Текст книги "Синеглазая принцесса"

Автор книги: Констанс О'Бэньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Алана звонко расхохоталась.

– Будь я проклят! – потрясенно проговорил Гленн. – Много я видел в своей жизни наездников, но никто из них с вашей женой не сравнится, мистер Беллинджер. Такое никому и во сне не снилось. Вы только посмотрите, лошадь слушается ее с полуслова!

– Ага! – весело подхватил Альберт. – Представляете, как будет взбешен Потит Гарвей, когда поймет, что ему уже не заполучить эту лошадку назад? А уж когда он узнает, что его оставила в дураках ба… прошу прощения, миссис Беллинджер, он лопнет от злости!

Николас не отрываясь смотрел на удалявшуюся жену. Темные волосы Аланы развевались на ветру, холм, к вершине которого она скакала, был усеян яркими полевыми цветами. Зрелище было восхитительное!

Глаза Николаса восторженно сияли, лицо озарилось улыбкой. Он гордился своей женой. Такой смелой, ловкой наездницы не было во всей Виргинии! А он… он был счастливым обладателем этой удивительной женщины!

Николас торжествующе рассмеялся и решил подарить Рыжую Бетти Алане. Во-первых, жена это заслужила. А во-вторых, Рыжая Бетти все равно, наверное, никого, кроме Аланы, к себе не подпустит…

Алана же неслась быстрее ветра и наслаждалась волшебным чувством полета. Все тревоги и печали остались позади, а впереди ее ждала лишь радость – так ей сейчас казалось.

26

С тех пор, как Алана укротила Рыжую Бетти, прошло несколько дней. Слух о ее достижении разнесся по округе, и соседи были втайне рады, что кому-то наконец удалось проучить зарвавшегося янки.

Всех заинтересовало, кто же такая эта новая миссис Беллинджер. И когда стало известно, что Алана – дочь Энсона Кэлдвелла, ее засыпали приглашениями в гости. Однако Алана вежливо отклоняла их, потому что не хотела ездить без Лилии, а ту никуда не звали.

Днем Алана и Николас почти не виделись – он пропадал на плантации. Встречались они только за ужином, и обстановка за столом была всегда очень напряженной. Нет, он не позволял себе грубить матери, однако смотрел на нее как на пустое место, никогда не заговаривал с нею, а если она к нему обращалась, отвечал холодно и кратко.

У Аланы разрывалось сердце при этом, но все ее попытки вразумить Николаса разбивались о его ледяное молчание.

Каждую ночь Николас заключал жену в объятия, однако настоящей близости, о какой мечтала Алана, между ними не возникало. Они принадлежали друг другу телом, но не душой, и она с тоской думала, что долго так продолжаться не может.

Утро выдалось чудесное. Весна уже вовсю хозяйничала на земле Беллинджер-Холла, и усадьба являла собой прелестное зрелище.

Николас ушел из дома давно – последнее время он вставал до зари.

Стоя у окна в гостиной, Алана слушала громкое чириканье воробьев и пение пересмешников, примостившихся на ветвях высокой магнолии.

За ее спиной раздались шаги.

В комнату вошла Лилия.

– Какая прекрасная погода! – сказала Алана. – Посмотрите, на небе ни облачка! Давайте покатаемся верхом.

Лилия покачала головой и тихо произнесла:

– Я пришла тебе сообщить важную новость… Я уезжаю в Филадельфию.

Чувствовалось, что каждое слово дается ей с огромным трудом.

У Аланы глаза распахнулись от удивления.

– Но… зачем? Почему? – запротестовала она. – Вы… вы не можете уехать! Здесь ваш дом! А как же я буду без вас? Нет… это невозможно!

– Поверь, мне было нелегко принять такое решение, но иначе нельзя. Беллинджер-Холл теперь принадлежит тебе и Николасу, а мой дом – в Филадельфии. Я и так слишком долго жила здесь.

