Текст книги "Сын охотника"
Автор книги: Константин Эрендженов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Сокровища старого погреба
Некоторые зажиточные люди посылали своих детей учиться в разные города. Цедя сразу же, как предложили ему отдать дом под школу, решил послать Бадму в Питер, как по старинке он называл Ленинград. Но в эту же ночь опять заявился офицер с сабельным шрамом на щеке. Он убедил Цедю, что скоро грянет буря, которая уничтожит большевиков, и тогда все будет по-старому. Он недвусмысленно намекал, что тучи собираются не только над калмыцкой степью, но и над всей Россией, а грозовой ветер дует из-за океана. Пока что он советовал смириться и выжидать. Самое главное – пережить это время, сберечь золото и оружие. А коли нет оружия, то надо им запасаться. Он также советовал всеми мерами вредить, мешать новым порядкам. На этот раз неизвестный назвал имя человека, возглавляющего подполье, и Цедя поверил, что дело серьезное, потому что хорошо знал того человека. На прощанье пришлось немного раскошелиться на общее дело. А утром Цедя решил смиренно переселиться в кибитку, оставить не только дом, но и флигель. Теперь он был вполне уверен, что все это очень временно.
А поскольку ожидается гроза, как сказал ночной гость, лучше не посылать сына в чужой город. Тут, если что, можно спрятаться и переждать… Пришлось идти в собственный дом, устраивать Бадму в школу. И как же удивлен был Цедя, когда его сына записали без всяких возражений. В душе бывшего зайсанга коробило, что его знатный сын будет учиться вместе с батрачатами. Но деваться было некуда.
* * *
С первого августа плотники и штукатуры, присланные сельсоветом, начали ремонт школы. Над зеленой железной крышей дома высоко взвился алый флаг, а возле входной двери появилась вывеска: «Неполная средняя школа-интернат Бага-Чоносовского сельсовета».
Цедя счел унизительным жить в маленьком домике посреди двора, где раньше ютился его сторож, и он переселился в кибитку в конце сада. Поэтому свободный флигелек школьная администрация приспособила под кухню школы-интерната. Для этого пришлось перекрыть крышу и сделать пристройку для столовой. Появились новые, доселе неизвестные слова: кухня, заготовитель, санитар, баня, прачка, водовоз и другие.
Новость о том, что в доме Цеди открылась школа-интернат, где дети бедняков будут обучаться и жить на полном государственном обеспечении, распространилась по всем окрестным хотонам. И к началу учебного года потянулись сюда пешком и на лошадях родители с детьми.
Дети в школе проходили медицинское обследование, санобработку. Их мыли в бане, наскоро оборудованной в пристройке, где у Цеди раньше хранилось охотничье снаряжение. Детей стригли. Вместо грязного рванья им выдавали новую одежду и обувь. Размещали их в большом доме Цеди по нескольку человек в комнате. Они спали на пружинных железных кроватях, на мягких матрацах, укрывались теплыми шерстяными одеялами.
Двухэтажный дом Цеди, куда был ранее запрещен вход бедным калмыкам, наполнился шумом и смехом счастливой детворы. Достоянием учащихся стали фруктовый сад и стройные тополя, образующие небольшой парк. Под деревьями не умолкали ребячьи голоса. Они здесь играли в мяч и другие дотоле неизвестные игры.
Глядя на них, Шиндя, ставшая поварихой в столовой интерната, как-то сказала:
– Живут беззаботно, как лебедята в камышах.
Особенно ее радовало трехразовое питание детей, которые до этого никогда дома не наедались досыта.
В школе-интернате был установлен твердый распорядок дня. Утром поднимались по команде. После умывания делали зарядку на свежем воздухе. Завтрак подавался точно в назначенное время. Потом дети собирались на занятия – доставали из тумбочек учебники, тетради. Теперь в школе было два учителя. До обеда они занимались с двумя младшими классами, а после обеда – с третьим и четвертым. Старших классов пока что совсем не было.
