Текст книги "Отто Скорцени и секретные операции абвера"

Автор книги: Константин Залесский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

– Останьтесь, Скорцени. Я поручаю вам новую миссию – самую важную, возможно, в вашей жизни. Пока что лишь очень немногие знают, что мы в величайшей тайне подготавливаем операцию, в которой вам предстоит сыграть одну из первых ролей. В декабре вермахт начнет крупное наступление, исход которого станет решающим для судьбы нашей родины.

И фюрер принялся пространно излагать мне стратегический замысел этой последней крупной операции на западе, которую потом историки назовут наступлением в Арденнах. В течение последних месяцев немецкое командование вынуждено было довольствоваться лишь тем, что сдерживало вражеские армии и отбивало их натиск. Поражения следовали одно за другим, приходилось беспрестанно отходить как на Западе, так и на Востоке. Да и союзническая пропаганда считала Германию уже "трупом", погребение которого стало просто вопросом времени; слушая речи по англо-американскому радио, казалось, что союзники могли по своей воле выбирать день похорон.

– Они не видят, что Германия бьется за Европу, что она жертвует собой ради Европы, чтобы закрыть Азии путь на Запад, – горько восклицал Гитлер.

По его мнению, ни английский народ, ни американский уже больше не хотят этой войны. И, следовательно, если "немецкий труп" восстанет и нанесет на Западе мощный удар, то союзники, под давлением общественного мнения в их странах, разъяренного оттого, что его вводили в заблуждение, возможно, окажутся готовы заключить перемирие с этим мертвецом, который чувствует себя довольно сносно. И тогда мы сможем бросить все наши дивизии, все наши армии на Восток и за несколько месяцев покончить с этой жуткой угрозой, которая нависла над Европой. Ведь Германия уже почти тысячу лет охраняла ее от азиатских орд и теперь снова исполнит эту священную миссию.

Значит, уже несколько недель в генеральном штабе готовили крупное наступление. Нужно было перехватить инициативу, которая пока всецело принадлежала союзникам. Еще во время перехода англо-американских войск с нормандских пляжей к границам рейха Адольф Гитлер думал о мощном контрнаступлении. Но критическое положение всех наших армий тогда не позволяло осуществить этот замысел.

И вот уже три недели союзники больше не наступали. С одной стороны, их коммуникации невероятно вытянулись, а с другой – за четыре месяца непрерывных боев износилась техника их моторизованных армий. Благодаря этим двум причинам наш Западный фронт, бывший одно время близок к краху, вновь обрел устойчивость.

По словам фюрера, союзники сумели осуществить высадку и выиграть битвы за Францию и Бельгию в основном благодаря их превосходству в воздухе. Но можно надеяться, что плохая погода, ожидающаяся в конце года, помешает действиям англо-американской авиации. К тому же люфтваффе может выставить 2000 новых реактивных истребителей, которые удерживались в резерве для этого наступления.

К тому же блицнаступление помешало бы формированию сильной французской армии. На данный момент союзники располагают примерно 70 соединениями, и это явно недостаточно для фронта длиной 700 километров. Следовательно, сильная концентрация немецких войск должна позволить осуществить прорыв в слабо защищенном месте еще до того, как союзники сумеют укрепить свой фронт новыми французскими дивизиями.

– Выбор такого места, – продолжал фюрер, – мы обсуждали многие недели. Один за другим изучили пять различных планов: наступление "Голландия", начинающееся из района Венло в направлении на запад к Антверпену; наступление с севера Люксембурга в направлении сначала на северо-запад, а затем на север, поддержанное вторым ударом из района к северу от Экс-ля-Шапеля, операцию двумя колоннами, одна из которых выходила бы из центра Люксембурга, а другая из Меца, и они бы встречались в Лонгбви; еще одна, также двумя колоннами, выходящими соответственно из Меца и Баккара, чтобы соединиться в Нанси; и наконец, операция "Эльзас" двумя ударами один из Эпиналя, а другой из Монбельяра с соединением в районе Везуля.

– Подолгу взвешивая все "за" и "против" каждого плана, мы отказались от трех последних. Операция "Голландия" представляется интересной, но она содержит в себе большой риск. Наконец мы решили выработать план наступления, начинающегося на севере Люксембурга и поддержанного вторым ударом из Экс-ля-Шапеля. Это, кстати, тот же самый район, где нам удалось совершить прорыв во время первой французской кампании в 1940 году!