– Вы вернетесь в дом своих родителей? – растерянно пролепетала Алана.

– Да. Надеюсь, там все осталось по-прежнему, – стараясь сохранять присутствие духа, ответила Лилия. – Мне не терпится повидаться с сестрами и подругами, я же их столько лет не видела…

– И долго вы намерены пробыть в Филадельфии? – упавшим голосом спросила Алана.

Свекровь посмотрела в окно.

– До самой смерти.

Невестка умоляюще схватила ее за руку:

– Не говорите так! Вы же любите этот дом, Лилия, и вас отсюда никто не гонит. Зачем вам уезжать?

Лилия печально улыбнулась:

– Я долго думала и решила, что так для всех будет лучше. Пока Николаса не было, я следила за хозяйством. Теперь он взял бразды правления в свои руки, и я могу немного пожить для себя.

– Но я не хочу, чтобы вы уезжали! И Николас не захочет! Я в этом уверена.

– Николас уже знает о моем решении и ничего не имеет против.

– Ну, пожалуйста, останьтесь хоть ненадолго! – взмолилась Алана.

Лилия погладила ее по щеке.

– Не могу, дорогая. А ты после моего отъезда, пожалуйста, не отказывайся от приглашений в гости. Я знаю, ты отклоняла их из-за меня, но впредь этого делать не следует. Ради ваших будущих детей вы с Николасом должны наладить отношения с соседями.

– Если вы останетесь, я больше не отклоню ни одного приглашения. Клянусь! И буду любезна и обходительна со всеми, как вы меня учили. Я вообще все-все сделаю, как вы велите, только останьтесь, Лилия! – В глазах Аланы блеснули слезы. – И потом, я же не умею обращаться со слугами. Без вас наш дом придет в запустение.

– Поэтому я оставляю здесь Китти, – ответила Лилия. – Тебе ни о чем не придется беспокоиться, дорогая. Китти сама со всем справится.

Она ласково обняла Алану:

– Я буду очень скучать по тебе, милая. О такой невестке, как ты, можно только мечтать. Но я чувствую, что после моего отъезда ваши отношения с Николасом улучшатся, вы сблизитесь.

Алана поняла, что переубедить Лилию невозможно.

– Когда вы уезжаете? – потерянно спросила она.

– Завтра утром. Николас согласился отвезти меня в город, а там я сяду в дилижанс, который идет на север.

– Но… почему так скоро?

– Долгие проводы – лишние слезы, моя дорогая. – Лилия помолчала и добавила: – Я хочу тебя попросить об одном одолжении…

– Пожалуйста! Я все для вас сделаю.

– Спасибо, милая, – улыбнулась свекровь. – Так вот, пожалуйста, не отказывайся поехать с нами в Арлингтон. А то мы с Николасом промолчим всю дорогу, и это будет ужасно.

Алана не представляла себе жизни без доброй, ласковой свекрови, но больше не уговаривала ее остаться: ведь это невыносимо – каждый день ловить на себе осуждающие взгляды сына. Может быть, Лилия попробует устроить свою жизнь и ей удастся на склоне лет обрести счастье?

– Конечно, я вас провожу! – воскликнула Алана.

– Вот и хорошо. А теперь поднимемся ко мне: пора укладывать вещи.

По дороге в город Николас сердито молчал. У Лилии с Аланой, несмотря на все их старания, разговор тоже не клеился, и в конце концов Лилия умолкла и прильнула к окну.

– Я буду скучать по здешним местам, – после долгого молчания тихо промолвила она. – Беллинджер-Холл слишком долго был моим домом.

– Из которого вас, между прочим, никто не гонит, матушка, – раздраженно поморщился Николас. – Вы можете жить здесь, сколько хотите.

Лилия осторожно положила обтянутую перчаткой руку на плечо сына.

– Николас… Я… мне будет тебя не хватать.

Однако он не смягчился. Его зеленые глаза смотрели по-прежнему отчужденно.

