Текст книги "Тибетский лабиринт"

Автор книги: Константин Жемер

Соавторы: Олег Крыжановский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Все посмотрели на агпу, и тот, довольный вниманием, приосанился в седле, оглядел всех грозно и издевательским стариковским голосом загнусавил:

– Нашу страну окружат предатели – скоро! Изменники окажутся среди нас! Победоносные Отец и Сын^[89] сокрушены и пропадут без следа! Потеряны земли и власть наших Лакхангов^[90] и монахи распяты у скитов наших учителей! Устройство государства, измысленное Тремя Владыками Дхармы, сгинуло в водах невежества. Собственность тибетцев – высоких и низких – отобрана, а людей не осталось – кругом одни рабы. Все живые существа влачат нескончаемые дни страданий. Так вижу я! И так будет!

Далее монах заговорил уже собственным голосом:

– Вот что сказал Далай-лама перед тем как уйти в Бардо. Разве есть мудрость в его словах? Должен был напутствовать, а он взялся устрашать своих последователей. А пугать следовало врагов! Но не волнуйтесь – нынешний правитель Тибета примет вас. Это Радэнский настоятель, вызванный из монастыря в Лхасу. Его зовут Квотухту, живет он в раю Авалокитешвары…

Герман не сразу сообразил, что дворец Далай-ламы назван в честь оного рая.

– …Да, он обязательно примет вас. Но для начала рекомендую купить расположение придворных. Это всего лишь люди… Так вышло, что исполняющий в этих местах обязанности бога временно отсутствует. Запомните: регенту – дорогие подарки, а его людям – золото и мелкие побрякушки. Сейчас я отведу вас к дому одного моего друга, после чего на время уйду. Когда в том появится надобность, мы снова встретимся.

Подумал и кивнул.

– Обязательно встретимся.

Дом друга являл собой феодальный замок в миниатюре. Обнесенная каменной, выше человеческого роста, оградой усадьба могла запросто выдержать долговременную осаду. За громоздкими деревянными воротами, в тяжелой арке с пилястрами, ржали кони и курились травы: запахи того и другого смешивались в довольно специфичный аромат. Слуги провели гостей в предназначенные для них покои. Крыжановский осмотрел комнату – всё точно так, как в дневниках средневековых путешественников, ничего не изменилось. Время на этом краю света встало. Яркий карниз под потолком, широкое незастекленное окно, низкая дверь. Устланный цветными кошмами песочный пол. В рисунке орнаментов повторяется свастика. Справа от окна толстая короткая колонна из дерева. На ней, словно икона, стоит танка с изображением грядущего будды – Майтрейи. Даже удивительно, что до сих пор так редко попадалось это лицо – ведь грядущая за смертью тринадцатого Далай-ламы эра, согласно преданиям, принадлежит именно Майтрейи – Гневному Будде.

Разобравшись с поклажей, профессор вышел в коридор и, пройдя немного, оказался в настоящей оружейной зале небольших размеров но, тем не менее, завораживающей. Там он надолго задержался у стен с пиками и клинками причудливых форм. Сильнее прочего, внимание приковал посох со стальным набалдашником, выполненным в форме головы змеи, чьи блестящие изумрудные глаза, казалось, провожают всякого входящего до самого порога.

За оружейной светлел небольшой внутренний двор с чередой дверей, ведущих в хозяйственные и жилые помещения. Туда, во двор, в ожидании хозяина стекались европейские гости. Вслед за Германом появились Фриц и Вилли, неся за ручки один из тех ящиков, что составляли багаж экспедиции.

– Итак, подарки, – деловито изрёк Шеффер. – Думаю, доставать их самое время. Гауптшарфюрер, распакуйте, если вас не затруднит.

Сигрид Унгефух потянулся к висящему на поясе кинжалу в богатых кожаных ножнах и обнажил клинок. Герману бросилась в глаза гравировка на тусклом металле: "In herzlicher Kameradschaft, H. Himmler^[91]". Несколькими ловкими движениями эсэсовец вскрыл ящик и принялся извлекать из него завёрнутые в бумагу предметы.

