Текст книги "Миру и Велимиру (выпуск №1, 2011г.)"
Автор книги: Константин Кедров
Жанр:
Экспериментальная поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Первой встреченной оказалась знаменитая бельгийская саунд-поэтесса, перформер и режиссер Майя Янтар, работающая на полдюжине языков. Родом она из Польши, поэтому сразу оценила наши фонетические экзерсисы с бредом и Бредой. Тем более, что несколько лет назад мы уже объединялись с Майей в одном фонетическом концерте в городе Генте. Кофе, знакомства, переход на другую сторону улочки, где раскинулось мощное и невесомое современное здание городской библиотеки. В одном из залов тут же началось обсуждение разных видов искусства, представленных на фестивале: фильм, перформанс, поээзия.
Признав, что все виды и жанры хороши, кроме скучных, отправились перекусить в ресторанчик при театре, где дискуссия и продолжилась, включая обсуждение немудреных блюд, вроде тыквенного супа и рыбы с картофельным пюре.
После этого обеда/ужина посмотрели лайф-фильм, который снимался и проецировался на экран в реальном времени. Это оказалась грандиозная и остроумная пародия на современную поп-культуру и поп, стало быть, жизнь.
И поздно ночью сели за план собственных выступов на завтра. Утро началось с похода в неожиданно объемный магазин маскарадных и карнавальных костюмов, где мы выбрали подходящие аксессуары для уличных чтений.
Вооружившись легкой раскладной лестницей, шумовыми инструментами, в красных комбинезонах, распевая новые гимны в честь Бреда, взбираясь на вершину лестницы, соскакивая с нее... При этом Ливен проделывал рискованные гимнастические упражнения, аккомпанировал декламаторам на саксофоне. Субботняя публика, сидящая в открытых кафе, была достаточно заинтригована. Но это было не все! Во дворе библиотеки должны были состояться нешуточные поэтические бои на самом настоящем боксерском ринге. К этому времени была уже отстроена аппаратура. Поэтические тексты взлетали и падали вместе с фигурами поэтов боксинга (разумеется,удары наносились только словом, иначе бы это был уже не поэтический ринг, а обычный бокс). На ринге постоянно шла смена: двое боксируют, один судит и один на вершине лестницы в качестве комментатора. Публика завелась по-настоящему. Директор Фестиваля Пауль Хагенаарс (Paul Hagenaars) потом сказал, что поэтический боксринг нашей группы был одним из самых впечатляющих зрелищ. А в тот день помимо боксинга был еще перформанс в память событий 11 сентября.
Сергей Бирюков
–
«Наш кочень очень озабочен:
Нож отточен, точен очень!»
Велимир Хлебников
Алина Витухновская
друг ДООСА
* * *
Мокрого ужаса протянутое в небытие недоумение носа
Умение оставаться в кульке, при абсолютной развернутости чего бы то ни было.
Изнутри все так, словно будущее параллельно неким укромным местам.
А снаружи уши тревожной собаки дрожат, как восклицательный знак вопроса.
Вопиющее недоумение возмущенной совы.
Вымышленного пингвина уводящие не туда следы.
Беспощадные (кое-кто), уходящие от одиноких зверей.
Нерифмующиеся строки распада еще одного отдельного мира.
* * *
Музеи немеют наводненьем поэтов.
Маузер озирается, расстреливая старье.
Изымая у арестантов талант, оставляют ущербную немощь.
Украдут по рецепту врачи память своих пациентов,
А потом на чужие кошмары заменят ее.
Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус
–
Галина Мальцева
ДООС – стреказелла
–
– ПРОЗ ыРЕНИЕ –
Валерия Нарбикова
ДООС
…И П У Т Е Ш Е С Т В И Е
Роман. Начало в № 23-25
Господин Ив стал в что-то очень быстро говорить по-немецки, показывая на противоположный берег и на мостик через речку. Они его не понимали. Тогда господин Ив на плохом английском языке с трудом объяснил, что на том берегу есть маленькое кафе, и он их приглашает выпить кофе вместе с ним. Причём, из его объяснения выходило, что мост под рекой, а кафе «в» улице с домами, но хозяин лично знакомый в дверях стоит каждый день в другую погоду.