– А вам с частями, находящимися под вашим началом, мы ставим в рамках этого наступления одну из самых важных задач. В качестве передового отряда вы должны будете захватить один или несколько мостов на Маасе между Льежем и Намюром. Эту миссию осуществите с помощью хитрости: ваши люди будут одеты в американскую и английскую форму. Во время нескольких диверсионных рейдов противник сумел с помощью этого приема нанести нам значительный урон. Например, несколько дней назад во время взятия Экс-ля-Шапеля в наши порядки смог просочиться американский отряд, облаченный в немецкую форму. К тому же небольшие группы, переодетые таким образом, смогут подавать во вражеском тылу ложные приказы, создавать помехи для связи и вообще сеять смятение в союзнических рядах. Приготовления должны быть завершены к 1 декабря. Подробности обсудите с генералом Йодлем.

– Знаю, что этот срок ужасно мал, но я рассчитываю, что вы совершите невозможное. Разумеется, когда ваши солдаты пойдут в бой, вы и сами будете на фронте. И однако я запрещаю вам лично идти во вражеские порядки; мы не можем позволить себе вас потерять.

Несколько часов спустя меня принимал генерал Йодль и с помощью карты объяснял мне некоторые подробности операции. Наступление должно начаться из района между Экс-ля-Шапелем и Люксембургом в направлении Антверпена и таким образом отрезать 2-ю британскую армию и американские части, ведущие бои в районе Экса. В то же время Верховное главнокомандование предусматривает создать одну линию прикрытия к югу (Люксембург – Намюр – Лувэн) и другую к северу (Юпен – Льеж – Лонжерен – Хасселт и до канала Альберта).

При наилучших условиях примерно за семь дней войска выйдут к Антверпену. Окончательная цель операции – уничтожение вражеских войск к северу от линии Антверпен – Брюссель, а также в районе Бастони.

Совокупность частей, участвующих в наступлении, получает наименование группы армий "В" и вверяется под начало генерала Моделя. Эта группа армий включает 6-ю танковую армию (генерал войск СС Дитрих), 5-ю танковую армию (генерал фон Мантейфель) и 7-ю армию, расположенные в таком порядке с севера на юг. После короткой, но яростной артподготовки (мне тут же на ум пришли 6000 пушек, о которых говорил фюрер) армии должны будут совершить прорыв в нескольких местах, выбранных из тактических соображений.

– А вы, Скорцени, войдете в бой в районе, прикрываемом 6-й танковой армией. Вот разработка, которая вас особенно заинтересует: она показывает, какое положение создается – по крайней мере, я на это надеюсь – через двадцать четыре часа после начала наступления.

На карте, которую Йодль разложил перед нами, мы увидели, что Верховное главнокомандование рассчитывало к тому времени атаковать на линии Юпен Вервье – Льеж, а в центре надеялось уже к тому времени создать два плацдарма на другом берегу Мааса. В то же время оно предусматривало, что поведут яростные атаки союзнические резервы против северного фланга нашего выступа.

Прежде чем меня отпустить, генерал Йодль попросил в кратчайший срок представить ему список личного состава и техники, которые мне понадобятся. Он также сообщил мне, что ОКВ направит во все части приказ предоставить в мое распоряжение офицеров и солдат, говорящих по-английски. Этот приказ потом явился великолепнейшим образцом "промашки" в отношении секретности предстоящих действий – промашки, допущенной высшими чинами немецкой армии.

Несколько дней спустя я получил копию этого приказа. Когда я его прочитал, то чуть не упал в обморок. Подписанный одной из самых больших "шишек" из штаба оперативного руководства вермахта, снабженный грифом "Секретно", этот шедевр заключал в себе примерно такие пассажи:

"Всем частям вермахта: определить до... октября 1944 года всех офицеров и солдат, говорящих по-английски, добровольно готовых к выполнению особого задания... Направить в Фриденталь, под Берлином, для включения в диверсионный отряд оберштурмбаннфюрера СС Скорцени".

Я испытал настоящий приступ ярости. Безусловно, союзнические секретные службы пронюхают об этом деле. Кстати, после войны я узнал, что меньше чем через неделю этот текст был уже в руках у американцев. Я так и не понял, почему они не сделали из него выводы и не приняли тогда мер предосторожности.

По моему мнению, операция таким образом оказалась обречена еще до ее рождения. Я немедленно направил в ОКВ решительный протест и в парламентских выражениях предложил отменить мое задание. Разумеется, мой рапорт двигался по команде от одного чина к другому. И вот мне ответил оберштурмбаннфюрер СС Фегеляйн, породненный, кстати, с Гитлером: дело, конечно невероятное и необъяснимое, но это только еще одна причина, чтобы не докладывать о нем фюреру. Следовательно, отменить невозможно.

Примерно в те же дни у меня произошел интересный разговор с полковником штаба генерала Винтера. Этот офицер объяснил мне юридическую сторону дела. По его словам, маленькие диверсионные отряды рискуют тем, что в случае поимки с ними будут обращаться как со шпионами и судить соответственно. Что же до основной части моих войск, то человеку, одетому во вражескую форму, международное право запрещает только применять свое оружие. Он мне дал такой совет: пусть мои солдаты под вражеской формой наденут свою немецкую; когда придет момент переходить собственно к нападению, они снимут английскую и американскую форму. Разумеется, я последовал его рекомендации.

Я с легкостью получаю одобрение моего проекта формирования бригады вместе с обещанием, что ОКВ поддержит все мои запросы по материальной части. Я сразу же пользуюсь этим, чтобы попросить "одолжить" мне трех опытных командиров батальона, а также придать мне, в дополнение к добровольцам, еще и несколько однотипных частей вермахта, которые бы послужили основой для моей спешно создаваемой бригады. И тогда мне присылают троих очень способных подполковников, а немного позже – два батальона парашютистов люфтваффе, две танковые роты вермахта и роту связи. Эти части пополнят обе роты моих "особых частей" и мой батальон парашютистов.

Остается решить проблему с добровольцами, "говорящими по-английски". Когда, примерно через неделю после распространения – и это слово не слишком сильное – знаменитого "секретного приказа", в Фриденталь прибывают первые сто добровольцев, то на меня нападает ужасная тоска. Мне хочется послать все к дьяволу. "Преподаватели" пытаются распределить этих добровольцев на три категории согласно уровню их знаний английского. И вот категория № 1, включающая солдат, говорящих бегло и без акцента по-английски или, еще лучше, на американском сленге, никак не хочет разрастаться. Нам нужны в этой категории сотни людей, а мы в день едва находим одного или двух, которых можно туда зачислить.

Впрочем, я должен признаться, что и сам в английском не слишком силен. Какая жалость, что именно уроки английского я выбирал в школе, чтобы "бузить"! И однако теперь я пытаюсь наверстать упущенное и учусь вставлять время от времени хорошо закрученную фразу. И вот однажды знакомлюсь с молодым офицером-авиатором, который хочет быть зачисленным в категорию № 1. Я совершенно естественно задаю ему вопрос;

– Give me your story about your last duty, please (Расскажите мне, пожалуйста, о вашей службе в последней должности).

Бедный парень смущается, колеблется, а затем бросается напролом:

– Yes, Herr Obestleutnant, I became my last order before five months,* – затем новые колебания, и вот он поспешно добавляет по-немецки: Если позволите, я объясню вам это на своем родном языке...

Ну вот! И такими придется довольствоваться! Нельзя же слать к черту добровольца, который явно исполнен энтузиазма. Но такими подвигами, безусловно, не обманешь никакого американца, даже глухого!

Когда по истечении двух недель отбор добровольцев завершился, то результат оказался ужасным: в первой категории набралась всего-навсего дюжина людей, в основном бывших моряков, которые, впрочем, составляют и большую часть второй категории. Эта вторая, состоящая из людей, которые говорят более или менее бегло, насчитывает 30-40 человек. Третья категория – солдаты, которые могут "объясниться" на английском, уже более многочисленна – примерно 150 человек. Категория № 4 состоит из парней, которые не до конца забыли то, чему их учили в школе, – их примерно 200. Остальные же знают только, как сказать "да" и "нет". Поэтому я вынужден создавать бригаду глухонемых, ибо, зачислив 120 лучших "лингвистов" в роту управления, я исчерпал их запас. Итак, нам придется присоединиться к обратившимся в бегство американским колоннам и при этом не разжимать зубов, как если бы глобальная катастрофа лишила нас дара речи. Чтобы хотя бы немного выправить эту плачевную ситуацию, мы посылаем людей из второй категории в школу переводчиков и в лагерь американских военнопленных. Но поскольку эти "курсы" длятся всего лишь неделю, то польза от них минимальна.

