Текст книги "Скифы и Сфинксы (выпуск №7, 2011г.)"

Автор книги: Константин Кедров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Но Тютчев в 1869 г., через три года после цитированного четверостишия, написал и такие стихи:

Природа – сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Много лет спустя Александр Блок в «Скифах» напишет: «Россия – Сфинкс».

Если  «Природа – сфинкс» и «Россия – сфинкс», то по всем правилам логики и арифметики можно во втором четверостишии Тютчева «природу» заметить на «Россию».

И что же тогда получится?! Даже страшно представить!

Опасное  это существо – Сфинкс!

А, может быть,  Блок имел в виду, что «Россия – сфинкс», когда россияне – скифы?

Агностицизм

Откуда этот чудный дар −

Весть не от Будды или Лютера:

Летящий надо мной комар

Сложнее моего компьютера.

*  *  *

Вкус к жизни я не потерял.

Она ещё меня волнует.

Готов нырнуть в ее волну я.

Но выплыву ль? Кто б это знал?

Наверно, знать дано волне:

Жизнь потеряла ль вкус ко мне?

–

Александр Федулов

осколки сколоты

Идол

        погружен в лодку

одиночная гребля

Ковчег

            луной затонул

подводная лодка

желтая

           неужели

и биттт

             лыс скиф ы и

и бритт Анку ва шум

                                   – А!

тьма знаний на страже

то холм – то овражек

то молоха кража

то кубок – то чаша

то Чаша – то Кубок

то счастия клубы

на губках сквозь зубы

овсяная каша

а сверху

             ну – сверху

тишайшая сажа

художникам вдоволь

на многие зимы

и щерится идол

слепящими фиксами

и в волны уходит

молчащими сфинксами

мурчащими свинками

крысками

инками

необузданный

        необузданный

небо – узы – обуза – буза

лыбятся – бросьте!

Но – не ту ту за

в рукаве.

Не-ту…

Нету!

Комментарии

Сфинкс, Сфинга(др.-греч. Σφιγξ, Σφιγγός, собственно «душительница» – иптерпретация древнеегипетского названия сфинкса «шепсес анх» – «живой образ») – мифическое чудовище, существо с головой женщины, лапами и телом льва, крыльями орла и хвостом быка.Cōn-serva – подруга по рабству, соневольница.

C ō n - sero-1) обсеменять, засевать, оплодотворять.

ō di , -, ō disse(part. fut. ōsūrus) defect. ненавидеть, не выносить, не терпеть.

Veritas odit moras– истина не терпит отсрочек (Sen T – Annaeus Seneca Tragicus).

I . l ū stro1) святить, освящать, очищать, искупать жертвоприношением.

Lustra = lustrum1) лужа, болото; 2)логовище; 4)публичный дом, притон.

Vino lustrisque confectus–истощенный пьянством и развратом.

–

Валерия Нарбикова

ДООС

…и путешествие

Роман

Начало в № 23 – 28

Фотографии Александра Лысенко

И целый год Киса любила только своего любимого, то есть только с ним занималась любовью, а больше ни с кем. То есть получалось, что в течение этого года она очистилась, то есть была в Египте, и ей опять стало семнадцать лет, потому что она ни с кем не изменяла своему мужу, только с любимым, а с любимым не считается.

– Ты будешь с молоком или без? – спросил Александр Сергеевич Кису, когда она мысленно убила себя за то, что мысленно изменила ему с господином Ив, а он об этом даже ничего не знает.

– С молоком, – и она воскресла.

– Что ты хочешь на обед? – спросила Киса Александра Сергеевича.

– Тебя с оркестром.

– Нет, правда?

– Ничего, – сказал Александр Сергеевич, – пойду спрошу у Сережи.

Сережа хотел то-то и то-то с грибным соусом и еще завернутую дыньку по-итальянски. Интересно, живя здесь всего год, как уж он успел захотеть на обед именно это. И успел, и захотел, и съест. А Александру Сергеевичу было все равно, но только с оркестром.