– Сделаем так, – начал рассуждать Шеффер. – Вначале отберём самые значимые подарки для главы государства, а затем выясним, скольких его приближённых следует одарить, и разделим на это количество остальное барахло…

– Не следует забывать, что приближённые тоже разделяются по рангам, – вставил Краузе.

– Согласен, – кивнул Шеффер. – Думаю, наиглавнейшему лизоблюду мы подарим часы с кукушкой. Вещь большая, красивая, с громким боем, а кукушка там похожа не на птицу, а на дракона, но это потом, вначале – дары регенту…

Тем временем Унгефух освободил от бумаги большой рыцарский меч. Он не имел каких-либо украшений из благородных металлов или драгоценных камней, но любому, даже совершенно не разбирающемуся в оружии человеку, сразу становилось ясно: меч уникален. Извлечённый из ножен, он заиграл полированной сталью и тихо зазвенел в разреженном горном воздухе.

– Шикарно! – выдохнул оберштурмфюрер и, даже далекий от таких вещей Бруно Беггер уважительно крякнул. – Именно то, что надо!

К мечу начальник экспедиции добавил портативный радиоприёмник «Телефункен», пистолет «Вальтер», инкрустированный серебром и живописный портрет Адольфа Гитлера. Это для Квотухту. В пользу его чиновников пошли уже упомянутые часы с кукушкой, несколько карманных часов, музыкальная шкатулка с крутящейся балериной, большая охапка бус искусственного жемчуга и, конечно, несколько десятков золотых монет.

Хозяина феодального замка, в котором остановилась экспедиция, звали господин Калзан. Это оказался весьма упитанный человек лет пятидесяти, богато одетый и доброжелательный, только пахло от него не очень хорошо. Но на это никто особо не обращал внимания, поскольку господин Калзан оказал весьма существенную помощь в распределении подарков. По совету Германа, гостеприимного феодала-вонючку одарили кинжалом, похожим на тот, что был у Унгефуха, только без гравировки. Господин Калган покраснел от удовольствия, а когда Унгефух взял у него дарёный кинжал и легко разрубил им на две части большую серебряную монету, в умилении закудахтал как курица. Естественно, кинжал занял почётное место в оружейной зале, рядом со змеиным посохом.

До обеда профессор Крыжановский предавался «высокоучёной» беседе со своей прекрасной ассистенткой, при этом последняя отчего-то часто и заливисто смеялась.

От травяных палочек у алтаря вьётся сладкий дымок. На улице щебечет неугомонная птаха. Из окна можно рассмотреть крышу противоположного крыла усадьбы. Герману хорошо, он всеми силами старается задержать время, не дать ему нестись туда, где неизбежно ожидает тугой узел, связанный из противоречий, коими изобилует новая жизнь. Он с нежностью глянул на Еву. Одна его часть понимает: девушка ужасно устала с дороги, нужно проводить её до комнаты и оставить в покое, зато вторая – эгоистичная – половина нашёптывает другое: много ли ещё осталось впереди таких безмятежно счастливых моментов, как этот? Может, и не будет их вовсе, ведь таинственная цель экспедиции уже где-то рядом, и от этого сердце давит тревога. Но, всё же силы прервать разговор находятся, Ева смотрит с удивлением, а он, не поднимая глаз от пола, доводит девушку до комнаты и, пожелав приятного сна, спешит прочь...

У самого сна – ни в одном глазу! «Пожалуй, есть смысл прогуляться», – рассудил Герман здраво и, отодвинув тяжёлую створку ворот, вышел на улицы тибетской столицы.

Потала! Величественный дворец виден отовсюду в городе. Задрав голову, Герман как завороженный пошёл к нему, но вскоре споткнулся обо что-то и с трудом сохранил равновесие. Оказалось, что прямо посреди улицы расположился школьный класс, а споткнулся профессор об одного из учеников. Дети сидели парами на земле, поджав под себя ноги, и усердно писали что-то острыми палочками на табличках из влажной глины. Лицом к детям, в позе «лотос», с закрытыми глазами застыл учитель – монах в настолько драной одежонке, что агпа в сравнении с ним выглядел сущим денди с Бонд-стрит. Мальчик, ненароком ушибленный Германом, жалобно пискнул, личико его поплыло – вот-вот разразится плачем. Недолго думая, Герман сунул руку во внутренний карман и выудил блокнот, каковой таскал с собой на случай, если вдруг приспичит начать вести путевой дневник. Но до настоящего времени блокнот остался девственно чистым, а значит, как нельзя лучше подошёл для подарка мальчугану, с лица которого вмиг слетело плаксивое выражение.