Что же до основной части моих солдат – людей, которые по-английски не понимают ни единого слова, – то мы им просто вдалбливаем в голову несколько крепких ругательств джи-ай, вместе со значениями "Yes, no, О. К.". В дополнение к этому в течение всего дня мы им повторяем основные команды, используемые в американской армии. Вот и все, чем мы можем замаскировать нашу бригаду с точки зрения лингвистики.

Но все это – еще ничего. Положение с нашим оснащением куда более катастрофично. Мы очень скоро понимаем, что никогда не получим американских танков в достаточном количестве. Наконец в день наступления мы становимся счастливыми обладателями двух танков "шерман". Вы не ослышались – двух танков, один из которых к тому же откажет, едва пройдя несколько километров.

Чтобы заменить недостающие американские танки, инспекция танковых войск выделяет нам двенадцать немецких "пантер". Мы их маскируем, как можем, устанавливая вокруг пушек и башен листы железа, чтобы по крайней мере силуэтом они напоминали "шерман". Результат совершенно неудовлетворительный: наши танки не обманут никого, за исключением, может быть, совсем юных новобранцев, да и то лишь издали и в сумерках.

Впрочем, нам присылают десять американских и английских броневиков. Мы ломаем себе голову, как использовать английские, – и это проблема неразрешимая, поскольку мы будем сражаться на участке, удерживаемом американцами. В конце концов сами английские машины освобождают нас от этой заботы – с первых же испытаний они безнадежно ломаются. У нас остаются четыре американские машины, и это вынуждает довершить наше оснащение германскими броневиками.

Технические службы присылают нам также штук тридцать джипов. Я же уверен, что наши войска на Западном фронте обладают значительным количеством этих машин. К несчастью, "владельцы" этих вездеходов испытывают непреодолимое отвращение к мысли о том, чтобы с ними расстаться. Поэтому они просто игнорируют приказ сдать машины. В конце концов мы утешаемся мыслью, что сумеем их себе найти на фронте в день наступления. Это та же неясная и обманчивая надежда, что повлияла и на решения нашего Верховного главнокомандования при разработке этого наступления: наверху посчитали, что противник вынужден будет оставить огромные запасы бензина. Опасная иллюзия, которая оказалась роковой!

Что же до грузовиков, то нам дают пятнадцать американских машин и германские "форды", которые мы приказываем перекрасить в зеленый цвет. А в отношении вооружения дело обстоит совсем плохо. У нас ровно пятьдесят процентов необходимых нам американских винтовок, плюс несколько противотанковых орудий и гранатометов, для которых у нас, однако, нет боеприпасов. Однажды мы все-таки получаем несколько вагонов американских боеприпасов, но на следующий день они взрываются. За исключением роты управления все части получат, таким образом, немецкое оружие.

Но все это были цветочки, а ягодки начались, когда дело дошло до военной формы. Между тем это важнейший пункт, непременное условие, ибо неуставная форма сразу же привлечет внимание военной полиции. Однажды нам присылают огромное количество одежды, прямо кучей – но, увы, эта форма английская. Затем нам привозят вагон шинелей – а это нас совсем не интересует, потому что американские солдаты носят исключительно полевые куртки. Наконец мы заполучаем все-таки эти самые куртки – но их украшает треугольник военнопленного! Для меня, командира бригады, и то удается раздобыть только один пуловер американской армии. Пуловер, и ничего более! Наконец после долгих ухищрений нам все-таки удается одеть наших людей более или менее подходящим образом, и в особенности роту управления. То, чего все-таки еще не хватает, мы добудем во время нашего продвижения благодаря складам одежды, которые бегущий противник пожелает нам оставить.

Пока мы бьемся с этими трудностями, подполковник Хардик начал подготовку людей. Чтобы сохранить секретность, наше учебное поле было объявлено запретной зоной, где даже приостановили почтовую службу. Разумеется, по нашим частям гуляют самые невероятные слухи насчет цели этих таинственных приготовлений. Солдаты знают, что командование бригадой приму я, и ожидают поэтому операцию, подобную освобождению Муссолини. Короче, оберштурмбаннфюреру СС Хардику больше не удается сдерживать всеобщее любопытство, даже несмотря на все более и более строгие меры, предпринимаемые, чтобы пресечь эти одуряющие слухи. Вскоре в расположении об этом уже настолько неприкрыто болтают, что он начинает опасаться за секретность нашей операции. И тогда он приходит сообщить мне о таком положении дел.

Выслушивая в своей комнате в Фридентале все невероятные басни, какие разносят мои люди, я чувствую, как на моем бедном черепе волосы встают дыбом. Во всяком случае фантазии у этих молодцов хватает! Одни знают из надежного источника, что наша бригада пройдет по всей Франции, чтобы освободить гарнизон, осажденный в Бресте. Другие утверждают, что предстоит снять осаду с защитников Лорьяна. Они видели – своими собственными глазами – планы, которые должны позволить нам проникнуть в эту крепость. Есть еще добрая дюжина других версий, и это, в общем-то, нас бы вовсе не беспокоило, если бы не приходилось опасаться, как бы союзническая контрразведка не заинтересовалась слишком сильно нашими приготовлениями. Как пресечь эту эпидемию сплетен? По нашему мнению, самый простой способ будет и самым эффективным: отныне мы не станем опровергать ни один из этих слухов, притворяясь раздраженными оттого, что наши люди столько знают. Так, думаем мы, удастся посеять смятение в душах союзнических секретных служб.

Идет время – причем страшно быстро, – и мы форсируем подготовку наших людей. В основном повторяем несколько вариантов на общую тему: плацдарм. В несколько другой области подготовки мы пытаемся освободить наших людей от жесткой выправки, происходящей от немецкой военной школы с ее чрезмерной и бесполезной дисциплиной. Наконец мы приучаем их даже пользоваться жевательной резинкой и открывать пачки сигарет истинно американским манером.

Во всяком случае единственной полностью замаскированной нашей частью оказывается рота управления. Поэтому мы решаем насколько возможно беречь входящих в нее людей. Впрочем, мы даже не в состоянии заранее поставить им точные задачи. Наши указания должны оставлять солдату самые широкие возможности проявлять инициативу. В качестве передовых фронтовых наблюдателей они сослужат неоценимую службу основной части наших армий. Они должны также будут постараться усугубить смятение, которое воцарится во вражеских рядах, и для этого станут распространять ложные сообщения, преувеличивая начальные успехи германских дивизий, будут менять места указательных столбов, давать фантастические приказы, обрывать линии связи и уничтожать резервы боеприпасов.

Однажды, когда я только что закончил проверку своих войск, один из офицеров этой роты попросил меня о беседе наедине. С очень озабоченным видом он заявил:

– Господин штандартенфюрер, теперь я знаю цель операции, которую мы готовим.

На какое-то мгновение он меня озадачил. Неужели Фолькерсам или Хардик – единственные посвященные в тайну – проявили невольную несдержанность? Но вот уже офицер, явно довольный эффектом, который произвели его первые слова, шепотом продолжал:

– Бригада пойдет на Париж, чтобы захватить союзнический штаб.

Для меня это было уже слишком; мне пришлось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться. Я довольствовался неким "хм, хм", которое мало к чему обязывает. Этого хватило, чтобы он с воодушевлением продолжил:

– Учитывая, что я знаю Париж как свои пять пальцев, я бы хотел позволить себе, господин штандартенфюрер, предложить вам свою помощь. Разумеется, я буду держать язык за зубами.

Когда я спросил, какие у него предложения, он изложил мне подробный план. Составить колонну из ложных военнопленных, сопровождаемых солдатами, говорящими в совершенстве по-английски, и она пройдет прямо до Парижа. Можно даже взять с собой германские танки под видом трофеев, которые якобы будут представлены союзническому штабу главного командования.

Мне с трудом удалось остановить этот словесный поток. В конце концов я его выпроводил, приглашая проработать свой план во всех подробностях и затем снова прийти ко мне, а в дальнейшем помалкивать. Много позже я узнал, что он не прислушался к моему последнему указанию. А именно – не одну неделю союзническая контрразведка держала под наблюдением Кафе-де-ля-Пэ, которое я "имел неосторожность" упомянуть в нашем разговоре.

Примерно в середине ноября Верховное главнокомандование отодвинуло дату наступления, назначенного сначала на 1 декабря, затем на 10-е, а потом на 16 декабря. Подготовка наступательного боевого порядка не была завершена, оснащение дивизий было неполное. Эти последовательные задержки указывали, что в битву должны быть брошены буквально последние резервы людей и техники.

Этот же вывод следовал из ежедневных совещаний в ставке фюрера, куда меня вызывали три раза. И всякий раз я слышал, что у такой-то дивизии нет танков, у другой – пушек, у третьей – грузовиков. Я хорошо представлял, что генерал-полковник Гудериан, командующий танковой армией на Восточном фронте, горько сожалеет о каждом танке, о каждом батальоне, которые у него берут, чтобы перебросить на запад. В общем, наши возможности теперь напоминали простыню, слишком маленькую для кровати, которую она должна покрыть. Когда хочешь прикрыть ноги, то есть запад, приходится высовывать голову, то есть восток.

Однажды донесение люфтваффе показало, что даже величайшее мужество наших летчиков не могло уравновесить численное превосходство противника. Внезапно я услышал, как произносят цифру: "В Арденнском наступлении будут участвовать 250 реактивных истребителей". Я не поверил своим ушам. Неужели это все, что осталось от цифры в 2000, которую сам фюрер объявил мне 22 октября? Но Гитлер даже и не слушает такие сообщения. Он явно уже смирился с нашим поражением в воздухе.

В конце совещания фюрер еще раз напомнил мне свой приказ не пересекать вражеские линии самому. Мне придется довольствоваться тем, что буду управлять своими отрядами по радио. Этот запрет, высказанный безоговорочным тоном, меня ужасно огорчил, потому что я думал, что фюрер об этом больше не вспомнит. Неужели мне придется оставаться в тылу, когда мои товарищи поведут эту безнадежную битву? В первый раз такое! Про себя я решил сообщить об этом приказе своим комбатам – что мне не будет слишком приятно, – добавив все-таки, что присоединюсь к ним, если положение станет критическим. Во всяком случае я не стану отсиживаться в штабных кабинетах; найду себе место поближе к фронту.

Так или иначе, похоже, до настоящего времени наши приготовления полностью ускользнули от наблюдения союзников. Вражеский фронт остается спокойным и совсем не получает подкреплений. Видно, американцы готовятся к продолжительному отдыху. Не думаю, что они смогут наслаждаться им долго.

В ночь с 13 на 14 декабря мы занимаем наши исходные позиции. 14 декабря я официально принимаю командование танковой бригадой. В избушке лесника даю последние указания своим комбатам. Прежде всего, нужно поддерживать постоянную связь. Затем настаиваю, чтобы не стреляли ни при каких условиях. Малейший выстрел может погубить всю операцию. Наши группы должны продвигаться, продвигаться и не позволять никому сбить себя с пути. На месте надо будет посмотреть, как овладеть мостами. В любом случае мы не можем позволить втянуть себя в настоящее сражение: для этого мы слишком слабы. Впрочем, наш замысел осуществим только при двух условиях: надо, чтобы фронтовые порядки противника рухнули, а мы уже в первый день смогли проникнуть далеко в глубь вражеских линий.

Ночью с 15 на 16 декабря никто не спит. Мы рассчитываем выступить через несколько часов после начала наступления. Три мои группы радистов расположились на опушке леса. Они уже передали первые сообщения от моих трех отрядов: те заняли позиции позади бронетанковых частей. По моему сигналу они облачатся в союзническую форму и бросятся через брешь в линиях противника в глубь его территории. Теперь мы все ждем в почти невыносимом нервном напряжении. Медленно, очень медленно занимается заря 16 декабря 1944 года.

Вдруг одновременно просыпаются тысячи пушек, они выплевывают на вражеские позиции целый шквал снарядов. Вскоре огневой вал перемещается вперед, дальность стрельбы увеличивается, немецкая пехота готовится идти в атаку. Не в силах усидеть на месте, я отправляюсь в штаб нашего корпуса.

Примерно в семь часов поступают первые донесения. Их нельзя назвать особенно блестящими, но день еще далеко не закончился. Судя по всему, огонь нашей артиллерии, пусть и яростный, не ослабил американские позиции близ Лоосхайма. Враг сопротивляется с исключительным упорством, наша атака захлебывается. Мы ждем, стиснув зубы. В полдень нам сообщают об ожесточенных боях, некоторых продвижениях вперед – но это, конечно, не тот прорыв, на который мы рассчитывали.

