Текст книги "Подводные мастера"
Автор книги: Константин Золотовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Если этот зверь действительно представляет научную ценность, – сказал старичок, – то несите его в институт. И я пойду с вами.
– Пожалуйста, – сказал Захаров.
В это время из аллеи соседнего сада донеслись звуки гитары и песня «Залив Донегал».
Захаров узнал и песню и голос. Поспешно взвалив на плечи лохань, он сказал старичку:
– Ну, пошли.
Песня оборвалась. Гераськин, Якубенко и еще несколько водолазов вышли из сада и, увидев Захарова, закричали:
– Эй ты, рыбовед, куда отправился?!
Захарову отступать было некуда, и он ответил:
– В научный институт.
– А что за научная диковинка в обрезе?
– Морская черная лисица.
– Черных как будто не бывает, – сказал Гераськин.
– Не бывает? – усмехнулся Захаров. – А я вот, представьте, поймал.
– Тьфу, чудак-человек, что ж ты от меня-то скрывал? – сказал Якубенко. – А ну, покажи.
Захаров поставил лохань на дорожку аллеи и осторожно приподнял брезент. В обрезе барахталось что-то плоское, черное с зеленым отливом, усыпанное молочно-белыми пятнами, с единственной, но большой колючкой на длинном и скользком хвосте. Водолазы расхохотались.
Захаров тоже улыбался, не понимая, над чем же смеются товарищи.
Старичок, отошел в сторону и, близоруко прищурившись, издали разглядывал рыбозверя.
Кончив смеяться, Якубенко похлопал Захарова по плечу и сказал:
– Слушай, парень, так ведь это не лиса.
– А кто же это?
– Да самый обыкновенный морской котище, уж я-то знаю их. Они мне не одну резиновую рубаху своими колючками прорезали.
– Вот тебе и на! – упавшим голосом сказал Захаров. – А может быть, это лиса, ребята, ведь у нее тоже хвост с колючками?
– Колючки и на шиповнике бывают.
Захаров снял фуражку и провел рукой по волосам.
– Нет, парень, – сказал Гераськин, – твоя лисица – обыкновенный морской кот. И в институт ты с ним лучше и не показывайся. Там их и без твоего хватает.
Якубенко носом ботинка пошевелил кота и сказал:
– Ишь, ведь пятнистый. Надо же, какой хвостище отрастил.
Он нагнулся и хотел потрогать кота за хвост.
– Оставь! – сказал Захаров.
– Давай тащи его без разговоров на набережную.
– Зачем? – удивился Гераськин.
– В бухту его!
Лохань с котом понесли на набережную. Старичок ковылял сзади.
На набережной было не много публики. Лоханку поставили на каменный парапет. Кот забарахтался, словно почувствовал близость воды.
Захаров отошел в сторону, а Якубенко осторожно, двумя руками приподнял кота, но живот у кота был скользкий и мягкий, рука Якубенко скользнула под хвост, к концам малых плавников, и вдруг наткнулась на что-то холодное и твердое.
– Эй, стой, погоди! – сказал Якубенко и перевернул кота на спину.
– Видал?
Гераськин хоть и нагнулся, но ничего интересного не заметил.
– Долго вы там? – закричал Захаров.
– А ну-ка иди сюда, – сказал Якубенко, – посмотри, какое ты чудо поймал.
Захаров подошел, нагнулся, но тоже ничего особенного не разглядел.
– Да посмотри ты хорошенько, – сказал Якубенко и показал пальцем: – Видишь?
У самого основания хвоста, сквозь нижний малый плавник было продето маленькое плоское серебряное колечко.
– Ого! – сказал Гераськин. – Котяга-то с сережкой!
– Н-да, – засмеялся Якубенко, – такую серьгу только старому цыгану впору носить.
– Эх вы, – сказал Захаров, – разве это серьга? Это же маленькому ребенку ясно. Миграционная путевка это!
– Путевка? Ми-миграционная? Это вроде чего же?
Придерживая беспокойного кота, Захаров носовым платком тщательно и торопливо вытирал колечко.