«Вещица никчемная, но какая ей досталась величественная судьба – осушить слезу ребёнка!» – усмехнулся Герман.

Увы, блокнот увидали остальные дети. Учёба тут же была забыта, все повскакивали с мест и кинулись к щедрому чужеземцу, протягивая руки. При этом галдели так, что вывели из состояния медитации почтенного учителя. Тот немедленно добыл откуда-то палку и, что есть сил, принялся колотить ею по каменистой почве, призывая класс к порядку. Ну, чем не школьный учитель с указкой?! Дети, нехотя, угомонились, однако цепная реакция, вызванная актом дарения блокнота, и не думала прекращаться: откуда ни возьмись, набежали нищие, подобные алчным чайкам, и давай крикливо требовать милостыню. Герман в отчаянии зашарил по карманам, но ничего кроме «парабеллума», там не оказалось. Пришлось срочно ретироваться назад, к воротам замка. Поняв, что ничего не получат, нищие отстали, но одна старуха с большим горбом и кривой ногой упорно тащилась за неосмотрительным дарителем и при этом заунывно причитала. Когда до спасительных ворот замка Герману оставалось несколько шагов, нищенка неожиданно прекратила выть и сказала по-русски:

– Ну, здравствуй, Гера!

«Лилька! Ведьма! Сука!» – буря негодования, поднявшаяся в душе Крыжановского, выплеснулась наружу не громогласным рёвом, а сухим щелчком взведённого в кармане пистолета.

– О, гляжу, ты решил вернуть вещицу, отнятую у несчастного Ричи Голда, – нищенка протянула вперёд руку.

Но Герман не обратил на неё внимания, собственные же руки по-прежнему держал в карманах. Зло растягивая слова, он процедил:

– Хорошо выглядишь, дорогая!

– Не паясничай, я себе цену знаю, а весь маскарад нужен для защиты – признай во мне тибетцы английскую шпионку, проживу недолго – нас местные ненавидят больше, чем китайцев. Так что можешь перестать гонять шары в карманах, достаточно просто позвать прохожих, и мне конец.

Да, это действительно была Лилия Сокальская с её несравненной манерой держаться и выдающейся способностью воздействовать на сильную половину человечества.

– Как тебя зовут по-настоящему? – спросил Герман. – А то, знаешь ли, человечество до сих пор не выработало нарицательного имени для обозначения женской особи Иуды Искариота, и у тебя есть шанс восполнить пробел.

– Лили – Лайза – Ленор Беллоу, – не реагируя на тон вопроса, ответила женщина. – Так меня назвали при рождении. Во время службы в Интеллидженс сервис добавились имена Лили Сэнфорд и Лили Сен-Клер. Если твоё любопытство удовлетворено достаточно, давай уйдём с людного места, а то на нас начали обращать внимание, и это меня нервирует.

– Что, так сильно хочется доделать работу Пендлтона?

– Если бы хотелось, ты давно был бы мёртв! Я пришла поговорить…

– Да не знаю я цели экспедиции, не знаю! – перебил Герман. – Шеффер хранит её в секрете…

– Я и так в курсе, что немцы держат тебя за болвана, – в свою очередь перебила Лилия. – И сейчас, как дура, рискую жизнью, чтобы кое-что тебе пояснить, а не для того, чтобы спрашивать. Пошли за угол!

С этими словами «нищенка» развернулась и, весьма натурально подволакивая ногу, заковыляла вдоль забора, которым был обнесён замок господина Калзана. Герман двинулся следом. Зайдя за угол, Лили Беллоу, как она себя назвала, выпрямилась. У неё были ярко-зелёные глаза. Разве можно забыть их? Глаза-изумрудины старой гремучей змеи. Невозможное сочетание! Давно прожитое и давно решенное вдруг раскрылось кровоточащей раной.