– Если вам станет скучно в Филадельфии, вы всегда можете вернуться.

Лилия убрала руку и, скрывая разочарование, кивнула:

– Да, конечно. Я всегда могу вернуться.

– Попроси маму не уезжать! – не выдержала Алана. – Попроси ее остаться, Николас!

Он холодно взглянул на жену:

– Моя мать – взрослая женщина и сама знает, что ей нужно.

Лилия отвернулась к окну, скрывая слезы. У Аланы сердце кровью обливалось при виде ее страданий, но она понимала, что облегчить их может только Николас.

Когда экипаж подъехал к почтовой станции, Николас помог матери сойти на землю и предложил нанять для нее отдельную карету.

– Тогда вам не придется терпеть неудобства, путешествуя с чужими людьми, – пояснил он.

Лилия покачала головой.

– Не стоит. Я легко переношу дорогу. Тем более что ты отправляешь со мной Альберта и он обо мне позаботится. Как только он отдохнет, я пошлю его назад. Ты же без него как без рук, – Лилия грустно улыбнулась. – Прощай, Николас! Береги Алану.

– Дайте нам знать, когда доедете до места, – холодно произнес Николас, поворачиваясь к матери спиной.

Расставание было душераздирающим. Алана обняла Лилию и заплакала:

– Я буду так скучать!

– Я тоже, – кусая губы, чтобы не разрыдаться, прошептала свекровь. – Прощай, моя любимая девочка, и заботьтесь друг о друге!

Альберт усадил госпожу в дилижанс, потом сел сам, и вскоре дилижанс завернул за угол и скрылся из виду.

Николас мрачно пробурчал, глядя вслед уехавшей матери:

– Хоть бы раз признала, что отец умер из-за нее! Нет… ни следа раскаяния!

– А ты бы хотел, чтобы она на коленях вымаливала у тебя прощение, да? Или написала собственной кровью покаянное письмо?

– Да что ты знаешь об этой истории? – обрушился на жену Николас. – Ты тогда жила в своей индейской хижине и понятия ни о чем не имела. И вообще, тебя это не касается, Алана!

– Может быть, но я бы никогда так не обращалась со своей матерью.

Николас иронически усмехнулся.

– Не знаю, не знаю… Я как-то не заметил, чтобы ты питала особую любовь к своему отцу.

И, прежде чем Алана успела что-либо возразить, подхватил ее под руку и увлек за собой.

– Ладно, давай лучше поговорим о другом. Мне тут нужно кое с кем свести счеты. – Глаза Николаса грозно потемнели. – Настала пора проучить одного нахального янки.

Алана не понимала, о ком идет речь, пока они не подошли к заведению, принадлежавшему Потиту Гарвею. А когда поняла, ей стало не по себе. Она уже знала, что с ее мужем шутки плохи, и напряженно ждала, что же будет с незадачливым Потитом.

В принадлежавшей ему конюшне стояло несколько лошадей, однако ни одна не могла сравниться с Рыжей Бетти.

Когда Потит, толстенький седоватый человечек, узнал хозяина Беллинджер-Холла, глаза его лукаво заблестели, а на губах заиграла многозначительная улыбка.

– А, мистер Беллинджер! Рад вас видеть. Чем могу быть полезен? Чудесная сегодня погода, не правда ли?

Николас огляделся и небрежно промолвил:

– Взвесьте мне три фунта гвоздей для подков. А еще я, пожалуй, возьму четыре новые уздечки. Вот эти.

И он ткнул пальцем в черные кожаные уздечки, висевшие на стене.

– Еще чего-нибудь не угодно? – предвкушая богатую поживу, спросил Потит.

Николас покосился на Алану:

– Нет, пожалуй.

Потит растерянно перевел взгляд с хозяина Беллинджер-Холла на его супругу.

– Вы уверены?

– Вполне.