Бесконечно-пребесконечная жизнь. Одни строят, другие ломают. И те, кто ломают – варвары. Они более дикие, сильные, животные. Из них только лет через триста получаются люди, когда они начинают строить. И становятся оседлыми. Оседлают какую-нибудь одну жену, оседлают кровать, построят оседлый магазинчик. И живут. И жизнь эта не красива, но удобна.

Но кто был тот первый гений, кто увидел куб. Куба нет в природе. Есть линия – горизонт. Шар – солнце. Есть даже какая-то обгрызенная немножко пирамида – гора. Но куба – нет. Зато теперь, с детства жизнь состоит из кубиков, из которых можно построить домик и сломать, из кубов построить дома, начать войну и сломать, а потом опять построить.

– Не ломай жизнь, – сказал любимый Кисе, когда у нее был роман и она ушла от мужа.

– Моя жизнь сломана, не ломай свою.

Или пусть жизнь начинается несколько раз в жизни, но каждый раз именно тому, с кем ты живешь в этот миг, ты не должен изменить даже мысленно, даже на курорте, и не воровать, и, в конце кондов, не убить его за этот миг, а миг может длиться год, два или два дня. Или всю жизнь с одним человеком, и прелюбодействовать, и красть, и убивать друг друга, расчленять и реанимировать. Кому как нравится. Или жить одному. А все остальные люди – это только фон. Контуры при свете. Свет погас, и их нет.

В магазин приходиться ходить каждый день. И это приятно. Безразлично. Но не противно. Как в Москве. Только бы не идти в магазин.

Киса пошла в магазин, чтобы только никого не видеть. Там нет людей, там одни продукты, расфасованные и голые. «Может быть, ты картошечки хочешь?» – услышала Киса какую-то дикость. Она обернулась. Это произнес господин, которого она часто видела по телеку в Москве. Она редко смотрела телевизор. Но как бы редко она не смотрела, все равно в телеке мелькал этот господин.

Он был с какой-то очень уж изношенной женой. Больше всего она испугалась слова «картошечка». Слово ей показалось омерзительным до отвращения, особенно с «селедочкой» и с «лучком». И Киса даже спряталась, чтобы они хоть как-нибудь не догадались, что она их понимает. Что же тут могло так напугать? И нос крючковатый, и губы пухловатые, и щеки одутловатые, все на месте. Но не это было страшно. А то, что говорили они на языке доморощенном, избитом, бедном, хотя, может быть, они были сами по себе очень милой парой. Собственно, испугал язык, а не они, она бы их и не заметила. И она представила, что в этом магазин появляются два русских мужика, которые давно стали советскими рабочими и колхозниками, и один из них советует купить водочки с рыбкой, а другой присматривает себе пивко. Грустная сцена, но не трагическая.

Евреи, конечно, всем осточертели. Больше всего русским осточертели русские. «А удивительно, – думала Киса, – вот господин Ив, кто он? Немец? Никакой он не немец хотя говорит по-немецки, – хотя она не понимает, что он? немец? никакой он не немец, хотя говорит по-немецки. А она с ним спала. То есть сначала она с ним просто заснула, а потом переспала с ним. И все это из-за этого дурацкого снотворного. А может быть, она действительно спала, и ничего не было, но болела нога, которой она ударилась о чемодан. Почему-то в этом мире есть всегда реальные детали, как бы взрослые, которым больше веришь, и настоящие детали, как бы детские, которым взрослые не придают значение. Потому что есть горе, например, и оно бывает взрослым и детским. И мать, например, плачет, когда у нее умер ребенок, и это реальное горе, а ребенок плачет оттого, что бабочка-шоколадница в банке умерла, а он ее кормил шоколадом, как капустницу – капустой, а она сдохла, а капустница улетела, как шоколадница, и это настоящее горе. Она не ест шоколад, она просто коричневая и поэтому она сдохла.

И вот с этим господином Ив Киса переспала по-настоящему, а не нереально, и это горе было не взрослым, а детским. Он был как бы нарочно игрушечно придуман, чтобы Киса из-за него по-настоящему мучилась.

Собственно, человеку хочется есть, пить, трахаться. Он на то и животное, которое не может не есть и не пить. И он совсем не та птица, которая может не трахаться. Хотя у человека всего один ребенок, ну два, ну три, а трахается он каждый день, ну или раз в три дня, или раз в неделю.

