Текст книги "Подводные мастера"
Автор книги: Константин Золотовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Бешеная акула
Еще совсем молодым водолазом впервые встретил я настоящую, крупную акулу в Белом море.
Правда, не под водой. Ее поймал тральщик. Пришел я посмотреть.
Огромная акула лежала на палубе, и, выгибаясь, била упругим хвостом. Вокруг толпилась команда. Маленькие злые глазки акулы поблескивали, она пыталась перевернуться вверх брюхом и укусить кого-нибудь. Один матрос протянул ей конец палки. Акула изловчилась, цапнула протянутую палку и перекусила ее, как спичку.
Маленький черноглазый кок тральщика поднял с палубы откушенный конец палки толщиной в его руку и удивленно почмокал губами.
Когда акулу утащили в трюм, я зашел в каюту к тралмейстеру – руководителю лова. Это был человек богатырского роста, белокурый и степенный. Мы были с ним уже немного знакомы и разговорились. Тралмейстер рассказал мне, как он впервые ловил акул:
«Был я тогда матросом на китобойном судне. Судно это было целый завод. Впервые испробовали мы наши гарпуны в Великом океане – поймали кита. Накинули ему петлю из цепей на хвост, потому что в хвосте у него страшная сила. Потом подошли на шлюпке и рыбными ножами отсекли ему плавники хвоста. В это время из глубины вышли акулы. Вода прозрачней слезы. Глядим: как вопьются они зубами в кита, так целая яма, полтонны недочет. Разрешили нам наказать акул. Загнули мы в мастерской большие стальные крючки, поджарили тюленя, нацепили на удочки по пуду пахучего мяса и кинули.
Враз одна съела и попалась. А другая час около крючка кружилась, наконец замутилась у ней голова от запаха, она и хапнула. Вытянули и эту. Разрезали ей брюхо. Из огромного желудка акулы вытащили непрожеванную швабру, полмешка картошки, матросские парусиновые штаны, ножку козленка с шерстью и копытцем. Мы все были удивлены невиданной прожорливостью акулы.
А еще в ее брюхе нашли полупрожеванный кусок колбасы, краба с обломанными ногами и облепленный жиром висячий амбарный замок.
Ну, мясо акул нехорошее. Вырезали пасть, а зубы у нее белые, защелкиваются, как замки. Из плавников акульих клей сварили, жир ее растопили для какого-то лекарства. А кожу отдали одному матросу, специалисту по этому делу. Из акульей кожи добрые сапоги выходят, сумочки, пояса, чемоданы.
Пока мы стояли, подобралось акул к нашему судну не знаю сколько. Чуют они запах за три километра. Нюх прямо удивительный у них! Вода растворяет запахи, а морские течения разносят их далеко под водой.
Целую неделю акулы за нами шли с разинутыми пастями и глотали всякий мусор с судна.
Им что ни кинь! Бросали пустые консервные банки; жиром смажем – и за борт, а акула хап – и проглотит.
Я после был в плавании у Филиппинских островов, Туземцы там, ныряльщики, добывают губки и раковины, тем и живут. Ну и калек среди них: у кого руки нет – одна культяпка, у другого ноги – на палке подпрыгивает.
В тех местах из-за акул и не купались, на палубе душ устраивали.
А вот водолазов в костюме, я слышал, акулы совсем не трогают. Или запах резины им не нравится, или стесняются.
Да и где водолаза схватить: с головы – медь, с ног – свинец, а остальное – резина».
Давно рассказывал мне это бравый тралмейстер. А теперь я и сам, поработав в дальневосточных морях, убедился в том, что акулы хватают купальщиков, но никогда не нападают на водолазов. Они жадны, нахальны, любопытны, но трусливы. Из любопытства подходят совсем близко к водолазу, но только пусти в них золотником пузырей – они и бежать.
Необычайный случай с акулой, о котором я хочу рассказать, произошел с тремя моими приятелями-водолазами.
Работали водолазы на затонувшем судне «Тайга».
Спускались под воду с двух новеньких моторных, самоходных баркасов.
Меж баркасов стояла баржа. Водолазы на дне стропили груз, а баржа длинным крамболом тянула его наверх и опускала в свои просторные трюмы…
Груз был ценный: оборудование для нефтяных промыслов. Соленая вода быстро портила его, и поэтому водолазы непрерывно работали днем и ночью.