Потит помялся, но все же не выдержал:

– А как поживает рыжая кобылка?

– Прекрасно, – с достоинством ответил Николас. – Надеюсь, она в этом году возьмет первый приз на скачках. Право, не знаю, как вас и благодарить за такую великолепную лошадь.

Потит ушам своим не поверил.

– И что… у вас с ней нет никаких сложностей? А то у меня она порой могла заупрямиться…

– Неужели? Это очень странно… Мне она показалась такой смирной, что я отдал ее жене – пусть катается. Сам я, знаете ли, предпочитаю более горячих скакунов.

Потит ему не поверил, прекрасно зная свирепый нрав своей кобылы, и попытался зайти с другой стороны.

– Но если вдруг она вам надоест, – небрежно промолвил он, – я могу взять ее обратно. Тут один покупатель ею интересовался… Конечно, цену придется немного скинуть, но лишь немного… сущий пустячок.

В голосе Николаса внезапно зазвучала угроза:

– А вы случайно не пытаетесь меня обмануть, Гарвей?

Другие покупатели подошли поближе, желая узнать, как будут разворачиваться события. Потит нервно хихикнул:

– Вообще-то я подумал и… ладно уж, я верну вам деньги сполна! И даже дам сто долларов сверху, чтобы вы знали: я человек порядочный!

– Да не суетитесь вы так, Потит! – презрительно скривился Николас. – Мне ваши деньги не нужны. Но впредь запомните – никто, а уж тем более янки, не смеет потешаться над Беллинджерами.

Униженный Гарвей злобно прищурился и пробормотал:

– Насчет «потешаться» не знаю, а вот потешиться – это за милую душу. Я слышал, в войну один янки вволю потешился с твоей матушкой, сынок.

Николас в ярости схватил его за рубашку и прошипел:

– Ты проклянешь тот день, когда сказал эти слова, негодяй!

А в следующую секунду Гарвей уже получил в челюсть и с грохотом рухнул навзничь.

Зрители, заинтересованно наблюдавшие за ссорой Николаса и Гарвея, были явно довольны ее исходом.

– Только попробуй еще хоть слово сказать про моих родственников, я тебя в порошок сотру, – предупредил Николас. – Понял?

Маленькие глазки Гарвея забегали по сторонам, он соображал, куда бежать, если Николас решит еще разок поднять на него руку.

Однако Николас спокойно взял жену под локоть и с достоинством вышел на улицу.

Алана ликовала.

«Еще не родился на свет такой человек, которому удастся взять верх над Николасом», – подумала она с гордостью.

Они медленно шли по улице.

– Как, по-твоему, Потит Гарвей будет еще мошенничать? – спросила Алана.

– Вряд ли ему это теперь удастся, – усмехнулся Николас. – Нет, он, конечно, неисправим и скоро изобретет что-нибудь новенькое, но слух о сегодняшней стычке разнесется по всей округе, и ему будет трудно найти желающих иметь с ним дело.

Сидя с женой в обеденном зале местной гостиницы, Николас не мог не заметить, что Алана привлекает всеобщее внимание. Мужчины взирали на нее с восхищением, а женщины пытались найти в ее внешности хоть какой-то изъян.

Николас впервые попробовал посмотреть на жену чужими глазами и с изумлением обнаружил, что она и вправду необычайно красива. Ее ярко-синие глаза не утратили невинного выражения, слегка вздернутый носик придавал лицу особое очарование, а полные губы были словно созданы для поцелуев. И одета она была с большим вкусом: отороченный кружевом капор, бархатный плащ, на котором ее переливающиеся волосы тоже казались сотканными из бархата…

И неожиданно Николаса охватило новое чувство – он ощутил гордость за свою жену! Решив обвенчаться с Аланой, Николас считал, что приносит себя в жертву, но оказалось, супружеская жизнь не так уж и тягостна…

Алана без труда завоевывала симпатии окружающих, и Николас был этому рад, хотя порой с замиранием сердца думал, что узнай они о ее индейском происхождении, многие поумерили бы свои восторги.