– Иуда Искариот предал своего учителя и свою веру, Герман! – гневно сказала женщина. – Ты, удрав в Германию и отрекшись от великого учителя Сталина и от большевизма, больше моего похож на Иуду. Для меня же чекисты Блюмкин, Бокий и Харченко никогда не являлись своими. И большевизм – не моя вера, ведь я – офицер английской разведки, которого внедрили в гнездо мракобесов… За два дня до появления экспедиции Харченко в Мурманске я поступила на работу в краеведческий музей и, если бы не выполнила задание, не уничтожила Братство Башни, сейчас у Сталина была бы организация, подобная немецкой Аненербе… Страшно даже подумать! Не смотри так – Харченко кормился с рук убийцы твоего отца, и при каждом удобном случае лизал эти руки…

– А твой муж Николай, а тётя Наташа?! – остановил Герман скороговорку, напоминающую одновременно и обличительную речь, и исповедь.

– Брак с Николаем был вынужденным – для того, чтобы войти в Братство. Ты знаешь, я этого человека никогда не любила, но такова специфика профессии. А Наталья – не мой грех, на её счёт НКВД расстарался… Не смей меня осуждать, слышишь, не смей! Если на то пошло, я должна была и тебя ликвидировать, но не смогла! За это меня отстранили, а взамен послали Пендлтона. Но после его неудачи меня спешно вернули на службу…

– И ты отправила ко мне этого придурка Голда, а потом устроила засаду в горах?

– Ты очень грубо обошёлся с Ричи, у него теперь голос как у сифилитика…

– Что не мешает тебе с ним спать! – зная натуру собеседницы, уверенно предположил Герман.

– Да-а-а, ты сильно изменился, стал совсем другим..., каким-то твёрдым.

– Зато ты во всём прежняя, никаких перемен с тобой не сделалось, – отрезал Герман. – Одного не пойму – что тебе от меня надо? Вернее, не тебе, а твоим хозяевам? Я ведь просто учёный, который воспользовался предложением Эрнста Шеффера осуществить давнюю мечту – побывать в Тибете.

– Вопрос не в том, что от тебя надо нам, – вздохнула англичанка, а в том, что надо немцам! Не задумывался, на кой они тебя таскают с собой по горам, обихаживают со всех сторон, приставили эту бледную трепонему^[92]…, ты, кстати, её уже того, или ещё миндальничаешь по своему обыкновению?

– Прости, Лиля, я был с тобой не очень вежлив – забыл поинтересоваться здоровьем, но поскольку ты уже второй раз упоминаешь одну и ту же болезнь, начинаю волноваться. Позволь, я исправлю оплошность и спрошу – как ты себя чувствуешь?

– Действительно ты стал другим! Прежний Герман слыл тихоней…, выходит не ты её, а она тебя окрутила, сучка! Но это всё лирика, это всё потом, а сейчас речь о другом: немецкая прагматичность вошла в поговорку, следовательно, с тобой возятся не просто так. Не удивлюсь, если узнаю, что и тебя волнует причина такой обходительности немцев. Ведь так?

Герман кивнул.

– Всё дело в твоей ненаглядной Шамбале. Это никакой не миф, и где-то в горах есть вход туда. Мы, британцы, давно об этом знаем, но пока не смогли ни на сантиметр приблизиться, всё время что-то мешает. К сожалению, прежние ошибки ослабили наше влияние в Тибете настолько, что теперь, сам видишь, приходится появляться здесь не иначе как в маскарадных костюмах. Немцы пока ошибок не сделали, и складывается такое впечатление, что им не только не мешают, а, наоборот, благоволят какие-то высшие силы. Не возьму в толк, как швабы умудрились наладить контакт с «зелёными»…

– Какими ещё «зелёными»? – вырвалось у профессора.

– Даже этого не знаешь, тибетолог хренов? – изумилась собеседница. – Святая простота, да ты просто находка для разведчика. И я ведь докладывала руководству, что тебя нужно вербовать, а не ликвидировать, так нет же… Тупые ослы! Вот немцы и воспользовались случаем!