И получается, что человек почему-то все время все делает зря. Зря трахается, смотрит, но почти ничего не видит, он какой-то венец, человеческий венец, а не венец творения. Собственно, с тех пор как он был создан одним что ли духом, он был предоставлен сам себе. А вот уж сам себя он и не осилил. Он как бы сам себе стал не интересен. Кто человек человеку? Никто.

3

До третьего потопа, когда повсюду и во всей Европе, и даже в Ташкенте, и в Тбилиси будет идти десять дней подряд такой редкий дождичек, такой унылый и тусклый.

И сначала он будет блестеть под фонарями, а на второй день он смоет все столбы и фонари, газ и воду, которая прорвет водопроводные трубы и затопит метро, и метро не будет ходить. И весь этот игрушечный транспорт: и такси, и самолетики перестанут летать, потонут  пароходики, все уйдет под воду, только некоторые высотные дома будут еще торчать из воды, а потом ударит мороз, и все заледенеет. Размокнет бумага, расползутся чернила, человек покроется такой ледяной корочкой, он даже будет красивым издалека при свете солнца вдруг издалека, которое на мгновенье вдруг блеснет, осветит эту корочку и растопит ее. А потом опять залупит дождь. И он будет лить, и даже ветер не разгонит облака, они будут до луны, облака, а на луне нет земного ветра. И потонут даже высотные дома, даже небоскребы в Нью-Йорке, они станут как ракушки под водой, такие маленькие.

И все, все утонет: телевизоры, радио со своим вещанием, шляпные магазины и кондитерские, все утонет в вине, смешанном с дождем. И размокнут коровы под дождем, и даже молоко размокнет в вымени.

И после этого потопа выползут кое-какие стайки продрогших воробьишек, и они будут мечтать о телевизоре и унитазе. И из них никто не сможет толково объяснить, как это надо еще раз сделать – то есть воссоздать телевизор и унитаз.

И придут новые учителя. Ведь только пока учитель сам говорит, он учитель. А когда он начинает записывать, он автоматически становится учеником. Потому что можно услышать и записать. Но почти нельзя сказать. И все хитрые учителя ничего не пишут, а только говорят. Похоже, в слове написанном – есть погрешность слова. А в слове сказанном – погрешности нет.

Весь день Киса не отходила от Александра Сергеевича. Она ласкалась к нему, терлась о рукав мордашкой, мешала ему читать. Укладывалась у него на груди, и он откладывал книжку. Он хотел ее наказать, но терпеливо терпел. Он не хотел на нее наорать и выгнать из дома.

Да, он еще терпеливый был человек. Суровый, но терпеливый. И он орал на этот народ. Орал, но тащил его с собой по пустыне. И он мучил этот народ. Сорок лет он таскался с этим народом по пустыне. Он ведь убил на этот народ свою жизнь. Он был по крови египтянин. Но он не потащил за собой египтян в пустыню, а взял рабов и бродяжек, чтобы сделать из них верующих и оседлых. И он орал на них, как на детей, он их таскал за уши и шлепал ремнем, он им не покупал мороженое и не водил их в кино, он их водил сорок лет по пустыне, по жаре среди мух и козлов. И с помощью этого он заставит их верить, этот жалкий народ, а любой народ жалкий, когда, его мучают. А когда мучают семитов, их глазки становятся бараньи-грустными. И он запретил им верить в козлов, быков и мудаков. И в конце концов проклял этот жалкий народ, потому что весь народ как один человек не повиновался как один человек.

Потому что если уж один человек: лживый, хитрый, грешный, порочный, чистый, грязный, умный, жадный – то каким же чисто-порочным должен быть народ, состоящий из людей?

И он проклял его, чтобы потом спасти, а не просто так. Чтобы потом Бог, ради которого он таскался с этим народом по пустыне, чтобы потом Бог сделал Маше ребеночка, а вот Маша уже была бы не египтянка. Она была бы бедной еврейской девушкой, даже замужней. А если бы Хозарсиф вытащил в пустыню египтян и мучил бы их сорок лет: не давал бы им развратничать, и сломал бы все их игрушки, всех их козлов и быков, и потом все равно бы проклял их как народ непослушный, грязно-роскошный, чисто-порочный, то тогда бы Бог сделал ребеночка – египтянке, даже если бы она была замужем, хотя звали бы ее не Маша.

