Текст книги "Рассказы Матвея Вьюгина"

Автор книги: Константин Кислов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Рядовой связист Шариков

Вел я как-то на заставу новобранцев из учебного полка.

Местность скучная – голые плоскогорья, распадки, заваленные камнями; вдоль пограничной дороги – жесткая выгоревшая трава, цепкий бурьян, забрызганный колесной мазью, ниже дороги – речка, а воды в ней воробью по колено, одно лишь название, что речка. Но что поделаешь – водный рубеж! Здесь и проходит государственная граница, которую они должны будут охранять.

Поднялись мы на гору, спрашиваю ребят:

– Устали?

– Нет, чего тут, не устали…

– Ну, ну не сознаетесь, – говорю, – я-то хорошо вижу, меня в этом деле не проведешь. Здесь можно немного посидеть.

Сели мы возле большого серого валуна, закурили. Посмотрел я на молодых бойцов, посмотрел вниз на телефонные столбы пограничной связи.

– Землянку под горой видите? – спрашиваю. – Вон она, недалеко от телефонной линии. Знаменитая землянка. Она давно никому не нужна, а ребята все равно каждый год ее поправляют.

– А зачем? – заинтересовались новобранцы.

Я решил, что им полезно знать эту историю – служить-то здесь придется.

– Ну, что ж, послушайте, – начал я. – Три года назад, в тридцатом году, здесь банда Абульхатбека орудовала. Банда немалая, эдак сабель восемьдесят, а то и больше. А на заставе у нас всего-навсего двадцать семь сабель было. Сами посудите, что можно с такой силой сделать?

Однажды начальник заставы выехал по делам службы в тыл. Коновод с ним был, все как положено. Только это они в селение заехали – кинулись на них бандиты, с седел стащили, скрутили по рукам и ногам, в рот – кляп, глаза завязали и тащить. Прошло немного времени, развязали начальнику глаза, он сам себе не верит: перед ним Абульхатбек и еще с пяток бандитских главарей. Сидят, барашка жареного уплетают, молодым вином запивают. Абульхатбек нацедил из бурдюка вина турий рог и подает начальнику: «Пожалуйста, дорогой, очень прошу, немножечко губы мочить надо». Начальник, было, голос повысил, что, мол, это за игра такая, прекратите! А у бандитов маузер наготове. Но Абульхатбек не горячится, обходительный такой, вежливый и одно свое твердит: «Ты гость мой, начальник, нельзя сердиться, нехорошо. Я тоже не могу тебя обижать, кушай, пожалуйста, вино пей. Можешь песни петь, можешь лезгинку плясать. Что хочешь – все можешь!» А начальнику не до веселья.

Абульхатбек в разговор пустился, так, о мелочах всяких. Начальник отвечает и сам кое-что спрашивает. Побеседовали немного, начальник и говорит ему: «Ну, раз я твой гость, то знай, что гостя по русским обычаям в доме долго нельзя задерживать, грешно. Мне пора домой». – «Пожалуйста, – отвечает Абульхатбек, – твоя домой надо – сделаем, все сделаем, мой начальник. Когда есть дело – зачем человека задерживать? Нехорошо!». Он хлопнул в ладоши – вошли двое, из его свиты, видно. Спросил их, накормили ли они коновода. Все, говорят, в лучшем виде сделали: и накормили и вином напоили. Потом Абульхатбек приказал отдать пограничникам оружие, лошадей и проводить их из селения. Вот какие веселые фокусы вытворял этот бандюга. Постоянное обиталище у него на той стороне было, а к нам он наскакивал, чтобы поразгуляться, кооперацию пограбить, население припугнуть. С пограничниками заигрывал и, должно быть, хотел показать, что настоящий хозяин границы – он…

Много вреда приносил Абульхатбек. Но не все коту масленица, приходит и великий пост. Так и с Абульхатбеком случилось.

Дело было весной, а по весне и наши скучные места неузнаваемо преображаются. Зелень кругом, и по всем косогорам маки цветут.