– Ты упоминала каких-то «зелёных», – напомнил Герман.

– Я о тех монахах, которые неожиданно напали на нас в горах и вызволили вашу проклятую экспедицию из ловушки. Они очень не любят, когда их называют «зелёными», а сами себя предпочитают никак не называть. Это такая ветвь религии бон, отколовшаяся от неё в давние времена. Веками они держались в тени, так что ничего удивительного нет в том, что ты о них нигде не читал. Сейчас, когда Тибетом правит регент, «зелёные» активизировались и смогли получить в стране преобладающее влияние. Но не стану отвлекаться, «Зелёные» сговорились с нацистами и, объединив усилия, стремятся проникнуть в Шамбалу. А ты у них вроде ключа – не ошибусь, если предположу, что всё дело в расшифровке свитков Блюмкина – они ведь так и назывались – «Ключ к Шамбале». Это то, что касается немецкого интереса. Теперь перейду к интересу британскому. Ни за что и ни при каких обстоятельствах мы не допустим, чтобы нацисты достигли цели. Экспедиция Эрнста Шеффера будет ликвидирована сразу после того, как укажет нам место, где располагается вход. Тебя решено пощадить… Не скрою, именно я убедила руководство принять такое решение, сославшись на то, что «Ключ к Шамбале» нам самим не помешает. В общем, считай это обычной вербовкой. Я не требую немедленного ответа, но он мне понадобится при следующей встрече. С советской Россией ты порвал, с нацистами тебя ничего не связывает, если не считать этой белой сучки, а я предлагаю тебе безбедную жизнь в свободной и прекрасной стране, возвращение дворянства, отнятого большевиками и осуществление заветной мечты о Шамбале. А, кроме того, себя. В общем, решай и будь осторожен – опасайся проклятого монаха, который всё время увивается вокруг.

Сказав так, Лили – Лайза – Ленор Беллоу снова сгорбилась и, хромая, двинулась прочь, громко бубня и причитая. Герман остался стоять у ворот – в сердце змеёй вползал страх. Не за себя – за Еву. Уж слишком хорошо изучена ведьмина натура бывшей любовницы, чтобы иметь все основания бояться. Но также он знал и собственную натуру – знал, что не сможет сейчас выстрелить в удаляющуюся сгорбленную спину.

Глава 7

Воля Квотухту

15-16 мая 1939 года. Лхаса.

Лишь спустя три дня пришел ответ от Владыки Тибета – хоть господин Калзан уверял, будто то есть проявление чрезвычайного расположения, Шеффер негодовал. Его, офицера могучего Рейха и ученого с мировым именем, заставили ждать – неслыханно!

Назначалась аудиенция на обед того же дня, потому, не затягивая в долгий ящик, экспедиция собралась. По городу двигались скоро. Улицы, свободные от пешеходов, довели до подножья горы, на вершине которой располагалась Потала. Далее предстоял утомительный подъем по крутым лестничным маршам. Взглянув вверх, Крыжановский рассудил, что в пути не избежать жалоб и причитаний Беггера с Краузе, но ошибся – оба немца шли безропотно и споро.

На солнце лоснились покрытые известью стены. Приходилось щуриться, либо совсем не глядеть по сторонам – только под ноги. Последнее желательнее, дабы не навернуться с кручи.

Почти на самом верху ожидал тибетец весьма внушительного вида в монашеском одеянии. Его приветствие оказалось длительным и витиеватым, но запыхавшиеся европейцы приняли задержку, дающую отдохновение, с радостью. Впрочем, как пояснил отдышавшийся Каранихи, сие не столько приветствие, сколь ободрение перед встречей с богочеловеком. Такова традиция.

Герман лишь покачал головой – на каждом шагу ему встречались малоизвестные ритуалы и традиции. Это обстоятельство заставляло признать, что, несмотря на весь свой вес в учёном сообществе, он ничего не знает о Тибете. Или почти ничего.

