Текст книги "Тибетский лабиринт"
Автор книги: Константин Жемер
Соавторы: Олег Крыжановский
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Annotation
Увлекательный шпионский роман, в лучших традициях жанра открывающий перед читателями секреты мировых закулисных игр. Его герои – реальные персонажи мировой истории и науки, кровавый Лаврентий Берия и лидеры оккультного фашистского института "Аненербе". СССР и Германия конца 1930-х годов. Великая битва за власть разворачивается не только на полях войны. Советский ученый Герман Крыжановский стоит перед выбором – лагерь или ремесло шпиона. Выскользнув из лап Берия, он отправляется в Германию с заданием спецслужб. И становится первым европейцем, перед которым открываются двери Лхасы, духовной столицы Тибета. Взгляды Гитлера и Сталина прикованы к Тибету в поисках мистической Шамбалы. Их цель – таинственный лабиринт, открывающий доступ к оккультным знаниям, а значит, и к власти над миром. Разведки трех держав считают Крыжановского пешкой в своей игре, но все не так просто...
ТИБЕТСКИЙ ЛАБИРИНТ
Пролог
Часть 1
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Часть 2
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Часть 3
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Эпилог
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
ТИБЕТСКИЙ ЛАБИРИНТ
«У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её как может».
Жан-Поль Сартр.
Пролог
21 сентября 1925 г. Малый Тибет. Перевал на пути из города Лех в долину верхнего Инда, несколько километров от монастыря Ламаюру.
Когда-то княжество Ладакх, что на территории Британской Индии, считалось западной провинцией Тибета, но вот уже больше ста лет как его захватили кашмирские раджи. Однако по-прежнему над каждой деревней высятся одинокие монастыри-гомпы – таков и Ламаюру, прозываемый также Юнг-друн, что означает – левостороннее движение, ход навстречу солнцу.
Путь к монастырю труден, но не слишком – паломники и разного рода путешественники в здешних местах – не редкость. Дорога карабкается в горы, змеей извиваясь над пропастью. Оступаясь на гальке, маленькая лохматая лошадка каждым шагом будто чуть сдергивает блестящие горные пики из поднебесья, по крайней мере, так кажется наезднику – молодому человеку в одеждах монгольского ламы. Ловко устроившись в высоком деревянном седле, умелыми движениями он заставляет лошадь неуклонно двигаться вверх. Взгляд монаха безмятежен и устремлён в некую, известную лишь ему одному, точку впереди. И неясно, чем лучше измерить расстояние до той точки – километрами или годами.
На вершине перевала, следуя местному обычаю, путник придерживает коня у сложенных пирамидой камней и невольно засматривается на пейзаж внизу. Кругом желтые, оранжевые хребты и впадины, склоны которых усеяны крупными и мелкими камнями. Свободна лишь тропа, но и на нее порой наползает щебень или скатываются кособокие глыбы. Так выглядит Луна в дивных снах безмятежности, которые, к слову, так давно не посещают путника...
…В Британский Тибет он, агент ОГПУ Яков Блюмкин[1], пришёл с караваном исмаилитов[2], переодевшись дервишем[3]. Увы, английская полиция вскоре раскрыла сей незатейливый маскарад. Яков сам виноват: оказавшись в первом же попавшемся городе, средь белого дня, как был в лохмотьях, решил зайти на почту, чтобы отправить телеграмму в центр. Таким уж уродился: наглым и самоуверенным. Иногда эти два качества подводили Блюмкина, ставя на грань между жизнью и смертью, чаще же выручали из самых, казалось бы, безнадёжных ситуаций. Так случилось и на этот раз: когда мнимого дервиша препроводили в военную контрразведку, он улучил момент и удрал, прихватив солдатское обмундирование да вдобавок пакет с диппочтой на имя британского резидента в Тибете полковника Стюарта. Досадно, конечно, но в пакете не оказалось ничего заслуживающего внимания, зато англичане обозлились не на шутку и отрядили в погоню целый взвод. Яков их понимал: ещё бы, такой щелчок по заносчивому имперскому носу! И не только понимал, но и всячески помогал: затесавшись под видом солдата в отряд преследователей, он даже заслужил похвалу от их командира за то, что по пути нашёл… стоптанную туфлю «беглеца» и, тем самым, придал поискам «верное» направление. Шутку с туфлей он подстроил для того, чтобы не блуждать по горам в одиночку – в компании оно как-то веселей. Да и английский провиант оказался выше всяческих похвал. Кстати о провианте: когда по истечении нескольких дней безуспешной погони командир англичан убедился в бессмысленности затеянного предприятия и решил повернуть назад, Яков под покровом ночи покинул отряд, но провиант прихватил весь без остатка – впереди ещё предстоял долгий путь. Что происходило с незадачливыми британцами дальше, Якова не интересовало – монгольскому монаху, в которого он теперь перевоплотился, во время паломничества не пристало интересоваться чем-либо иным, кроме цели, ради которой предпринято путешествие. Скоро, теперь уже совсем скоро конец пути – вон она, вожделенная цель...
…До деревни – рукой подать. Справа встает абрикосовая роща, а дальше виднеются долговязые тисы. Чуть севернее – склоны гор, словно слоеный пирог: наверное, в древности здесь было озеро. Выше же – только бездонное утреннее небо с сахарной корочкой облаков.
Мелькают мимо глиняные домики, улочки карабкаются на кажущуюся отвесной скалу. Селение ещё спит, закрывшись ставнями от ночного морозца, но солнце уж берёт своё, окрашивая окрестности светлыми лучами. Мало найдется в мире более покойных мест, нежели Гималаи в час рассвета.
Монастырь Ламаюру словно взлетел на громадный утес и посмеивается оттуда – две большие ступы как ямочки на щеках радостно ощерившихся ворот. Видимо в прежние времена в монастырь забирались по спущенной сверху лестнице, а дорогу соорудили совсем недавно. Эта дорога нещадно осыпается под копытцами хрипящей лошадки, вообще-то, приученной к горным тропам.
Из темных ниш по сторонам могучих ворот выступают два гелонга[4] в желтых одеждах. Яков спрыгивает на землю и отвечает на учтивый поклон. Слуха пришельца достигает слабый щелчок, и в дубовых створках будто углем вычерчивается низкий квадрат входа. Кажется, что там, внутри, вместо воздуха вода, во двор монастыря хочется не войти, а нырнуть. Стены и колонны слабо колышутся – почти как от жара, хотя рассвет на такой высоте морозен.
Будто соткавшись из воздушных потоков, перед путником возникает монах в красной хламиде со связкой гремящих ключей, один из которых длиной почти с локоть.
Хранитель ключей указывает путь, и они с Яковом направляются к лестнице, не выходя в светлый квадрат двора.
Монах поворачивается спиной, но перед глазами Блюмкина продолжает стоять плоское морщинистое лицо: широкий нос, приспущенные веки, вместе со складками на лбу рисующие на лице коромысло с двумя тяжелыми ведрами-ушами. Чудной головной убор и торчащие из-под него редкие грязные волосы. Треугольник над губами будто вдавлен в череп пирамидкой китайской печати, а жиденькая бороденка вполне аккуратно пострижена или, скорее, выдергана.
Вдруг откуда-то приходит понимание, что со временем многое выветрится из памяти, возможно, даже позабудется само тибетское путешествие, и только лицо этого старика-ладакца останется с ним до конца жизни.
Поднялись по каменным ступеням, Хранитель ключей отворяет дверь и пропускает гостя вперед.
Яков осматривается, улыбаясь предупредительности монаха. В просторной комнате четверо: самый старый в такой же желтой хламиде, что и гелонги у ворот, сидит в центре; двое, помоложе – в пыльных красных одеждах – застыли по правую руку от старика, по левую же расположился индус в европейском платье. Эти четыре персоны сидят в позе Будды Благословенного, прозываемого также Шакьямуни, Будда современности. А вот пятый, не замеченный ранее, занимает красивый стул с резной спинкой и широкими ножками, выполненными в виде львиных лап. Он сидит в позе Гневного Будды – Майтрейи, Будды будущего. Яков отмечает сей благоприятный знак, ибо именно о будущем должен он повести речь с собравшимися.
– Приветствую тебя, дорогой друг! – по-английски обратился к нему человек, сидящий на стуле.
– Таши делег, – ответил гость по-тибетски и поклонился.
Присутствующие ламы улыбнулись одними глазами, а индус коротко кивнул.
– Надеюсь, хорошо добрался, Яков? – спросил сидящий на стуле. – И кстати, беседовать с тобой стану один я. Прочие будут слушать.
– Как угодно, – сказал Блюмкин и добавил весело: – Спасибо за заботу, дорога оказалась чуть длиннее, чем мне говорили.
– Да, в наше время дороги опасны, – сочувственно заметил лама, – кашмирцы, афганцы в горах; снова грызутся кам и голоки, на границе же – хунхузы и китайские солдаты, что хуже иных разбойников. К чести Ладакха нужно признать: ни один путник не убит буддистом-ладакцем.
– Зато британские власти стараются всеми силами устранить это несоответствие, – резонно возразил Яков. – Но не будем отвлекаться, отцы…
Сказал и замер, не зная, правильное ли подобрал обращение, или же нанёс невольное оскорбление. Но – нет, вроде, сидят так же недвижимо, смотрят перед собой, как будто тебя нет вовсе. Значит, можно продолжать.
– Караванная почта ходит медленно. Ваш благосклонный ответ и разрешение на визит застали меня уже в пути.
– Но почему ты приехал один, Яков?
Блюмкин опустил голову, но тут же взметнул на собеседника дерзкий взгляд:
– Не стану скрывать – в правительстве моей страны нет единства, и я представляю интересы лишь части руководства. Наши политические противники постарались, чтобы этот визит не состоялся, и частично добились успеха – другие члены Братства… э-э… не смогли приехать.
Сидящий на стуле тибетец кивнул.
– Отсутствие единства, понимаю…
– Руководство уполномочило меня передать глубокую признательность за поддержку нашей пролетарской революции, – горячо заговорил Блюмкин. – Сегодня завоевания революции как никогда нуждаются в покровительстве высших сил, в их знании и силе. Скажите же, что я не зря проделал весь этот путь, что увезу с собой вещественное доказательство нашего союза! С покорностью и благодарностью жду доброго слова, …отцы.
Четверо лам совершенно уподобились статуям Будд, ни один мускул не дрожит на их лицах, руки и ноги, что должны бы давно задеревенеть от подобных поз, не двигаются. Абсолютный покой в четырех фигурах.
– Европейцы таких как я в прежние времена звали «темными посвященными», – сказал сидящий на стуле. – Они вкладывали в эти слова нечто большее, чем благодарность или покорность. Истина в том, что я с трудом различаю то, что вы зовете добром и злом. И то, и другое – суть проявление Благословенного, я не могу принять одно, отказавшись от другого. Впрочем…
Взгляд говорящего скользнул по стенам, и Яков посмотрел туда же: в комнате будто открыли окна, и с четырех сторон света подул ветер. Знаменитые буддийские иконы, украшающие глиняные стены, настолько красочны и ярки, что, кажется, будто писали их творцы брахмалока или девалока[7]. Зовутся иконы странно для русского уха – «танки». Сказочная страна в кольце гор смотрит с каждой, хотя на танках чаще принято изображать Будду и бодхисаттв, но тут собраны исключительно изображения грядущего царства.
– Вами движет клеша, – продолжил лама. – Всей вашей цивилизацией повелевают гнев, невежество и вожделение.
Не сумев сдержаться, Яков фыркнул:
– Можно подумать вами управляет какая-то иная сила?
– Отчасти, – кивнул тибетец. – Отчасти иная сила, отчасти клеша. Но мы ведаем, как смирять ее. Мы научились ее смирять! Однако – вернёмся к делу. Знай, что мы не в первый раз обращаемся к вашим правителям, далеко не в первый! Великому Петру передавали послания не единожды, но он отвернулся от Будды, что, кстати, не удивило нас. Ещё раньше Владимир-креститель отказал нашим посредникам. Боюсь, что и сейчас, предложи я вам учение, вы откажетесь.
Лицо Якова не выдавало ни гнева, ни разочарования, но внутри разбушевалось пламя. «Я не уеду домой ни с чем. Попробуй только отказать, мерзкий дикарь, и твоя никчемная жизнь станет тем трофеем, что увезу с собой! Ничего-ничего, дай время, и до этих мест доберётся пожар мировой революции. И тогда не вы нас, а мы вас заставим вступить в нашу веру – на всех караванных стоянках монахам велим читать лекции не про грядущее царство Будды, а про светлое коммунистическое завтра, каковое уж точно ничем не хуже царства Мантрейи».
– Но ты пришел не для того, чтоб услышать отказ! – неожиданно провозгласил назвавшийся Тёмным Посвящённым. – Ты пришел за могуществом или хотя бы за указанием пути к нему!
Яков молча смотрел на ламу, а тот, выдержав короткую паузу, заговорил вновь:
– Есть три пути к истине. Самый долгий – путь знания, чуть короче – путь веры, и самый краткий – путь действия.
Блюмкин ядовито усмехнулся:
– Мудро, и какое это отношение..?
– Западному человеку не пройти первыми двумя, – предупредил вопрос лама. – Нас, собравшихся здесь, называют «тулку», мы снова и снова управляем своими общинами, переступая рождения и смерти, из жизни в жизнь. Перерождаясь, мы накапливаем знания. Монахи проходят путем веры, крестьяне за стенами бредут им же, но много медленнее! Когда гелонги будут спускать Майтрейю с паланкина, эти «дети природы» только постучатся в ворота Шамбалы…
«Шамбала! Вот еще одно слово, что знает западный человек, – усмехнулся про себя Яков. – Это слово не сходит с желтых страниц, перекатывается по столичным салонам и уплывает в провинции дикими сказками об азиатском Авалоне да Китеж-граде. И только немногим избранным известен его истинный смысл».
– Мне вы сулите третий путь, – сказал он вслух, перенимая привычку собеседника отвечать на реплику до того, как она прозвучит.
– Тебе и твоей стране, – помедлив, сказал лама. – Вы дважды отказывались от Будды, но это неважно. Арабы ждут Мунтазара, христиане – Христа, мы же – Майтрейю Будду.
«Ага, а евреи – Машиаха», подумал Яков, но снова промолчал.
– Вам грозит путь действия, – закончил лама почти ласково.
– Не может быть! – выпучив глаза в напускном удивлении, заявил Яков.
– Один архат говаривал: оглянитесь, и покажется пройденное – непроходимым.
– Слишком неопределенно для несущего учение Благословенного, – продолжил кривляться Яков. – Буддизм – это почти наука. И я, право, ожидал от вас почти научных доводов.
– А встретился с мистическими сказками помешанных фанатиков? – в фальшивом ужасе всплеснул руками лама, в свою очередь переняв у гостя привычку кривляться.
– А встретил эзотерические материи, коими благоразумный человек прикрывает получение выгоды, а дурак – собственную глупость! – возразил Яков.
– Хватит! – отрезал лама и дальше заговорил, торжественно чеканя слова:
– Согласно древнему пророчеству некие события должны дать начало эре Шамбалы – времени, которого ждёт вся Азия. Через сто лет после означенных событий следует ожидать прихода Майтрейи. Наши учителя мудрости полагают, что события, о которых идёт речь – ни что иное, как русская революция...
– На пути сюда один китайский амбань требовал у меня российский императорский паспорт, – перебил Яков. – Это я к тому, что в здешних местах о нашей революции мало кто слышал, но, смею надеяться, ещё услышат…
По комнате прокатилось рассветное зарево – это небесное колесо показалось из-за кряжа, будто знаменуя своим приходом зарю грядущей революции.
– Новая эра началась в 1924 году по вашему исчислению, – сказал лама и надолго замолчал.
После его слов солнечные лучи моментально разделили комнату пополам – одна часть сделалась светлой, другая – тёмной. Где-то за стенами раздался детский плач, постепенно перешедший в смех. Закричал як. Заругалась женщина. И все стихло.
Яков молча сидел и ждал продолжения, невольно увлёкшись желанием уловить запах и ритм монастыря. Увы, он не чувствовал ни того, ни другого. Ток жизни, такой ясный за пределами Ламаюру, будто огибал его стены по мощному отвалу, поставленному от весеннего ледохода. А что касается запаха, то он по неясной причине отсутствовал.
– Позволь обратиться к тебе, пришелец? – вдруг заговорил старец в желтой одежде монаха.
Яков, успевший привыкнуть к четырем безмолвным предметам в комнате, ошарашенно кивнул.
– Один страстный человек искал Будду. Двенадцать лет бродил он по свету и ничего не нашел. Наконец разгневался и отрекся. На обратном пути он повстречал инока, трущего конским волосом железный прут…
…Легенда лилась горным потоком: только что речь шла о политике, но как легко в этих стенах перетечь на предмет более возвышенный, чем само небо! Простота пустой комнаты исчезала. И, чем дольше говорил старый лама, тем проще казался мир и сложнее виделся человек. Яков слушал внимательно, с удивлением ощущая как раздражение, гнев и злые помыслы покидают сердце.
– …Инок, трущий железо, твердил как мантру: «Пусть жизни не хватит, но все равно перепилю!» И так это поразило искателя Будды, что остановился он и сказал: «Что мои двенадцать лет против целой жизни? И что есть я сам пред таким упорством?» Тогда явился человеку Будда и сказал: «Двенадцать лет я с тобой, но не замечаешь меня. А порой гонишь и плюешь на меня. Пусть будет испытание: иди на базар, я воссяду на твоем плече».
Яков живо представил всю картину и восхитился мастерству рассказчика. Тот продолжал:
– Пошел человек, зная, что несет Бога, но разбегались люди при виде его. Носы затыкали и закрывали глаза. Кричал человек: «Почему бежите?» И отвечали люди: «От ужаса бежим, что на плече твоем! Всю в язвах смердящую собаку несешь!» Порой, людям не видна истина, сошедшая к ним. Потому знайте четко, чего хотите. Иначе вместо Бога узрите собаку, как уже бывало прежде с твоим народом.
– Он ничего не понял, – объявил монах, сидящий на стуле.
– Он поймет, – провозгласил старый рассказчик и поднялся. – Прощай, пришелец, Востоку и Западу не вечно стоять на своих местах!
В дверях он остановился и, не оборачиваясь, добавил:
– Когда люди вернут себе способность видеть истину, большей части мира это уже не поможет!
Следом за ним вышли двое красных монахов. Индус чуть помедлил, затем Яков удивленно обнаружил его перед собой: пришлось пожать протянутую руку.
«Четыре ламы, – подумал Яков. – Более непохожих друг на друга людей трудно представить. Интересно, а те двое в красных хламидах, что не удостоили меня ни словом, ни рукопожатием – кто они? Монголы? Очень похоже, что так».
Темный Посвященный, что теперь оставался один на один с гостем, пригласил его в соседнюю комнату.
Те же глиняные пол и стены, яркие танки с изображением Шамбалы, обширное окно с отличным видом на долину и множество полок, заставленных тибетскими книгами. Пришелец резонно полагал эти книги целью своего предприятия.
– Что ты слышал о Шамбале? – спросил лама.
– Будущее царство, – немедленно заявил Яков. – Думаю, Шамбала – это и есть само будущее, каким бы оно ни было.
Лама таинственно улыбнулся и сказал:
– Красиво говоришь, но ты прекрасно знаешь, что «будущее» принадлежит сильным! Слабые и скудоумные считают оружием Гневного Бога знание! Пусть считают! Но ведь ты пришел не за знанием, а за могуществом?
Яков не отвечал, он внимательно смотрел на «дикаря», оказавшегося умнее некоторых из советского правительства, что тоже посчитали миссией Якова Блюмкина установление дипломатических отношений с махатмами. В гробу он видал эти отношения, товарищи!
– Можно и так сказать, – наконец проговорил Яков.
– Тогда слушай, – усмехнулся лама и снял с полки одну из книг. – Здесь описан путь. Путь действия. И это же – ключ к вратам Грядущего царства.
Со стен на них смотрели лики Шамбалы, среди нарисованных домов и людей будто проступали любопытные глаза, желающие узнать – что там творится в мире смертных? В суетном кармалоке, единственном мире, жители которого в состоянии выйти из-под закона кармы – ни боги, ни дэвы этого не могут. Муками, болью и сомнениями расплачиваются люди за одну только возможность выйти из колеса сансары – цепи перерождений, прервать круг страданий: так самоубийца единственным движением прерывает ставшую невыносимой жизнь. Движением, мгновенным как вспышка молнии…
На столе – протяни только руку – лежит стопка толстых бумажных листов, сверху и снизу сдавленных деревянными дощечками. Стопка высотой с кувшин, шириной – в ладонь и длиной в три – такое в сумку не спрячешь, к сожалению…
– Я могу взять их? – с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросил Яков.
Лама, явно глумясь, пояснил:
– Дорогой друг, те, кто составил этот текст, давно ушли из нашего мира. А те, кто мог бы именовать себя их последователями, при тебе покинули монастырь. Что касается меня, то, если, вернувшись, не застану здесь ни книги, ни русского посланника, не сильно и обеспокоюсь. По крайней мере, погоню отряжать не стану…
Как ушел лама – гость, погрузившись в пыльную древность, и не заметил. Изредка на страницах встречались рисунки, более походящие на чертежи. И, пусть он ни слова не понимал в написанном, но сами листы и замысловатая вязь знаков норовили схватить за руки и утянуть за собой в глубь веков. И, одновременно – в мир будущего.
Часть 1
Москва – Берлин
«…На Гималаях мы знаем совершаемое вами! Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы угадали эволюцию общины.
Знайте! Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, но теперь признаем своевременность вашего движения и посылаем вам всю нашу помощь. Знайте: многие построения свершатся в 28-36 годах. Привет вам, ищущим общего блага!»
Отрывок из послания Махатм, адресованного Советскому правительству и привезенного Н.К. Рерихом из Тибета в Москву в 1926 году.
Глава 1
Шаги на лестнице
11 апреля 1939 года. Москва.
Раньше это был чердак одного старинного дома на Таганке. Большой добротный чердак – обитель воркующих голубей и нахальных мышей. Но разве справедливо, когда подобные квартиранты вольготно располагаются на обширной территории, в то время как столица задыхается под тяжестью жилищного вопроса? Вот года три назад чердак и перестроили под жильё – вышло целых четыре комнаты с коридором. Одну из комнат профессор Харченко выхлопотал для Германа – мол, тому, как заведующему кафедрой, положена отдельная квартира. Выхлопотал не без помощи своего тогда ещё всесильного покровителя – Глеба Бокия.
Теперь уж нет на свете товарища Бокия – расстрелян в ноябре тридцать седьмого, как писала «Правда», «за предательство и контрреволюционную деятельность». Нет и Александра Васильевича Харченко, который испил ту же горькую чашу годом позже. Только о казни пожилого профессора не сообщали в газетах: просто однажды на лефортовском КПП у тёти Наташи не приняли передачу для мужа – верное свидетельство тому, что адресата больше нет в живых. А немного погодя сгинула и сама тётя Наташа.