В это время и случилось какое-то повреждение на телефонной линии недалеко от землянки. Стрельбище тогда тут было, и землянку эту построили, чтобы мишени хранить от дождя, стрелковый инвентарь кое-какой, а когда нужно – показчику[3]3
  Показчик – боец, находящийся в укрытии поблизости от мишеней во время стрельбы, показывающий и сообщающий ее результаты.


[Закрыть] укрываться. И полевой телефон туда ставили.

Выехал из комендатуры телефонист, Шариков по фамилии. Отыскал обрыв провода. Поставил у столба винтовку, подсумок снял для удобства. Надел на ноги когти и полез на столб. Сидит там у самых изоляторов, работает, и никакой другой думки в голове у него нету. Известное дело – нестроевой. Слышит, кто-то окликнул его. Поглядел Шариков вниз и чуть не сорвался со столба – внизу человек стоит. На одном боку у него кривая сабля, на другом – маузер. Слезай, говорит он связисту, разговор у меня важный есть. А сам как есть один – никаких сопровождающих, только лошадь его недалеко от столба траву щиплет. Слез Шариков и спрашивает: «В чем дело?!» А парень он был хотя и не шибко образованный, но смекалистый, а главное, спокойный. Ну, бандит пригрозил плеткой для острастки: не смей, мол, какой-нибудь отчаянный трюк выкинуть. И говорит ему, вроде как бы представляется: «Абульхатбек я. Слыхал, такой человек есть на свете?»

– Ну и что из того, что ты Абульхатбек,– отвечает Шариков,– какое мое дело? Я монтер, свою работу справляю, не мешаю никому. – А сам думает, как бы из этого трудного положения выйти: убьет ведь не за понюх табаку, и поминай, как звали. Ну и сделать-то Шарикову ничего нельзя: винтовка и подсумок с патронами у бандита! Вот уж не иначе, как маковым дурманом охмурило телефониста – оружие, растяпа, оставил. Абульхатбек усы покручивает, усмехается нахально, глазами сверлит Шарикова и говорит: «Моя хочет немножко с начальником отряда по этой железной проволока важный разговор держать. Давай, пожалуйста».

Наверно, никогда еще в своей жизни не доводилось бандиту по телефону разговаривать. Шарикову попервости даже смешным показалось. Подумал он, конечно, и отвечает: «А это, пожалуй, можно предоставить. Это мы в один момент сделаем. Только надо в блиндаж идти, в землянку, там аппарат стоит, машинка, – раза два крутнул рукой Шариков, – а здесь – одни провода, голая проволока. По ней хоть как кричи – все без толку, ни об чем не договоришься».

Спустились в землянку, Шариков аппарат вынул из ящика, подсоединил его к проводам. Абульхатбек глаз с телефониста не сводит. А Шариков делает свое дело серьезно, сноровисто, и на лице у него никакого лукавства. Крутнул ручку – аппарат звякнул. Шариков просит дежурного срочно соединить его с начальником отряда. Дежурный в расспрос: что да почему. А Шариков торопит: соединяй скорее, дело важное. Ну а когда начальник отозвался, Шариков доложил по всем правилам: «Товарищ начальник отряда, докладывает телефонист Шариков. Трубочку передаю известной вам личности».

Абульхатбек подул в трубку, как это делал Шариков, и говорит: «Начальник? А-а, салам, душа мой, салам. Как твоя здоровья чувствует? Как дети игрушка играют? Как мамашка? А, слышишь начальник, Абульхатбек с тобой беседа ведет. Якши, да? Хорошо?..»

Начальник отряда, наверно, остолбенел от такого неслыханного нахальства. И опять же, как не остолбенеть? В руки заклятого бандита дал телефонную трубку его боец. Чего только на ум не взбредет? Может, уже и комендатуру со всеми ее заставами Абульхатбек захватил и людей всех порешил. А бандит радешенек и глупую речь свою продолжает: «Начальник, зачем так мало патронов даешь своим аскерам? Всего тридцать штук! С таким запасом только на кабана можно ходить, джейрана можно немножко стрелять; на Абульхатбека нельзя… Мало такой запас, совсем мало».

И так заинтересовался Абульхатбек разговором с начальником – шибко, должно быть, понравилось, – что и не заметил, как выскочил из землянки Шариков, захлопнул дверь и припер ее камнем. Темно сделалось в землянке, как в глухом погребе. Вот тут бандит и понял, что попал в капкан. Сперва он хотел уговорить Шарикова. Так, мол, и так, нехорошо поступаешь, не по уговору. А Шариков хотя и откликается, а сам все камни к двери подкатывает, покрупнее выбирает. Оружия-то никакого нет у него.

Видит Абульхатбек, что плохо его дело, не уговорить ему пограничника. Деньги стал предлагать Шарикову, золото. Возьми, говорит, все, что у меня есть, а этого не только тебе, всем твоим внукам на всю жизнь с избытком хватит. Шариков отвечает ему: «Советские пограничники не продаются. А теперь звони по телефону – он в сеть включен. Можешь еще раз с начальником поговорить, если охота. Можешь на меня пожаловаться ему, а можешь до самого наркома дозвониться либо до председателя ЦИК – интересно ведь с такими большими начальниками своими мнениями обменяться, посоветоваться о чем-нибудь…»

Абульхатбек стрельбу открыл из землянки: пули так и колотят в дверь, только щепки с треском отлетают, каменная крошка летит во все стороны. Шарикова с головы до ног осыпает. «Пускай! – кричит бандит. – Не удержишь меня здесь. Сам собачий смерть помирать будешь. Пускай!» А Шариков все камни к двери подкидывает, доски, какие у землянки валялись, – все покидал, настоящую баррикаду соорудил. Но вот в ногу что-то больно кольнуло. Поглядел: кровь штанину смочила. Плохо. «Неужели, – думает, – выскользнет, змея подколодная? Нельзя этого допустить». И опять за камнями пополз. «Патронов у него много, моих только почти три десятка, да у него, наверное, с сотню наберется. Всю дверь изрешетил, проклятый… Промашку я дал, что подсумок снял, когда на столб полез». А бандит так и садит в дверь, но она пока держится, стоит. Только Шарикову дурно делается, потому что еще одна пуля прилетела, в бок ударила, и дышать стало тяжело. «Сколько хватит силы, буду камни таскать, дверь укреплять, – рассуждает телефонист. – Главное, начальнику доложил, он знает… А теперь стой на своем, Шариков, держи этого волка крепче…»

Абульхатбек и в самом деле, как матерый волк в клетке, злобствует, орет зверем, землянка ходуном ходит, и пули из нее летят, как пчелы из потревоженного улья. Еще одна в плечо воткнулась. «Обидно, ежели своя так клюнула, из моего подсумка, – думает Шариков. – Эх, и угораздило же дурака!..»

Подкатил он еще один камень к двери, отползти хочет и не может, ровно сковало его, ровно обручи на него набили. Закружился весь мир перед глазами. Так он и свалился на кучу камней возле двери землянки… Вот какая история. Ну, отправимся дальше? А то солнце садится, у нас в горах такая ночь, что глаз выколи – ничего не увидишь.

– Как же?! – враз поднялись мои ребята. – А Шариков? А бандит? До конца уж рассказывайте, интересно же знать…

– Ну что ж. Вскорости тревожные прискакали. Начальник отряда выслал. Ну, и Шарикова подобрали. Пять ран в одном бою парень схватил. Ничего, отошел. В госпиталь сразу отправили, вылечили. После еще дослуживать приезжал. А потом к себе на Урал уехал. Говорили, в Тагил. А бандита трибунал судил. Открытым процессом. Народ со всех селений съехался. Все свидетели да потерпевшие. На этом и кончилась худая слава Абульхатбека. Банда развалилась, так малыми частями мы ее всю и ликвидировали. Ну вот теперь и в дорогу можно. По коням…

Живая находка

Случилось это сумрачным январским днем тысяча девятьсот тридцать первого года. В районный центр с пограничных застав собрались делегаты на комсомольскую конференцию. Приехали и мы с далекой Мугани: Семен Усов. Николай Лунев и я – Матвей Вьюгин. Приехали, как положено конникам, на своих лошадях, с походной кавалерийской выкладкой и при оружии. А в первый же перерыв вызвал нас дежурный по части и сказал: только что прибыли из школы курсанты и направляются на стажировку на муганский участок – это, значит, к нам. Едут на наших лошадях – так приказал начальник, – «А как мы?» Дежурный пожал плечами и ответил:

– Кончится конференция, тогда видно будет. Может, и на попутных уедете, а попутных не окажется – на одиннадцатом номере за милую душу. Эх, и избаловались же вы, друзья. Каждый кавалерист должен быть отличным пехотинцем, должен уметь ходить. А пограничник – тем более…

Так оно и получилось: конференция кончилась, пришлось топать пешком. Подтянули мы снаряжение, подобрали полы шинелей, винтовки – за спину. Только вот шашки в пешем строю – ненужная роскошь, да ничего не попишешь. Так и пошла наша конница. Перед выходом дежурный, как бы между прочим, заметил:

– Тридцать семь километров, а может, и все сорок – пять ходовых часов и дома. Большой привал минут на сорок, короткие привалы само собой. В общем, засветло доберетесь. Я позвоню вашему начальнику.

Утро выдалось холодным. Небо, как солдатская шинель, серое, все в низких тяжелых тучах. Земля пристыла, и под ногами позванивал тонкий ледок, замаскировавший кое-где мелкие лужицы. Когда мы выходили из селения, начал сыпаться редкий снежок. Снежинки летели медленно, потому что было совсем тихо, и легонько кружились, словно бы играли друг с дружкой.

Потом снежинок стало больше, они, как белые мухи, кружились перед глазами, садились на ресницы, щекотно касались разгоряченной кожи лица и таяли, оставляя капельки влаги.

– Похоже, и сюда, на юг, подобралась настоящая зима, – сказал мой земляк Семен Усов. – Как, Вьюга, рассуждаешь на этот счет?

– Ничего я не рассуждаю, зима так зима, это дело природы. Зима нам впривычку, пусть себе подсыпает, не испугаемся. Я даже соскучился по настоящей зиме.

– Не об этом говорю. Знаю, что коренного уральца не испугаешь зимой. А по свежей пороше зайчишек погонять, а?

– Чего зря болтать? – ответил я. – Собак у нас нет, а с винтовкой за зайцем – это, братец, одна глупость… Да уж и пороша – какова эта пороша? Сейчас, поди, все зайцы укрылись…

А снег сыпал и сыпал. Теперь не редкие щекотливые снежинки – сплошная завеса нависла над степью. Земля исчезла под белым покровом. Только придорожный бурьян все еще торчал вдоль колеи, да кое-где на дороге бурыми пятнами проступали из-под снега потревоженные лужи. Вначале мы даже не задумывались над тем, что происходит в степи, шли своей дорогой, подшучивали друг над другом. До большого привала, который мы решили устроить в деревне Архангеловке, все шло в лучшем виде: отмахали больше половины пути. Ног не потерли, и никто из сил не выбился. Легко прошли. Остановились в старой избе на окраине деревни, подзаправились как следует – с собой у нас сухой паек был. Молока у хозяйки попросили. Напились и опять стали в дорогу собираться. Хозяйка поглядела в окно и говорит нам:

– Переночевали бы, ребята. Зги не видать в поле. И время вроде бы не позднее, а смеркается. А уже несет-то как – не приведи бог, сроду такого здесь не было.

– Нельзя нам на полпути оставаться, мамаша, – ответил ей Усов. – Ждать нас будут. К вечеру все равно доберемся…

Оделись и в путь. Однако шли теперь непрытко. Снегу было за щиколотки, а сапоги, размокнув, сделались такими тяжелыми да вертлявыми – едва на ногах держались. Дороги не видно, ее можно было угадать, только присев к земле и приглядевшись – там, где лежит дорога, снег ниже. Так мы прошли еще с полчаса. Запуржило. Снег закружился косматыми столбами, и они, словно какие-то волшебные развесистые деревья, поднялись по всей степи.

– Конечно, баба правильно говорила, остановиться надо было и переночевать. Ничего бы не случилось. Все боимся: дисциплина, дисциплина будет нарушена. Непорядок. У, черт… Куда вот теперь идти?..

