Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Кондратий Рылеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Со вступлением императрицы Екатерины занялась в России новая заря на горизонте наук. Заслуги Миллера были наконец уважены. По просьбе Ив. Ив. Бецкого назначен он был в 1763 году директором Московского воспитательного дома, а в 1766, по представлению графа Никиты Ивановича Панина и князя Александра Михайловича Голицына, определен в начальники Московского архива иностранных дел. Никто лучше Миллера не мог исполнить обязанностей, сопряженных с сим местом. Он радовался как дитя, когда получил оное, и по целым суткам проводил в сем хранилище отечественных хартий, занимаясь приготовлением материалов для российской истории и объяснением встречающихся в оной темных мест. Государыня, быв еще великою княжною, знала Миллера и во время пребывания его в Москве часто призывала его к себе для советов. Миллер был избран Академиею в 1767 году депутатом в Комиссию законов, находившуюся в Москве, и здесь предлагал различные планы для водворения наук и распространения просвещения в России. Когда комиссия переведена была в С.-Петербург, он получил от императрицы позволение остаться в Москве и, кроме архива иностранных дел, занялся по приказу государыни разбором архивов Разрядного и Сибирского приказа. Он работал с утра до ночи и жалел только, что ему минуло 63 года и он не будет иметь ни времени, ни силы для исполнения ожиданий монархини и соотечественников. В 1775 году Академия поручила ему написать ее историю от самого ее основания. В том году праздновали 50-летнее ее существование. Миллер, единственный из членов, который находился при ее основании, был свидетелем и участником в том, что в ней происходило во все время ее заседаний, и потому лучше всякого другого мог исполнить сие назначение. Окончив сию работу, он занялся по-прежнему извлечениями из архивских бумаг и приготовлениями материалов для русской истории. Необъятный труд сей занимал последние годы его жизни. Иногда для поправления своего здоровья отвлекал он себя поездками в города, лежащие поблизости Москвы; но и тут, чтоб употребить время с пользою, составлял историческое и географическое описание оных. Миллер скончался в 1783 году, имея 79 лет от роду.

Заслуги Миллера по нашей истории более или менее известны всякому образованному россиянину. Излишне было бы исчислять его сочинения. Здесь прибавим только, что нравственные его качества не уступали его познаниям. Миллер знал, что человек, готовящийся к исправлению других, должен сам собою подавать пример, что в писателе добродетельная жизнь есть лучшее предисловие к его сочинениям. Избрав Россию своим отечеством, он любил ее как родной ее сын, всегда предпочитал ее пользу частным выгодам, никогда не жаловался на оказанные ему несправедливости и везде, где мог, старался быть ей полезным. Никогда не унижал он достоинства своего лестью, искательством; никогда не старался выставлять себя: скромность, отличительная черта истинного таланта, и даже некоторая застенчивость составляли главные черты его характера. Многие особы, занимавшие после важнейшие места при дворе Екатерины, обязаны ему своим воспитанием. Он охотно помогал советами молодым людям из россиян или иностранным писателям, желавшим иметь сведения по части российской истории. В домашнем быту он служил образцом семейственного счастия, был лучшим супругом, лучшим отцом семейства. Он имел многих врагов, которые, завидуя его славе, старались очернить его в глазах современников; но справедливость восторжествовала: обвинения их, внушенные корыстолюбием, были опровергнуты, и Миллер в конце жизни своей имел утешение видеть, что истинное достоинство найдет всегда защитников и почитателей.

⁶Доха – шуба вверх шерстью, из шкуры дикой козы.

⁷Чебак – большая теплая шапка с ушами.

⁸Заимка – вне города место, занятое под частный дом, или крестьянский двор с огородом и с другими принадлежностями; словом, русская дача или малороссийский хутор.

⁹Пальма. – Так называются в Сибири длинные, широкие и толстые ножи, укрепленные наиболее в березовых, для крепости прокопченных, ратовищах, обшитых снаружи кожею. С ними якуты, юкагиры и другие северные народы ходят на лосей, медведей, волков и проч.

¹⁰Жирник – ночник с каким-нибудь маслом или жиром, засвечаемый на ночь.

¹¹ (Примечание не было составлено).

