Текст книги "Ангелическая по-этика"

Автор книги: Константин Кедров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

укокала.

Органы, конечно, интересовались творчеством Холина. Вызывали на Лубянку:

– Почему вы пишете антисоветчину?

– Я не виноват, что у меня такое зрение. Вот вы что видите над своим столом?

– Портрет пламенного рыцаря революции Дзержинского.

– А я вижу жестяную бирку с надписью «инвентарный номер 283.

Холин считал себя реалистом, вернее, хотел им быть. Реализм его был весьма своеобразным и ни на что не похожим. Ни один советский журнал так и не смог напечатать ни одного стиха Холина за полвека. Кто же напечатает такое: «На территории больницы / Сс, Р, Рцы, Мор-мидор, Эумдр, Куз, Драпп, Хлоп, Сап, Ржцы, Аут, По, Цц».

Как истинный философ Холин в материальной сфере довольствовался малым, зная, что, кроме пенсии за инвалидность, полученной на войне, ему от советской власти ничего не положено. При родах умерла жена, и он сам один воспитал свою дочь Арину. Обида была в другом. Почему даже теперь либо не печатают, либо ни рубля не платят за писательский труд. Впрочем, на стихах эта обида не сказалась. В стихах о другом:

Солнце уходит в глубь,

Звезды уходят в глубь,

В глуби хорошо утонуть,

Глубь, ты меня приголубь.

До тяжелой болезни, прихватившей Игоря Сергеевича в последний год жизни, мы виделись каждую неделю: на поэтических вечерах или у меня дома, Холин часто повторял свою любимую заповедь: «Костя! Никого не слушайте. Делайте что хотите!». Каждый год его приглашали на международные поэтические тусовки в разные европейские страны. Москва так и не оценила своего поэта.

Правда, Игорь Холин стал культовой фигурой для продвинутой аудитории «Птюча», но это был интерес не столько к стихам, сколько к личности. Обритый наголо, в курточке, похожей на больничную пижаму, он весьма соответствовал эстетике крутой тусовки, хотя относился к себе весьма серьезно и никому ни в чем не подыгрывал.

Суровая самоирония была всю жизнь надежной защитой от пошлости. Он очень внимательно смотрел сквозь круглые старомодные очки на все, что происходит вокруг, и приходил к совершенно неожиданным выводам. Вот беседа, которую я записал:

«Время книг кончилось. Вы заметили, что в электронном наборе строчки неровные, а переносы не по правилам. Почему? Так хочет компьютер. Зачем книги, когда всю Ленинскую библиотеку можно разместить на нескольких дисках? Надо писать для глаз, а не для слуха. Слово перебирается на экран компьютера».

Я слушал эти рассуждения с интересом, хотя мог бы возразить словами самого Холина: «Электроника, атомный реактор, водородная бомба, компьютеризация... Слова-то какие. Скулы сводит. Сейчас бы какую-нибудь конягу каурой или буланой масти погладить по слюнявой морде и умереть от счастья».

Холин обзавелся компьютером и даже загрузил его своей прозой, но извлечь ее оттуда не мог. Часто звонил и спрашивал, на какую клавишу как нажать, а я и сам не управляюсь с этим электронным чудовищем. Холин, конечно, прав. Писать вальяжно, как раньше, уже нельзя. Надо бережно паковать в слова информацию: «Мы – / свет из тьмы».

Поэт отвергал все религии, а на вопрос: «Верите ли вы в Бога?», отвечал: «Верю, но в своего».

Во время путча 93-го года Холин сурово, по-военному меня инструктировал. «Заслышав стрельбу, не смотрите по сторонам, откуда, а прежде всего ложитесь. Потом уже разберетесь». В это время в районе, где жил поэт, уже стреляли вовсю. «О войне у нас нет ни одной правдивой страницы. Всё

слюни да сопли!» Последний роман Холина о войне – главная вещь, над которой он работал в последние годы.

Ваш век.

Век кисельных берегов

И молочных рек.

Мой век.

Век водородных бомб

И шизофренических калек,

Ваш – голубое солнце

И оранжевое небо.

Мой – идеи Мыр Каркса

Без хлеба.