Теперь, когда третий класс, в котором учился Мерген, отделился, сын охотника увидел, что он выше всех ростом и застеснялся. Но Кермен успокоила его и обещала ему помогать. Сама она уехала в город, в пятый класс. Мергену стала присылать интересные книги и даже подарила счеты. В школе ни у кого не было таких маленьких удобных счетов. Мерген был уверен, что только с их помощью стал лучше всех в классе знать арифметику.
* * *
Цедя искоса посматривал на новую жизнь в его доме и от бессильной злобы только стискивал зубы. Желчь вскипала, когда он видел резвившихся в его саду детей. Ночами спать не давали кошмары, мягкая постель колола бока. Он осунулся и выглядел как высохший на корню тополь.
Вечерами, когда стихал шум детей. Цедя вставал с постели, брал железную трость, трижды обходил свой дом вокруг, читая про себя молитвы и заклинания. Потом входил в сад, молил всех бурханов, чтобы они послали гибель на урожай, чтобы плоды с деревьев осыпались. А, созревшие и попадавшие на землю яблоки он со злобой растаптывал ногами. Мало-помалу он начал молиться и злым духам, призывая их на головы новых хозяев. Домой возвращался взвинченный и разбитый настолько, что не мог уснуть. Как ни зажмуривал глаза, сон не приходил. В такие часы он предавался сладким воспоминаниям о прошлом. Видел себя и жену еще молодыми. Жизнь тех времен казалась ему навеки растаявшим миражом. Со злорадством вспоминались слова Натыра о том, что дом этот строился в голодный год. Тогда все бедняки рады были случаю поесть за любую работу. И действительно весь аймак участвовал в строительстве. Пока строился дом, дармовые рабочие навезли чернозема, разбили фруктовый сад и обсадили тополями. Воду из озер возили в бочках, установленных на телегах, которые тащили батраки, впрягаясь вместо верблюдов. О-о, тогда они были покорными, как рабы…
Скрипнув зубами, Цедя поворачивался на другой бок, сон не шел. Он выпивал снотворное. Но ему еще долго мерещились сцены охоты на волков, лисиц и зайцев с гончими псами близ озер. Сцены менялись, словно в калейдоскопе. Перед ним появлялся Бага-Чоносовский хурул, где в окружении аймачных богатеев он восседал на самом почетном месте. Рядом с ним настоятель, хурула, астролог и прочие чины духовенства. Цедя сидит на толстой белой кошме, перебирает в руках четки. Вспомнив об этом, он радостно заулыбался. Затем ему виделся весь ритуал богослужения: молодой гелюнг дул в ганглин – оправленную серебром дуду, второй гелюнг дул в бюря – длинную медную трубу, другие – в средние и маленькие трубы и раковины, били в литавры, барабаны. Все это сопровождалось звоном бронзовых колокольчиков и пением молитв. Вспоминая об этом, Цедя еще больше страдал бессонницей.
Внезапно он вскакивал с постели, садился на пороге, набивал трубку табаком и начинал курить опий. Накурившись наркотика, он снова ложился в постель. И вот уже тогда ему снились сладкие сны. Он видел, как возвращающиеся с богомолья молодые девушки и женщины заходили к нему в сад, лакомились фруктами, а затем робко входили в дом полюбоваться его убранством. Он не в силах был удержаться от соблазна и заманивал одну из красоток в дальнюю комнату… А утром, проснувшись с головной болыо. Цедя стискивал зубы, сжимал кулаки и готов был поджечь свой дом, превратить его в прах. Но перед ним, как живой, возникал тот ночной гость с сабельным шрамом на щеке. Слышались его слова: «Власть большевиков не вечна. Скоро грянет гроза и…» Этот человек приходил еще два раза. Грозы он пока что не принес. Зато каждый раз уносил по мешочку золота, оставляя Цеде проблески надежды на лучшее будущее… Только этими надеждами и жил бывший зайсанг.
Зато сын его, наоборот, все больше тянулся к той новой жизни, которая началась в школе-интернате. Правда, его общение с ребятами заканчивалось с последним уроком. Ребята оставались в интернате. А он шел домой к отцу и матери, которых все больше чуждался.