– Хотите? – сказал господин Ив. И они вместе направились «через воду», как по-немецки сказал Серёжа, «в такой прекрасный день» по словам Кисы по-русски, и далее по-английски: от солнца без зонта, надеясь, что погода пройдёт мимо, пока маленькие машины, которых на часах чуть-чуть, уехали навсегда.
В кафе стоял бильярдный стол. Молодой человек играл сам с собой. Из Сережиного объяснения трудно было понять, в чем заключается его работа. Поучалось, что он держит карандаш в руке и делает предметы на бумаге.
– Он не художник, – оказала Киса. – Он работает.
Но господин Ив так и не смог попять, что за загадочная работа у Сережи. И когда Сережа отошел к бильярдному столу, господин Ив сказал Кисе: «Я буду здесь в двенадцать завтра. Вы будете здесь в двенадцать завтра?» И Киса сказала: «да».
Время летит. Но у него нет крыльев. Оно не прилетит обратно. Оно даже на лето не возвращается, чтобы гнездиться у себя на родине. У него нет родины. И у него нет потомства. У него нет времени на это. Оно сделано из нечего, как небо. И невозможно понять вот что: если там дальше (в небе) – ничего нет, то ч т о там? Что? Это пустой вопрос. А может там так же пусто, как этот пустой вопрос. Женщины и мужчины. Женщины дают. А мужчины берут. «Она дала, она не дала, она тебе дала? – не дала». Александр Сергеевич, вы защищали свою честь? честь вашей жены и была вашей честью? Но ведь господин Д. хотел сделать с вашей женой то, что вы сами делали с чужими женами. Или с чужими можно, а с вашей нельзя? или только вы любили, а больше никто не любил, или только вы ревновали, а больше никто не ревновал, или любовь – это то, что только и бывает у одного только человека, а больше ни у кого. И это тот человек, который любит в данный момент. И если бы нашлись любители, которые любят считать, то вдруг нашлись бы и такие, которые бы подсчитали, что в данную минуту есть только один человек на всей земле, который любит. А в следующую есть только один, но другой, а в следующую – другой, и любовь оказывается бесконечной за счет присутствия человека, она бесконечна сама по себе, а любовь в человеке конечна сама по себе.
А что, если вместо дуэли провести пресс-конференцию на тему: 0 доблести, о подвигах, о славе; на тему – чем больше женщину мы больше, тем меньше мы поменьше ей; но кроме шуток, за измену можно убить! можно так убить, убить и все! можно убить и ещё раз убить! а можно и не убивать, не убивать и всё. А ведь ревность – это орган, у этого органа есть усики и рожки, этот орган расположен между сердцем и желудком, и когда сосет под ложечкой и стреляет в ухе, этот орган ещё спит: и усики и рожки; и даже когда горло болит – это не ревность, и когда сердце – тоже нет, и голова, и нога – это все не то, этот орган даже не омывается кровью, не выполняет ни одной полезной функции, в нем нет ни грамма серого вещества, но он материальный этот орган! его можно наблюдать по ночам, даже на вокзале, в привокзальном буфете, ворочаясь между сердцем и желудком, он так ударяет в голову этот омерзительный орган, что все подробности всплывают у стойки, в этом органе есть специальный мешочек для обсасывания деталей, этот мешочек не чистоплотный, грязный, серый, но железный, как железо, и нежелезный, как нервы.
Женщинам нельзя поднимать тяжести, а мужчинам можно, собакам нельзя есть сладкое, а людям можно, птицам нельзя орать по утрам, а детям можно, и клетку с птицей можно закрыть тряпочкой, а кроватку с ребёнком нельзя. Потому что дети профессионально орут, а женщины профессионально носят пушинки, а мужчины – булыжники, и с древнейших времён произошло распределение профессий: кому что можно и кому что нельзя. И есть даже такие профессии, на которые люди согласны. Условно и профессионально. Сниматься голыми в кино – профессионально, сидеть без денег – условно.