Старшим у нас был Усов. Он шел впереди. Ноги у него мосластые и длинные, поэтому сапоги кажутся короткими и широкими в голенищах. Теперь и он шел не так уверенно и прямо, как в начале пути. И шлем держался на его голове не с той ухарской картинностью – сбился чуть набок, обнажив остриженный висок. Он часто приседал и разглядывал дорогу, которая совсем затерялась под снегом. Мы шли целиной и уже чуть не по колено проваливались в рыхлом снегу.

– Сложная обстановочка, Вьюга, – сказал Усов. – Сколько, по-твоему, мы прошли от Архангеловки?

– Километров пять.

– Пожалуй, нет. Три, от силы – четыре. С дороги, считай, сбились, теперь ее никакими судьбами не найдешь. Запомните, слева от нас пограничная полоса. Граница. А справа должна быть линия связи, столбы. К ним и надо нам поджиматься.

Мы ничего не ответили Усову, а просто пошли за ним, устало передвигая ноги. Мы понимали, что теперь во что бы то ни стало надо идти вперед. Дороги назад уже не было. Ветер дул сильнее, шумными порывами и не с гор, а с моря, он был не особенно студеный, но какой-то тяжелый и сырой, словно пропитанный солью. И снег летел влажный, большими липучими хлопьями. Выбрались, наконец, к телефонным столбам. Измотались. Подолгу сидели у каждого столба и курили, не в силах подняться. А в проводах тревожно и непрерывно гудело. Я сидел и невольно думал: «Может, о нас лопочут они. Беспокоятся».

На бугорке Лунев заметил редкие кусты ракитника и нечто похожее на развалины какого-то строения.

– Деревня близко! – закричал он. – Ребята, деревня! Похоже, огород какой-то вижу…

Подошли – разочаровались: обычная глинобитная развалина. Может, остатки кочевки, может, старый завалившийся колодец. И пока мы стояли возле безмолвных камней, засыпаемых снегом, и думали, рядом послышался слабый стон.

– Слышишь, Семен? – спросил я.

– Ага, слышу…

Усов обошел груду камней, разрывая ногами глубокий снег, и неожиданно вскрикнул:

– Глядите сюда!

У глыбы окаменелой глины, бывшей когда-то стеной строения, лежал человек. Снег засыпал его так, что на поверхности осталась одна голова, замотанная каким-то тряпьем. Лицо немолодое, морщинистое, в густой красной бороде – хной выкрашена[4]4
  В Иране многие мусульмане красят бороды в красный цвет.


[Закрыть]. Глаза закрыты.

Мы откопали человека из-под снега и ужаснулись: он был бос. В хурджуме[5]5
  Хурджум – переметные сумы из ковровой ткани.


[Закрыть], который висел у него через плечо, в одной сумке лежал кусок черствого леваша и три луковицы, в другой – толстая, засаленная книга на арабском языке.

– Снегом надо попробовать растереть. Может, отойдет, – проговорил Усов. Он снял с себя лишнее снаряжение и принялся растирать старику лицо и уши.

– А вы ноги и руки трите, только осторожно, ободрать можно. Босиком… Вот он юг-то какой обманчивый. Человек не знает зимы и не готовится к ней…

– Может, потерял обутки-то, в снегу застряли.

– И это может быть, – согласился Усов. – Эх, неугомонный же ты человек, – продолжал удивляться Усов, – несет тебя жизнь в погоду и в непогодь, и днем и ночью, и не знаешь ты, где настигнет тебя конец.

– Это правильно, – сказал Лунев. – Оттираем его, а кто он такой – ты знаешь? – спросил он, прищурив глаз.

– Человек, – не сразу ответил Усов. – А чего еще надо знать? Может, тебе анкету его подать? Биографию и две фотокарточки, так, что ли?

Человек открыл глаза и простонал глухо. Лицо, руки и ноги у него теперь горели жаром. Падавший на них снег тотчас же таял. Старик, приподнявшись, как-то пугливо и растерянно разглядывал нас. Мы пытались заговорить с ним, услышать от него что-нибудь о себе – все было напрасным: он ни одного слова не произнес.