И тогда бы египтяне не вымерли. Потому что Сын Божий всей своей кротостью, всей сочащейся любовью к человеку, не кнутом, как Моисей, а уговором – заставил любить ближнего как самого себя.

Потому что, надо полагать, Бога человек уже любил.

А Филон говорит, что первое имя Моисея было Хозарсиф, а Страбон говорит, что он был царского рода, а евреи говорят, что он только ходил в школу в Египте, потому что там была самая хорошая школа – с английским и фигурным катанием.

А в Библии почему-то говорится, что из Египта его послали надзирателем над евреями, кажется, Гасема. Но какое же правительство пошлет надзирателем над евреями – еврея? Конечно же, египтяне послали бы египтянина. А ведь евреи, как и все семиты, – это помесь черных и белых, в них течет черная и белая: кровь, но не голубая. И этот египтянин с голубой кровью взял этих бродяжек и заставил их поверить в Бога единого и неповторимого. В Бога как просто в Бога. Он не внушал это египтянам, потому что они были слишком развратные, слишком умные, и среди них было слишком много голубых, хотя и среди греков было много голубых, и они вымерли, и среди римлян – и они вымерли, а Филон и Страбон остались, потому что были поэтами, потому что нет ничего выше стихов, то есть, наверное, они бессмертны.

Но если бы Моисей, он же Хозарсиф, он же египетский посвященный, взял любой другой народ, хотя бы японцев – самых терпеливых, которых тогда не было; хотя бы русских – этих белых детей, таких открытых, таких болтливых и, как сказал Марко Поло, таких красивых, которых тогда тоже не было, то ведь он их тоже бы проклял, этот египтянин.

Потому что народ, хотя он и народ, но состоит из людей, а люди – нехорошие, даже плохие, но трогательно-умные, и среди них много жадин, и воришек, и двоечников. И даже Христос, который специально выбрал еврейскую девушку, потому что обязательно нужно было, чтобы девушка была из проклятого народа, не спас людей. Хотя среди христиан есть православные, католики, протестанты, безбожники и бабники.

И людей надо воспитывать. Их надо всех отправить в Египет. Там учить математике и русскому языку.

И тогда они не будут ругаться матом, не будут давиться в очередях, и среди них будет мало политиков, мало убийц, много стихов.

И пошел дождь. И пошла по всему дому тишина.

И от всего сердца, до замирания в сердце, можно любить дождь. И теплый, и мокрый, и леденящий душу. И его не надо ревновать, он не обманет и не уйдет. Он такой верный, грустный, такой длинный, он из крови и плоти.

И у него не было много женщин, хотя он вечный,

и его ни разу не хотелось убить.

А если открыть рот?..

то хочется, чтобы он шел прямо в рот.

С ним хочется целоваться и ласкаться к нему.

Но он не оплодотворяет,

и от него нельзя родить ребенка.

Он чистый, даже когда он грязный

и из-за него заляпаны чулки.

Дождь и Тишина.

Тишина тихая, тишайшая.

Тишина при полной тишине.И когда откроешь окно – тишина.

А всех, кто нарушает тишину – убивать во имя тишины…

Еще тише…

Вот мальчик с зайчиком пошел.

А вот и козел.

Тишина.

Надо поменять белье.

И от всего сердца, до замирания в сердце можно любить дождь. И теплый, и мокрый, и леденящий душу. И его не надо ревновать, он не обманет и не уйдет.

И если исключить время, которое уходит на транспорт, на телефонные звонки, магазины, обеды, приемы и ответы на письма, то получится, что на жизнь совсем не остается, времени.

Но ведь жизнь и состоит из метро, такси, и автобуса – туда и обратно – починки автомобиля и прачечной, и оплаты телефонных счетов, и непременной покупки туфель, да еще похорон,

И за это можно обидеться на жизнь, за то, что каждую секунду, каждое мгновенье – она не состоит – из открытого окна с маленькой фигуркой человечка вдалеке, который еще не успел приблизиться и стать слишком большим, явным и говорливым.