Киса любила Александра Сергеевича безусловно, но если бы он был Пушкин, она бы любила его ещё больше. Он был мужем. И если это можно назвать профессией, то он, безусловно, был профессионалом. Даже когда он не мог уже выносить Кису как муж, и готов был застрелиться как человек, он оставался мужем до конца, он оставался профессионалом. Всё-таки Пушкин был поэтом, но не мужем. На кого он оставил жену! на другого мужа! а детей! на кого он оставил детей! Нет, Александр Сергеевич Пушкин был поэтом, а вот Александр Сергеевич – был мужем. Хотя кто знает, может, А.С. Пушкин был и мужем, и отцом, и поэтом, может, он был – наше всё. А вот Александр Сергеевич не был отцом. Не был поэтом. И даже не был мужем, в том смысле, в котором был Пушкин, то есть на дуэли бы не погиб. Но зато Александр Сергеевич был не третьим мужем, а вторым, и имя у него было как у Пушкина – Александр Сергеевич, и он никогда не был мужем сестры, потому что у Кисы не было сестры, он был профессиональным мужем. И даже когда он как человек, Александр Сергеевич, не выносил Кису как человека, он оставался мужем, И даже когда он как мужчина ненавидел Кису как женщину, он оставался профессионалом. И когда он как любовник обожал Кису как любовницу, он был профессионалом.
Полдень. Блестит река. Поезд с Александром Сергеевичем приходит сегодня в пять вечера. Вокзал совсем в другом направлении. Киса шла в кафе, вдоль реки, через мост. Кафе по ту сторону реки, а вокзал по эту. И Александр Сергеевич приедет по эту сторону реки, а господин Ив будет её ждать по ту сторону. С Александром Сергеевичем они не виделись месяц. Почти месяц. А до этого они неделю провели вместе, а до этого месяц провели отдельно. Друг без друга. Как будто он в плавании, а она на суше, или она в плавании, а он на суше. Они оба на суше. Но это разная суша. На этой суше нацарапана граница, кривая, с лесом вдоль границы, полем, речкой, даже небом, даже с луной на границе. Со всем набором. Какой чужой город! абсолютно чужой, просто восторг! В нем нет русских домов. С какой стати. У русских людей пачка стихов. Здесь не бывал Блок, Даже Пётр I. И русского духа нет. И в помине. Нет языка. Вообще не говорят. Щебечут. Как их легко не понимать! Загадочная вещь. Здесь зимой нет зимы. Прохладно. Пусто. Муха присохла к стене. Дама застыла в окне.Хозяин кафе. Наверху его квартира, а внизу кафе. Квартира большая, он её сдаёт. А сам снимает маленькую. В ней и живёт. А тот, кто сдаёт маленькую, живёт совсем в маленькой. Он на это и живёт. А тот, кто сдаёт совсем маленькую, он совсем нигде не живёт, так, у одной дамы, с которой он живёт. Вот это жизнь! А странно, что из двадцати одной розы наутро не завяла только одна. Почему?
Господин Ив сидел за столиком в глубине кафе, в самом тёмном углу. И он увидел Ксению, она его – нет. И он смотрел на неё, а она на него – нет. Сильный удар. Закатится – не закатится. Готов. В сетке
Ещё раз. Киса остановилась у бильярдного стола. Мимо. И она прошла мимо. Господин Ив встал. Нечего сказать. И он улыбнулся. Слов нет. Отсутствие общего языка. В буквальном смысле, натурально. Нет общих глаголов. Не – раз, два, три.
И того нет:
Я вспомнил вас и всё былое,
я памятник себе воздвиг...
я из дому вышел, был сильный мороз.
А он живёт около этого кафе, внизу за улицей после дождя, во время последнего времени, после второй мировой войны, во время обеда, но только вместо третьего этажа сломалось дно у пола,
– ты понимаешь меня?
– конечно.
А она живёт в Москве, в которой есть дверь. Она открылась летом шесть лет назад. И прямо в Москве она живёт целую вечность. Как только Москва родилась. Она родилась зимой. За два года перед тем, как родился брат. Нет, она не работает в кино, нет, она пишет стихи, нет, их не переводили на английский, да, она выпьет вина.
Как же назывались те голубые, мелкие цветы, которые всё время рассыпались у Кисы в руках, потому что она боялась прислонить их к себе из-за того, что букет был огромный и мокрый, и поэтому птичка, о которой всё еще продолжал рассказывать господин Ив, кажется, уже проглотила камень, и вроде бы господин Ив взял Кису под руку, когда они переходили через дорогу, и букет накренился так, что если бы не мастерство голландских спортсменов, шхуна бы перевернулась, и они бы не пришли к финишу первыми. И вроде бы эта птичка не имела никакого отношения к свиданию к Ксении и господина Ив, как собственно гордый С В А Н, давший приют беженцам, с наполовину отстреленными руками, не имел никакого отношения к любовнику Одетты. Этот С В А Н жил в горах, так высоко, что почти у самого неба, почти под луной, прямо среди звёзд. И он был – народ.Так, держась за букет, они перешли через дорогу и поплыли дальше – к дому господина Ив. Там, в его квартире – деловые люди. Три человека. Очень важный разговор, который займёт пять минут, а потом господин Ив приглашает Ксению на обед в один ресторан, тут недалеко, полчаса на машине, очень далеко пешком, ей там должно очень понравится, очень красиво, очень интересно, а разговор нельзя отложить, потому что птичка может сдохнуть.
– Хорошо, – сказала Ксения.
Это был третий этаж без лифа, кажется пяти-шести-огромно-сталинского дома. Поднялись. Это была пяти-шести-комнатная квартира. В полном беспорядке стояли чемоданы, кресла, связки с книгами, сундуки, старый гоночный велосипед опирался рулём и продавливал шёлк небольшой японской ширмы. Киса спросила, и господин Ив ответил, что он только переехал. Да, он живёт здесь всего лет семь. Можно сказать, всего лишь миг. А можно спросить, сколько же тогда ему лет, если семь лет пролетели, как миг.
На полу лежал матрас. Киса попыталась уточнить, какое количество прожитых лет приходится на зиму, и сколько раз он обедал с чемоданами на матрасе, не боясь порвать, и она похлопала
по сиденью велосипеда. Господин Ив не понял вопрос и извинился за беспорядок. Он сначала немножко проехал вперёд и на секунду остановился.
Постоял. И с грохотом рухнул наширму, дефлорировав шёлк ручным тормозом, выбив у Кисы из рук букет, он гильотинировал его спицами. Он – это был он, гоночный велосипед. Под разорванным шёлком была газета. Иероглифы. Невозможно ничего понять. До революции 80% в России были безграмотны, т.е. не читали газеты. Сейчас все грамотные, т.е. все читают газеты. Кажется, эти цветы называются... Но какое значение имеет название этих цветов, если безграмотными в России так и остаются восемьдесят процентов, несмотря на то, что они умеют читать газеты.
Птичка сидела в клетке и была птицей. Как морская свинка, но только с крылышками и с клювом. Кажется, она подыхала, эта птичка-свинка.
Господин Ив просунул в клетку палец и дотронулся до птички. Она не шевелилась. Он погладил её по затылку. Она сидела как чучело. Как будто она была набита тряпками. Как будто у неё не было сердца. Так бессердечно она сидела. Она не была беркутом, гордым и красивым, парящим над землёй. Она не была ласточкой, ласковой и нежной. Но вдруг птичка вдохнула воздух свинячьей мордашкой, расправила крылья на толстеньком розовом тельце, вскрикнула по-свински: воды! воды! Ей подали воды.
Старинная китайская сказка
в далёком жёлто-голубом Китае, жёлтом, как песок, и голубом, как небо, случилась однажды в магазине одна история. Хозяин магазина, бывший лимитчик, а к тому же он ещё сидел в тюрьме пятнадцать суток за хулиганство, а в школе его выгнали из комсомола, он был матерщинником и второгодником. И вот этот хозяин магазина купил лягушку, зелёную, как лягушку. А сам он был хитрый, как змея. А у него жила змея, мудрая, как хозяин магазина. У хозяина была молодая жена, прекрасная, как пятнадцать лет. И однажды змея проглотила лягушку. А потом так больно укусила жену хозяина, так ядовито, что та умерла прямо на месте. И хозяин прямо на месте зарубил змею. А внутри змеи была лягушка, разрубленная пополам вместе со змеей. А внутри лягушки был камень, прекрасный, как бриллиант. А это и был бриллиант на самом деле. И хозяин задумался. Он думал и думал о смерти: лягушки, змеи и жены. И он пошёл в соседнюю лавку к одному скупщику драгоценностей и продал ему камень. И на вырученные деньги он устроил бриллиантовые похороны жены, печальные, как пятнадцать лет. А после этого он внезапно разбогател. Откуда, спрашивается, пришло к нему богатство?