– Так это же, – объяснял он, – вроде паспорта у рыб. Понимаете, выпускают такую зверюшку где-нибудь в Батуми или в Одессе…
– Кто выпускает? – перебил Захарова Гераськин.
– Ну мало ли кто! Ученые… Институт какой-нибудь. Биологическая станция… Выпустят – и до свиданьица. Плыви куда хочешь. Хочешь – в Херсон, хочешь – в Севастополь. А чтобы он не заблудился, не потерялся, ему вот такое кольцо и нацепляют под жабры или под хвост. Ну и, конечно, на колечке пишут. Кто он, откуда, какого возраста…
– Значит, и тут написано? – спросил Гераськин.
– Определенно написано, – сказал Захаров. – А ну, посмотрите.
Все наклонились, но прочитать надпись никому не удалось. Буквы, которые были высечены на маленьком серебряном колечке, им приходилось встречать только на бортах иностранных пароходов в плавании или на затонувших кораблях на дне моря.
– Эге, – засмеялся Гераськин, – да наш кот никак иностранец.
Старичок, который до сих пор стоял в стороне и прислушивался к разговору, подошел ближе и сказал:
– Разрешите, товарищи, я прочитаю. Я знаю французский язык.
Но прочитать и ему не удалось.
– Нет, без очков не могу, – сказал он.
– Давай, Захаров, – сказал Якубенко – неси своего кота в институт.
* * *
Строгий швейцар не пропустил в институт ни Гераськина, ни Якубенко. Проскользнуть в ворота с Захаровым удалось только одному старичку. В институтском дворе Захарова встретил высокий человек в белом халате.
Это был известный профессор – ихтиолог, директор института.
Захаров, волнуясь, рассказал ему, в чем дело.
– Отлично сделали, что поймали нам меченого кота, – сказал профессор. Тут он увидел колечко и пальцем даже щелкнул:
– Батюшки, метка-то конца прошлого столетия! Давно уже метят рыб серебряными пластинками на проволочках, а этот кот плавает себе преспокойно со старинным кольцом.
– Ну, товарищ водолаз, – обратился профессор к Захарову, – должен вас поздравить: по колечку мы теперь узнаем возраст кота, неизвестный до сих пор науке. Рыбьи года узнавались обычно по костям, но у морских котов, лисиц и акул вместо костей хрящи, и узнать их лета было невозможно. Несите вашего путешественника в помещение, там мы узнаем, чей он и откуда.
Кота принесли в лабораторию. Профессор вооружился лупой и блестящим острым ланцетом ловко одним ударом отделил колечко от перепонки плавника.
– А паспорт-то у вашего кота русский, – сказал профессор и прочитал на колечке короткую надпись по-латыни: «Владивосток № 547».
Не говоря больше ни слова, он достал с полки старые пожелтевшие газеты и начал их перелистывать, искать что-то.
– Нашел! – сказал он наконец, ткнув пальцем в пожелтевшую страницу. – «Объявление», – прочитал он и, с улыбкой посмотрев на Захарова, стал читать дальше: «Лицо, обнаружившее морского кота № 547, выпущенного биологической станцией, просим сообщить по указанному на кольце адресу в город Владивосток с обозначением времени поимки и прочих данных, указав при этом свой точный адрес, по которому биологическая станция вышлет вознаграждение».
Захаров рассказал профессору все свои злоключения, и как по ошибке он принял этого кота за морскую лисицу.
В эту минуту, уговорив после долгого спора упрямого швейцара, в лабораторию ворвались Якубенко и Гераськин.
– Тише вы! – сказал Захаров и представил профессору своих товарищей.
– Вы что, тоже рыбами интересуетесь? – спросил профессор, пожимая их большие обветренные руки.
– Нет, – сказал Якубенко.
– Это Захаров рыбовед у нас, – сказал Гераськин. – Всё рыбками увлекается, не пьет, не ест, на берег не ходит. А тут вот еще вместо лисицы кота поймал.
– А разве это плохо? – сказал профессор. – Ведь ваш товарищ – самый настоящий энтузиаст. Человек, который увлекается, фантазирует, ошибается, но учится даже на ошибках… Вы знаете, Владимир Ильич говорил, что фантазия есть качество величайшей ценности. Энтузиасты, товарищи, нам нужны. И у нас их, по счастью, немало. А вот за границей это племя, надо прямо сказать, вымирает.
Вот еще пять-шесть лет назад выпустили мы таким же образом несколько опытных рыб, и серебряные пластинки на спинные плавники привязали, и на всех европейских языках надписи сделали. И хоть бы что! Представьте себе: только один-единственный ершик домой вернулся. Да и того выловили где-то возле сардинских берегов моряки с нашего советского угольщика.
Профессор повернулся к Захарову и крепко пожал ему руку.
– Разрешите, товарищ Захаров, горячо поблагодарить вас от имени нашей советской науки. С сегодняшнего дня мы считаем вас нашим постоянным корреспондентом. Продолжайте в том же духе. Изучайте морское дно, ловите всё, что вам покажется интересным, и сачком, и сетями, и голыми руками…
– Вы ему, товарищ профессор, потрудней что-нибудь задавайте, – сказал Гераськин, – в случае чего мы с Якубенко поможем.
Водолаз Зыбков
Была осень – лучшее время для ловли трепангов.
Водолазный баркас зашел в самую глухую бухту моря и бросил якорь.
Двое качальщиков водолазной помпы быстро начали перетаскивать к трапу водолазные принадлежности: шлем, груза, манишку, сигнал. Водолазы Дудыкин и Коваленко с ключами в руках присоединяли к помпе длинный резиновый шланг, а водолаз Зыбков сидел в рубке и готовился к спуску под воду.
Натягивая на себя вязаное шерстяное белье, он всё время поглядывал на вешалку. Там висели старые водолазные костюмы, ободранные, выцветшие, в сплошных заплатах. Но Зыбков глядел не на них. Он любовался новеньким костюмом, который висел с краю. По зеленому тифтику костюма растянулась во всю грудь несмываемая надпись крупными яркокрасными буквами:
К. Ф. ЗЫБКОВУ ЗА ДОЛГОЛЕТНЮЮ РАБОТУ
Вчера на торжественном собрании директор рыбоконсервного завода вызвал Зыбкова на трибуну и вручил ему этот костюм.
– Довольно, – сказал он, – товарищ Зыбков, ходить тебе под воду в старье. Примерь-ка новый костюм, – как он на тебе сидит.
– Под водой примерю, – ответил Зыбков, поблагодарил и, взяв костюм, сошел с трибуны под громкие аплодисменты.
В старом костюме Зыбков проработал семь лет, – на четыре года больше, чем полагается. Столько проносить костюм мог только очень опытный водолаз. Но теперь со старым костюмом можно было расстаться.
Зыбков поднялся с банки, снял с вешалки новый костюм и крикнул водолазам:
– А ну, подходи, наряжай в обновку!
Водолазы и качальщики натянули на него костюм, надели манишку, калоши и опоясали толстым кожаным ремнем, на котором висел в медном футляре большой водолазный нож.
Зыбков важно прошелся в обновке по палубе баркаса.
– Ой, Константин Федорович, ты теперь красавец писаный, на тебя же все медузы сбегутся глядеть! – сказал Дудыкин.
– А вот притащи зеркало, посмотрю, в самом ли деле я красавец! – сказал Зыбков.
Качальщик принес из рубки кусок зеркала.
– Может, одеколону с берега доставить? – засмеялись водолазы.
– Без всякого одеколона пахнет, – ответил Зыбков.
И верно: от нового костюма шел острый запах свежего каучука и эластичного тифтика. Запах близкий и родной водолазам.
Дудыкин надел Зыбкову груза, прицепил к поясу сетку для трепангов и крикнул качальщикам:
– Качай помпу!
Качальщики схватились за маховики. А Дудыкин надел на Зыбкова старый медный шлем, весь в царапинах и вмятинах.