Поймав на себе задумчивый взгляд мужа, Алана решила, что у нее, наверное, съехал набок капор, и поспешила его поправить.

Однако Николас перехватил ее руку и спросил с нежной улыбкой:

– Я говорил тебе, что ты прекрасно смотришься верхом на Рыжей Бетти? До сих пор поражаюсь, как ты не побоялась сесть на нее верхом.

Польщенная его похвалой, жена ответила:

– Да бедняжка была напугана больше нас всех вместе взятых! Это она от страха так бесновалась, а когда увидела, что я не причиню ей вреда, сразу стала послушной и ласковой.

– Ты и ко мне применишь политику кнута и пряника? – иронически поинтересовался муж. – Как к Рыжей Бетти?

– Нет, – серьезно ответила она. – С тобой так не получится.

Николас надолго умолк. Алана наблюдала за ним с тревогой, догадываясь, что он думает о мерзавце, посмевшем оскорбить его мать.

Наконец молчание стало невыносимым, и, решительно поставив на стол стакан с водой, она заявила:

– Этот негодяй получил по заслугам!

Николас встрепенулся:

– Да! И очень хорошо, что его посрамила именно ты, Алана! Интересно, каково ему сознавать, что над ним одержала верх женщина?

– Я думаю, он из тех людей, которые никогда не признаются в своих ошибках. Такие мошенники и перед собой привыкли лицемерить. Ведь иначе их замучит совесть.

У Николаса гулко забилось сердце.

– Как мне все-таки повезло! – воскликнул он, восхищаясь благородством своей жены.

Она же решила, что он имеет в виду Рыжую Бетти, и горячо его поддержала:

– Конечно! Такие лошади – огромная редкость. Уж сколько я, кажется, лошадей перевидала, а подобной не встречала ни разу.

– Я не про то, Синеглазка, – тихо промолвил Николас, и ему вдруг неудержимо захотелось домой.

Он мечтал поскорее остаться с женой наедине и доказать ей и себе, что она принадлежит ему. Только ему – и никому больше!

27

Весь Беллинджер-Холл скучал по уехавшей госпоже. Слуги погрустнели без Лилии, у которой для всех обычно находились добрые, ласковые слова.

Алана прекрасно понимала, что ей не справиться с ролью хозяйки Беллинджер-Холла, и во всем полагалась на верную Китти, а та тактично вводила ее в домашние заботы, и мало-помалу Алана начала кое в чем разбираться. Вскоре она научилась составлять меню и уже не стеснялась высказывать свои суждения по поводу других хозяйственных дел.

В то утро все почему-то шло наперекосяк: проказливый жеребенок проломил ограду и потоптал грядки с овощами, кухарка обварила себе руку, да так сильно, что пришлось послать за доктором…

Алана порвала платье, гоняясь за жеребенком, и теперь старалась сообразить, как незаметнее залатать прореху, чтобы платье не потеряло вид, – оно нравилось ей, и она не хотела с ним расставаться.

И вдруг в гостиной, где Алана сидела на диване, держа на коленях корзинку с нитками и иголками, оставленную ей Лилией, появился Эскью.

– Госпожа Алана, вас хочет видеть мисс Элиза Кэлдвелл, – церемонно, как всегда, объявил он.

Однако Элиза не стала дожидаться приглашения, а ворвалась вслед за ним и, с ненавистью поглядев на Алану, выпалила:

– У меня плохие новости! Мой отец умер!

Алана вскочила. Корзинка перевернулась, катушки и клубки рассыпались по полу.

– Что?.. Что ты сказала, Элиза?

Нервно стягивая перчатки, сестра резко повторила:

– Мой отец умер, понимаешь?

Почему-то нельзя было отрешиться от впечатления, что она злорадствует, сообщая Алане эту печальную весть.