В одном воспоминании, которое кажется не очень-то реальным, в этом воспоминании был такой рельеф: там протекала река, и у речки стоял наблюдатель, скажем, тот, кому это воспоминание принадлежит. А очень далеко на горизонте был такой довольно большой холм. И был закат. И на холме стоял мальчик с собакой. И они замерли на миг – и собака, и мальчик, и воздух – не было

никакого дуновения в воздухе. И наблюдатель поразился, как это он видит не только острые уши собаки, не только кончик ее хвоста, но даже прутик в руке у мальчика, он был виден как волос в воздухе. Это был миг зрения.

А это был звонок в дверь. И этот звонок нарушил тишину. Киса открыла дверь и впустила господина, он именно просочился в приоткрытую дверь, как ей показалось, из-за того, что был скользким, a скользким из-за того, что лысым. У него были почти по локоть закатаны рукава рубашки, и на нем не было пальто, хотя все еще была осень. И на руке, которую он вытащил из-за спины, чтобы поздороваться с Кисой, была татуировка: клетка, а в клетке птичка, и почти тут же вышел Сережа, и как раз эту руку он и пожал этому господину. Это оказался заказчик, для которого Сережа делал чертежи. То есть не сам заказчик, а его помощник. И они удалились в Сережину комнату, а Киса – в свою. А у Александра Сергеевича своей не было, и он удалился на кухню.

На кухне он подумал, что женщины – не люди. В лучшем случае, лучшие женщины – это полузверюшки-полудамы. А если они не люди, то какой с них спрос. Конечно, они рожают детей, и в этом случае господа от них зависят. Возьмут и перестанут рожать, и тогда господа вымрут. Потому что даже если они перестанут готовить и кормить, те не вымрут, сами как-нибудь. А вот если

обидятся все вместе и перестанут все вместе рожать, тогда вымрут. Но тогда и дамы вымрут. Останутся только зверушки, которые подолгу не обижаются друг на друга, они подлизываются и лижут друг друга.

И чтобы в двадцатом веке понять, что земля круглая, должен быть бесплатный транспорт и телефон. Потому что, например, завтра уже сегодня вечером обязательно нужно в Париж. Зачем? А чтобы посмотреть, есть ли там сегодня луна. Или тогда никого уже не надо учить состоянию. В этой школе по обучению состояний уже можно вести курс. Вот мячик подпрыгну, на солнце, а вот от него тень, ты запомнишь, как прыгала эта тень. А вот занавеска закрывает окно. Но в ткани есть такая дырочка, которую нарочно расковыряли для состояния, и вот в эту дырочку видна луна, ты это запомнишь?

Киса пришла на кухню к Александру Сергеевичу и публично при всех поцеловала его в губы. Это был такой длинный поцелуй взасос. А, собственно, и не было никого на кухне кроме них, даже слесаря не было. Никого... и на одном языке можно послать... а на другом пойти. И живому таракану в Москве Александр Сергеевич сказал – пошел на хрен. И таракан уполз, его не надо давить, он понимает по-русски.

И Александр Сергеевич подумал, что может она и не виновата, Киса, просто она гедонистка, и она питается не только мужчиной, но и самой жизнью. Она ее пьет, ест, смотрит, поглощает, и он каждую секунду живет, и в каждый миг она требует от момента жизни наслаждения. Этот миг должен наслаждать ее или тенью от дождя, или варварским запахом сырости. В общем, этот миг должен быть ее. Если же ей не дают наслаждаться, то она грустная, и реснички загибаются в обратную сторону. И все плохо. И тогда остается только удавиться. Этим гедонисткам надо выпить сразу все вино, и смешанное с водой и не смешанное, и смешанное с людьми в ресторане и не смешанное ни с одним персонажем, например, в какой-нибудь келье. А потом выпить три чашки крепчайшего чая, чтобы потом сердце болело, а потом – теннис при сорока градусах под прямым солнцем, чтобы была видна такая четкая тень от мячика. А потом сразу мороженое, а потом ангина и две недели температура сорок, и уже никакого тенниса и никакого мячика, а только такое нежное нытье в постели. А потом баня, чтобы два часа париться, чтобы вместе с потом вышли из тебя все козлы и зло, остался только сын божий у самого сердца, а утром печень болит. И ее нельзя вырезать, нельзя съесть. Она печень – для печени.

Нам надо поменять белье.

На кухне в шкафчике она взяла чистое белье и вернулась в комнату, чтобы оно было белоснежным и хрустящим, как снег в горах. А это грязное белье чтобы лежало у подножия гор. А когда грязная наволочка, как прошлогодний снег, уже лежала на полу, а чистая уже блестела под солнцем, надетая на подушку, Киса услышала, как кто-то опять позвонил в дверь, как Сережа открыл, и как кто-то прошел к нему в комнату. И она легла на чистое белье, и с вершины горы взглянула на грязное, которое уже таяло под солнцем и могло превратиться в грязную лужу.

– Что? – сказала Киса, когда Сережа вошел к ней в комнату.

Она почему-то испугалась чистого и грязного белья одновременно. Особенно то, что он видит – грязное. Но он только попросил зайти к нему в комнату, «на несколько минут, – сказал Сережа, – можешь?»

И через минуту в Сережиной комнате Киса увидела, кроме этого лысого господина, еще господина Ив.

И чтобы не смотреть ему в глаза, Киса посмотрела Сереже в глаза, и как только она посмотрела, он тут же увидел по ее глазам, что она спала с этим одноглазым господином. И ему даже показалось, что именно на этом грязном белье. Сначала он не поверил своим глазам. А когда в комнату вошел Александр Сергеевич, Сережа старался не смотреть ему в глаза, чтобы Александр Сергеевич по его глазам не увидел то, что Сережа увидел по ее глазам. Александр Сергеевич не понимал по-английски, но он понимал по глазам. И неожиданно для себя Сережа довольно бойко заговорил с господином Ив по-английски и встал так, чтобы Александр Сергеевич не мог видеть Сережиных глаз, зато мог видеть один глаз господина Ив, в котором ничего невозможно было прочитать, потому что никто в нем ничего не написал. Господи Ив согласился с ним по-английски, и тогда Сережа перевел Александру Сергеевичу на русский: что с этим господином он вместе ехал в купе, а потом оказалось, что он заказчик, а Сережа об этом ничего не знал, потому чего имел дело раньше только с его заместителями, а это один из них, и Сережа показал глазами в сторону лысого господина. И все начинало принимать естественный оборот: просто пришел в дом главный заказчик со своим заместителем. Но этот господин Ив ни с того ни с сего обратился к Александру Сергеевичу по-немецки. Александр Сергеевич ответил ему по-немецки. И в течение нескольких минут господин Ив что-то говорил Александру Сергеевичу по-немецки, и в конце этой речи лицо Александра Сергеевича резко изменилось: и улыбка пропала, и он смотрел то на Кису, то на господина Ив, то на него, то на нее, как бы мысленно приказывая им: лечь! встать! лечь! встать! «Неужели и до этогодошло»,– подумал он, потому что господин Ив сказал ему, что у сестры его друга, то есть сам он, Александр Сергеевич, просто друг Сережи, а Киса просто сестра. Так вот у Кисы, он так и назвал ее по имени, есть такая гирлянда: сцепленные вместе треугольники, которые, соединившись, дают квадрат. Она ему это показала, когда они с ней были в ресторане.

– Вместе с Кисой? – уточнил Александр Сергеевич.

– Да, вместе с сестрой вашего друга,– пояснил господин Ив.

И господин Ив хотел еще раз взглянуть на эту гирлянду, собственно, он для этого и пришел. И когда Александр Сергеевич смерил Кису с ног до головы взглядом и как бы мысленно раздел ее, она испугалась этого взгляда.

– Что он тебе сказал? – спросила она Александра Сергеевича по-русски.

Он не ответил.

Тогда она подошла к своему мужу и, обратившись к господину Ив и убив его своим ненавидящим взглядом, вежливо сказала ему по-английски: «Это мой муж, Александр Сергеевич».

Даже по одному глазу господина Ив было видно, что он прозрел. По-английски он попытался сказать Сереже, что это муж его сестры.

– Извините, – сказал Сережа, потому что фраза была такая: «Я не знаю, почему этот человек муж который есть». Господин Ив плохо говорил по-английски. И Сережа спросил Александра Сергеевича: «Что он тебе сказал?» Александр Сергеевич не ответил. И тогда господин Ив обратился к Александру Сергеевичу по-немецки. И после его довольно длинной речи, Александр Сергеевич спросил Сережу: «Ты сидел вместе с ним и с Кисой в ресторане, даже в маленьком ресторанчике?»

И Сережа припомнил и солнце, и как они переходили речку, и бильярд.

– Да,– сказал он, – там еще был бильярд.

– Там еще был бильярд? – спросил Александр Сергеевич господина Ив по-немецки.

– Да, конечно.

Тогда Александр Сергеевич подошел к Кисе и спросил у нее, глядя ей прямо в глаза:

– И в этом кафе ты показала ему эту бумажную гирлянду?

И в это время этот стоявший лысый господин – чихнул, и от неожиданности Киса рассмеялась.

– Ну и что? – сказала сквозь смех Александру Сергеевичу. – Это моя игрушка, а почему такие длинные объяснения?

И Александр Сергеевич сказал, что господин Ив пришел для того чтобы увидеть эту игрушку еще раз. И Киса пошла в свою комнату за гирляндой.

И когда она принесла свой квадратик из треугольников, господин Ив попросил разрешения как следует рассмотреть эту вещицу, «игрушку».

–

Кристина Зейтунян-Белоус

ДООС

Париж, Франция

Сфинксы 80-х

Нашла кучу сфинксов среди моих очень старых работ...

Я это рисовала в основном в самом начале 80-х

…тут еще Эдип и сфинкс нарисованные одной линией, не поднимая руки

(это тоже из студенческих упражнений...)

–

Александр Лысенко

Вена, Австрия

Гипсовый сфинкс

Перед клубом «Мумии Мемфиса»,

Где уставших от лоска

Блудниц вавилонских

Выгружают из «Бентли» и «Лексусов»,

Дремлет статуя сфинкса

Из дешёвого гипса

Видит снов фолианты,

Извлекая в апатии

Из наследственной памяти

Древний миф об атлантах.

Тех, кто в век изначальный

Из материи скальной

Лишь усилием мысли

Его изваяли,

Чтоб хранил он под звёздами

Годинами грозными

Смыслы –

Суры, мантры, скрижали.

И в эпоху случайную

У дельцов в услужении

Вопреки вырождению

Он хранит свою тайну.

13 июня

2011 года

Фотокомпозиция Александра Лысенко. 

Специально для ПО

–

Юрий Милорава

Чикаго, США

* * *

букво-стая    нет ему числа латинскому икс    она то плохо видна       то хорошо

в ней и русское Х и в кириллице близок часа более чем когда либо

час X

и над стеной каллиграфии бесконечной дублирован мах    в 2-х фазах полета

1.X мах крыльев    к небу      2.X мах крыльев   к земле

к небу

к земле

на красную площадь

сколько же     зубцов стены          вдоль птиц букв X

необозрим далеко выложен краснеет фортификационный кирпич

над льдом реки и над  кремлем –

            красной площади

            красная чайка

 X X X X X X X X X!

Бронзовая птица.

Пермский звериный стиль

–

Наталия Азарова

друг ДООСа

дети

двое-за-игрой

зрачки неперекрёстны

у сфинксов

скрытые-в-песке

подвижны пальцы

2003

* * *

идолов не подделали

открыли

новый сезон для жизни

количества

идолов свалено за воротами

скифские

сгрудились бабы

дылды

из-запасников пялятся

величиной на лиц-ветчину

столицы-х

гибель-завязь запечатлённую

2005

–

Виктор Ахломов

ДООС – линзазавр

Фото-диптих

–

Вадим Рабинович

доктор философских наук

ДООС – доосозавр

Скифские бабы

Старая песня о главном с некоторым обновлением

Я сам себе казался слабым

Среди щербатых грузных глыб.

Молчали каменные бабы,

Наморщив каменные лбы,

Расставленные в беспорядке,

Сомкнув облупленные рты...

Гляжу:

Неродственные предки

Семитские мои черты

Явили вдруг...

Неужли было?..

Пассионарные века:

Младая скифка полюбила

Востоков ближних мужика.

О, простодушие ребенка,

Одушевляющее миф!

О, скифская моя бабенка,

Подруга пращуров моих!

Не знавшая ни аз, ни буки,

Прабаба дикая моя...

Твои отколотые руки

Рванулись, чтоб обнять меня.

–

«Да, мы надо всем, даже и над тем несказанным, что творится сейчас, мудрим, философствуем. Все-то у нас не веревка, а "вервие", как у того крыловского мудреца, что полетел в яму, но и в яме продолжал свою элоквенцию. … Михрютка, дробящий дубиной венецианское зеркало, у нас непременно гунн, скиф, и мы вполне утешаемся, налепив на него этот ярлык».

Иван Бунин

«Окаянные дни», 1919 г.

–

Ганна Шевченко

ДООС – пчела

Воздух

Вот он, танцующий воздух кружится у костра,

лёгким прозрачным платьем делает ветерок.

Скатерть поляны тихой ласкова и пестра,

возле огня неспешно выгорел ободок.

Воздух из глины,

 из комариных писков,

воздух сверчковый в белых  цветах каштана,

воздух из мяты,

                            воздух из тамариска,

воздух молочный тёплых густых туманов.

Воздух из кремня,

воздух из малахита,

замерший воздух каменных истуканов,

угольный воздух

древнего антрацита,

взорванный воздух кратеров и вулканов.

Чтобы метать горстями выстраданный огонь,

нужно себя до точки испепелить в костре.

Кто там вверху буянит как норовистый конь?

Это восставший воздух мечется на горе.

–

Миру – миф

Рисунки Кристины Зейтунян-Белоус (Париж, Франция)

Татьяна Бонч-Осмоловская

кандидат филологических наук

Сидней, Австралия

К вопросу об исчезновении миртов

Народность миртов появилась на полуострове в незапамятные времена. Ученые считают, что они пришли то ли с юго-запада, переплыв море в относительно спокойный жаркий сезон, то ли с юго-востока, переправившись, вероятно, со значительными потерями через узкий пролив, то ли и вовсе с севера, со стороны диких степей.

Мирты  быстро освоились на плодородной земле новой родины, легко, почти без трений, вписавшись в разношерстную семью кочевых и оседлых народов полуострова. Небольшой по первому времени поселок миртов вскоре вырос в обширный, хоть и состоящий преимущественно из землянок, город. По некоторым сведениям они даже основали порт, наладив морскую торговлю с далекими южными соседями, которые, возможно, упоминают миртов в своих географических и судебных документах. Однако в последнее время факт такого упоминания в действительно достоверных документах, как то анонимные судебные речи «Против Формиона», или комментарий автора «Словаря к десяти ораторам» в пояснении к ныне утраченным грамматическим схолиям, подвергаются сомнению рядом серьезных ученых, и теория эта, бывшая некогда прописной истиной, выглядит все более неправдоподобной. В самом деле, мог ли народ, не оставивший ни собственных денег, ни предметов роскоши, ни даже складов каких бы то ни было товаров, заниматься международной торговлей?

Разумеется, уход миртов с мировой сцены был неожиданным и необъяснимым, но мог ли народ купцов и мореходов исчезнуть практически бесследно? Скорее приходится предположить, что цивилизация миртов, обладая высокоразвитой системой нравственных ценностей и строгой, хотя и глубоко пессимистической философией, в материальной основе своей была цивилизацией земледельческо-рыбацкой. В пользу этой версии говорят многочисленные находки скорлупок морских моллюсков в предполагаемом месте обитания миртов, и также исторически подтвержденный факт небывалого увеличения популяции мелких грызунов, по всей видимости, бесконтрольно расплодившихся в тайных закромах миртов после исчезновения этого народа.