Один из деловых людей погладил птицу и завернул что-то в тряпочку, что было под птицей. А что это было? Это был бизнес. А деловой человек был бизнесменом. И только после того как деловая операция была закончена, клетку с птичкой накрыли покрывалом. Ей, птичке, нужен покой, ресторан, берег моря, девочки и танцы. У неё через неделю – трудная неделя, спи, моя радость, усни.
Автомобиль господина Ив был с помятым крылом. Вчера помял. Металл, как помятая бумажка. Дождь.
На церемонии дождя, которая иногда начинается с утра, как служба в храме. Резкий дождь. Внезапный. И казалось, что эта часть автомобиля может размокнуть под дождём. Железное небо. Даже стальное. Без единой тучи. Не может быть, чтобы дождь был сделан из вода. Он – из металла. И эти острые летящие спицы могут проткнуть насквозь. А изнутри автомобиля, через стекло было видно, что этот железный дождь сделан из воды.
Что такое глаза? Из чего они сделаны?
из – соринки в глазу,
из – солнца – бьёт в глаза,
из тьмы – хоть глаз выколи,
из – я вижу собственными главами.
Поехали. Движение. Стёртый пейзаж. Даже протёртый до дырки в этом пейзаже. И вот сквозь эту
дырку – от резкого тормоза не раздавить белку – дыру, единственно-настоящую в этом пейзаже, была видна откуда-то взявшаяся между домами дорога, уходящая вверх. Из чего была сделана эта дыра по– настоящему? Из проглядывающего сквозь нее пейзаж? Нет, не было никакого пейзажа в дыре. Дыра была дырой. В дыре была дара из себя самой. Но где в дыре была дорога? Жил-был один человек. Он жил в одном царстве. И жила-была одна девочка. Где жил этот человек? Где было это царство? Где жила-была эта девочка? – ваши стихи – наяву написаны, наяву в газете раньше, чем всегда? Скорее всего, этот вопрос этот вопрос обозначал, печатала ли Ксения свои стихи. Она поняла слово «стихи» и ответила; «можно читать». – «Пожалуйста», – сказал господин Ив.
Ресторан был таким домиком, к которому посетители подъезжали со стороны озера. И маленький лесок, даже без мужиков в лесу. А ветер резкий как ветер. Они поднялись на второй этаж. Ни одного посетителя.
Окна были расположены низко. И только когда они сели за столик, напротив каждого открылся вид из окна. Окно было рядом с Ксенией. Небольшое окно, прямо на уровне её головы. Потом стена. И точно такое же окно на уровне головы господина Ив. И когда она посмотрела в своё окно, это был именно её вид из окна. И Ксения заговорила по-русски именно об этом. Потому что это её поразило. Господин Ив не видел той части озера, которую она видела из своего окна. И той части леса и части неба, и полчасти человека, который удалялся. Он ничего не понимал из того, что она говорила. О великий, могучий, русский язык! Ты ещё более великий и могучий тогда, когда например один человек говорит, и всё так и возвращается к нему самому. Но ведь он не сам с собой говорит. Он говорит для другого человека. Но ты, великий, могучий, русский, не доступен для того, кому он это говорит, он тебя не понимает, язык. Он на тебе, великий, даже не может заказать меню. Он на тебе, могучий, даже не может предложить снять пальто. Он на тебе, русский язык, даже не может дать имя дереву, которое так и растет напротив окна, безымянное. Ты для него, русский язык, ну как не знаю что, просто про это даже нет слов на русском языке, вот ты что для него такое, русский язык.
И пока она говорила, и пока он слушал и не понимал, официант принес аперитив, потому что Ксения кивнула, когда минуту назад господин Ив предложил ей джин-тоник. Он позволил себе взять её руку. Её рука замерла как зверек в его руке. И если сильнее сжать, то этого зверька можно придушить. Но вдруг этот зверек каким-то образом вывернулся и юркнул в сумочку,
– Вот,– сказала Ксения, – хотите посмотреть?
И она показала господину Ив какие-то квадратики из плотного картона, скрепленные металлическими кольцами. Их было, кажется, четыре, этих фигур. И они составляли небольшую гирлянду.
– Что это? – спросил господин Ив.
Она повернула гирлянду в одну сторону, и господин Ив увидел перед собой треугольник. Она повернула гирлянду в другую сторону, и он увидел перед собой квадрат. «Как разрезать телефонную будку на сорок семь частей, чтобы каждому, поместившемуся в ней, было не обидно? – интересно», – сказал он. Но в эту минуту его намного больше интересовала не гирлянда, а её рука, так ловко манипулирующая гирляндой.
Неожиданно господин Ив встал, ничего не сказав. Он пересёк зал ресторана и исчез за дверью. Куда вела эта дверь? Прошло минут десять. Он не вернулся. И никого не было в зале, даже официанта, Когда Ксения подошла к этой двери, и некоторое время стояла перед ней, не решаясь её открыть. А когда открыла, то увидела небольшую комнату. Пустую. В ней никого не было. «Что за фокусы?» Белые стены и одна большая картина. И тут же господин Ив, появившись у Ксении за спиной, обнял её за плечи, повернул к себе и что было уже настоящим фокусом – поцеловал. Он поцеловал её в лоб. И потом спал целовать. Он целовал её щёки. Волосы. Он поцеловал её в рот. Он поцеловал её в губы.
Он целовал её в Москву, в пригород Берлина, в Африку, в Средиземное море, в яблоко, в грузовик, в подъезд, в жуткую жару, в штиль, в пушок над губой. И одной рукой он поймал обе её руки у неё за спиной. И он удерживал их, чтобы она не мешала ему целовать её в подбородок. В прилипшую к губе прядь волос. В Санкт-Петербург, о котором он читал у Достоевского в переводах, в мочку уха, целиком в Азию, в пустоту над головой, когда ей удавалось отклонить голову, в русский шёпот, в котором ничего не понимал.
И когда Ксения увидела у него на руке, которой он гладил её по щеке, такую маленькую толстенькую стрелочку, приближающуюся к пяти часам, она всплеснула руками и опять заговорила по-русски. Из всего сказанного, господин Ив понял только одну фразу, да и то сказанную ею по-английски:
– Я опаздываю.
О, возвращение домой. Домой. В свою немецкую квартирку, частичку родины. Там, как в рыбной икринке, навсегда заложена программа рыбы.
И сколько бы ни было таких икринок, таких квартирок по всему миру, родина – рыба. В этой икринке – квартирке, есть всё, что есть на родине, даже полутороспальная кровать, рассчитанная не на одного, не на двух, а на полтора человека, и у одного из полтора есть всё, что есть у человека – он симметричен, а у второго из полтора есть только створки неправильной формы и неравной величины, одна больше и толще, а другая является как бы крышечкой при ней.
Она опоздала на час. Александр Сергеевич вошёл в дом и не нашёл дома свою жену. От этого можно умереть в пустыне от жажды, дать пуделю по морде. А можно лечь и смотреть в потолок после того как Серёжа, встретив его, опустил глаза, а Александр Сергеевич лживо сказал ему: «пойду отдохну»..
Дойдет или не дойдёт та чёрная точка на потолке до трещины в углу. И терзать себя: «почему?». И даже Мейстер Экхарт что-то не успокаивает, а какой он молодец, как сладко читать его в дождь после е..., и как сладко он говорит, что вот есть бог и есть творение; и человек, он подальше от бога и поближе к творению. А вот если бы он, человек, забыл себя, говорит Экхарт, родившийся в 1260 году, а умер он, когда ему было всего 67 лет, то есть если человек откажется от самого себя, то тем больше он Бог, и тем меньше он творение.
Александр Сергеевич любил свою жену Кису больше бога, и если бы его спросил убийца, который может убить даже бога, кого убить? бога или Кису? он бы сказал ему – ради бога, только не Кису.
Фотокомпозиции Александра Лысенко
–
Алексей Торхов
ДООС – торозавр
Николаев, Украина
«НЕО»-ТВРАТИМОСТЬ
птицы стряхивающие с крыльев остатки неба…
пальцы сцарапывающие папиллярные узоры…
память вспоминающая о кнопке «delete»…
…
тянусь к детонатору…
твоего обнажённого тела…
…
пытаюсь припомнить своё завтра…
за секунду до взры…
«СКАЙ»-НЕР
ладони ползут облаками…
по куполам твоего храма…
считывают аритмию ереси…
непроизносимого имени…
замирают от сбоя…
комкающего молитву…
но допускающего жизнь…
на земле…
ДАВНЕЕ ПОВЕ(Т)РИЕ
семена по ветру…
имена по вере…
мысли на генетическом уровне…
…
посадить как сына…
вырастить как дом…
воспитать как дерево…
Рисунок Велимира Хлебникова
–
– Продолжение темы ПО № 20 «Ладья – Лад Я» 2006 г. –
Велимир Хлебников
Дети выдры
(фрагмент)
Дети Выдры играют на пароходе в шахматы. Площадь – поле шахматной доски; действующие лица: Пешки, Ферязь, Конь и другие. Видны руки Детей Выдры и огромные спички. Черные молчат. Белые говорливы.
1-я пешка
Тра-ра-ра, тра-ра-ра, тра-ра-ра.
Тра, ра, ра, ра —
Мы люди войны и удара.
Ура, ура!
2-я пешка
На зовы войны и пожарищ
Шагает за мною товарищ.
И с нами шагает беда!
(мрачно)
Да-да!
Предводитель
Возьми скорей на мушку
Задумчивую пушку.
Зовет рожок военный,
За мной идет отряд.
Молвою вдохновенной
Те пушки говорят.
У каждой свой заряд.
3-я пешка
Там-там,
К высотам!
Знамя там.
Конь
Скачу я вбок и через,
Туда, где вражья Ферязь.
Я ноги возвысил,
А уши развесил.
Меж вражеских чисел
Кидаюсь я, весел.
Ферязь
В латах я. Пусть
Нами башня занята
Не та.
«Ура» так просится к устам!
Победа все еще не там!
На помощь иду я
К усталым отвагам
Ускоренным шагом,
Воюя и дуя!
В кровавых латах прочь мы вы<й>дем
И сколько люда не увидим.
Черные молчаливые
Зирин! Зирин!
Черные
Мат!
Шахматы складывают в коробку.
Сын Выдры
Вот и все.
–
Иштван Орош
Будапешт, Венгрия
Шахмацветы
Сыграла в цвета по-русски Татьяна Бонч-Осмловская
–
«…Мы мчимся, мы мчимся, тайничие,
Сияют как снег волоса
На призраках белой сорочки.
Далекого мира дайничие,
Нездешнею тайной войничие,
Молчебные ночери точки,
Синеют небес голоса,
На вице созвездия почки,
То ивы цветут инеса.
Разумен небес неодол
И синяго лада убава,
И песни небесных малют.
Суровый судьбы гологол,
Крылами сверкнет небомол,
А синее, синее тучи поют,
– Литая летает летава,
Мластей синеглазый приют,
Блестящая солнца немрава».