– Отходили. Слава богу. А что будем делать с ним? – спросил Лунев.

– Возьмем с собой, не бросать же его на гибель, – недовольно проворчал Усов. Он снял с себя сапоги, разорвал портянки, половину намотал себе на ноги. Обулся. Потом стал заматывать оставшимися портянками ноги старика.

– Давай, Вьюга, и твои, моих не хватит…

А когда обернули ноги, оказалось, что идти он все равно не может.

– Да-а, – задумчиво произнес Усов. – Задача.

– Погоди, попробую санки сварганить, – сказал я. – Дайте-ка сюда шашки…

Из трех шашек, связанных темляками, я смастерил что-то вроде салазок. На эфесах закрепил винтовочный штык, чтобы шашки не разъезжались и привязал к нему лямку от вещевого мешка. Еще один штык приладил поперек ножен. Положил хворосту, а сверху – порожний вещевой мешок.

– Вот и кошевая готова. Поехали…

Семен передал мне свою винтовку, а сам впрягся в лямку и потащил по снегу неудобную ношу. Пока мы возились со стариком, снегу прибавилось. Следов наших было уже не видно. Ветер с глухим рокотом гнал но степи снежную карусель. Над нашими головами кружились большие белые совы. Их было много. Устав бороться с ветром, они садились прямо в снег или на редкие кустики бурьяна, не занесенные еще снегом, и глядели на нас немигающими, мудрыми глазами. Мы шли. И совы перелетали на другое место. Они почему-то все время кружились возле нас.

Ношу тащили попеременке. Тонули в снегу. А Усов то и дело справлялся у старика, как он себя чувствует. Старик мотал головой, и нельзя было понять, лучше ему или очень плохо.

– Тащим, а кого – не знаем. Может, шпиона или кого-нибудь почище, – раздраженно проворчал Лунев. Остановился, тяжело дыша, и бросил лямку. – Не могу больше! Впереди ничего не видать, кроме этих проклятых сычей. Гибель, что ли, нашу почуяли, кружатся, глаз не спускают.

– Ты кончил? – сдержанно спросил Усов.

– А что?!

– Интересуюсь…

Усов добыл из кармана горсть размокшей махорки, поглядел с горькой ухмылкой и отбросил прочь.

– Что ты хочешь, я тебя спрашиваю.

– Сам понимать должен, – огрызнулся Лунев. – Надо выбраться из этого кромешного ада, а потом уж…

– Понимаю тебя, – тяжело произнес Усов.

Он стиснул зубы, в усталых глазах его промелькнул холодок. Но ничего не сказав больше, взял из рук Лунева лямку и потащил ношу. И долго потом мы молчали. Я шел, как пьяный, шатаясь из стороны в сторону, а в ушах нудно звенело, и сквозь этот звон, мне казалось, я слышу далекую и унылую песню: «…а в степи глухой замерзал ямщик…»

Когда я брался за лямку, Семен шел сзади и тормошил старика, чтобы он не заснул, заставляя его двигать руками и, не переставая, что-нибудь говорил ему. А старик молчал.

Давно уже наступил глубокий вечер, а снег все сыпал, и не было нигде ни огонька, ни запаха дыма, ни звуков, какие рождает близкое жилье человека. Мы выбивались из последних сил. Мокрая одежда, схваченная сверху морозом, покрылась ледяной коркой и стесняла движения. Отдыхали теперь через каждые десять шагов. Потом долго возились в снегу, чтобы подняться на ноги. Совы не кружились больше над нами, их поглотила темнота. Зато время от времени тишину взрывали волчьи вопли. Похоже, что звери шли по нашему следу.

Лунев ткнулся головой в снег и застонал:

– Не могу!

Поднялся на колени, отфыркиваясь.

– Черт же надавал на наше несчастье этого перса с крашеной бородой, да еще с кораном…

Я ждал, что Семен отругает Лунева, он уже порядочно надоел, но Усов повернулся ко мне и без злобы, совсем по-деловому крикнул:

– Возьми у товарища Лунева снаряжение и оружие. Ему тяжело идти.