У Аланы подкосились ноги. Все, казалось, происходит не наяву или не с ней… Она не могла себе представить своего отца в гробу…

Губы онемели и не слушались. Наконец она сумела вымолвить:

– Но как… как это случилось?

Во взгляде Элизы впервые промелькнула печаль.

– Доктор сказал, это сердце. Мы с отцом разговаривали, и вдруг… вдруг он упал и… все.

Голос Элизы дрогнул. Алана хотела обнять ее, но сестра резко отпрянула:

– Я сочла своим долгом сообщить тебе о его смерти, но, пожалуйста, не лицемерь, не делай вид, будто тебе МОЙ отец был дорог! Вы друг друга совсем не знали.

– Элиза, ты так бледна, – стараясь не обращать внимания на ее злую дерзость, сказала Алана. – Присядь. Хочешь, я принесу тебе холодной воды?

– Мне от тебя ничего не нужно! – обрушилась на нее Элиза. – Ты… ты явилась сюда, чтобы отобрать у меня отца. Но у тебя ничего не вышло! И уже не выйдет. Он не достался никому. Он теперь ничей… ничей…

Она зарыдала.

– Ты не понимаешь, что говоришь, – покачала головой Алана. – Я ничего не ждала от отца. Все это кончилось давным-давно.

Взгляд Элизы стал колючим.

– Он только о тебе и говорил! О тебе и о твоей матери! Хотя только я могла считаться его настоящей дочерью. А ты… ты грязная дикарка!

И снова Алана проявила терпение:

– Ты вне себя от горя, Элиза. Прошу тебя, присядь, успокойся.

И она снова сделала шаг к сестре.

– Не подходи ко мне! – взвизгнула та. – Это ты во всем виновата! Ты! Твой приезд убил моего отца.

– Не понимаю, при чем тут я…

– Отец очень страдал из-за твоей холодности, – дрожащим голосом произнесла Элиза, теребя носовой платочек. – Я… я старалась окружить его любовью, но моя любовь была ему не нужна. Он любил только тебя и Дональда. В Дональде он просто души не чаял! И так было всегда! С самого начала!

– Ну что ты, Элиза! – ласково проговорила Алана. – Отец и тебя любил, я в этом уверена.

– Да как ты смеешь меня утешать! Ты… жалкая полукровка! – взорвалась Элиза. – Ты слишком много о себе возомнила. Еще бы, родиться в убогой лачуге и вдруг оказаться в таких хоромах! Ты, я вижу, мнишь себя хозяйкой всего этого великолепия… Но не обольщайся, Николасу Беллинджеру ты скоро надоешь. Мне ли не знать, как он охоч до женщин! И как ненасытен… Ты ему быстро наскучишь.

«Да что я такого ей сделала? Почему она меня так ненавидит?» – растерянно подумала Алана, однако не выказала своих чувств, а спокойно, с достоинством произнесла:

– Я думаю, тебе лучше уйти, Элиза. Я старалась быть к тебе снисходительна, но ты слишком много себе позволяешь. Я не потерплю подобных заявлений о моем муже.

Грудь Элизы бурно вздымалась, глаза яростно сверкали. В них не было ни тени скорби, а была лишь лютая ненависть. Алана искренне не понимала, как такое возможно.

– Я прочла отцовское завещание, – с откровенным торжеством заявила Элиза. – Он ничего тебе не оставил, Алана. Ну как? Тебе это приятно?

Алана пожала плечами.

– Мне ничего не нужно от Энсона Кэлдвелла. Да и сейчас мне больше жаль тебя, а не его. Я потеряла отца много лет назад, а ты… ты только сейчас.

Однако доброта Аланы подействовала на Элизу, как красная тряпка на разъяренного быка:

– Избавь меня от своей жалости, Алана. Лучше пожалей себя, ведь когда Николас Беллинджер тобой пресытится и начнет увиваться за другими женщинами, ты будешь выглядеть очень жалко!