У интернатских детей после уроков только и начиналась та волшебная жизнь, которая влекла к себе всех детей. Особенно интересно было по воскресеньям, когда в нарядных одеждах, с красными галстуками на шее, со знаменем и флажками, ребята под звуки горна и барабана выстраивались на аллее под высокими тополями. Здесь они пели, играли в шумные веселые игры.
Глядя на них, Бадма сгорал от любопытства, ему тоже хотелось быть там, вместе со своими сверстниками. И он в душе начал проклинать знатность своих родителей, которая стояла преградой на пути к его сверстникам. По воскресеньям он стал уходить из дому на целый день. Раньше родителей завтракал, наряжался в праздничную одежду и незаметно ускользал на школьный двор. Но не всегда там удавалось ему попасть в общую компанию ребят.
Больше всего Бадма завидовал Мергену. Хотя тот учился классом ниже. Как переросток и отличник учебы, он стал помощником вожатого отряда, а самое завидное – был барабанщиком. На шее у него под белоснежным воротником висел красный, как утреннее солнце, галстук. Когда он шагал в строю и бил в барабан под команду: «Раз, два! Левой!» – он совсем переставал замечать Бадму.
Даже сын батрака Муулы и дочь конюха Бадаша наравне со всеми шагали в строю пионеров. Они ходили в ногу, широко размахивали руками и пели звонкую задорную песню. Они также, как и Мерген, не замечали сына своего бывшего хозяина Бадму. От счастья им просто было не до него.
В конце такого дня Бадма обычно возвращался домой злой, неразговорчивый. И вот однажды его прорвало, он набросился на родителей с упреками:
– Вы кичитесь своим богатством, знатностью рода, а я из-за всего этого остался один, как паршивая овца, изгнанная из стада. Мне не с кем дружить, никто со мною даже говорить не хочет. Я сын классового врага, эксплуататора!
– О боже, каких слов нахватался! – завопила мать, сидевшая на ковре с четками.
– Зачем мне ваше богатство, если оно как бельмо на глазу! Лучше я уйду от вас, буду жить как все!
– Отец, ты слышишь, что он вытворяет! – стонала и хваталась за сердце мать.
Цедя сидел в кресле, которое перенес в кибитку, как символ былого величия. Он поднял руку, чтобы подозвать сына к себе. Но тот выбежал вон, крикнув:
– Пропади пропадом ваши табуны и отары, ваша знатность!
Оставшиеся вдвоем родители долго препирались, обвиняя друг друга в том, что происходит с сыном. Наконец отец сам пошел его разыскивать.
Убежав из дома, Бадма пришел к озерку, сел на берегу и долго смотрел на заходящее солнце, отраженное в тихой воде.
Цедя подошел к сыну и опустился рядом с ним, жалуясь, что от быстрой ходьбы у него болит сердце и мучает одышка. Бадма не подал даже вида, что заметил отца. Он продолжал смотреть на солнце, погрузившееся в воду.
– Бадма, я давно хотел поговорить с тобой наедине, – обратился к нему отец после долгого молчания, – как раз здесь самое подходящее место. Тут не слышно голосов этих проклятых оборванцев. Слушай внимательно. Ты еще молод и не знаешь, в чем заключается счастье человека. Твой старший брат пошел по беспутной дороге, и ты у нас один. Вся наша жизнь – для тебя. Только для тебя. Ты должен понять, что будущее твоих родителей мерцает, как затухающий очаг. Тебе, только тебе предстоит дальше поддерживать очаг нашего дома. Весь скот большевики скоро заберут. Но тебе останется то, о чем никто не знает, чего никто не найдет у нас. Сберег я за жизнь кое-какие драгоценности.
– Золото? – встрепенулся Бадма, сызмальства знавший цену деньгам.
– Есть на земле сокровища подороже золота. Тот, кто ими владеет, может жить лучше всех и красивей всех.
«Красивей всех!» – мысленно подхватил Бадма и понял, что отец прав. Да, он хочет жить лучше Мергена и его друзей. Жить так, чтобы они ему завидовали, а не наоборот. До сих пор те, с кем он дружил с детства, завидовали ему, его одежде, его деньгам, положению отца. Но все эти поклонники разъехались на учебу в разные города. А он здесь один, как волчонок в многолюдном селении. Его иногда и жалеют, но не забывают, какой он породы…
– Вот ты завидуешь всяким там Мергенам, – продолжал отец, словно угадав мысли сына, – а у них это временная радость, преходящая. Скоро, очень скоро власть безбожников лопнет, как мыльный пузырь.