– Хоть бы почистили шлем, срам ведь надевать такой на новую рубаху, – глухо сказал Зыбков уже за стеклом шлема и грузно шагнул по ступенькам в воду.
Постепенно вода закрыла слова на тифтике «За долголетнюю работу», закрыла груза, манишку и всколыхнулась на широких плечах водолаза. Зыбков стравил воздух в шлеме и стал погружаться.
На дне ему показалось вначале темновато – будто кофе размешали в воде. Он на минуту зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел кругом густые, косматые водоросли. Среди них, у самых ног водолаза копошились мирные бугристые трепанги.
«Ну и сила же их тут, – подумал Зыбков. – Наверно, лет десять не пуганы».
И он принялся хватать обеими руками огромных, толстых червяков и засовывать их к себе в сетку.
Вдруг что-то скользкое и гибкое, как плетка, по локоть обвило ему руку. Зыбков поднял глаза и вздрогнул: перед ним в густых водорослях распластался огромный океанский осьминог. Обхватил он правую руку Зыбкова щупальцем и смотрит на него круглыми желтыми глазами. От неожиданности чуть было не попробовал Зыбков свои глаза протереть. Уж не померещилось ли? Как раз на днях пришлось прочитать одну смешную, мало похожую на правду историю о спрутах. Но тут уже не до смеха – рука точно обручем всё туже перетягивается.
Дернул водолаз руку изо всей силы, осьминог заворочался и выпустил из себя какую-то черную жидкость. Заволокло этой слизью иллюминаторы, и стало Зыбкову темно. А осьминогу только того и надо. Огромные его щупальца разом захлестнули водолазу руки и ноги. Обидно Зыбкову стало: «Загадит мразь противная костюм новый».
Кое-как дотянулся он пальцами левой руки до ножа. А нож ввинчен в футляр на шесть поворотов. Стиснув зубы, водолаз стал вывинчивать нож. В это время с баркаса задергали сигнальную веревку. «Что с тобой?» – спрашивают.
А как ответить Зыбкову, когда он связан по рукам и по ногам! Вывинчивает Зыбков нож, считает про себя, один поворот, два поворота, три поворота, четыре, пять…
Вплотную навалился на водолаза осьминог. Облепил шлем и глазами в самый иллюминатор заглядывает.
Но тут как раз Зыбков вытянул нож из футляра и ударил осьминога.
Пляшет наверху, на баркасе, сигнальная веревка.
– Случилось что-то, надо поднимать, – говорят водолазы. Схватились за веревку и шланг, а поднимать тяжело, будто не водолаза тянут, а свинцовую глыбу.
Вот забурлила вода около баркаса, и вместо Зыбкова показался из воды какой-то огромный серый ком, весь в красных бородавках.
– Осьминог! – крикнул качальщик, схватил с палубы топор и побежал по лесенке.
– Куда ты с топором! – закричал на него Дудыкин. – Ведь там водолаз!
Качальщик застыл с топором в руке, не зная, что делать.
Но бородавчатый ком вдруг разжался и соскользнул в воду, а из-под него вынырнул Зыбков.
– Выбирай водолаза! – скомандовал Дудыкин.
Все разом схватились за шланг и сигнал, а Зыбков вдруг опрокинулся на бок, стукнув ботинками о железный трап.
Положили водолаза на палубу, торопливо сняли с него шлем, стащили груза, отвинтили манишку.
Всё поснимали.
Но вот как костюм снимешь? Нет у водолазного костюма пуговиц. Кабы держался еще Зыбков на ногах, тогда бы за фланец стянули. Но он лежит, и лицо у него бледное, как папиросная бумага. Полез Дудыкин в карман, достал перочинный нож и наклонился к Зыбкову.
– Резать будешь? – спросил Коваленко.
– А как же иначе? – ответил Дудыкин и воткнул нож во фланец.
Захрустел под ножом тифтик, дернул Дудыкин рукой и разрезал костюм от фланца до самого низа. Ярко-красная надпись разъехалась надвое: буквы «К. Ф.» – в одну сторону, «Зыбкову» – в другую.