«Ему тяжело идти, а нам легко?» – подумал я. Усов подошел ко мне и сказал:

– Тебе придется вперед двинуться, в разведку, – и уже тихо, чтобы не услыхал Лунев, добавил: – Будь осторожен, как бы на ту сторону не втюриться… Туго нам придется, Вьюга, но ничего, как-нибудь одолеем. Мы пограничники! – он даже слегка улыбнулся.

Усов больше уже не выпрягался из лямки и останавливался только для того, чтобы поглядеть, жив ли старик, потормошить его. Прокладывая дорогу, я старался держаться правей – темной ночью и в непогодь человек обязательно отклоняется влево. Каждому пограничнику ведом этот закон. Лунев плелся за санями и оставался ко всему безразличным. А снегопад слабел, сквозь низкие тучи временами ненадолго проглядывал месяц. И ветер стихал. Крепла стужа. Спустившись в балку, я поскользнулся: под ногами чавкало, снег расплылся. Только тут я заметил перед собой широкую и зловещую черную полосу воды. «Арык» – мелькнуло у меня в голове. Но, подумав, решил, что это река: никакого арыка здесь не могло быть. Подошел Усов.

– Боюсь, что это и есть граница, – хрипло прошептал я, выливая из сапог воду. – Слышишь, петухи на той стороне распевают? А может, это та самая деревушка Капчала, которая недалеко от нашей заставы…

– Какая тебе Капчала! – подошел Лунев. – Дожидайся! Сейчас влопаемся, как миленькие. Вот радости-то будет у старого. Куда нужно, туда и доставили его, как падишаха какого-нибудь, на руках.

– Замолчи, Лунев! – едва сдерживаясь, прошептал Усов. – О деле надо толковать, чего зря трепаться? – Он помолчал и вздохнул. – Покурить бы… Вот что: мы здесь подождем, Вьюга, а ты переберись на ту сторону и разведай как следует. Не напорись только, хотя персидский-то наряд и отсюда увидеть можно. Они с фонарями ходят.

Закинув за спину винтовку, я молча вошел в ледяную воду. Она была тяжелая и черная, как деготь. Когда выбрался на берег, мне показалось, что у меня не стало ни ног, ни рук, ни туловища – была одна голова, большая и емкая, как корчага, которая полнилась дикими звуками. Отдышался немного, пополз и полз до тех пор, пока совсем не закоченел. Хотел повернуть назад, вдруг слышу голоса какие-то, разговор. Русская речь! Я попытался крикнуть, но не хватило силы. Застонал, как зверь. Поднялся и побежал назад, к речке.

– Наши! Слышишь, Семен, наши! – заорал я осипшим, промороженным голосом. Но мне никто не ответил. Только ледяная тишина гукала, как филин. Я помню, как перебрался через речку, как навалился на сонного Усова и стал поддавать ему кулаками в бока, в спину. Помню, как с Семеном тащили мы старика через воду, боясь споткнуться и выкупать его. Помню, как кто-то сунул мне в зубы слюнявую дымную цигарку. А дальше все пошло вкруговую.

Сколько прошло времени и что было на дворе, день или ночь – не знаю. Когда очнулся, увидел, что надо мной склонилась голова в белой повязке с красным крестом. Понял – сестра. Глаза у нее светлые и заботливые.

– Ну, вот и последний пришел в себя, – сказала она. – Молодец.

– Почему это «молодец»?

– А как же? Молодец! Выспался? – улыбнулась она.

– Конечно, выспался, – ответил я как ни в чем не бывало.

– Вот и хорошо. А находку вашу пришлось в больницу отправить. Ногу прихватило здорово. Лечить долго придется. Но ничего, подживет. Одинокий он, колхозный чабан… Председатель колхоза приезжал и очень благодарил вас. Говорит, что старик-то уж больно хороший, песни сочиняет. А сказок знает – не переслушаешь. И ребятишки из школы сюда прибегали. Справлялись…

– Вон что. А где?..

– Товарищи-то? Все хорошо. В строй сегодня их выпишут…

Она дернула шнур, и тяжелая штора на окне сдвинулась в сторону. В больничную комнату ворвался горячий солнечный полдень…