– Ну а если не лопнет! – вдруг окрысился Бадма.
Отец положил руку на плечо сына и заговорил еще тише:
– Ну, если даже так, то человеку, у которого есть в кармане лишняя копейка, лучше, чем тому, у кого карман дырявый. Вон Нарма устроил своего сына в самый главный университет России, в Москве. Думаешь, так просто? Больших денег это ему стоило! Вот и ты окончишь первоначальную школу тут, а дальше, ежели все будет, как сейчас, отвезу тебя в город, может, даже в Питер, или в Москву.
– Пи-и-тер! – иронически протянул Бадма. – Видишь, какой ты, все у тебя по старинке. Ведь знаешь, что Питер теперь называется Ленинградом.
– Мало что выдумают! Нас вон исплотаторами да мироедами прозвали. А мы как были, так и останемся хозяевами! Да не об этом я хотел с тобой потолковать. О тебе, о твоем будущем пекусь я денно и нощно. Иди за мною, я тебе покажу, где хранится все твое будущее. Только смотри, чтобы не дознался дядя Данзан или кто из хотона…
Цедя показал сыну тайник в конце сада, в погребе. Но, видимо, это было для него равносильно прощанию с жизнью. Он сел на коня и опрометью поскакал в степь, где пасся его скот. Покружил возле отары и впервые в жизни не сделал никакого замечания чабанам, ни на кого не накричал. Постоял возле спящих верблюдов… На обратном пути видел волка. Но даже не пожалел, что не захватил ружье: волк не показался ему извечным врагом, как прежде. Такой же одинокий и неприкаянный. Вернулся домой под утро. В темноте нашел снотворное. Высыпал в чашку с водой сразу два порошка. Выпил и тут же потянулся к шкафчику со спиртным. Выпил стопку водки, чтобы заглушить все дневные переживания. Налил вторую. Да так и осушил целую бутылку, чего никогда с ним не бывало. До постели еле добрался. Лег не раздеваясь, уткнулся лицом в подушку и сразу же уснул.
Утром жена не стала будить его – знала, что лег уже на рассвете. Днем зашла посмотреть, как он там. Увидев, что муж спит, уткнувшись лицом в подушку, испугалась, что задохнется, и решила повернуть его на бок. Но только дотронулась, вскрикнула – тело было ледяным. Не помня себя, с душераздирающим воплем она выскочила из дома и стала звать людей. Этот вопль возвестил о смерти последнего в округе зайсанга.
Дети бедняков чутки к горю других. Узнав, какая беда случилась у Бадмы, Мерген взял его к себе домой ночевать. А утром сам пошел просить о том, чтобы сироту взяли в интернат на полное обеспечение. Директор коротко ответил: «Сын за отца не отвечает», – и согласился приютить подростка. Но прямо в школу прибежал дядя Бадмы Данзан. Оросив парнишку слезами, он заявил, что, пока жив, ни за что не отдаст в приют любимого племянника.
Директор уступил, потому что зачислил Бадму сверх всяких возможностей.
Данзан ухватился за Бадму, конечно же, не от большой любви к племяннику. В хозяйстве Цеди было около тысячи овец, сотня голов крупного рогатого скота, столько же лошадей и верблюдов. Десяток батраков работали в этом огромном хозяйстве. С давних пор Цедя славился как охотник. У него остались собаки, которые стоили не меньше, чем отара овец. А ружья были все такие, что каждое стоило десятка лошадей. На все это и разинул рот прикинувшийся добрым родственником хитрый Данзан. Он начал заключать с батраками очень выгодные для всех договоры и вообще показал себя предприимчивым хозяином в доме и заботливым опекуном племянника. Но вскоре отара овец, стадо лошадей и верблюдов перешли в собственность государства. А собаки, ружья и драгоценная утварь, некогда украшавшая богатый дом зайсанга, исчезли куда-то вместе с сердобольным дядей. Увез дядя и случайно найденное им в яме за сараем оружие – пулемет, гранаты, винтовки. Бадме остались только кибитка, корова и лошадь, за которыми стала присматривать постаревшая от горя, ослепшая и ко всему равнодушная мать.
Теперь директор школы сам предложил Бадме перейти в интернат. Но Бадма на этот раз гордо отказался. В тайнике, который показал ему отец, Бадма нашел большие сокровища – золото и драгоценности. На них он строил все свое будущее и считал, что он все же не чета какому-то там Мергену. Он часто заглядывал в свой тайник в заброшенном погребе. Вид золота и драгоценностей неизменно подогревал в нем веру в то, что вернется время, когда владельцы таких сокровищ снова будут на верху жизни. И чтобы занять в той жизни достойное место, Бадма учился так старательно, что его скоро стали ставить в пример другим. В учебе он был первым. Но в общественной жизни совсем не участвовал. Всякие сборы, утренники, вечера художественной самодеятельности теперь его не интересовали. Все свободное время он проводил за книгами. А по воскресеньям на целый день уходил на охоту с любимым ружьем отца, которое он с огромным запасом дроби и пороха сумел припрятать от жадного дяди.
Тайна браслета
Окончание семилетки для Мергена и его родителей было долгожданным и необычным праздником. Еще бы! Во всем их роду не было такого образованного человека! К этому дню семья оставила ветхую кибитку и переселилась в домик, который за прошлое лето построили отец и сын. Мать выбелила стены снаружи, подпустив в известку столько синьки, что домик издали привлекал своей небесной синевой. Отец добыл сайгака, и теперь женщины готовили пир горой. Отец, недавно ставший бригадиром у животноводов, пригласил на вечер председателя колхоза. Сделав свои дела, он сидел в новом доме, наслаждаясь уютом и покоем. А Мерген все наводил порядок вокруг дома, убирал камни, срывал бурьян, подметал. Руки Мергена работали, а мысли витали вокруг того, что было далеко и казалось недостижимым. Мерген мечтал об открытии избы-читальни в своем селении. Мысль об этом зародилась в его душе еще тогда, когда в хотон первый раз приезжали участники культштурма. Они навезли книг, прикрепили на стенах кибиток плакаты, а по вечерам читали вслух всем, кто приходил к ним, рассказывали о правах бедняков, о новой жизни в больших городах. Три дня, которые провели культармейцы в хотоне, показались Мергену каким-то необычайным праздником. А уехали агитаторы, Мерген начал собирать книги и читать всем, кто соглашался его слушать. И, конечно же, самым постоянным слушателем была его бабушка.
А однажды весной Мерген поехал на Волгу ловить тараньку, чтобы насушить ее на все лето. На берегу великой реки, в русском селении он зашел в избу-читальню, которую калмыки называли красной кибиткой. Познакомился с избачом, добродушным стариком, Иваном Терещенко, потерявшим на гражданской войне не только ногу, но и всю свою семью. И старик, и сама изба-читальня так запали в душу Мергена, что он мысленно называл и себя будущим избачом. У русских изба-читальня была не просто библиотекой, а душой всей культурной жизни села. Такой должна она быть и в хотоне. Правда, там и помещения такого нет. Но все это будет.
«Еще раз съезжу к Ивану, поучусь…»– думал сейчас Мерген, широко размахивая метлой уже далеко от дома.
– Ты что, Мерген, всю степь решил подмести? – раздался вдруг за спиной звонкий голос Кермен.
Мерген круто обернулся и, увидев сияющую, разрумянившуюся от быстрой ходьбы дочку учительницы, вдруг нахмурился, сокрушенно покачал головой.
– Что с тобой? Не хочешь со мною говорить? – огорченно спросила девушка, понижая голос.
– Плохой охотник, – убито ответил Мерген, – совеем плохой.
– Это потому, что не услышал, как я подошла? – снова оживляясь, спросила Кермен.
– Я должен был услышать твои шаги еще вон там, на середине хотона, – кивнул Мерген, теперь уже улыбаясь во все свое загорелое лицо.
– Это не ты плохой охотник, а я, видно, была хорошей ученицей, когда ходила в балетный кружок, – успокаивала его девушка.