Велимир Хлебников «Ангелы»
Тамара Приходько
Ангелы Бориса Лежена
Говорят, что у каждого из нас есть ангел-хранитель. Похоже, скульптор и поэт Борис Лежен ощущает это особенно явно в тех сферах, где светлый покой, тишина, в которую вплетается лишь шорох невесомых крыльев наших хранителей. Лежен стремится приоткрыть эту тайну, сделать ее зримой. Он постигает сам и помогает понять нам, что мир не вещественно-плоский, он – иерархичен, многогранен. Земное воплощение этой модели мироздания открылось художнику в восходящих к небу террасах виноградников. Вот она – связь земли и неба, одушевленная животворной кровью триединого создателя. Лежен в отличие от обратной и от линейной перспектив открывает перспективу вертикальную, восходящую, – иерархическую, как говорит он сам. Может быть, она и есть самая древняя, исконная… Его ангелы спустились на землю и обрели ощутимую плоть, чтобы люди поверили – есть у них небесные покровители, а в высшем замысле Господь создавал их по своему образу и подобию. Лежен выводит воплощенных в бронзе ангелов из стен храма, и в каждую местность они являются в близком коренным обитателям облике. Фигуры его ангелов установлены в не только в провинциальных городах Франции, но и в Люксембурге. Художник воплощает связь высших сфер с земной жизнью, которая – он уверен – неотделима от иерархической небесной перспективы.
Париж, галерея «Русский мир».
Октябрь, 2010.
–
Виктор Клыков
ДООС – австрозавр
Вена, Австрия
ВЕЛИ кому – МИР а ХЛЕБНИКОВ у
Ожидаю ВДОХНОВЕНИЯ
утром – солнца из небес
начитавших ВЕЛИМИРОВСКИХ
ОЗЕРСТАНСОВ – светлый лес
и ОНО приходит ДАРНОЕ
вместе с солнечным теплом
до чего же жизнь отрадная
рядом с РЫЖЕВЫМ ЖУРЧАНИЕМ
рядом с ры...ЖИВЫМ ТЕПЛОМ!
Дождь
До щьдо щь
шумит до ждь
капли шипят
шуршат змеят
сползают по склепу пла ща.
Без головы я ща
ли шь шляпа
очки и борода
иду согнув шись
трепе ща
немо щьсвою
та ща ща.
Раздвигая череп
тре ща
появляются
раскрываются
глазки глаза
глази ща
чего-то и ща.
Кажется я
хочу бор ща
нос раздувает ноздри
и ща
я нахожу запах борща.
В громадной миске неба
земля.
идёт из меня
запах бор ща
кто-то сварил
и ест ща,
проливая капли
дож жа жа!
–
Кристина Зейтунян-Белоус
ДООС
Париж, Франция
* * *
Пространства куб
сферическому небу
преподносил
уроки тишины.
* * *
Имя твое – фонтан
в саду чужих имен, всех прозвищ и названий.
Имя твое не смерть, нет – просто умиранье,
мучительное, сладкое как хмель.
И кружится во мне шальная карусель
бесчисленных твоих предназначений.
Когда-нибудь я все соединю,
я все солью в единое теченье,
открою смысл всего и наконец верну
и слух слепому, и глухому зренье...
В сырые листья слов я тело заверну.
* * *
Не все в подлунном мире тленно
Не разлагается душа,
Как килька в соусе Вселенной
Законсервированная.
* * *
Солнца ртуть в окаменевшем небе.
Черно-бело-красная душа
учится из золота молчания
извлекать свинцовые слова.
* * *
Собираю по тучам я корни дождя,
а воскресшая тень
тихо бродит
по мокрым и злым переулкам.
Красный лев
Угощая кефиром крылатого льва
не надейся пролезть сквозь игольное ушко, –
только мясом вырванным из себя
можно зверя насытить и то ненадолго.
И не рыком вольется он в кровь
а судьбой.
Красный лев воцарится в груди
легковерному сердцу взамен,
будет суд надлежащий вершить он
над праздной душой...
Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус
–
Велимир Хлебников
ЗВЕРИНЕЦ
(фрагменты)
Посв<ящяется> В<ячеславу> И<ванову>
О Сад, Сад!
Где железо подобно напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку.
Где немцы ходят пить пиво.
А красотки продавать тело.
Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним еще лишенным вечера днем.
Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.
Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.
Где наряды людей баскующие.
Где люди ходят насупившись и сумные.
А немцы цветут здоровьем.
Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-желтый клюв – осенней рощице, немного осторожен и недоверчив для него самого.
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков, и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.
Где у австралийских птиц хочется взять хвост и, ударяя по струнам, воспеть подвиги русских.
Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего.