Вдруг Зыбков открыл глаза, приподнялся, огляделся, сжал кулаки да как начнет ругать водолазов:
– Черти! Кочерыжки! Дубины!
– С чего это он вдруг так! – растерялись водолазы. – Уж не бредит ли?
– Полежи, – говорят, – Костя. Сейчас мы тебе помощь окажем.
– Полежи! – закричал Зыбков на весь баркас. – Сами полежите, медные головы. Меня, может, на сто лет хватит, а костюм уже располосовали! Постарались вы на мою шею…
Зыбков провел пальцами по разрезу костюма и чуть не заплакал.
Капитан Лаце
I
Много затонувших кораблей нашли и подняли водолазы.
Корабли эти лежали на дне темных и светлых озер, в зеленых глубинах морей, далеко за Полярным кругом в Ледовитом океане, в песчаных, ракушечных устьях рек и в морских заливах среди густых разноцветных водорослей.
Одни из них были так исковерканы минами, что водолазы, пробираясь в темноте среди обломков острого железа и стали, каждую минуту рисковали разрезать свою резиновую рубаху или запутать сигнал.
Другие были почти целы, но лежали опрокинутые вверх килем, и, чтобы поднять такой корабль, водолазам приходилось сначала «ставить его на ровный киль», то есть, попросту говоря, ставить так, как кораблю и полагается стоять.
А иные корабли до того влезли в засасывающий ил, что водолазы вначале должны были копать дно, прорывать под ними тоннели, а потом уже выдирать корабли из грунта наверх цилиндрическими большими понтонами на длинных стальных полотенцах.
Много затонувших кораблей нашли советские водолазы. А вот «Орла» искали очень упорно, но долго не могли найти.
«Орел» пропал без вести давно, еще в гражданскую войну. Был это вместительный, совсем новый транспорт, с сильными машинами, высокой рубкой, острым форштевнем и просторными трюмами.
После окончания гражданской войны стали выяснять, куда же девался транспорт. Перерыли все документы в портовых конторах, – ничего не нашли.
Запросили иностранные порты, не регистрировался ли у них транспорт «Орел» постройки 1912 года, водоизмещения 6300 тонн, мощность машин 2X1100НР (лошадиных сил), регистровый № 1340.
Порты ответили: не было у них такого, не регистрировался.
Ну, значит, «Орла» надо искать на дне.
Начались розыски.
Но «Орел» будто сквозь дно провалился вместе с трубами и мачтами. Бывают и такие случаи. Вот, например, в Азовском море, около Бердянска, хотели водолазы поднять одно судно, да задержались из-за штормов, потом спустились – глядь, а корабля уже нет. Только верхушки мачт из грунта торчат.
Два дна у Азовского моря: одно верхнее – грязевое, обманчивое, а под ним второе – уже настоящее, крепкое. Может, и «Орел», пока его искали, провалился на какое-нибудь второе дно.
Только нет, в северных морях двойного дна как будто не бывает.
Лежит он где-нибудь на обыкновенном дне, покрытый ржавчиной и ракушками, но где лежит – не угадаешь: море ведь большое.
Объявили крупную премию тому, кто укажет место гибели «Орла». В газетах об этом напечатали и во всех судовых конторах объявления вывесили.
Ни один человек на водолазную базу не пришел и на объявления не отозвался.
Верно, те, кто знал про судьбу «Орла», сами лежали с ним на морском дне.
Из всего экипажа транспорта разыскали только боцмана Груздева, Михаила Терентьевича.
Его-то найти было не трудно: он уже пять лет служил на судне «Камбала».
Но и боцман не знал точно, куда ушел «Орел» и что с ним приключилось. А не знал потому, что отстал он когда-то от своего судна по простой случайности.
* * *
В ту штормовую ночь, когда «Орла» в последний раз видели в порту, боцман Груздев лежал в больничном бараке на берегу. Время переживали тяжелое, бараки были набиты битком больными. Лежал боцман где-то в углу у заклеенного бумагой окна, и навещали его из всех знакомых только капитан «Орла» Август Генрихович Лаце да изредка корабельный фельдшер Яковенко.
Неизменно через день, ровно в четыре часа тридцать минут, приходил капитан в барак и садился на табуретку возле койки боцмана. Если в этот день Михаилу Терентьевичу было не до разговора, капитан только смотрел на клетчатый лист, где была записана температура больного, качал головой и, посидев пять-десять минут, уходил. А если боцману было полегче, капитан просиживал возле него целых полчаса.
– Ну, как живем, боцман? – спрашивал он, похлопывая по одеялу большой костлявой рукой. – Когда плавать будем?
Больше капитан ничего не говорил.
А ровно через полчаса он вынимал из кармана морские часы – хронометр со светящимся циферблатом – и неторопливым шагом проходил через всю палату. Когда, чуть нагнувшись в дверях, чтобы не удариться головой о косяк, он исчезал в коридоре, соседи боцмана, кивая головой на дверь, говорили:
– Ничего, видать, у вас капитан. Аккуратный человек, спокойный.
– Море любой камешек обточит, – отвечал боцман. – А он весь век на море.
– Из простых, верно? – спрашивали соседи.
– Да, не из дворян. Отец у него, рассказывают, рыбак был, латыш, и сам он с малых лет на корабле медяшку драил.
– Это и видно, – говорили соседи. – Только чего же он царскую медаль носит?
– Это за спасение на водах…
– Ну, хоть и за спасение, а всё равно старый режим. Да уж что и говорить, коли человек выслужился, так он со своими чинами да орденами сам не расстанется, отнимать будешь – и то не даст.
Боцман на это ничего не отвечал. Он-то знал, что у капитана Лаце два сына в Красной Армии, где-то на фронте, да говорить об этом в палате не решался. Хоть кругом лежал свой народ – матросы, грузчики, рабочие с лесопилки, – но для вольных разговоров время было неподходящее. В городе хозяйничали белогвардейцы и англичане. Правда, поговаривали уже, что вот-вот им конец придет, но они, как мухи осенью, становились с каждым днем всё злее. За одно слово можно было либо пулю в голову, либо веревку на шею заработать.
Единственный раз за всё время капитан Лаце пришел в барак часом позже, чем обычно. Лицо у него было в красных пятнах, и пахло от него как будто спиртом. Боцман даже носу своему не поверил: капитан был человек непьющий.
Только он ушел из барака, к боцману явился с корабля другой сослуживец – фельдшер Яковенко.
– Ну что, капитан-то был сегодня? – спросил он.
– Был. А что?
– А ты ничего не заметил?
– Это насчет спиртного?
– Да нет, не то, – сказал Яковенко и, присев на кровать, зашептал Груздеву на ухо: – Понимаешь, сижу я утром у себя в каюте, мензурки перетираю. Вдруг он входит и говорит: – «Дай-ка мне, Яковенко, спирту». – Для чего? – спрашиваю. – «Пить буду». Ну, налил я ему сто кубиков, а он двести попросил. Опрокинул разом, а, потом достал из кармана письмо и говорит: «Вот, Яковенко, мне один человек новость привез. Было у меня два сына, а теперь ни одного нет. Младшего прошлый месяц убили, а старший еще зимой погиб, – я и не знал». Повернулся и ушел к себе. Я к нему в каюту стучался, стучался, – не отзывается… Ну, не думал я, что нынче он к тебе придет…
Боцман долго лежал в жару – тиф у него был самый тягучий и упорный. Доктора говорили – «возвратный».
Фельдшер Яковенко давно уж перестал навещать Михаила Терентьевича, а капитан всё ходил и ходил.
И вдруг не пришел.
«Что же это случилось? – подумал боцман. – Уж если в тот раз, когда письмо получил, всё-таки пришел, то, значит, нынче важное дело его задержало».
Еле дождался боцман следующего дня. Вот и четыре часа тридцать минут, а капитана всё нет.
И тут принес кто-то в барак новость. Ушли из города англичане и французы, а вместе с ними и кое-кто из белогвардейцев. Говорят, что иностранцы не слишком-то хотели брать с собой за границу своих белых союзников. Собрались они как-то незаметно, в одну ночь. Теперь в городе остались единственными хозяевами белогвардейцы. Да тоже, должно быть, ненадолго.
Весть переполошила весь барак. Кто мог ходить, вставал украдкой с койки и заглядывал в полузаклеенные окошки. Кто не мог двигаться, то и дело спрашивал у ходячих: «Ну, что там? Ну что?»
И в самом деле, даже из окошек барака можно было заметить, что в городе произошли перемены.
Перестали разгуливать по улицам английские офицеры во френчах и широких блестящих ремнях, французы в голубовато-серых пелеринах, шотландцы в клетчатых юбочках.
Зато нарядились в английские френчи, буцы и обмотки белые вояки. Видно, успели уже разграбить брошенные иностранцами склады.
Город был весь какой-то пьяный, шумный и отчаянный. Должно быть, кутили белые во-всю напоследок, перед своим концом.
«Уж не прикончили ли моего капитана? – тревожно думал Михаил Терентьевич. – Пронюхали как-нибудь, что у него сыновья в Красной Армии, и ухлопали. Очень просто…»
Но ничего толком не мог узнать боцман, пока лежал на больничной койке. И вот, наконец, выписали его из тифозного барака.
Первым делом побежал он в порт.
Смотрит – нет «Орла». Начал он останавливать и расспрашивать людей – и узнал от них, что в ту осеннюю ночь, когда англичане убрались во-свояси, увели они и «Орла». Вернее сказать, захватили его те белогвардейцы, которые с ними ушли. А куда угнали, – неизвестно.
Боцман разыскал даже одного старичка, который видел всю ночную погрузку.
Старичок рассказал заикаясь, что белые всю команду загнали на палубу и к каждому приставили часового с ружьем. Шестерых, которые вздумали сбежать на берег, тут же у сходен расстреляли – сигнальщика, машиниста и четырех матросов.
– А капитан?
– Капитан что? Стоял наверху и командовал.
– Командовал? Вот оно как…
Боцман не стал больше расспрашивать – повернулся и зашагал в город.
Шел он, пошатывался и сам не знал, отчего шатается: оттого ли, что во время тифа разучился ходить, или от огорчения.
Жаль ему было товарищей – и тех, которых прикончили белые, и тех, которых они силой угнали неизвестно куда, мыкаться по чужим портам. А сильнее жалости была досада и растерянность.
– Что ж это, выходит, такое? – говорил сам с собой боцман, останавливаясь посреди улицы и разводя руками. – Что ж это с капитаном?.. Десять лет вместе проплавали – шесть на «Шарлотте» и четыре на «Орле». За десять лет можно узнать человека!.. А получается, что в бараке-то правду говорили: царская медаль к старому тянет… Уж лучше бы расстреляли его, как сигнальщика и машиниста. По крайней мере было бы за что жалеть… Интересно, что же он теперь за границей делать будет. Капитанствовать, что ли, на том же «Орле»? Как «Орел» по-английски-то называется?..
Боцман знал много английских слов, а названий корабельных еще больше. Он припомнил, что в одном северном порту он видел несколько лет назад английский траулер, который назывался «Игл». Это значит «Орел»…
Однако дня через три-четыре узнал боцман Груздев от рыбаков того поселка, где он жил, выйдя из барака, что капитану Лаце не придется, пожалуй, служить у англичан.
В ту самую ночь, когда ушел «Орел», рыбаки, которые промышляли далеко в море, слышали на рассвете глухие взрывы. В море часто в те времена грохали мины, сорвавшиеся с якорей. Много их бродило около берегов, в губах, заливах и далеко в открытом море. Поэтому на взрыв никто не обратил бы и внимания, если бы вскоре после этого не выловили в море большой спасательный круг с надписью «Орел». Спасательный круг повесили на гвоздь в конторе порта. Этим дело и кончилось. Тогда у нас еще не занимались поисками и подъемом затонувших судов – не до того было.
Да и прежде всего надо было выяснить: в самом ли деле потонул «Орел» или он просто потерял в наших водах спасательный круг?