– Ты стала балериной? – Мерген даже отступил на шаг.
– Ты испугался? – грустно улыбнулась Кермен. – Успокойся, не получилось из меня ни балерины, ни певицы. Но ходить так, чтобы обмануть даже такого следопыта, как ты, научилась, – с этими словами она протянула Мергену связку книг. – Поздравляю тебя с окончанием семилетки. Пусть эти четыре книжки укажут тебе путь, по какому идти дальше.
– О-о, что же это за книжки? – живо ухватив подарки, спросил Мерген. – Ну, идем в дом, посмотришь, как мы теперь живем. У меня теперь своя комнатка.
– Да, я вижу, вы дом построили, как у русских. Даже крыльцо! – восхищалась Кермен, все еще стоя на месте.
– Помнишь, я говорил тебе, что познакомился с избачом Иваном. Вот тогда и подсмотрел, как русские строят свои дома. Ну идем, идем.
Вошли сначала в комнату родителей, где уже вкусно пахло жареным мясом. Кермен почтительно со всеми поздоровалась, каждого о чем-нибудь спросила. И, осмотревшись вокруг, всплеснула руками:
– Да у вас и печка, как у русских! – и вплотную подошла к голландке с плитой. – Но почему раньше мы так не делали?
– Раньше у нас ум был завязанный, – ответила мать Мергена, принимаясь готовить чай для гостьи.
– Забурханенными были мы, говорю я, – добавил Мерген. – Но бабушка сердится – бурханов не трогай. Да я их и не трогаю, вон они, даже полочку сам для них сделал, молись, бабушка, на здоровье! – и он кивнул в угол, где над бабушкиной кроватью теснились на полочке замусоленные дочерна деревянные идолы – бурханы.
Бабушка всего этого, видимо, не слышала, потому что без всякой связи с тем, о чем говорили, стала громко рассказывать о том, как Мерген с отцом строили дом. Видно было, что теперь она внуком гордилась.
Закончив рассказ, бабушка так поджала губы, что беззубый рот ее совсем провалился.
– И она больше тебя не бьет? – шепотом, чуть улыбаясь, спросила Кермен.
– Ни она, ни отец, – пользуясь тем, что отец вышел на улицу, отвечал Мерген. – Я, помнишь, еще в пятом классе собирал в нашей кибитке мужчин и учил писать да читать. Так отец и бабушка после первого урока больше меня и пальцем не тронули.
– Как же можно бить учителя! – весело подхватила Кермен. – Ну, покажи свое жилище.
Мать, обогнав сына, открыла дверь в маленькую комнатку и внесла табуретку, виновато заметив, что она у них пока что одна в доме.
– О, да тебе горожанин позавидует, – переступив через порог комнатки Мергена, воскликнула гостья, – такими шкурками ты обзавелся!
Возле маленькой железной койки лежала, распластавшись, шкура большой рыси, а над кроватью на лисьем мехе висело ружье.
– Такой мех под ноги! – возмутилась Кермен, – ну ты прямо как зайсанг!
– Сам убил. Мы с отцом ездили на Кавказ к его другу и там охотились, – ответил Мерген.
– Как же тебе это удалось? Ведь рысь очень осторожный зверь!
– Это верно. Подкралась так же тихо, как и ты. Только не заговорила, а сразу прыгнула на отца. А я спал в пяти метрах, под кустом. Мы оба отдыхали в лозняке после ночной слежки за этой хитрюгой. А выследила она. Когда она прыгала, под ногами у нее треснула хворостина. Я открыл глаза, а она огненной лентой летит на отца. Успел выстрелить, только когда уже вцепилась когтями в голову и плечо отца. На лбу отца от ее когтей остался глубокий след.
– Ты же мог попасть не в зверя, а… – закусив белый кулачок, в ужасе воскликнула Кермен.
Мерген усадил гостью на табуретку у окна, а сам сел на маленькую скамеечку за самодельным столиком, заваленным учебниками и тетрадями.
– Отец тогда впервые назвал меня охотником! – и, смущенно улыбнувшись, Мерген добавил – Да чего это мы заговорили об охоте!