И торжествующе посмотрев на сестру, Элиза выбежала, оставив Алану в горестном смятении.

Алана застыла в оцепенении и не могла ни плакать, хотя ее сердце разрывалось от горя, ни собраться с мыслями, ни даже шевельнуть рукой или ногой. По комнате уже протянулись темные тени. Вечерело.

Внезапно в вестибюле раздались голоса, затем кто-то со всех ног бросился в гостиную, и Алана очутилась в объятиях Дональда.

Плечи брата дрогнули, и его горе мгновенно прорвало в душе Аланы плотину оцепенения. По лицу ее заструились слезы. Брат и сестра стояли обнявшись и без слов утешали друг друга.

Наконец Дональд отстранился и заглянул Алане в глаза.

– Все произошло быстро, наш отец даже ничего не почувствовал.

– Я… мне жаль, что мы с ним так и не сблизились.

– Да. Отец раскаивался в том, что бросил тебя маленькой. А в последние дни его совсем замучила совесть. Я не пытаюсь его оправдать, но поверь, он искренне переживал. Говорил, что был страшным эгоистом и теперь никогда не простит себе, что ты из-за него столько выстрадала.

– Мои страдания в прошлом, Дональд. Мне гораздо больше жаль сейчас тебя и Элизу.

– Насколько я понимаю, она у тебя уже побывала?

– Да, – помрачнела Алана.

– Не обращай на нее внимания, сестрица. Она жестокосердна и завистлива. Тебе этого никогда не понять, ты слишком добра. Я когда-то тоже жалел Элизу, но теперь это прошло. Теперь она вызывает у меня только неприязнь.

– Честно говоря, и у меня тоже, – призналась Алана. – Мне бы не хотелось с ней встречаться.

– Никто тебя не неволит, – улыбнулся Дональд. – Хотя… – на лицо его снова легла тень печали, – завтра похороны. Надеюсь, ты приедешь?

– Приеду. Ради тебя.

Лицо брата исказилось от боли.

– Я, пожалуй, пойду, – пробормотал он, с трудом удерживаясь от слез. – Мне пора, ведь еще нужно сделать последние распоряжения.

И, поцеловав Алану в щеку, он торопливо направился к выходу.

Войдя в гостиную, Николас увидел в кресле у окна грустно поникшую Алану. Даже в лунном свете было видно, что ее прекрасное лицо омрачено печалью.

– Я был в Арлингтоне, когда мне рассказали… – глухо проговорил он, подходя к ней. – И сразу поспешил домой. Я понимаю, какой это для тебя удар, Алана. Я ведь и сам потерял отца.

– Отчего я не узнала его поближе? – прошептала Алана. – Тогда бы я могла его оплакать по-настоящему. А то я ведь плачу не по нему, а потому, что мне жаль Дональда и его сестру.

Николас положил руку на хрупкие подрагивающие плечи Аланы и внезапно, как когда-то в заснеженной резервации, почувствовал себя большим и сильным защитником маленькой испуганной девочки.

– Поплачь, Синеглазка, поплачь по своему отцу, – прошептал он на ухо жене. – Несмотря на свои ошибки, он был достойным человеком.

И Алана разрыдалась. Николас усадил ее к себе на колени и молча гладил по волосам, давая ей как следует выплакаться. Китти несколько раз заглядывала в дверь, жестами предлагая свою помощь, но Николас махал на нее рукой, и она исчезала.

Наконец Алана затихла у него на груди и крепко уснула.

Он отнес ее наверх в спальню, осторожно раздел и укутал одеялом. Потом лег рядом и всю ночь пролежал с открытыми глазами, бережно держа Алану в своих объятиях. А когда она начинала во сне стонать и метаться, он баюкал ее, как ребенка, и она успокаивалась.

В день похорон солнце напоминало раскаленный огненный шар. Прикрыв лицо черной вуалью, которую дала ей Китти, Алана стояла во время заупокойной службы рядом с Николасом и Дональдом и, слушая торжественные слова священника, не замечала любопытных взглядов, которые бросали на нее друзья и соседи Кэлдвеллов. Она онемела от горя.

Элиза же, напротив, горевала громогласно: рыдала в голос, кричала, что не вынесет такой утраты, бросалась на гроб и не давала опустить его в могилу.

Когда все было закончено, Дональд принялся успокаивать Элизу, а Николас поспешил увезти жену домой.

Однако дома Алане не сиделось, и, потихоньку выскользнув в сад, она спустилась к реке. На небе сгущались тучи, надвигалась гроза. Вскоре на землю упали первые капли, но она не спешила укрыться под деревьями, а спокойно стояла под дождем, пока не промокла до нитки. У шайенов бытовало поверье, что дождевая вода очищает душу от горя, и, возвращаясь в дом, Алана почувствовала, что на сердце у нее стало легче: тело отца было предано земле, а его дух упокоился с миром.

В Беллинджер-Холле наступила ночь.

Алана, переодевшись в прозрачную ночную сорочку, сшитую портнихой, подошла к кровати, на которой уже лежал ее муж.

Этот тяжелый день научил ее многому. И, в частности, тому, что восстанавливать испорченные отношения с людьми надо при их жизни. Иначе потом не будешь знать, куда деваться от запоздалых угрызений совести. Она горько сожалела, что внутренне так и не примирилась с отцом, пока он был жив. И понимала, что ее долг уговорить Николаса примириться с матерью.

Набравшись храбрости, Алана склонилась над постелью и сказала, глядя на мужа в упор:

– Я сегодня весь день думала о твоей матери, Николас. Почему ты не попросил ее остаться? Я уверена, она бы не уехала. Может, ты напишешь ей письмо и попросишь вернуться?

– Мать прекрасно понимает мои чувства, – раздался в ответ тусклый, безжизненный голос. – Так что она правильно сделала, что уехала. Она сама захотела. Я ее не заставлял.

В глазах Аланы заблестели слезы.

– Но ее дом здесь! Здесь она родила тебя… Ты разве забыл?

– А может, ее отъезд так тебя расстраивает потому, что вдвоем со мной тебе в Беллинджер-Холле тоскливо? – неожиданно спросил Николас.

Алана покачала головой и поцеловала его в губы, вложив в этот поцелуй всю душу. Но муж отнесся к ее призыву совсем не так, как она ожидала. Ощутив солоноватый привкус слез на губах Аланы, Николас отстранился и сурово сказал:

– Запомни, женские слезы на меня не действуют.

Однако рука его при этом погладила ее по спине, словно желая смягчить суровость слов.

– Давай не будем говорить о других, – прошептал Николас, расстегивая пуговки ее сорочки. – Иди ко мне. Дай мне тебя обнять – и я умру счастливым.

И Алана растаяла. Стоило Николасу обжечь ее губы пылким поцелуем – все мысли тут же вылетели у нее из головы. Все, кроме одной: «Наверное, он меня любит… Да-да, конечно, любит, иначе не обнимал бы так страстно и нежно…»

Поцелуи мужа воспламенили кровь Аланы, воскресили память о пережитом блаженстве, и она задрожала от нетерпения.

Николас крепко прижал ее к себе, Алана чуть не задохнулась. Ее кожа под сорочкой была нежнее атласа.

– Ты моя, – властно сказал Николас. – Ты моя и всегда будешь принадлежать только мне, жена.

– Да! Да! – прошептала она, помогая ему снять с себя рубашку.

Николас не помнил, как разделся; желание обладать этим нежным, хрупким телом, которое сводило его с ума, заслонило собой все на свете.

Страсть захлестывала его с головой. Обнимая Алану, Николас с каждым разом привязывался к ней все больше, но что-то самое главное ускользало и никак не давалось ему.