Тем не менее, монах с задачей справился, экспедиция более чем ободренная, проследовала под своды дворца. Гостей повели через лабиринт невысоких узких ходов – совершенно тёмных, наполненных странными запахами. Немцы цепочкой двигались за монахом, не решаясь отстать хоть на шаг. Все молчали, лишь Шеффер коротко и нелицеприятно выразился в адрес придворных холуёв, посмевших вести их не парадным, а чёрным ходом.

Герман крепко сжимал ладонь Евы, безотчётно страшась выпустить эту руку и навсегда потерять любимую в царящей вокруг темноте. Справа и слева оставались помещения неясного хозяйственного назначения. Наконец, когда перестали различаться даже стороны света, монах вывел их в неожиданно раздавшийся коридор и медленно отворил тяжелые двери с бронзовыми щеколдами.

Зал оказался не особо велик, но и не мал.

На возвышении стояло аккуратное кресло из красного дерева с прямыми формами и начисто лишенное лишних линий. У человека, занимавшего кресло, ни в одежде, ни в лице также не было ненужных изгибов. Прямой лоб и ровный стальной взгляд, рот ниткой натянут от скулы до скулы. Ироничная улыбка перетекает с глаз на губы и обратно. Не вызывало сомнений, что это и есть регент Квотухту. Рядом в почтительных позах застыло с десяток царедворцев.

– В горестные времена встречаем драгоценных гостей, – владыка Тибета с достоинством склонил голову, приветствуя вошедших. – Со всех сторон моей стране грозят враги. Не правда ли, Хусангце?

Вопрос предназначался тощему человеку по правое плечо от правителя – одежда человека смутно напоминала «форму» тибетской армии, только попышнее и поопрятнее.

– Генерал как никто иной владеет ситуацией в регионе, – продолжил регент. Если нашим драгоценным гостям понадобится…

Шеффер коротко поклонился и через Каранихи поблагодарил Квотухту за оказанную честь, а также поинтересовался – пришлись ли ему по душе преподнесённые подарки?

Теперь слова благодарности последовали с тибетской стороны, что, в свою очередь, вызвало вежливые и почтительные излияния Шеффера, после которых обмен любезностями стал совершеннейшим образом походить на колебательные движения маятника. Казалось, скучная эта процедура будет продолжаться до грядущего пришествия Майтрейи, но вдруг регент резко остановил словесный маятник, заявив:

– Многоуважаемый друг мой, что касается установления доверительных отношений между нашими государствами, то мы сегодня передадим послание к вашему королю, господину Гитлеру. Верно, Хусангце?

Военачальник церемонно поклонился и передал руководителю немецкой экспедиции кожаный футляр со свитком.

Эрнст Шеффер торжественно поднял футляр над головой и провозгласил:

– Владыка Тибета мудр, ибо, заключая союз с великим Гитлером, он может рассчитывать на поддержку самого могучего государства в мире – тысячелетнего Рейха. Мощь Рейха надёжно защитит наших друзей от любых врагов.

Когда Каранихи перевёл эти слова, Квотухту благосклонно закивал, а генерал Хусангце даже издал звук, походящий на довольное мурлыкание. Квотухту глянул на военачальника и, улыбнувшись, выдал длинную тираду. Каранихи перевёл:

– Генерал Хусангце большой поклонник Германии. У вас в стране есть замечательный человек, его имя Хонлетокхорбек. Знали бы вы, с каким уважением Хусангце отзывался об этом человеке!

Шеффер наморщил лоб, пытаясь понять, что это за Хонлетокхорбек, о котором зашла речь. Помог гауптшарфюрер Унгефух.

– Депутат фон Леттов-Форбек! – выкрикнул он пискляво. – В прошлом генерал-майор! Командующий германскими колониальными войсками в Восточной Африке! Герой мировой войны! Истинный ариец и рыцарь^[93]!

И таким счастьем лучилась физиономия эсесовца, что ни у кого не хватило духу каким-либо способом указать ему на нарушение этикета. Что касается Хусангце, то тот явно обрадовался, найдя в лице Унгефуха единомышленника.