Я удивляюсь, почему командование до сих пор не пускает в ход танки. Они продвинулись на несколько километров – ровно на глубину нашего проникновения – так что теперь занимают исходные позиции пехоты. Мои боевые группы по-прежнему стоят позади них.

Немного позднее мое радио сообщает о гибели Хардика. Фон Фолькерсам берет на себя командование его батальоном.

В течение дня 16 декабря 6-й танковой армии так и не удается достичь решающего успеха. Вскоре, пополудни, все понимают, что если пытаться еще осуществить большой прорыв, то надо вводить в бой танки. Чтобы получить общую картину, я пытаюсь сгонять на автомобиле в Лоосхайм. На дорогах невообразимые пробки из самых разных машин. Чтобы добраться до этого городка, мне приходится все время слезать, кричать, ругаться, толкать, отдавать приказания шоферам зажатых грузовиков, так что по крайней мере 10 километров я иду пешком. В городе отчетливо слышен шум сражения. В лесу, окружающем город, безуспешно пытаются продвинуться парашютисты, пошедшие в атаку утром; немного дальше к югу, однако, положение выглядит более благоприятным. На этом участке, похоже, мы осуществили достаточно серьезное продвижение.

В Лоосхайме я встречаю часть своей роты управления – то есть тех людей, которых я оставил в своем распоряжении. И теперь, немедленно, мне приходится принять крайне важное решение: судя по всему, сегодня наши войска не выйдут на те рубежи, которые они должны были захватить в эти первые сутки наступления. По логике, я должен бы был просто отменить операцию "Дракон", акцию, которая для меня так важна и которую мы с таким трудом подготовили. Я никогда не принадлежал к тем людям, кто легко отказывается от задуманного. Впрочем, у меня остается одна надежда: если этой ночью наши танки пойдут в атаку, наступление еще может удаться. Так что я подожду еще 24 часа. Если завтра мы пройдем гребень Верхнего Фенна, то у наших армий появится реальная возможность достичь Мааса, и тогда предварительный захват мостов моими частями может решить судьбу сражения.

Из самых "горячих голов" роты управления я составляю три группы, которые займутся дезорганизацией вражеских тылов. Даю им приказание отыскать дальше к югу возможность просочиться за союзнические линии, чтобы по мере возможного выполнять различные задания. Я прошу их прежде всего обследовать те три дороги, по которым, если все пойдет хорошо, проследуют мои три отряда.

Затем я возвращаюсь в штаб корпуса. Около полуночи танки идут в атаку. Первые вести об их продвижении приходят к нам на рассвете. Совершенно изнуренный – я не спал уже 36 часов – бросаюсь на матрас и погружаюсь в глубокий сон.

Немного позднее меня будят, чтобы сообщить о возвращении первой группы. Новости, которые она принесла, интересны в основном для Верховного главнокомандования. Около пяти утра штаб получает первое сообщение от танков: "Только что заняли при сильном сопротивлении противника деревню Хонсфельд". Возможно, думаем мы, наступление наконец-то тронется с места. Вскоре и другая танковая группа, ведущая бои дальше к югу, тоже сообщает о значительном продвижении вперед.

Утром мой штаб должен переместиться к западу в район Мандерфельда. Я решаю отправиться туда в разведку. Пробки на дорогах еще более глухие, чем вчера. Беспрерывная цепочка машин продвигается маленькими скачками... пятьдесят метров... сто метров... еще пятьдесят. Вскоре я теряю терпение, поворачиваю обратно и пытаюсь проехать по разбитым, едва проходимым дорогам. Но едва я добираюсь до деревни, как снова попадаю в этот хаос. Я смиряюсь, оставляю машину и продолжаю путь пешком. Иногда мне удается, благодаря неустанному терпению, распутать какую-нибудь кучу застрявших грузовиков. Всякий раз, когда я вижу офицера, развалившегося на мягком сиденье своей машины, приказываю ему выйти и попытаться регулировать это невероятное движение.

На одном горном подъеме дорогу полностью перегородил огромный прицеп люфтваффе, зацепивший несколько машин. Человек тридцать безуспешно пытаются высвободить эту платформу на колесах. Когда я спрашиваю о ее грузе, то с удивлением узнаю, что это запасные части к "Фау-1". Вероятно, их заслали так далеко вперед в надежде, что уже в первый день наш фронт значительно продвинется к западу; теперь этот приказ уже не имеет смысла, но какой-то дурак забыл его отменить.