Лучше всех работал баркас старшины Криволапова с водолазами Авдеевым и Глобусом.
По ночам водолазы спускались в трюмы затонувшего корабля с электрическими лампами.
А над судном мелькали маленькие зеленые огоньки: то были глаза акул. Водолазы давно привыкли к акулам и не обращали на них внимания, будто это комнатные мухи.
Груз с «Тайги» был поднят.
Теперь надо было до штормов поднять судно.
Но случилась где-то авария: пассажирский пароход напоролся на камни. Первый баркас с водолазами спешно послали на аварию. А для работ на «Тайге» оставили Криволапова с Авдеевым и Глобусом.
Забрали у них моторный самоходный баркас, а вместо него привели старый рабочий кунгас. Кунгас был грязный, на палубе его виднелись лужицы рыбьей крови, растоптанные пузыри и жир.
Старшина Криволапов, коренастый, немного сутулый водолаз с седеющими., как у моржа усами, с широкой волосатой грудью под расстегнутой фланелевкой, поскользнулся на рыбьем жире и сказал:
– Это, птички-воробушки, не дело, надо сперва палубу помыть!
– Тогда весь день пропадет, – ответил Авдеев, долговязый, жилистый водолаз. – Погода не ждет, сегодня тихо, а завтра, глядишь, штормы, надо нам скорее стропы подрезать, а палубу помыть и после успеем.
– Верно, давайте скорее судно поднимать, – поддержал Авдеева молодой подвижной водолаз Глобус, известный шутник и певец.
И Глобус стал натягивать на себя водолазную рубаху, чтобы итти под воду.
– Не люблю грязную палубу, – проворчал Криволапов, но махнул рукой и крикнул на буксир, чтобы приготовили для подрезки под судно стальной трехдюймовый трос.
Качальщики взялись за ручки маховиков водолазной помпы и стали качать воздух, а на одетого уже и стоявшего на трапе Глобуса надели груза и закрепили гайками шлем. Ходили в воду без оттяжки. Оттяжка – веревка; один конец ее привязывают к баркасу, другой, на дне, – к затонувшему судну, чтобы водолаз придерживался ее в темной воде или на быстром течении. Но здесь видимость под водой была хорошая, течения, которое бы относило водолаза в сторону, не замечалось, а глубина была всего 20 метров.
Глобус взглянул на буек и быстро спустился под воду. На грунте он по обыкновению пел.
Напевая флотский марш, подошел он к разгруженному судну, взял в руки трос и перенес его к форштевню. Тут ему показалось, что сегодня вокруг него слишком много акул.
Глобус удивился, поднял голову и, протерев носом затуманенное от дыхания стекло, посмотрел вверх.
Почти над самой головой его, чертя острыми плавниками большие круги, плавало целое стадо белобрюхих акул.
«Откуда это их поналезло столько? – подумал Глобус. – А ну-ка пугну я их!»
Он нажал головой на золотник. Из шлема вырвалась вверх рокочущая цепь пузырей.
Акулы бросились в стороны, но через каких-нибудь полминуты вернулись назад, еще ближе к водолазу. Глобус перестал петь.
– Пузыри не помогли, – сказал он и поднял с грунта увесистую кувалду.
Он стукнул несколько раз по корпусу судна. Удары в воде громче, чем в воздухе. Акулы опять разбежались. Глобус принялся за прерванную работу, а минут через пять снова увидел сквозь стекло очень большую акулу, которая шла к нему. Глобус ждал, что она свернет. Но она не сворачивала. Тогда он решил сам уступить ей дорогу и отошел шага на три. Акула круто повернула за ним. Тогда Глобус подобрал сигнал и шланг и всплыл на палубу затонувшего судна. Акула метнулась за ним.
Глобус дал сигнал: «Поднимай кверху!» Его стали поднимать. Акула повернулась вверх брюхом, чтобы схватить его.
Глобус дернул сигнал «тревога» и стремительно понесся кверху.
Акула гналась по пятам.
Еще секунда – и Глобус на трапе, но акула догнала его и сильно рванула за ногу. Глобус выскочил на самые верхние ступеньки трапа и с грохотом повалился на кунгас. С водолаза сияли шлем. Феска у него сбилась на мокрый лоб, и лицо было в красных пятнах. Когда сняли груза, Криволапов спросил:
– Ты чего выскочил?
Глобус не ответил.
Он поднял ногу и посмотрел на нее – цела. Поднял другую, а на калоше нет свинцовой подметки.
– Это как же, птички-воробушки? – удивился Криволапов.
– Акула откусила.
– Свинцовую-то подметку? – улыбнулся Авдеев. – С каких это пор акулы свинец едят?
– Честное слово, откусила! – сказал Глобус.
– Может, для смеха отрезал? – спросил Криволапов и строго взглянул сперва на водолазный нож у пояса в медном футляре, а потом на самого водолаза.
– Не отрезал я, – обиделся Глобус, – и в воду больше не пойду – опять схватит.
– Ладно, после разберем, как на работе шутки шутить, – строгим голосом произнес Криволапов.
– Авдеев!
– Есть! – отозвался Авдеев. – Уже одеваюсь.
Авдеев шагнул на трап, на него надели шлем, он улыбнулся за стеклом и быстро ушел под воду.
Не прошло и трех минут, как сигнальная веревка затрепетала в руках у Криволапова, и весь кунгас вдруг вздрогнул от удара о днище. Водолазы быстро подобрали шланг и сигнал, ноги кувырнулись обратно под воду, а вынырнул помятый шлем. Авдеев схватился за трап, вскарабкался по ступенькам и так быстро перебросил ноги на кунгас, будто на них были не пудовые калоши, а обыкновенные ботинки.
Сняли шлем.
Авдеев отдышаться не может.
– Акула… едва убежал!..
– Вот я же говорил, – сказал Глобус, – я же говорил!
– Что ты говорил? – накинулся на него Криволапов. – Да где это видано, чтобы акула гналась за водолазом? Что она – тигр? – Криволапов подергал седеющие усы. – Я здесь двадцать пять лет работаю, ни одна не трогала. Птички-воробушки! Тьфу! – старшина утер усы. – Засмеют ведь, если рассказать!..
– Давай рубаху! – сказал он качальщику.
Качальщик вынес из рубки водолазную рубаху. Криволапов сел к борту и, сердито отдуваясь, начал одеваться.
Авдеев и Глобус взялись за упругий фланец рубахи, натянули ее на Криволапова и надели манишку. Потом застегнули ремнями ботинки-калоши, и Криволапов, ступая по ошметкам жира на палубе, прошел на корму и встал на трап. За стеклом иллюминатора лицо его было сердитым. Моржовые усы шевелились. Криволапов, качая широкими плечами, шагнул вниз по гулким ступенькам и скрылся под водой.
Авдеев и Глобус тревожно стояли со шлангом и сигналом в руках.
«И с чего она на меня набросилась? – думал Глобус. – Может, оттого, что я пел? Так я всегда под водой пою; что я вежливо уступил ей дорогу, а она подумала: я молодой, неопытный, струсил. Но Авдеев старше меня, а тоже накинулась. Неужели и на Криволапова бросится? Уж он-то старый водолаз и опытный…»
И только подумал это Глобус, как из воды, подпрыгнув на метр, вылетел Криволапов. Взмахнув руками, он ухватился за трап. Выходить из воды в шестипудовом снаряжении не просто: на плечах у водолаза будто два человека сидят. Но Криволапов загрохотал по трапу так тяжело и скоро, что водолазы даже сигнал и шланг подобрать не успели.
А Криволапов поджал под себя ноги и грохнулся на палубу. Сняли с него шлем. Старшина облегченно вздохнул всей грудью и смахнул с лица крупные капли пота.
– Ну что? Я же говорил! – сказал Глобус.
– Снимай груза! – сердито ответил ему Криволапов.
Сняли с него груза, манишку и стянули рубаху.
Криволапов не любил сидеть без дела ни минуты. Он схватил фуражку, пнул ногой рыбий пузырь и сказал качальшикам:
– Прибирай палубу!
Качальщики взялись за швабры, резинки и совки.
– А как же с работой быть? – спросил Авдеев.
– Нельзя, – ответил Криволапое, – взбесилась акула. – Он недовольно дернул себя за ус. – А с чего она бешеная, не знаю.
– Нам и не узнать, – сказал Авдеев, – а вот на рыбной станции есть ученый рыбовод, старик Холодеев, тот бы нам сразу сказал.
– Сказать-то бы сказал. – согласился Криволапов, – да стоит ли гнать 30 километров на станцию?