– Мне интересно! – встрепенулась гостья. – Ну, а куда теперь? Или, как и зимой говорил – на библиотекаря?
Мерген молча кивнул.
– Хочешь, я тебе буду помогать, пока учебный год не начнется?
– У тебя своих дел по горло. Ты маме нужна. Ведь она теперь директор, и у нее даже в каникулы дел полно.
– Управлюсь везде. Мне теперь так хочется все время что-то делать, делать! – горячо говорила Кермен. – Ну расскажи, с чего бы ты начал работу в избе-читальне?
– Да у меня есть уже план, – и Мерген подал гостье тетрадь. – Только начинать надо все же с пристройки.
Кермен вскинула тонкие смолянисто-черные брови и показалась Мергену похожей на вспугнутую птицу, которая недоуменно и выжидаюше смотрит на мир. Маленькие, похожие на сочные ягоды, губы ее тоже раскрылись от удивления. Верхняя вздрагивала от нетерпения. И только нос, прямой и тонкий, с чуть приметной горбинкой, оставался строгим, гордым. Он был неизменно белым, даже когда розовые щеки и губы вспыхивали ярким румянцем.
Мерген спохватился, что слишком долго любуется ею, стушевался и сбивчиво начал излагать свои мысли.
Колхоз дает помещение, но это так только в протоколе собрания написано: помещение. На самом же деле там маленькая комнатушка. Но Мерген уверен, что за два выходных можно сделать пристройку к той комнатушке.
– Так быстро? – усомнилась Кермен.
– Открой тетрадь, там все высчитано.
Кермен начала рассматривать записи и чертежи, время от времени покачивая головой.
– Тебе надо не библиотекарем, а на инженера-строителя учиться, – серьезно заметила Кермен. – Ведь ничему еще не учился, а вот тут все у тебя рассчитано: сколько человек надо, чтобы за день сделали две тысячи штук саманного кирпича. Сколько пучков лозы и камыша пойдет на одну стену и на все три. У тебя все так спланировано, что позавидуешь. Где ты этому только научился?
– Пока строил свой домик, понял, что все надо рассчитывать, – деловито отвечал Мерген. – Ты знаешь, я убедился, что работа сама учит человека. Трудно нам будет только с лесом для крыши. А все остальное… – и он потряс своими большими крепкими руками.
Тут их позвали к столу, и беседу пришлось прервать. Мерген даже шепнул, чтобы о его планах родителям ни слова.
На столе в большой чаше аппетитно дымились куски жареного мяса.
– Вчера отец отбил у волков загнанного сайгачонка. Они уже горло ему перегрызли. Еще минута – и разтерзали бы! – рассказывал Мерген, пропуская гостью через порог. – Сейчас мама нас угостит свежатиной.
Когда сели за стол, Мерген опять залюбовался девушкой. У Кермен были тонкие, словно птичьи лапки, пальцы. Она так красиво держала ими кусок мяса и так аккуратно откусывала маленькие кусочки, что Мерген стал следить за собою. Раньше он вообще не обращал внимания на то, как кто ест. А теперь понял, что мать была права, когда упрекала, что он не умеет аккуратно есть.
Мерген и Кермен не стали долго угощаться. Обглодав по косточке сайгачатины и выпив по пиале чая, они убежали к колхозной конторе, возле которой уже собралась молодежь. На гладко утоптанной площадке парни и девушки танцевали. Но когда к этой импровизированной танцплощадке подошла Кермен, все бросились к ней с приветствиями. Девушки обнимали ее, тискали, чмокали. Парни степенно пожимали руку, не скрывая своего восхищения ее красотой. Дольше всех не подходил к ней Бадма. Он издали любовался необычайно похорошевшей девушкой и решил, что этот цветок расцветает для него, только для него, самого богатого здесь парня. Он, безусловно, лучше всех одет, у него гордая осанка, выработанная перед зеркалом. Одно Бадме было неприятно в Кермен – это то, что она одинаково деликатной была в обращении со всеми. «Для кого здесь ее деликатность! – мысленно возмущался Бадма. – Вон как улыбается этому сыну охотника. А от него волчатиной прет за версту».
Взвесив свои достоинства, Бадма потрогал дорогой перстень, специально по случаю приезда Кермен надетый на палец, и, когда заиграла музыка, подошел к ней.
– Разрешите пригласить вас на танец, – вместо приветствия сказал он, уверенно протягивая руки к девушке. Он даже назвал вальс специально для того, чтобы показать свою образованность.
Но Кермен, словно не замечая его намерения с нею танцевать, протянула ему руку для приветствия, весело говоря:
– О, Бадма, как ты вырос за эту зиму. Стал красивым и, говорят, круглым отличником закончил семилетку.
Бадме ничего не оставалось, как пожать протянутую руку. Но он и тут решил отличиться от всей этой серой массы. Пожимая руку гостьи, он приблизил ее к своему сердцу и учтиво склонил голову.
Казалось, все направлялось в нужное русло, но тут подошел Мерген и, положив свою черную мозолистую лапу на белое плечо девушки, увел ее на танец, повел так, будто бы только он один здесь имел на это право.
– Пока, Бадма, мы еще поговорим, – вежливо, но холодно сказала Кермен.
Боже! Как этот неповоротливый сын охотника танцевал! Сколько раз он наступал на туфельки своей воздушно-легкой в танце партнерши! Как на нем топорщились неотутюженные рыжие штаны, в которых он, наверное, ходит и на охоту! Да и вообще все в нем Бадма ненавидел до лютой злобы в эти минуты.
Чтобы проверить себя, насколько он неотразим, Бадма на каждый танец приглашал новую девушку, и ни одна ему не отказывала. Уж на что неприступна дочь уполномоченного, которая и родилась, и выросла в городе, но и та охотно с нимм танцевала несколько раз. А Кермен даже не смотрит на него. Весь вечер она только с Мергеном, словно они уже невеста и жених.
С вечеринки Бадма ушел один, хотя мог бы проводить любую девушку, кроме этой зазнайки Кермен. Ночь была лунная, теплая. Ярко освещенные мазанки, мимо которых проходил Бадма, казались ему жалкими жилищами сурков, разбросанными по степи. Зато войдя в свой сад, благоухавший зреющими плодами, он почувствовал, что только он имеет право на Кермен. Правда, освещенная луной белая кибитка издали показалась ему оторванной от всего мира, отчужденной. Но мысленно взор его перенесся в конец сада, где в чащобе невидимые отсюда находились развалины старого погреба, и на душе стало тепло и спокойно. В голове замелькали картины веселых вечеров, танцев, и на первом месте, рядом с ним она, Кермен. Во дворе молодого хозяина радостным поскуливанием встретил Цохор, единственный пес, оставшийся от огромной своры. Цохор уже стар, но все еще зол и необычайно чуток. Привязанный на цепь, одним концом прикрепленную к туго натянутой проволоке, он бегает от кибитки до конца сада, к развалинам старого погреба.
Бадма благодарно потрепал пса по холке, зашел в кибитку, чтобы взять свечу и спички. Мать, видимо, не спавшая до сих пор, окликнула его. Но он прикрикнул на нее, чтобы спала, и ушел в конец сада, приказав Цохору лежать у ворот.
Давно Бадма не был в своем тайнике, и вот теперь, пользуясь тишиной и одиночеством, он разбросал трухлявые бревна, которыми недавно завалил вход в свою сокровищницу. Бадма знал, что Цохор издали услышит приближение постороннего, но на всякий случай посидел на одном бревне, осматриваясь и прислушиваясь к ночным шорохам. И, лишь убедившись, что никто его здесь не видит и не слышит, спустился в погреб. Наглухо закрыв за собою тяжелую, окованную железом дверь, он зажег свечу и пристроил ее на полочке, специально прикрепленной к стенке еще отцом. Погреб был выложен кирпичом и со всех сторон оцементирован, чтобы не проникала дождевая вода. А изнутри и стены, и потолок, и пол были обиты уже заплесневевшими и почерневшими досками. Неосведомленный человек мог подумать, что в погреб вставлен добротный деревянный сруб, который и сдерживает землю с боков и сверху. Видно, строил отец навечно.