Герман остался один в своей мансарде, но это, конечно, ненадолго – скоро придут и за ним. Не нужно обладать большим умом, чтобы, зная собственное прошлое, ошибаться относительно будущего: вначале тиф свел в могилу мать, затем, в девятнадцатом, во время «красного террора» расстреляли отца – дворянина по происхождению и протоиерея по сану. Потом пришла очередь Александра Васильевича и тёти Наташи. Ещё позже по одному забрали всю группу Харченко: Кондилайнена, Песцова, Лилю и остальных эзотериков.
Сам Герман до сих пор на свободе лишь потому, что смалодушничал тогда и уехал в экспедицию на Байкал. Наверное, стоило отказаться: глядишь, не было бы этого тоскливого ожидания, а ещё – не терзала бы кишки мыслишка, что ребята могли решить, будто это он настучал, раз его одного не тронули.
Коллеги по работе тоже прекрасно понимают, что заведующего скоро заберут: чураются как зачумлённого, словно незримая пелена уже отрезала его от мира обычных людей.
«Что ж, жизнь прожита, пусть скорее всё кончится! Нет сил ждать!» – он распечатал пачку «Ленинградских», но закурить не успел – глубоко внизу хлопнула дверь подъезда. На мраморной лестнице послышались уверенные шаги. Две пары ног. Удивительное дело: с недавних пор Герман стал не только прекрасно слышать сквозь стены и двери, но и распознавать шаги большинства соседей. Эти шаги – чужие! Вот они на втором этаже, но не задерживаются, а гулко топают на третий, вот барабанной дробью маршируют на четвёртый и грохочущим набатом врываются на пятый. Дальше мраморная лестница заканчивается и начинается скрипучая деревянная, ведущая к мансардам. Когда двое неизвестных вступают на неё, мир рушится с оглушительным стоном.
Взгляд скользнул по книжным полкам, где молчаливо замерли ряды старых приятелей, с коими так хорошо коротать холостяцкие вечера; задержался у стола, что на своём веку повидал немало жарких научных споров, весёлых пирушек и ночных карточных баталий; мимолётно остановился на постели, неразобранной, несмотря на поздний час, а затем приник к давно угасшему камину – своими руками сложенному предмету особой гордости. В следующий миг весь этот привычный мир рассыпался на тысячи осколков, потому что в дверь властно постучали.
На пороге появились двое в штатском. Тот, что пониже ростом и в мягкой шляпе, спросил:
– Гражданин Крыжановский Герман Иванович?
Спазм сдавил горло, и он лишь утвердительно кивнул.
Руки ночных визитёров одновременно скользнули к внутренним карманам и на свет появились корочки удостоверений цвета венозной крови.
– Вы поедете с нами, на сборы десять минут.
– А обыск? Его что – не будет?
Представители органов молча смотрели в сторону.
Вздохнув, Крыжановский достал из-под кровати уже давно собранный портфель, снял с вешалки пальто, перекинул через руку – эти действия не заняли много времени, остаток же десятиминутной жизни решил никому не дарить, а насладиться каждым отпущенным мгновением. Он прошёл к столу, сел и закурил. Ядрёный табак хорошо продрал горло – Герман глубоко затягивался, стараясь накуриться всласть, чтобы потом долго не хотелось. Прикончив одну папиросу, прикурил от неё другую. Штатские ждали терпеливо и совершенно бесстрастно. Когда арестованный встал из-за стола и направился к выходу, один из них пошёл впереди, а второй задержался и, тихо прикрыв дверь, замкнул процессию.
Подобно утопающему, что хватается за соломинку, Крыжановский цеплялся за остатки рухнувшего мира. С отчаянной болью в сердце он протягивал взгляд к надписям, выцарапанным кем-то на стенах подъезда: «Колька – сука», и к другой: «Не дождался, вернусь в 7».