– Полагаю, господа, вы удовлетворите интерес генерала Хусангце, поведав последние новости из жизни господина Хонлетокхорбека, а в ответ генерал окажет содействие той миссии, с которой вы прибыли. Любое содействие! Такова моя воля! – с этими словами регент Тибета Квотухту отвернулся от членов немецкой экспедиции, давая понять, что аудиенция окончена.

Герман про себя усмехнулся: «Тому, кто даже временно замещает божественное существо, не пристало покидать пьедестал, иначе подданные преклоняться перестанут. Но за сонмом условностей – всеми этими подарками, трёхдневным ожиданием, чёрным ходом и прочими проявлениями высокомерия, несомненно, скрывается явная заинтересованность в союзе с Германией, а ещё скрывается…Да что там темнить, если всё прекрасно видно: скрывается страх и, судя по всему, страх немалый. Кого боится Квотухту, если нормальной реакцией на приход немцев должно было стать облегчение? Гитлер должен представляться регенту весьма сильным союзником в борьбе против британцев и китайцев – давних врагов Тибета».

Следуя за генералом Хусангце, участники экспедиции покинули тронный зал и, пройдя по коридору, оказались в небольшом, но, по здешним меркам, роскошном кабинете с огромными незастеклёнными окнами. Усадив гостей на низкие, обитые войлоком топчаны, Хусангце впервые распечатал уста. Оказалось, генерал прекрасно говорит по-английски:

– Господа! Как вы, несомненно, заметили, властитель Тибета выказал вам величайшую степень благосклонности и уважения.

Услыхав эти слова, Шеффер хмыкнул и переступил с ноги на ногу. Тибетский же военачальник продолжал:

– Однако требования этикета не позволили властителю Тибета проявить большее уважение. Это поручено сделать мне в неформальной обстановке и уединённом месте.

Хусангце церемонно поклонился поочерёдно каждому европейцу и закончил:

– Вам стоит только пожелать, и всё будет исполнено. Настолько, насколько хватит возможностей Тибетского государства.

Генерал снова стал кланяться каждому из гостей и не заметил, как коварно блеснули глаза Эрнста Шеффера, когда тот заявлял:

– Весьма своевременное предложение, генерал! Весьма своевременное! Ибо подданные вашего повелителя всю дорогу препятствовали нашей научной работе. Не поверите, даже сниматься на киноплёнку не хотели – их приходилось заставлять чуть ли не силой. Что касается антропологических исследований, то здесь нас встречал полный и категоричный отказ. Сегодня сложилось положение, когда под угрозой оказалась главная цель нашей экспедиции.

Хусангце втянул голову в плечи и извиняющимся тоном произнёс:

– Если саиб Шеффер будет настолько любезен, что просветит меня относительно той великой цели, о которой идёт речь, то я сделаю всё возможное для исправления положения. Клянусь честью!

– Замечательно, генерал, иного ответа я не ожидал, – обрадовался Шеффер. – А потому охотно открою вам нашу цель. Дело в том, что моё государство – тысячелетний Рейх – строится на расовой основе. Принцип прост: представители высшей расы, арийцы – повелевают, а низшие расы исполняют. Это означает, что великий король Адольф Гитлер никогда не предложит свою дружбу низшей расе. Временные союзы ради выгоды Рейха возможны, но дружба – никогда, только господство! К примеру, в основе нашей нерушимой дружбы с Японией лежит строго научный вывод немецких антропологов: японцы есть арийцы жёлтой расы. По дороге в столицу Тибета мы всеми силами пытались провести необходимые измерения черепов жителей Тибета и сравнить их с эталонными показателями японцев, но…

Эрнст Шеффер картинно развёл руками.

– О-о, – облегчённо вскричал Хусангце. – Это легко можно исправить: я немедленно прикажу прислать к вам роту солдат для измерений…

– Нет-нет, – покачал головой Шеффер. – Простые солдаты – материал некачественный, мало ли с кем смешивали кровь их предки. Что, если результаты исследований покажут неарийское происхождение подопытных? Ведь Адольф Гитлер станет судить по этим результатам обо всех тибетцах, включая повелителя Квотухту.

– О-о, – теперь в выкрике Хусангце звучала неподдельная тревога. – Но как же быть?