Холина называли живым поэтическим мамонтом. Таких уже нет. А в кругу друзей поэтического общества ДООС его любовно называют поэтозавром. Пожалуй, это действительно так. Холин поэтический динозавр, но не из прошлого, а из будущего. «Мои стихи будут учебным пособием для компьютеров и пенсионеров», – написал он в одной из последних публикаций в «Газете ПОэзия». Другая заветная мысль Игоря Сергеевича о превосходстве поэзии над всеми видами искусств может быть оспорена, но как изящно она выражена и глубоко продумана.

В музыке мыслей меньше,

Чем в голове комара

В живописи мыслей больше,

Но они неподвижны.

«Никогда не сопровождайте слово музыкой и не иллюстрируйте. Слово – единственное, что отличает человека от всей природы».

Это последнее, что я услышал от Холина. А за два дня до его кончины в серии «Классики XXI века» вышла книга «Новые ДООСские» с такими стихами Игоря Сергеевича:

Ни Вселенной, ни Галактик,

Ни Звезд, ни Планет

Ни состояния,

Ни расстояния,

Ни нас,

Ничего нет.

Есть свет

Так получилось, что первая книга Игоря Холина в твердом переплете появилась лишь после смерти этого удивительного поэта. В России надо жить долго. Холин дожил до 79, и лишь несколько месяцев отделяли его от 2000 года, куда он страстно стремился. Еще в 95-м году на открытии салона «Классики XXI века» поэт сказал: «Надо творить, но только о новом веке».

«Главная особенность новой поэзии – ее виртуальность. Фантазия в искусстве присутствовала всегда (сказки, легенды, мифы), но никогда еще воображение поэта не было так свободно и раскованно. Уплотнилось время, осталось пространство. Клип и файл – вот язык современной поэзии». Эти слова произнес поэт, написавший еще в 50-х годах:

Дамба. Клумба. Облезлая липа.

Дом барачного типа.

Коридор

18 квартир.

На стене лозунг:

МИРУ МИР!

Во дворе Иванов

Морит клопов,

Он бухгалтер Госзнака,

У Романовых пьянка

У Барановых драка.

Разумеется, Холину перекрыли все пути, но милостиво разрешили заниматься детской поэзией. Сорок лет он писал в стол:

Марсианки изумительны

Обаятельны предупредительны

Тело сделано из особого материала

Гайки болты

никелированы

Ноги изумительной красоты

Голова в форме бутылки

Половой орган находится на затылке.

Легендарный худощавый Холин и не менее легендарный Генрих Сапгир чем-то походили на Дон Кихота и Санчо Пансо. Однажды Холин сказал своим критикам: «Вот вы нас критикуете и ругаете, а нас надо холить и сапгирить». Тем временем в «Известиях» появилась злобная статья «Тунеядцы рвутся на Парнас». Речь шла о художнике Оскаре Рабине и, конечно же, о поэтах, которые никак не вписывались в официоз: Холин, Сапгир, Всеволод Некрасов. Невозмутимый Холин продолжал свою антисоветскую деятельность. Писал смешные двустишия. Он говорил: «Я люблю их тела», / Речь между ними о женщинах шла».

Я познакомился с Холиным в Париже на фестивале международного авангарда в 1988 году. Мы вышли на сцену, и Холин сказал, обращаясь к переполненному залу: «Вы ведь по-русски все равно не понимаете, поэтому я буду читать без перевода». Зал разразился смехом и аплодисментами, поскольку состоял из русских эмигрантов и французских славистов.

Через 5 миллионов лет

Останется от нас след

Памятник миллионеру

Ухической Эхической Ахической эры

Фабрики имени

Коровьего вымени.

Его очень волновало будущее земли. Он его любил и боялся. Поразительно, до какой степени можно жить судьбой земного шара и даже Вселенной, но без малейшего пафоса:

Мой пращур

Доисторический ящер

Я связан

Всем своим существом

С любым

Несуществующим

Существом.

Холин говорил мне, что на войне самое страшное время было, когда его роту забросили в подмосковные леса и забыли. «Армия ушла вперед, а мы полгода околевали в грязи и в снегу, питаясь кореньями». Простота его стихов о войне совсем не похожа на ухарскую браваду а-ля Теркин.