«Вернусь! Какое прекрасное слово – пожалуй, лучшее из всех существующих. Это ведь счастье, когда есть возможность вернуться!».
Из-за двери квартиры на втором этаже донёсся искажённый репродуктором голос Левитана:
«…нарушив принципы мира и добрососедства, без объявления войны, итальянские войска перешли границу Албании…»
Что там говорилось дальше, Герман так и не узнал, потому что сам перешёл некую границу – за спиной затворилась входная дверь, навсегда отрезав прошлое заодно с надеждой на будущее. Надежда на то, что всё обойдётся, призрачная, едва теплящаяся, доселе присутствовала. А теперь – всё: у самого подъезда ждал «чёрный воронок».
«Это хорошо, что не придётся идти через весь двор, – подумалось Крыжановскому, – перед соседями стыдно».
Пустое! Завтра кумушки всё равно станут судачить полушёпотом, да с оглядкой:
– Слыхали, ночью профессора увезли?
– Это которого же – не с верхнего ли этажа?
– Его самого!
– Скажите-ка! А с виду – такой приличный человек…
– Шпиёны – они все на вид приличные люди, а внутрь заглянешь – черным черно!
Беспроглядная утроба «чёрного воронка» всосала в себя теперь уже бывшего завкафедрой и профессора – и даже не поморщилась – она, утроба, на своём веку повидала людишек куда поприличнее.
Герман сел на низкую деревянную лавку, но чуть не полетел на пол, когда шофёр включил передачу и машина дёрнулась, трогаясь с места.
В крошечное зарешёченное окошко изливает болезненный свет луна, «воронок» плавно покачивается, мимо проплывают дома, а перед внутренним взором Германа Ивановича Крыжановского проносятся картины прожитой жизни. Прожитой, нужно сказать, совершено сумбурно и бессмысленно…
…Покойный профессор Харченко слыл мастаком на разные увлекательные вещи: страстный и неутомимый искатель працивилизаций, исследователь забытых оккультных обрядов и знаток древних мёртвых языков. Где бы он ни появлялся, у окружающих немедленно распалялась тяга к Неведомому. Как-то раз довелось ему читать атеистическую лекцию революционным матросам Петрограда и, лишь только разговор между делом зашёл про поиски мифической Шамбалы, как слушатели немедленно выразили желание отправиться в Тибет и водрузить там знамя мировой революции.
Немудрено, что Герман пошёл на исторический: очень уж хотелось вместе с дядей проникать в тайны веков. Да что там Герман – сам Глеб Бокий, соратник Дзержинского и начальник секретного спецотдела ОГПУ поддался чарам профессора! Этих двоих, совершенно непохожих друг на друга людей, связывала общая работа – будучи специалистом по криптографии и дешифровке, Харченко состоял на службе в органах.
Когда худой и жёлчный Бокий приходил к ним домой, Герман чувствовал себя не в своей тарелке. Как-то чекист заметил такое отношение, подозвал юношу и без обиняков заявил:
– В девятнадцатом я председательствовал в Петроградской ВЧК. Твоего отца, конечно, не помню, но, скорее всего, именно я утвердил ему смертный приговор. Время было такое – или мы их, или они нас. Думаешь, кто настраивал безграмотные массы против революции? Попы и настраивали – Советскую власть объявили сатанинской, а народ уши и развесил… К офицерью не больно-то прислушивались – чуждый класс, а попы – другое дело, их проповедям всяк привык верить, оттого тёмные крестьяне подавались не в Красную Армию, а к белякам да разным бандитам. Так что миндальничать не приходилось – шла гражданская война. Сейчас другие времена, власть пролетариата победила почти во всей стране, поэтому контру мы скоро совсем перестанем расстреливать, а начнём перевоспитывать ударным трудом. Есть у меня одна идея[10].
Бокий не кривил душой, не пытался подсластить пилюлю, а говорил как со взрослым состоявшимся человеком. Больше к этой теме не возвращались, но льда в Германовом сердце стало поменьше.
