, но он, конечно же, не спал. Замятин сперва читал газеты, а потом решил вздремнуть.
– Я вот что не могу понять, – неожиданно обернулся к спутнику Василий Федорович. – Еду я к брату, которого считал погибшим и который оказался жив, и ничего – пусто у меня здесь, – постучал он по груди. – А ведь все-таки брат, одна кровь вроде бы. Как это получается? – Василий Федорович помолчал. – Все-таки, кажется мне, что главное не то, кто тебе этот человек: брат или еще кто, а как он жизнь свою проживает, как живет он среди людей.
– Кто его знает, Василий Федорович, не все так рассуждают. Ведь ситуации возникают самые неожиданные. Но если затрагивается что-то для нас большое и святое, то мы в таких случаях в основном бываем одинаковыми.
– Вот именно – это я и хотел сказать. Отказаться от отца, матери, от своих родных и даже от своей фамилии… Мыслимое ли это дело?! Нет, Анатолий Антонович, что-то здесь не так, скажу я вам…
Василий Федорович замолчал и снова отвернулся к окну. За всю дорогу он не сказал больше ни слова. В Москве им повезло – сразу удалось сесть в нужный самолет.
На месте они были уже часов в восемь утра. В аэропорту их ждала машина из управления. Замятин завез Мякишина в гостиницу и, строго-настрого запретив ему выходить на улицу, поехал в управление. Полковник сразу повел его к комиссару.
– Заходи, заходи, капитан, – радушно пригласил тот Замятина. Комиссар был на удивление молод, лет этак сорок с маленьким хвостиком. – Садись, в ногах, говорят, правды нет.
Поленов и Замятин сели рядом. Комиссар опустился на жесткий стул, положив суховатые кисти рук на полированную крышку стола.
– Кто будет докладывать?
– Наверно, я, товарищ комиссар, капитан только что с самолета.
– Ну давайте, послушаем.
Поленов говорил долго. Закончив доклад, он решительно сказал:
– Пора ставить точку, товарищ комиссар. Спиридонова можно брать уже за то, что он живет под чужой фамилией.
– А Ровнову? – быстро спросил комиссар.
Поленов пожал плечами.
– Раз с ним связана, то, значит, имеет прямое отношение к его прошлому.
– А если не имеет? И что мы знаем о его прошлом? – Комиссар поднялся из-за стола. – Капитан и его помощники, безусловно, поработали хорошо. Если бы не абсолютное алиби Ровновой, им пришлось бы хуже.
– Разрешите, товарищ комиссар! – встал Замятин.
– Слушаю.
– У меня в кармане фотографии… Спиридонова настоящего. Надо бы представить их Зобину на опознание. Может, он знает его?
– Дело.
Комиссар вызвал дежурного.
– Срочно лейтенанта Колесникова.
Колесников появился минуты через две. Четко отдав честь, он вытянулся перед комиссаром. С Замятиным он успел переброситься мимолетным взглядом. Получив фотографию, он так же четко повернулся и исчез за дверью.
Комиссар проводил его доброжелательным взглядом, чуть приметно улыбнулся.
– Итак, – повернулся он к Поленову и Замятину, – что мы имеем? Первое: подозрительную личность Спиридонова-Мякишина, второе: подозрительную личность по фамилии Ровнова, третье: факт покушения на жизнь гражданина Зобина. Если судить по вашему докладу, то три этих компонента стоят весьма далеко друг от друга. Спиридонова мы можем арестовать хоть сейчас. Здесь полковник, безусловно, прав. А вот Ровнову – не знаю. Ни один уважающий себя прокурор не даст сейчас санкции на ее арест. Да, да, не удивляйтесь, капитан, не даст, потому что в ее образе жизни нет никакого состава преступления. – Комиссар помолчал. – Что из того, что в день покушения она уехала из санатория. У нее железное алиби, да еще бюллетень и запись в поликлинике. Формально мы не должны иметь к ней никаких претензий. Согласны?
– Я полагаю, – неожиданно для себя перебил комиссара Замятин, – что…
– Что, – повторил комиссар интонацию капитана.
– Что Спиридонов не очень-то будет отпираться от обвинения в покушении на Зобина. Мы ведь обязаны сказать ему, что тот остался в живых.
– Обязаны, – подтвердил комиссар. – Но почему он не будет отпираться?
– Если человек так тщательно и сложно скрывает свое прошлое, то у него есть на это серьезные основания. И он совсем не заинтересован, чтобы мы в этом прошлом копались. Дело, которое мы начали, переросло свои рамки.
– Так, капитан, продолжайте.
– Ему выгоднее поэтому сразу признаться и ускользнуть от нас в тюрьму в качестве уголовного преступника.
– Надо полагать, – подал голос полковник, – что у них с Ровновой есть какая-то договоренность в этом плане. Поэтому вполне вероятно, что…
– Ровнова тоже не будет отпираться, – закончил за полковника комиссар.
– Вот именно.
– Что вы предполагаете?
– Начинать со Спиридонова-Мякишина.
– Нет, товарищ полковник, я с вами не согласен.
– Почему?
– Потому что мы ничего не знаем о его прошлом, кроме того, что он сменил фамилию.
– Но если мы представим доказательства, если мы разоблачим его с помощью брата Спиридонова и его собственного, то он заговорит и расскажет все, – заметил капитан. Поэтому я предлагаю начать с Ровновой. Она, наверняка, должна знать прошлое своего приятеля. Вдруг он вообще откажется говорить? Судя по всему, этот человек – трус, который больше всего боится за свою шкуру. Если он сознается в нападении на Зобина, то у него есть весьма реальная возможность получить сравнительно небольшой срок и сохранить себе жизнь. Если же мы коснемся его прошлого, то он может замолчать, потому что молчание будет единственной возможностью спасти себя. Вполне вероятно, что в прошлом он совершил или совершал преступления, которые по нашим законам караются смертной казнью. Иначе, чего бы он так скрывался. Почему бы нам не начать с Ровновой? Ведь мы о ней почти ничего не знаем.
– Она может тоже ничего не знать о его прошлом, и ее арест может спугнуть его. Кто знает, кто он такой и на что способен, – усомнился полковник.
– Надо его спугнуть. И посмотреть, как он себя поведет, куда кинется? Может, у него есть сообщник? Может, он в конце концов не просто трус, а человек, выполняющий работу на хозяина.
– Навряд ли, – покачал головой полковник. – Он бы не сидел тогда 20 лет в Якутске.
– Кто его знает, – заметил комиссар, – они могут надолго консервировать свою агентуру. Для резидента самое подходящее место. А что скажет капитан? Он у нас в этом деле главная скрипка.
– Если судить о Ровновой по отзывам о ней санаторного врача и по донесениям Вари, то она не похожа на преступника. Это скорее странный человек и только… Я вполне допускаю, что она просто жертва шантажа со стороны Мякишина. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что причина нападения на Зобина не он сам, а его перстень.
– Что вы предлагаете, капитан?
– Предлагаю начать с Ровновой, но только без ареста, без шума…
– Продолжайте, капитан.
– Если она не запачкана прошлым, а это вполне возможно, то с ней можно договориться и сделать ее своим союзником. Если же она такой же матерый волк, как Мякишин, то… тогда придется нам изобличать обоих.
– Вот и отлично. Поезжайте в санаторий, капитан, сами. Как там действовать, подсказывать вам не буду. Спиридонова нельзя брать и по другой причине. – Комиссар повернулся к Поленову. – КГБ возражает. Там уже начали наводить справки. Ну, все кажется ясно?
Все встали.
– Ты бы забежал домой, Антонович, на дочек хоть посмотрел бы. Так и не дал я тебе отпуск.
– Обещали после этого дела, помните?
– Помню. Только какой отпуск в декабре?
– Ничего, я лыжи люблю.
– Ну ладно, там договоримся. Ты мне позвони сразу, как там обернется все.
– Хорошо.
В санаторий приехали в полдень. Здесь было тихо и безлюдно. Отдыхающие уехали на экскурсию. Капитан попросил Георгия Максимовича под каким-нибудь предлогом пригласить в кабинет Ровнову. Колесникова он пока оставил в красном уголке.
Увидев в кабинете врача незнакомого мужчину с сумрачным строгим лицом, Ровнова невольно положила руку на сердце. Ноги у нее сразу стали ватными, и она почти упала на стул.
– Что с вами, Лидия Сергеевна, на вас лица нет! – искренне воскликнул врач и подал ей воды.
Ровнова жадно сделала несколько глотков. Врач вышел. Когда она оторвала взгляд от стакана, то увидела на столе золотой перстень.
– Вам знакома эта вещь? – Голос у мужчины был глухой, без всякого выражения.
Ровнова медленно поставила стакан на стол. Сзади отворилась дверь. Женщина невольно ухватилась за край стола, чтобы не упасть.
– Советую вам не запираться, Ровнова. – Голос незнакомца вернул ее к действительности.
«Нужно защищаться, – мелькнуло у нее в голове. – Ничего страшного пока не произошло».
Ровнова выпрямилась на стуле и даже попыталась улыбнуться. В лице ее не было ни кровинки.
«Будет защищаться», – огорченно подумал Замятин.
– Вы извините меня… сердце… пошаливает. Я… даже не поняла о… о чем вы спрашиваете. Сама не понимаю… что со… мной приключилось. – Голос у Ровновой был грудной и очень приятный. Правда, сейчас он немного дрожал, но это была уже игра.
– Я говорю, знакома вам эта вещь?
Капитан протянул женщине перстень. Та было потянулась к нему, а потом отдернула руку. Лицо ее выразило откровенный страх.
– Первый раз вижу… Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству.
– Инспектор уголовного розыска Анатолий Антонович Замятин.
– Очень приятно, Анатолий Антонович. – Ровновой удалось даже улыбнуться.
– Так вам незнакома эта вещь?
– Первый раз вижу, – повторила Ровнова.
– И Зобина вы не знаете?
– Какого Зобина? – недоумение женщины было искренним.
– Которого хотели убить здесь, в санатории.
– Как! – воскликнула Ровнова. – Он жив?!
– Представьте себе, жив.
– Слава богу! – неожиданно перекрестилась Ровнова и облегченно вздохнула. Лицо ее при этом выразило искреннее удовлетворение.