Выгляди орлом

Иначе

Смешаю

С говном

Или:

С похмелья

Воевать неохота

Ору

Вперед рота

У самого рвота.

Холин недолюбливал все религии, считая, что они – сплошная идеология. Его очень волновала история христианства. Каким образом умами миллионов людей завладела одна идея. Однако атеистом он не был и оставил очень глубокие стихотворные афоризмы: «Когда я забываю о Боге, я поклоняюсь самому себе» или «Земля не моя планета. / Моя планета из света».

На кого похож Игорь Холин? На Хармса? На Велимира Хлебникова? И да, и нет. Его путь в поэзии совершенно особый. Простота, доходящая до лубочного наива, и одновременно неимоверная сложность душевного мира. Для меня он так и остался великой загадкой, несмотря на десять лет очень близкой дружбы.

К нему применимо почти все, что говорилось о Хлебникове. Он «честнейший рыцарь русской поэзии», не поддавшийся ни на какие компромиссы во времена наиболее суровые и страшные для русской поэзии, Странно, что вторая половина XX века прошла в России под знаком неутомимой

битвы властей с поэтами. Когда пришла свобода, Холину было уже 70. Но никто из молодых и талантливых не видел в нем человека преклонных лет. Более того, рискну заметить, что по смелости взглядов он был моложе всех. Он ярчайшая личность в эпоху максимального обезличивания. Может быть, это был единственный человек без маски, потому что так или

иначе притворяться приходилось всем:

Иванов круши

Иванов пляши

Иванов стой

Иванов строй.

Майор Холин не позволял собой командовать никому, даже самому Богу. Он был самый свободный поэт в самой несвободной стране. И еще он на редкость точно угадал приход и шабаш постмодернизма:

В туалет не ходил

Гадил где спал

И поедал свой кал

говоря: все равно

Все превратится в говно.

Последняя мысль, высказанная Холиным и не вошедшая в собрание его трудов, меня особенно поразила: «Слово – единственное, что отличает человека от природы и Космоса. Любой соловей поет лучше самого гениального певца и сочиняет музыку гениальней самых великих композиторов. Выйдите в поле или на берег реки. Ни один художник не переплюнет Бога в пейзаже. А слово есть только у человека». В конце XX века никто не владел словом лучше Игоря Холина, Это квантовая поэзия, где поэтический смысл едва ли не в каждой букве.

ТЕЛУ МАЛ АМУЛЕТ

Мода на палиндромы охватила пишущую Россию. Известная с XVIII века поэтическая игра, когда строка читается одинаково слева направо и справа налево, вовлекает все новых и новых авторов. Любители поэзии хорошо помнят однострочный палиндром Гавриила Державина. «Я иду с мечом судия».Хорошо известен палиндром Фета: «А роза упала на лапу Азора».

Палиндром пользовался особой любовью у футуристов, достигших небывалых высот в технике стихосложения. Велимир Хлебников называл палиндром по-русски – перевертень:

Кони топот инок

Но не речь, а черен он.

Советская власть почему-то относилась к палиндрому с чиновничьей подозрительностью. На всякий случай почти запретила. Палиндромисты прятали свои поэмы, как подпольную литературу. Несколько палиндромов удалось опубликовать футуристу Семену Кирсанову. Сегодня палиндромисты вырвались на свободу и забили до отказа весь Интернет. Некоторые читатели будут удивлены, узнав, что наш телевизионный обозреватель Елена Кацюба в поэтическом мире более известна своими палиндромическими стихами:

Аве, Ева!

Ума дай Адаму.

«Рад я, ем змея дар».

Узор ангела лег на розу,

Нежен

Летел

Лад Евы ведал.

В аду зло полз удав.

Она и составила «Первый палиндромический словарь современного русского языка». Не собрание палиндромов, а именно словарь – дьявольская разница. 9000 слов в алфавитном порядке волею составителя превращены в палиндромы. Например, берется слово «идеалист», а затем рождается палиндромическая строка: «Вот сила едим идеалистов». Или слово «окно» превращается в перевертень: «Окно в звонко». Слово «душить»: «Ушу душу». А вот весьма лаконичный портрет Махатмы Ганди: «Ганди вид наг». Неумеренных любителей плотских удовольствий словарь сурово предостерегает: «Мера

гарем». В древности считалось, что палиндром обладает магической силой, поэтому индуисты будут обрадованы такой вариацией на имена своих богов: «А Вишну лун Шива». Пьяниц словарь предостерегает: «Пил влип». Зимним узором на окнах смотрится палиндром: «Мороз взором». Россиянам, живущим в эпоху финансовых кризисов, вероятно, близок окажется лаконичный клич «А жри биржа». И вряд ли кто отважится поспорить с определением. «Низ неба бензин».

По утверждению автора, все эти совпадения заложены в самом языке, а она лишь методично переворачивала слово в алфавитном порядке. Однако поэты от Андрея Вознесенского до Генриха Сапгира единодушно заметили на презентации словаря, что на самом деле перед нами одно из самых оригинальных поэтических творений конца XX века. «В известной мере это итог XX века, а может быть, и XIX», – сказал А.Вознесенский. Столь любимый постмодернистами жанр словарей, энциклопедий, комментариев и примечаний неожиданно сомкнулся с достижениями русского футуризма. Конец и начало века, футуризм и постмодернизм протянули друг другу руки. Это не только словарь звуковых перевертышей, но и собрание однострочных моностихов, число которых переваливает за тысячу.

Словарь – блистательный собеседник и спорщик. Заподозрившему избыточную научность он тотчас отвечает: «Я и не чую учения». Любителю русской классики он дает сверхлаконичное определение творчества Чехова – «В охе Чехов». А поклоннику древнерусской литературы напомнит о создателе славянской азбуки и переводчике литургических стихов: «Кирилл лирик». Даже спаситель отечественного, автомобилестроения, московский мэр, вряд ли что-либо сможет возразить, прочитав палиндром на слово «измотанный»: «На том ЗИЛ измотан». Марксистов, вероятно, утешит такой парадный портрет их кумира: «Ус к раме Марксу». Студенты, протестовавшие на днях против воинственности НАТО, могли бы и взять в качестве плаката палиндром: «НАТО Вотан».

Мандельштам говорил, что не понимает, для чего пишутся фельетоны. Ведь и так все смешно. Иногда кажется, что все эти палиндромы изначально впаяны в язык по воле его Создателя. Палиндром – это еще и улыбка Творца. Однако среди иронических, а большей частью футуристически заумных значений вдруг возникают островки чистейшей поэзии: «Гамлет – тел маг. Лег на храм Архангел. Телу мал амулет. Нам сила талисман». Разумеется, здесь нет никакой случайности. Палиндром такой же поэтический прием, как размер стиха или рифма. Можно писать в рифму, соблюдая размер, – поэзия не возникнет. Так и палиндром, у одних поэзия, у других бессмысленная игра.

По форме Словарь – научный труд, по сути и по смыслу – чистейшая поэзия. Он читается взахлеб, как роман, а «словарь» лишь в том смысле, в каком Белинский назвал роман в стихах «Евгений Онегин» энциклопедией русской жизни.

Во время презентации книги в Чеховском литературном салоне поэты наугад открывали словарь и читали почти подряд: «Йог, а нагой. А тога нагота. А наври Нирвана». Почему-

то получились цельные стихотворные тексты, и мне вдруг стало ясно. Найдена новая поэтическая форма, которая как бы продиктована компьютерным веком. Блоки информации извлекаются и комбинируются в самых разных смысловых композициях. При этом количество возникающих поэтических смыслов неисчерпаемо. Здесь само чтение становится творчеством, а вернее, сотворчеством вместе с автором. Перед нами новая и по смыслу, и по форме поэма в 310 страниц под названием «Первый палиндромический словарь современного русского языка». Совершенно неожиданное произведение, возникшее, как всегда, под заунывные заклинания критики, что, дескать, все новое уже создано, а нам остается только повторять. Критика в очередной раз посрамлена поэзией. И так будет всегда. Или, говоря словами Елены Кацюбы, «Аки тир критика».

Алексей Парщиков

Кельн

В современном мире бессмертие больше не является ни общим делом, ни прерогативой Бога, это есть частное дело и случай научных конвенций. Воскрешение и преображение это другое. И это связано с образом, а вот в какой мере образ связан с действием и достоверностью, вопрос не наших только предпочтений. Достоверность – это континуум гармонизированных реакций, именно поэтому поэзия включает и букашку, и небесное тело, т.е. микро и макрокосмос. Но образ неописуем, а только обозначаем точками, обещающими воспламенение материала. Ваш макрокосм опредмечен конкретными персоналиями – это и русские святые, и Ваш личный опыт, и Хавкинс с его теорией Big Band'а, а ваш микрокосм – конкретная русская фонетика, в экстреме – музыка. Переход просто физического звука через пересечение воображаемых двух эллипсов или через точку, которую Вы называете «Inside out», отрывает от земли, так что чувствуешь, что преодоление само по себе есть и будет. (Из письма К.Кедрову. 2001 г.)

Данте опускается в глубины ада, и вдруг словно перекручиваются круги схождения, образуя все ту же ленту Мёбиуса, и ослепительный свет в лицо.

Я увидал, объят высоким светом

И в ясную глубинность погружен,

Три равномерных круга, разных цветом.

Один другим, казалось, отражен.

Время как бы свернулось в единое бесконечное мгновение, как в первый миг «сотворения» нашего мира из не раз¬личимого взором сгущения света.

Единый миг мне большей бездной стал,

Чем двадцать пять веков…

Это был момент антропного космического выворачивания. Внутреннее и внешнее поменялись местами:

Круговорот, который возникая,

В тебе сиял, как отраженный свет, –

Когда я обозрел вдоль края,

Внутри окрашенные в тот же цвет

Явил мне как бы наши очертанья…

Как геометр, напрягший все старанья,

Чтобы измерить круг, схватить умом...

Таков был я при новом диве том:

Хотел постичь, как сочетанны были

Лицо и круг в слиянии споем...

Геометрическое диво, которое видит Данте, сочетание лица и круга, невозможно в обычной евклидовой геомет¬рии. О неевклидовом зрении Данте много раз говорил Павел Флоренский. И неудивительно. Ведь П. Флорен¬ский открыл внутреннюю сферическую перспективу в византийской архитектуре и древнерусской живописи.

При проекции на сферу точка перспективы не в глубине картины, а опрокидывается внутрь глаза. Изображение как бы обнимает вас справа и слева – вы оказываетесь внутри иконы. Такой же сферой нас охватывают округлые стены и купола соборов, и именно так же видит человек небо. Это сфера внутри – гиперсфера, где верны законы геометрии Н. Лобачевского, – мир специальной теории относительности. Если же выйти из храма и взглянуть на те же купола извне, мы увидим сферическую перспективу общей теории относительности.

Человеческий глаз изнутри – гиперсфера, снаружи – сфера, совместив две проекции, мы смогли бы получить внутренне-внешнее изображение мира. Нечто подобное и видит Данте в финале «Божественной комедии». Лик внутри трех огненных кругов одновременно находится снаружи, а сами круги переплетены. Это значит, что постоянно меняется кривизна сияющей сферы – она дышит. Вдох – сфера Римана, выдох – гиперсфера Лобачевского и обратная перспектива Флоренского.

Представьте себе дышащий зеркальный царь и свое отражение в нем – вот что увидел Данте. Вот вам и сфера, «где центр везде, а окружность нигде», и еще точка Алеф из рассказа Борхеса: «В диаметре Алеф имел два-три сантиметра, но было в нем пространство вселенной, причем ничуть не уменьшенное. Каждый предмет, например стеклянное зеркало, был бесконечным множеством предметов, потому что я его ясно видел со всех точек вселенной».

Внутренне-внешняя перспектива появилась в живописи начала века. Вот картина А. Лентулова «Иверская часовня». Художник вывернул пространство часовни наружу, а внешний вид ее поместил внутри наружного изображения. По законам обратной перспективы вас обнимает внутреннее пространство Иверской часовни, вы внутри него, хотя стоите перед картиной, а там, в глубине картины видите ту же часовню извне с входом и куполами.

Метаметафора дает нам такое зрение!

Рождение метаметафоры – это выход из трехмерной бочки Гвидона в океан тысячи измерений.

Надо сделать какой-то шаг, от чего-то освободиться. может быть, преодолеть психологический барьер, чтобы найти слова, хотя бы для себя, четко очерчивающие новую реальность.

Однажды я сделал этот мысленный шаг и ощутил себя в том пространстве:

Человек оглянулся и увидел себя в себе.

Это было давно, в очень прошлом было давно.

Человек был другой, и другой был тоже другой,

Так они оглянулись, спрашивая друг друга.

Кто-то спрашивал, но ему отвечал другой,

И слушал уже другой,

И никто не мог понять,

Кто прошлый кто настоящий.

Человек оглянулся и увидел себя в себе...

Я вышел к себе

Через – навстречу – от

И ушел под, воздвигая над. (В дальнейшем все мои стихи обозначены инициалами К. К.)

Эти слова никто не мог в то время услышать. Передо мной распахнулась горизонтальная бездна непонимания, и только в 1975 году я встретил единомышленников среди молодых поэтов нового, тогда еще никому не известного поколения. Алексей Парщиков, Александр Еременко,

Все началось как бы заново. Не знаю, где я больше читал лекций в то время: в Литературном институте или у себя за столом, где размещалась метаметафорическая троица. Содержание тех домашних семинаров станет известно каждому, кто прочтет эту книгу.

Чтобы передать атмосферу этих бесед, приведу такой эпизод.

Как-то мы обсуждали статью психолога, утверждавшего, что человек видит мир объемно, трехмерно благодаря тому, что у него два глаза. Если бы глаз был один, мир предстал бы перед нами в плоском изображении.

Вскоре после этого разговора Александр Еременко уехал в Саратов. Затем оттуда пришло письмо. Еременко писал, что он завязал один глаз и заткнул одно ухо, дабы видеть и слышать мир двухмерно – плоско, чтобы потом внезапно скинуть повязку, прозреть, перейдя от двухмерного мира к объему. Так по аналогии с переходом от плоскости к объему поэт хотел почувствовать, что такое четырехмерность.

Разумеется, все это шутки, но сама проблема, конечно, была серьезной. Переход от плоского двухмерного видения к объему был грандиозным взрывом в искусстве. Об этом писал еще кинорежиссер С. Эйзенштейн в книге «Неравнодушная природа». Плоскостное изображение древнеегипетских фресок, где люди подобно плоскатикам повернуты к нам птичьим профилем, вдруг обрели бездонную даль объема в фресках Микеланджело и Леонардо. Понадобилось две тысячи лет, чтобы от плоскости перейти к объему. Сколько же понадобится для перехода к четырехмерию?

Я написал в то время два стиха, где переход от плоскости к объему проигрывается как некая репетиция перед выходом в четвертое измерение.

Путник

О сиреневый путник

это ты это я

о плоский сиреневый странник

это я ему отвечаю

он китайская тень на стене горизонта заката

он в объем вырастает

разрастается мне навстречу

весь сиреневый мир заполняет

сквозь меня он проходит

я в нем заблудился

идя к горизонту

а он разрастаясь

давно позади остался

и вот он идет мне навстречу

Вдруг я понял что мне не догнать ни себя ни его

надо в плоскость уйти безвозвратно

раствориться в себе и остаться внутри горизонта

О сиреневый странник ты мне бесконечно знаком —

как весы пара глупых ключиц между правым и левым

для бумажных теней чтобы взвешивать плоский закат.

(К. К.)

Снова и снова прокручивалась идея: можно ли, оставаясь существом трехмерным, отразить в себе четвертое измерение? Задача была поставлена еще А. Эйнштейном и Велимиром Хлебниковым. А. Эйнштейн считал, как мы помним, что человек не может преодолеть барьер. В. Хлебников еще до Эйнштейна рванулся к «доломерию Лобачевского».

Так возникла в моем сознании двухмерная плоскость, вмещающая в себя весь бесконечный объем, – это зеркало. Я шел за Хлебниковым, пытаясь проникнуть в космическое нутро звука. И вот первое, может быть, даже чисто экспериментальное решение, где звук вывернулся вместе с отражением до горловины зеркальной чаши у ноты «ре» и дал симметричное отражение. Таким образом, текст читается одинаково и от начала по направлению к центру – горловине зеркальной чаши света до ноты «ре». Интересно, что нотный провал между верхней и нижней «ре» отражает реальный перепад в звуковом спектре, там нет диезов и бемолей.

ЗЕРКАЛО

Зеркало

Лекало

Звука

Ввысь

|застынь

стань

тон

нег тебя

ты весь

высь

вынь себя

сам собой бейся босой

осой

ссс – ззз

Озеро разреза

лекало лика

о плоскость лица

разбейся

;то пол потолка

без зрака

а мрак

мерк

и рек

ре

до

си

ля

соль

фа

ми

ре

и рек

мерк

а мрак

беэ зрака

то пол потолка

разбейся

о плоскость лица

лекало лика

озеро разреза

ссс – ззз

осой

Сам собой бейся босой

вынь себя

высь

ты весь

нет тебя

тон

стань

застынь

ввысь

звука

лекало

зеркало.

Вернусь снова к образу человека внутри мироздания. Вспомним здесь державинское «я червь – я раб – я бог». Если весь космос – яблоко, а человек внутри... А что если червь, вывернувшись наизнанку, вместит изнутри все яблоко? Ведь ползает гусеница по листу, а потом закуклится, вывернется, станет бабочкой. Слова «червь» и «чрево» анаграммно вывернулись друг в друга. Так появился анаграммный образ антропной инверсии человека и космоса.

Червь,

вывернувшись наизнанку чревом,

в себя вмещает яблоко и древо.

Возник соответствующий по форме метаметафоре анаграммный стих. В анаграммном стихе ключевые слова «червь – чрево» разворачивают свою семантику по всему пространству, становятся блуждающим центром хрустального глобуса.

Ключевое слово можно уподобить точке Альфа, восходящей при выворачивании к точке Омега.

Один знакомый математик сказал мне однажды:

– Когда я читаю нынешнюю печатную поэзию, всегда преследует мысль, до чего же примитивны эти стихи по сравнению с теорией относительности, а вот о вашей поэзии я этого сказать не могу.

Под словом «ваша» он подразумевал поэтов метаметафоры. Само слово «метаметафора» возникло в моем сознании после термина «метакод». Я видел тонкую лунную нить между двумя понятиями.

Дальше пошли истолкования.

– Метаметафора – это метафора в квадрате?

– Нет, приставка «мета» означает «после».

– Значит, после обычной метафоры, вслед за ней возникает метаметафора?

– Совсем не то. Есть физика и есть метафизика – область потустороннего, запредельного, метаметафорического.

– Метагалактика – это все галактики, метавселенная – это все вселенные, значит, метаметафора – это вселенское зрение.

– Метаметафора – это поэтическое отражение вселенского метакода...

В январе 1984 года я напечатал в журнале «Литературная учеба» послесловие к поэме Алексея Парщикова «Новогодние строчки». Это была первая и единственная публикация о метаметафоре.

Честно говоря, я понимаю, что все эти конусы, двойные спирали, восьмерки выворачивания уже примелькались в глазах читателя. Но это архетипы реальности мироздания.

Интуитивное осмысление этого и привело меня к созданию неожиданного на первый взгляд текста:

Невеста, лохматая светом,

невесомые лестницы скачут,

она плавную дрожь удочеряет,

она петли дверные вяжет

стругает свое отраженье,

голос, сорванный с древа,

держит горлом – вкушает

либо белую плаху глотает,

на червивом батуте пляшет,

ширеет ширмой, мерцает медом

под бедром топора ночцого,

она пальчики человечит,

рубит скорбную скрипку,

тонет в дыре деревянной.

Саркофаг, щебечущий вихрем

хор, бедреющий саркофагом,

дивным ладаном захлебнется

голодающий жернов «восемь»,

перемалывающий храмы

Что ты, дочь, обнаженная, или ты ничья?

Или, звеня сосками, месит сирень

турбобур непролазного света?

В холеный футляр двоебедрой секиры

можно вкладывать только себя.

(К. К.)

Я писал это в 1978 году, когда не было теории метаметафоры, но уже зарождалась метаметафора.

«Двоебедрая секира» – месяц умирающий и воскресающий; невеста, лохматая светом,– комета, она же звезда Венера и Богородица – «невестна не невестная». В поэтическом акафисте поется: «Радуйся, лестница от земли к небу»,– вот почему «невесомые лестницы скачут».

«Дыра деревянная» – в середине вывернутой скрипки Пикассо – черная дыра во вселенной; холеный футляр двоебедрой секиры – все мироздание; скрипка – образ вечной женственности, пляска на червивом батуте – попрание смерти. Вязать дверные петли можно только вывернув наизнанку «микромир» вязальных петель до «макромира» петель дверных. Сама дверь – тоже каноническое обращение к богородице – «небесная дверь».

Метаметафора не гомункулус, выращенный в лабораторной колбе. Вся теория метакода и метаметафоры возникла из стихов, а не наоборот. В поэзии антропная космическая инверсия сама собой порождает метаметафорический взрыв. Трудно судить, насколько осуществилась моя мечта передать словами миг обретения космоса.

Нам кажется, что человек неизмеримо мал, если глядеть с высоты вселенной, а что если наоборот, как раз оттуда-то он и велик. Ведь знаем же мы, что одно и то же мгновение времени может растягиваться в бесконечность, если мчаться с релятивистской скоростью. Вся вселенная может сжаться в игольное ушко, а человек окажется при инверсии больше мироздания.

По-своему обживает новое пространство тангенциальной сферы Елена Кацюба. Она, как Парщиков и А. Еременко, ближе к ироничным обэриутам. Ее «Крот» чем-то напоминает «Безумного волка» Н. Заболоцкого.

Герой геодезии карт,

он ландшафт исправляет,

он Эсхера ученик —

выходит вверх, уходя вниз.

Математик живота,

он матрицу себя переводит в грунт.

Земля изнутри – это крот внутри.

Внутри крота карта

всех лабиринтов и катакомб.

У поэзии есть свои внутренние законы поступательного движения. Где-то в 30-х годах замолкли обэриуты, позднее забыли Хлебникова. Ныне движение началось с той самой точки, на которой остановились тогда. Первый мах небесного поршня, вышедший из мертвой точки,– поэзия А. Вознесенского. Ныне зеркальный паровоз метаметафоры двинулся дальше.

Зеркальный паровоз

шел с четырех сторон

из четырех прозрачных перспектив

он. преломлялся в пятой перспективе

шел к неба к небу

от земли к земле

шел из себя к себе

из света в свет

По рельсам света вдоль

По лунным шпалам вдаль

шел раздвигая даль прохладного лекала

входя в туннель зрачка Ивана Ильича

увидевшего свет в конце начала

он вез весь свет

и вместе с ним себя

вез паровоз весь воздух весь вокзал

все небо до последнего луча

он вез

всю высь

из звезд

он огибал край света

краями света

и мерцал как Гектор перед битвой

доспехами зеркальными сквозь небо...

ПОСВЯЩЕНИЕ СОКРАТА

Мистерия

СЦЕНА 1

ПЛАТОН. Я уже прошёл все стадии очищения. Скажи, о Сократ, когда же меня посвятят в последнюю тайну дельфийских мистерий?

СОКРАТ. Попробуй это вино из Дельф, по-моему, дельфийцы явно перекладывают корицы. Как ты думаешь, Аристотель?

АРИСТОТЕЛЬ. Я знаю 114 способов приготовления вин, но впервые слышу, что в вино можно класть корицу. Надо записать. 115-ый способ, дельфийский, с корицей, (записывает).

ПЛАТОН. Ты неправильно понял учителя. Сократ говорит об истине, а ты о корице. Что такое дельфийское вино, по-твоему?

С0КРАТ (отхлебывает). По-моему, это виноград позапрошлого урожая, сок явно перебродил, а чтобы заглушить кислятину, дельфийцы втюхали туда еще корицу. Но нет ничего тайного, чтобы не стало явным (отхлёбывает ещё раз). Ин вино веритас – истина в вине, как корица. Всегда горчит,