– Выход есть! – дружески похлопал его по плечу Шеффер. – Выход всегда есть. Там, в тронном зале, я заметил десятерых высших сановников – государственных мужей, чьи одухотворённые лица, несомненно, носят печать арийского происхождения… Нет-нет, властителя Квотухту беспокоить не нужно, достаточно его приближённых, ну и…вам самому тоже не следует отказываться, генерал. Вы ведь человек образованный и не испытываете предубеждения перед наукой, не так ли? К тому же, это честь – пройти проверку на расовую принадлежность. Поверьте, каждый из нас в своё время её прошёл. Может, вы не слышали, но у нас в Германии мужчина и женщина, прежде чем вступить в брак, проходят такую проверку: Рейху не нужны неполноценные дети…

– Хорошо, – вздохнул Хусангце. – Завтра с утра…

– Никаких завтра! – жёстко пресёк его Шеффер. – Мой учёный коллега Бруно Беггер нарочно захватил с собой всё необходимое, не так ли, Бруно?

В ответ антрополог встряхнул в руке саквояж. Послышался звон стеклянных банок.

– Что представляет собой проверка? – покорно спросил Хусангце.

– Ничего особенного. Герр Беггер измерит ваш череп, затем нанесёт вам на лицо гипс, и, пока он будет застывать, герр Унгефух развлечёт вас рассказом о военных приключениях герра фон Леттов-Форбека. После этого вы приведёте к герру Беггеру поочерёдно ваших коллег.

– Солдат тоже не мешало бы, и женщин…, – добавил Беггер.

– Солдат и женщин! – согласился Шеффер.

– Пусть будет так – солдат и женщин! – повторил Хусангце и подставил голову подступившему вплотную Беггеру.

Через некоторое время голова военачальника, предварительно измеренная со всех сторон, стала представлять собой бесформенную белую массу. Краузе стрекотал кинокамерой, а Унгефух, устроившись рядом с несчастным полководцем, увлечённо травил военные байки про то, как генерал фон Леттов и его доблестные аскери^[94] громили войска Антанты на просторах африканского континента. При этом эсесовец то и дело тоненько выкрикивал фразы примерно такого содержания: «Великий человек! Настоящий рыцарь!»

Когда с лица Хусангце осторожно сняли застывшую гипсовую маску, генерал тяжело вздохнул и изрёк:

– Саиб Шеффер, могу я попросить назад тот свиток, что передал вам раньше. Клянусь, завтра же я его верну.

– Пожалуйста, но зачем?

– Я хочу внести в текст некоторые изменения. После нашей беседы и последующей процедуры мне показалось, что в тексте высказано недостаточно почтения к господину королю Гитлеру, а также ничего не сказано о той помощи, которую тибетцы оказали вашей великой цели.

Глядя на Хусангце, Герман подумал, что вряд ли полученный гипсовый слепок представляет собой лицо uricus fortunatus – арийское счастливое, ибо полководец точно не выказывал ни малейшей радости. Зато на губах Эрнста Шеффера при передаче свитка блуждала знаменитая улыбка пирата с Антильских островов.

Эта же самая улыбка оказалась на лице руководителя экспедиции, когда он на следующее утро зашёл в комнату Германа в доме господина Калзана.

– Вот, собираюсь прогуляться в Поталу. Не желаешь ли составить мне компанию?

– Не темни, Эрнст! – глядя в глаза руководителю экспедиции, попросил Крыжановский.

– Пойдём, в дороге поговорим, – антильскую улыбку с лица Шеффера словно сдуло холодным арктическим вихрем. – Только ты и я!

Всю дорогу Шеффер молчал, но, подойдя к подножью дворцовой лестницы, резко обернулся и обронил:

– Пришло время посвятить тебя в истинную цель нашей экспедиции, Герман. Ты – человек неглупый и должен понимать, что я взял тебя в Тибет не ради прогулки. Ценю твою тактичность, ведь в дороге я не слышал докучливых вопросов. Сейчас пришло время ответов.

Шеффер двинулся вверх по лестнице, но при этом продолжал говорить: