Текст книги "Подводные мастера"

Автор книги: Константин Золотовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

К. Золотовский
Подводные мастера

Введение

1

Что делает водолаз?

Вы думаете, с осьминогами сражается, добывает жемчуг и кораллы в океане, вылавливает погибших капитанов с ядром, привязанным к ноге?

Про таких водолазов я и сам читал, когда мне было лет десять-одиннадцать.

До сих пор помню картинку: каюта затонувшего корабля, посредине каюты стол, за столом скелеты в морской офицерской форме, у одного даже трубка в зубах. Над столом рыбки гуляют, а в дверях живой водолаз стоит, за медную голову руками держится, оттого, наверно, что сроду не видал, как мертвецы курят.

А теперь я водолазное дело знаю не по рассказам. Я сам был водолазом глубоководником.

2

Что же делает водолаз?

У нас на водолазном судне висит особая карта. На этой карте точками обозначены корабли, затонувшие в Черном, Азовском, Каспийском и Белом морях.

Много точек зачеркнули водолазы на этой карте – значит, подняли корабли.

Одни подняли целиком, отремонтировали, и они опять ходят по морям, с других кораблей сняли все ценные части, а корпуса разрезали на куски и переплавили на заводах.

Тысячи тонн черного, сотни тонн цветного металла, украденного морем, добывают водолазы для нашей промышленности.

На постройке больших гидростанций водолазы роют котлованы, укрепляют под водой основы шлюзов и плотин.

На Днепрострое во время работ была поставлена поперек реки огромная железная перемычка. Днепр повалил ее. Попробуй, подыми-ка такую махину. Ее никакие краны не возьмут. Решено было разрезать перемычку на куски автогеном. За это дело взялись водолазы.

Привезли на берег баллоны с кислородом и водородом. От баллонов тянулись тонкие трубки. Трубки кончались горелкой. Водолазный старшина поднес спичку к носку горелки, – газ с треском вспыхнул, вырвалось из горелки пламя. С огнем в руках погрузился водолаз в воду.

Вот на дне железная ферма. Водолаз приставил к ней огонь горелки и стал водить как алмазом по стеклу. Где прошел огонь, там разрезано железо.

Работа с автогеном под водой опасна. Спустились на днепровское дно водолазы Серенко и Титов. Мутная была вода, и течение быстрое. Огромная корча – корневище дерева – налетела на водолазов и опрокинула их. Падая, Титов успел закрыть вентиля горелки, а Серенко не успел. Вывернулась у него в руках горелка и прожгла его огнем. Обоих подняли на баркас: Серенко мертвого, а Титова без памяти.

В годы Великой Отечественной войны фашисты разрушили Днепрогэс; пострадала при этом и значительная часть плотины. Весь советский народ восстанавливал своего любимца. Пришли на стройку и водолазы.

В ледяной днепровской воде расчищали они дно от обломков бетона и развороченного металла, шаг за шагом осматривали плотину, рискуя быть затянутыми сильным течением в трещины.

Сотни мешков с цементом уложили они, заделывая огромные отверстия в нижней части плотины.

Немало придется потрудиться водолазам и на грандиозных стройках наших дней – сооружении Сталинградской, Куйбышевской и Каховской гидроэлектростанций.

3

Всюду, где на карте синими пятнами обозначены моря, а синими линиями – реки и каналы, работают водолазы – подводный цех.

Они – каменщики, кузнецы, слесаря, землекопы, автогенщики, электросварщики, подрывники, бетонщики, исследователи.

Водолазы – участники сооружения мощных газопроводов Саратов – Москва и Кохтла-Ярве – Ленинград. По дну многих рек, озер и водоемов прокладывали они трубы газопровода.

То, что делают на земле сухопутные рабочие, под водой делают водолазы.

Строится, скажем, пристань. Верхнюю часть строят плотники, а нижнюю – мы, водолазы.

В порту корабли разгружают грузчики. А корабль, который не дошел до порта и затонул, приходится разгружать нам, водолазам.

Помню, как разгружали «Буревестник». Это было большое океанское судно. На нем во время первой мировой войны везли из Англии много закупленного там ценного груза.

«Буревестник» шел дальним путем через Ледовитый океан; напоролся там на камни и погиб.

Дно было неровное – откос. Лег «Буревестник» носом на 34 метра глубины, а кормой – на 56.

Всё добро осталось на корабле в трюмах: самолеты, автомобили, машины, винтовки, боеприпасы, инструмент, каучук, нитки, обмундирование, воск.

Водолазные баркасы в Мурманске получили распоряжение поднять груз.

Ну, и поработали же тогда водолазы! Днем и ночью, ночью и днем. Многотонные грузы – машины и ящики с боеприпасами – надо сначала застропить. а потом тянуть. Тяжело скрипели лебедки, разгружая подводный склад.

А легкие ящики с каучуком, воском сами вылетали наверх.

Шевельнет водолаз в трюме ящик с воском, а он – прыг под самую палубу. За ним другой, третий, четвертый.

Тут водолаз наберет в рубаху побольше воздуха, поднимется и давай подгонять ящики к открытому люку. Один за другим выскакивают ящики из люка и всплывают на поверхность воды, – успевай только ловить с баркаса.

Вот как работают водолазы – подводные грузчики.

Они же и подводные электромонтеры.

По дну рек и озер тянутся длинные электрические кабели. Кто проложил их? Водолазы.

Они же и водопроводчики.

Каменщики и бетонщики ставят на берегу водонапорную башню, а водолазы прокладывают в реке трубы, чтобы гнать на башню воду.

Засорится ли заводской колодец, испортится ли фильтр на водонапорной башне – кого зовут? Водолазов.

Кто расчищает дно рек и водоемов, добывает редкостных морских животных и растения, заделывает скважины в нефтяных амбарах? Опять мы, водолазы.

4

А может ли сухопутный рабочий заменить подводного?

Не может. Ему даже подводную «профодежду» не надеть. Он и ходить по дну не сумеет.

Носить водолазный костюм – скафандр и ходить по грунту мы долго учимся в водолазной школе.

Во время войны у водолазов тоже много дела: работать на минных полях и заграждениях, ходить в море за торпедами, следить за исправностью подводных частей корабля, чинить пробоины.

И в войну трудимся вместе со всеми рабочими так же, как и в дни мира: они – на суше и на воде, а мы – под водой.

Первый спуск

Приплыл наш баркас и стал посреди гавани. Первый спуск в воду, первый в жизни.

Нужно найти оборвавшийся с миноносца якорь.

Глубина шесть метров.

Нам не по себе, но виду мы не подаем. Учитель Рымков знает это и говорит:

– Помни заповедь водолаза: «Не дергайся зря!»

– Вацько, одеваться! Рубаху!

– Есть!

– Сигнал!

– Есть!

– Манишку, груза!

– Есть!

– Водолаз, на калоши!

– Есть!

– Водолаз, направо на трап!

– Есть!

Вацько загромыхал по палубе. Он весил теперь килограммов сто с лишним.

– Двое на помпу! Качать! – скомандовал Рымков.

– Есть качать!

– Надеть шлем!

– Есть!

Навинтили медный шлем, завернули гайками.

– Воздух идет? – спрашивает.

– Идет, – говорит Вацько через круглое отверстие. Ввинтили в отверстие стекло. Шлепнули по шлему ладонью – ступай, мол, к рыбам!

Зашагал Вацько по ступенькам. Мотнул медной головой – и в воду.

Через две минуты дергает за сигнал: «На дне. Чувствую себя хорошо».

Прошло минут пять. Ждем. Прыгают и лопаются на воде пузырьки. Вдруг как забурлит…

Выскочили из воды ноги. Ахнули мы все.

Потянули сигнальную веревку – исчезли ноги, выскочила голова.

– Здорово, – кричим, – здорово, Вацько!

А он ухватился за трап и карабкается на баркас. Отвернули иллюминатор.

– Помпа, стоп качать!

– Есть!

– Ну как? – спрашиваем.

– Да так, – говорит. – Встал я на дно ногами, осмотрелся и хотел было пройтись. Да только шагнул раза два, – плохо выходит. Думал, камни мешают. Нагнулся посмотреть, а воздух у меня весь в ноги ушел – и рраз на попа. Так и поехал вверх ногами.

– А золотник нажимал?

– Вот про золотник-то я и забыл на дне.

– Ну и вышло дышло, – сказал Рымков. – Знаешь, как у нас говорится: чтобы водолазом быть, надо по дну походить… Золотовский!

– Есть!

Моя очередь. Влез я в костюм. Ботинки надел. Надели на меня груза, нож привесили. Привинтили шлем. Зашипело в шлеме.

Стал я тяжелым. И, бухая по железным ступенькам свинцовыми подметками пудовых калош, спустился в воду. Трап кончился. Медленно иду ко дну. Всё легче и легче делаюсь. Взглянул через стекло вверх. Вижу – тянутся, как две змеи, резиновый шланг и сигнальная веревка. Конец трапа висит. Рыжий киль баркаса над самой головой. А водяной потолок чуть рябит, как поцарапанное мутное стекло.

Немного спустя опять взглянул вверх – уже не видать ничего. Вниз взглянул – там что-то темнеет. Грунт, наверно. И вдруг в ушах – хлоп-хлоп – пискнуло и кольнуло. Ноги стукнулись обо что-то. Дно.

Посмотрел я через стекло. Свет какой-то белесый кругом, тусклый. Тихо очень. Вижу – впереди рыбка. Плывет ко мне. Остановилась, смотрит на меня и шевелит красными перышками-плавниками. Я шагнул, – рыбка мелькнула тенью над головой.

Нужно найти якорь. Стал я шагать, как меня учили. Нажимаю головой пуговку золотника, иду. Остановился опять, оглядел дно. Обрывок цепи, шлак, песок желтый, а из песка торчит коряга, вся облепленная ракушками точно изюмом. Шагаю дальше. Правым плечом вперед, – так легче раздвигать воду. Ноги по колено в ил уходить стали. Вытащишь одну ногу с этаким сапожищем – вторая вязнет. Как в тесте. Плюнул я со злости, а плевок под самым носом на стекле остался. Вот ведь как! Хотел я с досады затылок почесать… Что такое? Не слышу своих пальцев на затылке. Сообразил, что скребу я медную голову.

Больше не чесал я затылка и не плевался.

С трудом пробираюсь по дну и смотрю в стекла. Из ила чугунная лапа выглядывает. Ага, вот он, якорь-то!

Обрадовался я. Первый раз на дне, а сразу нашел. Нагнулся над якорем, придумываю, как бы лучше его привязать. А головой нечаянно всё жму да жму на золотник. Последний воздух буль-буль – и вышел. Отнял я голову от золотника, да за сигнал – дерг, дерг, дерг, дерг: дайте воздуху! А сигнал четыре раза, значит, наоборот – тише качай. Услышали наверху – ну и стали качать тише. Не помня себя, я опять четыре раза дернул. Чуть-чуть качают наверху.

Стал я задыхаться и повалился на якорь. Метнулись искры из глаз. Затошнило, перехватило горло, глаза полезли на лоб. Чувствую, как вылезают. Большой красный круг перед глазами поплыл, потом желтый – еще больше, синий – совсем огромный, поплыл, разорвался, и всё пропало. Еле помню, как подняли меня, как на палубе стащили рубаху.

Два дня после того я опомниться не мог.

А когда пришел в себя, первым делом вызубрил таблицу сигналов, которую уж наверно не забуду до самой смерти.

«Память Азова»

На затонувший корабль спустился я в первый раз осенью, в конце водолазного лета.

На дне Кронштадтской гавани лежал старый крейсер «Память Азова». Начали водолазы поднимать его.

– Пластырь сегодня «Азову» на ранку наложим. – сказал водолаз Вася Чехонин.

А ранка в борту крейсера не маленькая – трамвай проскочит. Ну, и пластырь на нее тоже не маленький нужен – с ворота большого дома.

Опустили водолазы такой пластырек на пробоину, приложили поплотнее и обтянули через весь борт цепями. Торопились кончать: в Балтике в эту пору штормы начинались. Поэтому водолазы и в ночную работали.

Было двенадцать часов ночи. Вышла на работу наша смена, смена водолазов-учеников. Нужно было осмотреть, как приложен пластырь к пробоине, и измерить зазоры.

Одели меня. Взял я в руку электрический фонарь и спустился в самое нутро корабля. Пробираюсь осторожно, главное – электрический шнур берегу, стараюсь не задеть его и не обрезать обо что острое. Если погаснет фонарь, – не выбраться мне из этой чернильной темноты.

Иду мимо железных погнутых переборок. Тронешь переборку, а она вся мохнатая – зеленью обросла. Всё тут заросло – гайки, трубы, бронзовые ручки машин.

Вхожу в бортовый отсек, здесь начинается пластырь. Протянул руку с фонарем вперед – разглядеть пластырь – и вдруг вижу рыбину. Стоит возле фонаря, шевелит плавниками, смотрит сонно на меня и не трогается с места.

Не видал я раньше сонных рыб, шагнул вплотную к ней. Гляжу – у фонаря вторая рыба. Как же я не заметил ее? Только я это подумал, как откуда-то сбоку подплыла третья, за ней четвертая… И поплыли изо всех темных углов корабля на свет рыбы, рыбешки. Мордами в мой фонарь тычутся.

Щуки, плотва, окуни со всех сторон меня окружили. Так их много, что через стекла глядеть мешают. Махнул я фонарем. Которые в строну подались, а которые только лениво повернулись на другой бок.

Полез я к пластырю. Посвечиваю фонарем. Где плотно пластырь прилег, а где зазоры, вмятины. Метром обмеряю. А записать не на чем, запоминаю так. Обшарил пластырь кругом, встал на палубу и посветил фонарем вбок. В зеленоватом бутылочном свете какие-то палки и чурки висят без подвески.

Пододвинул фонарь ближе. Палки и чурки зашевелили плавниками, крутят глазами, в упор глядят. Только не видят ничего. Спит рыбья команда.

Пошел я назад. Тихо иду, без шума, осторожно ступаю пудовыми калошами. Скрипнуть боюсь. И вдруг задел за что-то. Вздрогнул. Гляжу, – а это рыба. Кувырнулась она – и вбок от меня, как угорелая. Тут только я подумал: и чего это я крадусь, как вор! Хозяев круглоглазых разбудить боюсь, что ли? Загрохотал я на палубе всей подошвой. Подошел к спусковому концу. Дернул три раза сигнал и стал выходить.

Утром ребятишки выехали на лодке удить рыбу. Закинули червяка как раз туда, где «Память Азова» лежал. Они-то не знали, конечно, куда закидывают и много ли рыбы в этом месте. А я знаю.

Удавка

У Новороссийска в море лежал корабль. Корабль был старый, и решили водолазы разделить его на куски, а машины, по возможности, достать целиком.

Стали мы рвать корабль толом. Тол – это взрывчатое вещество. Он сильнее динамита и в воде не мокнет. А на вид – самое безобидное желтое мыло в жестяной коробке.

Оторвали мы палубу и подняли наверх. Принялись за внутренность корабля.

Мне было поручено оторвать машину – донку. Взял я в руки заряды в жестяных коробках.

Сошел с баркасного трапа и погрузился под воду. Бережно держу коробки, будто это не заряды, а тонкие фарфоровые чашечки, которые чуть надавишь и хрустнут. Собственно говоря, жестяные коробочки с толом можно давить сколько угодно, да в них положены медные капсюли, а в этих капсюлях капризная гремучая ртуть. Того и гляди зацепишь электрический шнур, который тянется от капсюлей вверх на баркас, ну и взорвешься вместе с зарядом, разлетишься на мелкие кусочки. А зацепиться легко. Ведь, кроме шнура от зарядов тянутся за мной с баркаса еще телефонный провод, шланг и сигнальная веревка. За всем этим наблюдать надо.

Осторожно спустился я на корабль, не взглянул ни разу на рыбешек и медуз, которые суетились вокруг. Всё время вверх смотрел, чтобы не перепутались мои провода да шланги.

А когда взглянул вниз, себе под ноги, – увидел, что вишу я над самым кораблем. Странным показался мне этот корабль без палубы. Будто вырвали у него стальной живот, оголили ребра, а внутрь накидали железо, помятое как бумага.

И всё это наделали коробочки тола, – вот такие, как у меня в руках.

Опустился я внутрь корабля, осторожно пробрался в машинное отделение и увидел донку.

Это небольшая машина, которая сосет воду для кочегарных котлов.

Давно уже не работала донка. Въелись в нее мелкие водоросли, а кое-где – ракушки и зелень.

Принялся я за работу. В местах крепления донки заложил коробки тола. Говорю в телефон: «Заряды заложены».

Сверху отвечают: «Хорошо, выходи наверх».

Поднялся я на баркас. Снял шлем, а костюм не снимаю: после взрыва надо мне опять под воду спускаться.

Отошел наш баркас от опасного места. И тут старшина Киндинов соединил электрические шнуры от моих зарядов со взрывательной машинкой.

– Товсь!

Все так и замерли на своих местах.

Киндинов крутнул ручку «адской машины». Под водой глухо рявкнуло.

А через полминуты над морем взлетел водяной столб и разбился в стеклянные орешки. Долго ходили круги по воде.

Потом баркас опять привели на старое место – над взорванным кораблем. Я снова спустился на дно, но уже без зарядов.

Над кораблем медленно расплывалась ржавая муть от взрыва.

Дойка лежала на боку. Заряды отстригли ее от креплений будто ножницами. Я осмотрел ее и сказал наверх:

– Донка оторвана, спускайте строп!

Спустили. Конец стропа улегся у самых моих ног. Затянул я им донку и кричу в телефон:

– Застроплена, поднимайте!

Сверху ответили:

– Есть, – и начали поднимать донку.

Ржавая муть еще не разошлась, мешает смотреть в стекла, а рваное железо путается под ногами. Шагнул я в сторону, чтобы меня донкой при подъеме не задело, и куда-то левой ногой провалился. Дергаю ногу, а нога не вылезает. Я нагнулся, разгреб железный мусор и увидел: попала моя нога в узенькую дорожку междудонного отсека. Только я это сообразил и начал ногу вытаскивать, как меня дернули и потащили кверху.

«Зачем тянут? Ведь я же не давал сигнала?»

Взглянул я наверх, а донка уже высоко надо мной поднялась, и сразу всё понял: зацепился мой сигнал за донку. «Как же это я про него забыл!»

А донка всё поднимается, всё тянет меня за сигнал. Тянусь я, как резиновый, а проклятая нога засела в дыре. Поднялся бы я на сигнале вслед за донкой, да своя же нога не дает.

Что тут делать!

Начал сигнал на мне затягиваться всё туже и туже. Удавкой меня стиснул. Кричу в телефон:

– Стоп поднимать донку! Стоп! Трави обратно!

Не отвечают сверху, – тянут. Не расслышали, что ли? Прохрипел я из последних сил:

– Стоп поднимать!

Прижимаю ухо к телефону. Молчат наверху.

А я уже и ноги своей не чувствую, – скрутила меня удавка и душит.

Одно у меня в голове: сейчас либо пополам перережут, либо ногу оторвут.

«Лучше бы уж ногу», – думаю. И вдруг над ухом явственно:

– Ты что спрашивал?

– Трави донку обратно! – кричу я в телефон и сам своего голоса не слышу.

Сразу ослабел на мне сигнал, перевел я дух. Гляжу: донку обратно спускают всё ниже и ниже. Протянул я руку, сорвал с нее сигнал и распустил петлю на поясе. Вот когда вздохнул я свободно. Отдышался и вытащил ногу из железной дыры. А нога будто не своя, даже мурашки по ней не бегают.

Говорю в телефон: «Выхожу, поднимайте!» Когда сняли с меня шлем на баркасе, я первым делом спросил у ребят:

– Почему не отвечали, когда кричал?

– Телефон у нас что-то разладился, – говорит Киндинов. – Минуты три чинили.

Три минуты! А мне показалось, что три часа меня веревкой резали…

– Как же это так? – спрашиваю. – Что вы за телефоном своим не смотрите? Меня из-за него чуть на две половины не перерезало.

А Киндинов отвечает:

– А ты чего за сигналом своим не смотришь? Знаешь, у нас, старых водолазов, поговорка есть: «На телефон надейся, а сигнал не забывай!»

«Садко»

Ни в Черном море, ни в Азовском, ни в Каспии не встречал я цветных медуз. Все были прозрачные, студенистые и молочные. Яркая, цветная медуза водится на Севере.

Когда мы плыли Белым морем на подъем затонувшего ледокола «Садко», увидел я с борта, как поднимается из синей глубины яркий комок. Так и переливается огненно-красным светом.

– Гляди, какие тут медузы занятные, – сказал мне товарищ.

Одна, другая, третья… Я смотрел на них и оторваться не мог. А потом привык. За Полярным кругом, где мы работали, таких медуз великое множество.

Да что медузы!

В первый раз, когда я спустился с баркаса на ледокол, показалось мне, что подо мной не дно морское, а настоящий сад.

Прозрачная вода в глубине моря увеличивает всё, что кругом видишь, – листья у растений огромные и качаются будто перед самым твоим иллюминатором.

Ухватился я рукой за никелированный поручень капитанского мостика, стравил золотником воздух и опустился на палубу.

Со времен первой мировой войны лежит здесь «Садко».

Пятнадцать лет никто не тревожил старый ледокол, пока мы, советские водолазы, не получили распоряжение начать судоподъем.

Каждый день спускаемся для подготовки водолазных работ. Сегодня моя очередь. Шагаю я по палубе ледокола. Легко шагать, так и понесся бы вперед, если бы не шланг и сигнал. Того и гляди зацепятся они за что-нибудь, а ты потом возвращайся и распутывай.

Перелетаю через огромное зияющее отверстие трюма одним прыжком, – воздуха вдоволь дает моторный компрессор с баркаса, умей только распоряжаться им для дыхания, для ходьбы, для работы.

По всей палубе, на капитанском мостике, на медных, позеленевших поручнях, на раструбах вентиляторов – везде рассыпаны морские звезды, крупные, мелкие, красные, желтые, коричневые. С дверей капитанской каюты снял я прилипшую к косяку большую розовую звезду. Она медленно повела своими лучами и спустилась на морскую лилию. Плохие пловцы звезды. Потому и налипли везде, где только можно уцепиться.

У трюма росли лапчатые лилии в мой рост, пышная морская капуста, пучковые водоросли, водоросли вроде гороха.

Позже я узнал, что этот морской горох зовут «тура», им кормят с подболткой муки свиней в рыбачьих поселках Белого моря.

Сорвал я подводный виноград, но это не настоящий виноград, а иодное растение. Так сказал мне наш водолазный врач.

Часто мелькали мимо меня маленькие рыбки с большими, похожими на крылья, плавниками.

У бортов распустились губки, как огромные маки. Но только дотронулся я до одной, чтобы сорвать, – она сжалась в комок.

Я шел по заросшему зеленым мхом трапу. Давно по этим ступеням не ступали матросские сапоги.

Из чащи водорослей прямо на меня глянула острая мордочка длинной рыбки. Я, как ручную, вытащил ее за хвост, а она выскользнула и юркнула в другие водоросли. Водорослевая рыбка.

Так шел я среди диковинных губок, звезд, лилии будто по тропическому лесу, а было это на дне холодного полярного моря. Вижу – дверь каюты на правом борту.

Взялся я за ручку двери, потянул… медная круглая ручка так у меня в кулаке и осталась. Набухла деревянная дверь, не удалось мне попасть в каюту.

В другой каюте дверь была приоткрыта. Я нагнулся и протиснулся внутрь. Там было темно, едва пропускали подводный свет заросшие иллюминаторы. Я содрал со стекол мох, одно окошко открылось совсем, и в каюте стало чуть-чуть светлее.

У стенок я увидел большие ящики. Для чего они?

Никак я не мог припомнить, что за каюта должна быть на правом борту?

Открыл один из ящиков и залез рукой в его темное нутро. На ладони у меня загорелась целая пригоршня огоньков. Рассыпались огоньки из ящика по всей каюте. Я снова пошарил и снова вытащил с десяток огней. Так набрал горстей пять. Больше огоньков в ящике не было, будто почернел ящик.

Вечером на берегу спросил я у водолазов, что это за огоньки такие.

Наш водолазный инструктор рассказал мне, что есть в море такие мелкие подводные животные, вроде черноморских ночесветок. Светятся они в темноте потому, что в них много фосфора.

Выбрался я из каюты и пошел дальше. И вдруг попал в целую заросль лилий. Смотрю – одна коричневая лилия будто движется. Я нагнулся, схватил ее рукой, а это морской кот запрятался в лилиях. Он широкий такой, и хвост у него длинный, верткий, с колючкой посередине вроде ножика.

Резанул он меня по пальцу своей колючкой. Я посмотрел на руку через стекло, а из пальца, будто тёмно-красный дым, кровь курится.

Рядом стояло заржавленное ведро. Я рассердился и стал запихивать в него морского кота. Он два раза вырывался и мутил воду, а всё-таки я его туда загнал. Сверху бросил губку, звезду и до самых краев набил ведро лилиями.

Не удерет теперь морской разбойник.

Ведро привязал я к концу, спущенному с баркаса. А когда кончил работу на корабле и поднялся на баркас, вслед за мной и ведро подняли.

– Ну, – говорю товарищам, – посмотрите, кого я на корабле поймал.

Вытащил из ведра охапку помятых лилий, потом звезду, потом губку, а морского кота в ведре не оказалось.

Удрал по дороге, наверное.