– Давай сгоняю! – весело вызвался Глобус. – В момент Холодеева на кунгас доставлю.
И он, напевая, полез за веслами и уключинами.
Качальщики старательно лопатили палубу, а совками подхватывали жирную грязь и бросали за борт.
Криволапов свернул папироску и подошел к борту закурить. Брошенная из совка грязь медленно расплывалась в воде, меняла очертания. Радужные блестки жира всплывали кверху.
И тут Криволапов увидел, как из прозрачной глубины вышли две акулы, перевернулись вверх брюхом и жадно глотнули кинутую из совка жирную грязь. Криволапов даже пальцы обжег.
– Птички-воробушки! – вырвалось у него.
Он быстро поднял с палубы водолазный ботинок, погрузил его в воду и стал соскабливать с подметки грязный жир.
Акулы так и метнулись к ботинку: еще миг – и схватили бы его вместе с руками.
Но Криволапов моментально выдернул ботинок из воды и довольно усмехнулся в усы.
– Ну, птички-воробушки, теперь нам и Холодеева не надо.
В это время Глобус, скрипнув уключинами, оттолкнулся от кунгаса и крикнул на прощанье:
– Ну, я пошел!
– Стой! – остановил его Криволапов. – Выходи из кунгаса мыть палубу.
Глобус удивленно пробормотал: «Есть!» Затем выбрался из шлюпки на кунгас, снял новенькую, пахнущую одеколоном фланелевку, снял новые ботинки и, надев болотные сапоги, стал помогать Криволапову, который, засучив рукава, со всего маху окатывал палубу из ведра.
Потом Криволапов забрал на шлюпку все водолазные рубахи, груза и ботинки, отплыл от кунгаса и долго тер всё это песком, отскабливал, мыл мылом и полоскал. Потом вылез из шлюпки, сложил рубахи, груза, ботинки на вымытую палубу и пошел по кунгасу, внимательно его осматривая. Там, где он замечал пятна, проводил пальцем, потом нюхал его.
После этого сел и стал надевать водолазный костюм.
– Под воду? – удивились водолазы.
– Ну да.
– Цапнет, – в один голос сказали Авдеев и Глобус.
– Нет, – ухмыльнулся Криволапов, – теперь с палубы жир счистили.
– А при чем тут жир на палубе? – спросил Глобус. – Ведь акула взбесилась. Я сам видел, какие у нее глаза бешеные.
– Не бешеная она, а голодная, птички-воробушки! – сказал Криволапов. – Акула-то чуткая?
– Чуткая! – ответил Глобус.
– Любит жир?
– Очень даже.
– Ты на палубе жир калошами растаптывал?
– Растаптывал.
– Ну вот, ты первый акуле на подметке жир с кунгаса и поднес, а слизывать не дал.
Глобус рассмеялся:
– Правильно, значит: она меня за подметку цапнула, а я-то думал…
Но хотя всё и понятно стало, а когда Криволапов спустился под воду, водолазы еще тревожились за него и часто дергали сигнал.
Криволапов отвечал им на сигналы и спокойно работал целых два часа.
Когда он вышел, спустился под воду Авдеев, а за Авдеевым – Глобус. И никакая акула больше не трогала их.
Вечером после работы кунгас снова помыли и старательно протерли палубу сухой шваброй.
– Ну, теперь не тронет, – сказал Глобус.
– Всё равно палубу будем два раза в день мыть, – ответил хозяйственно Криволапов, – чтобы всё блестело, а то, птички-воробушки, – он взглянул на Глобуса, – на вас подметок свинцовых не напасешься.
Старый паспорт
Молодого балтийского водолаза Захарова товарищи прозвали рыбоведом.
Захаров интересовался рыбами. Без них он скучал на дне серого Финского залива. Радовался, когда подплывала даже самая захудалая салака. Садился на корточки и следил, как ползет улитка, оставляя за собой на подводном песке извилистую приметную дорожку. И если случайно давил тяжелым водолазным ботинком неосторожного рака, то поднимал его с грунта и нес на баркас в свою коллекцию.
В каюте Захарова всегда стояли банки с водой, где в морской траве возились плотички, окуни, а по стенам висели прибитые булавками рыбьи скелеты и позвоночник гребнезубой акулы-людоедки, подаренный ему одним знакомым водолазом-дальневосточником.
Науки о рыбах Захаров не знал. До водолазной школы кончил лишь ФЗУ, а специальных книг о рыбах ему не попадалось.
Для своих подвижных чешуйчатых любимцев придумывал он имена, какие приходили в голову. Если рыбка имела большие острые зубы, называл ее зубариком, если была прожорлива, называл ненаедом, очень подвижную – вертушкой, драчливую – забиякой, иную – тихоней, другую – пучеглазкой, шваброй, а то так и просто метлой.
Кормил он их, строго придерживаясь корабельного расписания. Завтракали они в половине восьмого, обедали в двенадцать, ужинали в четыре, а вечером, перед сном, когда команда садилась пить чай, он приносил своим водяным питомцам что-нибудь легкое, диэтическое, уже не черный хлеб и не давленых ракушек, а каких-нибудь сухопутных жучков, тараканов, личинок или червячков.
После работы и в выходной день он не ходил на берег, не интересовался кино и прочими развлечениями. Целыми вечерами он смотрел не отрываясь, как едят, роются в песке, резвятся, спят, перебирают перышками и рулят хвостиками рыбки.
И его одолевали бесчисленные вопросы. Почему салака устроена не как пескарь? Как узнать, сколько рыбе лет? Можно ли плотичку вырастить величиной с акулу, если ее кормить особенным, специально приготовленным кормом? Как узнать, что этот окунек родился в Балтийском море, а не приплыл из другого? Бывают ли у рыб свои пути и тропинки, по которым они плавают? Почему рыбы собираются в стаи, похожие на птичьи? Все ли рыбы отдыхают в ямах на дне? Чем болеют рыбы и как их лечить? Можно ли изнеженную тропическую рыбу Индийского океана приучить жить в холодном Ладожском или Онежском озерах? Почему миногу считают рыбой, когда она совсем на рыбу не похожа: плавает вроде тряпки, присасывается ко всему, чешуи нет, челюстей нет, рот как у отрезанной колбасы, вместо жабер семь круглых дырочек, как у свистульки, ноздря только одна, а язык предлинный, вроде поршня, то выталкивает наружу, то втягивает весь в себя?
Товарищи по работе смеялись:
– Рыба – ведь не картина, чтобы на стену вешать да разглядывать. Захотел ухи – взял и наловил. А не клюет – пошел в магазин и наловил «на серебряную удочку».
Или же спрашивали у него:
– А ну-ка, рыбовед, скажи нам, что вкусней: карась или минога?
– Минога не рыба, – отвечал Захаров.
– Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, – смеялись приятели.
Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов – большой, широкоплечий и нескладный.
Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.
Случилось так.
Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил чепами, обернутыми в просаленную паклю.
Прошло часа три, помпы во-всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.
– Рыбовед, может, ты вовсе и не затыкал пробоин?
– С какой стати я буду вас обманывать? – обиделся он.
– А ну, проверь.
Захаров спустился под воду – пробоины и впрямь пустые. Посмотрел вниз, а его просаленную паклю щиплют со всех сторон табуны рыб.
– Вытянули прожорливые, сала им захотелось, – рассердился Захаров. – Мало я вам хлеба и ракушек скормил?
Захаров поднялся на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом он молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.
Его утешала одна тайная, заветная мысль. Давно мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она будет, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что плавает она где-то в других морях, более богатых рыбою, чем Балтийское: в Черном, Баренцевом или Охотском. Там и найти ее легче, потому что вода прозрачна.
Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:
– Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?
– Хочу увидеть новых рыб, – сказал Захаров.
– Зря, – сказал инструктор, – рыбы вам только мешают. Бросьте вы их и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.
Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. Он подал новое заявление.
Наконец ему разрешили уехать на Черное море.
* * *
Захаров прибыл на спасательное черноморское судно «Красный моряк». В первый же день он долго стоял на борту, слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.
Скоро Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.
Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Лебедка на барже тянула груз на поверхность. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу воды, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в забавных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.
Дно было солнечное – то в бурых и багровых водорослях, то покрытое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.
Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.
– Ну и страшилище, – засмеялся Захаров и взял краба в руки.
Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике корабля, думал о крабе, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню «Залив Донегал»:
Бурно плещут волны,
Страшен Донегал.
Много рифов в море
И подводных скал.
Моряки там знают,
Что придет черед —
Кто-нибудь из них
На дно пойдет…
Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками.
– Дупель два! Аврал! Бито! Считай рыбу!
Но снова и снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырывался голос Гераськина.
К Захарову подошел пожилой черноморец старшина Якубенко и предложил сыграть в шашки.
С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.
– Сразимся, что ль?
– Идет.
Якубенко засучил рукава на своих больших, сплошь покрытых татуировкой руках и выдвинул на стол шашечную доску.
Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И всё же один рисунок на руке Якубенко его удивил.
– Что это у тебя наколото?
– А разве сам не видишь?
Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.
– Не знаю, – сознался Захаров.
– Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, – объяснил Якубенко.
– Морская?
Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.
– Да разве бывают морские?
– Отчего ж им не бывать? Конечно, бывают, – усмехнулся Якубенко. – Я одну даже голыми руками поймал.
– Поймал? – воскликнул Захаров.
– Поймал.
Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.
– Интересуешься? Могу рассказать.
Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.
– Дело-то было давно, – начал Якубенко, – лет восемь назад. Стояли мы как раз – где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а потом искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки – сплав цветного металла.
Я ходил со щупом, проверял грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, – железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.
Шарю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это – мать честная! – шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритва, колючками.
Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, да как ударит хвостом, – аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо успел наступить ей на хвост калошей – и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за плавники и быстро выдернул щуп на другую сторону; лиса и скатилась к кольцу, – так и поволок.
Поднимаюсь кверху, а лиса-то вырывается, хвостом бьет по калошам.
Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в обрез – корабельную лохань.
Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели. Подойти воду налить ей опасно – хвостом зарубит, хуже крокодила. Надоела она всем, и выбросили мы ее за борт. А она лежит на воде и не двигается.
– Издохла, – говорю я А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в лохани ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и… была такова.
Захаров вытер пот и вздохнул.
– А дальше?
– Что дальше?
– Не встречал?
– Не встречал, – сказал Якубенко, – а если бы и встретил, то всё равно бы ее не узнал – все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула вся как есть черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь!
– Ну, ходи, – зевнул Якубенко, – а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.
Но Захарову было уже не до шашек.
Всю ночь он не спал, ворочался и думал: «Два дня только прошло, как ее увидел Якубенко, неужели успела заплыть неизвестно куда. А может, опустилась тут же и легла на дне. Ушла или опустилась? Ушла или опустилась?»
Утром Захаров захватил на баркас мешок, веревку и щуп.
– Это зачем? – спросил Якубенко.
– Для лисицы, – сказал Захаров решительно. – Хочу изловить.
– Ха, смотри-ка, так она там и дожидается, глупей тебя, – сказал Якубенко. – Брось ты пустяками заниматься.
Но Захаров погрузился в воду со своими ловецкими принадлежностями и спрятал их на дне под камень.
Целый день он работал возле разбитого судна и настороженно озирался. Осматривал каждый камень, каждую палку. Вздрагивал, чуть зашевелится водоросль, но то оказывалась просто какая-нибудь рыбешка или морской конек.
Он даже отказался от смены, чтобы подольше остаться под водой.
Но напрасно – лисица не показалась и на другой день, и на третий, и на пятый, и на десятый.
Захаров нервничал. Его не утешали даже новые черноморские рыбки, страшилище краб и морские коньки, жившие в каюте. Он не спал и не ел, отвечал невпопад, и часто, когда он проходил по палубе, товарищи сочувственно смотрели ему вслед.
Работа заканчивалась, и наутро судно «Красный моряк» должно было уйти в Севастополь. Старшина Якубенко сообщил Захарову по телефону на дно, чтобы он застропил напоследок лежащую в стороне заиленную железную бортовину.
Захаров уже было ответил: «Есть!», как вдруг крупная тень упала впереди на грунт.
– Ах, сатана! – вырвалось у Захарова.
– Что? – спросил Якубенко.
– Дрянь ты такая!
– Что-о?! – закричал Якубенко.
– Довольно я с тобой помучился. Погоди, расправлюсь, – прохрипел Захаров и, жадно прильнув к стеклу иллюминатора, бросился вперед.
Красный от гнева, Якубенко смотрел на Захарова, когда тот взбирался по трапу с мешком, где ворочалось что-то и валило водолаза со ступенек.
– Как ты смеешь так старшину обзывать?! – гневно спросил Якубенко, как только снял с Захарова шлем и груза.
Тот только промычал что-то и загородил мешок.
– Это еще что ты приволок?
Якубенко брезгливо поморщился и шагнул к мешку.
Но Захаров не ответил, он быстро сбросил с ног водолазные калоши, схватил ношу и побежал на судно. За его плечами из мешковины торчал наружу какой-то зубчатый сучок.
– Сумасшедший, рубаху скинь! – крикнул ему Якубенко.
Но Захаров еще быстрей побежал, оставляя на палубе мокрые большие следы, похожие на медвежьи.
Вечером Захаров не пришел в кубрик. Он сидел в своей каюте и, когда Якубенко постучал к нему, даже не отозвался.
А рано утром, еще до снятия судна с якоря, Захаров стал носить с берега ракушки, песок и водоросли. Много раз он черпал морскую воду, стараясь заодно поддеть ведром медуз и рыбьих мальков.
А во время обеда он вдруг попросил у кока, вместо жареной, сырую рыбу и унес ее в каюту.
– Зачем ему сырая? – удивились в кубрике.
Из каюты Захарова слышался громкий плеск и укоризненный голос:
– Ну, ну, не привередничай!
– Кого ты там купаешь? – спросил Гераськин.
Захаров не ответил. И плеска больше не стало, его заглушило треньканье Захарова на балалайке.
– Нет, ребята, – сказал Гераськин, – тут дело нечисто. Пойду узнаю, кого он там прячет.
Захаров был в каюте. Гераськин постучал, но ответа не последовало. Гераськин умел подражать чужим голосам. Он снова постучал и басом строго, как командир судна, сказал:
– Товарищ Захаров, немедленно откройте мне!
– Есть! – ответил Захаров и огкрыл.
Через несколько минут Гераськин выскочил из каюты и взлохмаченный влетел в кубрик.
– Ну что, узнал?
– Факт! – засмеялся Гераськин. – Он, правда, меня из каюты вытолкал, но всё-таки я кое-что успел разглядеть.
– А что? – спросили товарищи.
Гераськин оглянулся по сторонам и страшным голосом сказал:
– Понимаешь, гляжу, а на его кровати кто-то лежит, одеялом накрыт, и плещется. А на подушке зеленые волосы раскиданы.
– Водоросли, – сказал один из команды.
– Так. А под одеялом?
– Русалка.
– Откуда же русалка? – насмешливо сказал боцман. – Насколько мне известно из сказок, русалки в море не живут, они в реках водятся.
– Так она с Днепра приплыла, – засмеялся Гераськин.
– Говори уж.
* * *
Судно «Красный моряк» прибыло в Севастополь.
Команда была отпущена на берег.
Захаров самым последним сошел с корабля. На плече он нес железный обрез – корабельную лохань. Она была покрыта брезентом. И никто, кроме вахтенного и командира, не видел, что у него спрятано в лохани и куда он с нею направился.
А Захаров вышел на площадь, спросил, где находится институт рыбоведения, и сел в трамвай. В лохани что-то хлюпало, вода расплескивалась, растекалась по полу, подмачивая летние туфли пассажиров. Пассажиры запротестовали, и кондуктор высадил Захарова из вагона.
Он вышел, опустил лоханку на мостовую и поднял брезент.
Воды оставалось на донышке. Всю расплескала привередливая пленница.
Захаров заторопился и сел в следующий трамвай.
Кондуктор прокричал: «Институт рыбоведения!», и Захаров уже хотел поднять лохань на плечо, когда сосед его, маленький благообразный старичок с черным зонтиком, приподнял шляпу и сказал:
– Извиняюсь, молодой человек, что вы изволите везти в вашем железном сосуде?
– Лисицу, – проворчал Захаров.
– Лисичку? – заинтересовался старичок. – Чрезвычайно любопытно, чрезвычайно. Разрешите взглянуть.
Старичок сунул зонтик подмышку, надел пенсне, наклонился и приподнял краешек брезента, но брезентовая покрышка вдруг вырвалась из его рук, взметнулась кверху и ударила старичка по носу. Пенсне упало на пол и разлетелось в кусочки.
Старичок вскрикнул и схватился за осиротевшую переносицу.
– В этой лохани, – сказал Захаров, – находится редкий морской рыбозверь. Я должен немедленно отнести его в институт.