¹²Хвостовский (Хвостов, местечко в Киевской губернии, Васильковского уезда), полковник Симеон Палей, отважный предводитель заднепровских наездников, родился в Борзне и стал славен подвигами около 1690 года. Под рукою гетмана своего Самуся он, как владетельный князь, брал дань с земель по Днестр и Случ, запирал Россию и Польшу от татар, нередко вторгался в орды Буджацкую и Белгородскую и захватил однажды в плен самого салтана. Получал от первых награды, брал от других добычи и выкупы. Очаков не раз видал его истребительный пламень вокруг стен своих. Восстав на поляков за их неправды, он попал в плен, но вырвался из крепкой тюрьмы; магдебургской и сторицею заплатил им за свою неволю, разбив поляков под Хвостовым, под Бердичевым и покорившись России. В 1694 году с Мокиевским набежав на турок под Очаковым, не вкладывая сабли в ножны, с черниговским полковником Лизогубом вторгся в орду Буджацкую. Добыча и победа увенчали оба предприятия. Удалые промыслы его над поляками перемежались только тогда, как он громил татар. Он брал и палил польские города и, опустошив край Волыни, овладел Трояновкою. Между тем коварный Мазепа, завистливый к славе, жадный к богатству, недоверчивый к силе Самуся и Палея, своих соперников, старался очернить их в глазах Петра Великого. С наветами представил и доказательства: жалобы Августа, письма Потоцкого и Яблоновского, которые писали, что «Палей вьет себе разбойничьи гнезда в крепостях Ржечи-Посполитой и кормится хлебом, которого не сеял». Мазепа тайно действовал против Самуся и Палея, а они явно воевали Польшу. Первый занял Богуслав, Корсунь, Бердичев; второй взял Немиров и Белую Церковь. Перерезали там шляхтичей и жидов и всех окружных крестьян подняли на поляков, обещая им права и вечную свободу. Мазепа жаловался на ослушанье, Август просил удовлетворения; Петр повелевал оставить в покое своего союзника, но ожесточенные полководцы делали свое, ничему не внимая. Наконец решился Мазепа известь Палея, как бы то ни было. Окруженный всем своим войском, выступившим тогда на помощь Августу против шведов, сильный собственною властию и милостию царскою, он не смел, однако ж, захватить Палея силою; позвал к себе в гости в Бердичев и за дружескою чашею заковал доверчивого героя в цепи, как это видно из следующих стихов одной песни:

Ой, пье Палий, ой пье Семен да головоньку клонит,

А Мазепин чура ^[1] Палию Семену кайданы готовит.

Вслед за сим он отослал его в Батурин, извещая Головина, что Палей оказался явным изменником государю и предался Карлу XII, в надежде через посредство Любомирских получить гетманство в Малороссии. В следующем году он был отправлен в Москву, а оттоле по указу государеву сослан в Енисейск, где целые пять лет томился вдалеке от родины и родных, снедаем тоскою бездействия и неволи. Измена Мазепы открыла глаза Петру, и он посреди забот военных вспомнил об оклеветанном Палее и возвратил ему имущество, чин и свободу. Но как земная власть могла возвратить ему здоровье! Однако ж последние дни Палеевой жизни были отрадны для сердца старого воина. Он приехал к войску в день Полтавской битвы, сел на коня и, поддерживаемый двумя козаками, явился перед своими. Радостные клики огласили воздух – вид Палея воспламенил всех мужеством. Старик ввел Козаков в дело, и хотя сабля его не могла уже разить врагов, но еще однажды указала путь к победе. Весело было умирать после Полтавского сражения; недолго пережил его и Палей от язв, трудов, лет, несчастий и славы.

В характере сего бесстрашного вождя украинцев видны все черты дикого рыцарства. Открыт в дружбе и жесток в мести. Деятелен и сметлив в войне, которая стала его стихиею, – он не менее был искусен и в распорядке дел гетманских, которые велись его головою; ибо Самусь, лишась его, сложил булаву правления. Когда имя Палеево сторожило границу Заднеприи, татары не нарушали его покоя, и поляки не смели там умничать. Попеременно вождь и подчиненный, он умел повиноваться своеизбранной власти и строго хранить ему врученную; был любим как брат своими товарищами и как отец своими козаками. Когда Мазепа захватил его, то насилу мог взять Белую Церковь, и то изменою мещан. «Умрем тут вси, – говорили козаки Палеевы, – а не поддадимся, коли нет здесь нашего батьки». Враг татар за их грабежи, враг поляков за их утеснения – он в обоих случаях был полезен России, хотя не вполне исполнял ее требования, как воспитанник необузданной свободы. Сын сего неустрашимого воина по неотступной просьбе старшин Белоцерковского полка заступил его место.

¹³Ватага – малороссийское слово, имеет следующие значения: толпа, шайка, стадо, стая; ватага разбишак – шайка разбойников (Котляревский).

¹⁴Гайдамак – иногда удалец, иногда разбойник; слово сие, как видно из его корня, взято с татарского языка и в собственном смысле значит бродяга или беглец; посему гайдамаки в Малороссии значат то же, что ускоки у славян иллирийских.

¹⁵Толокно – мука из пересушенного овса. Известно, что в дальних своих походах, как ныне в чумакованье, то есть в поездках за рыбою и солью, малороссияне запасались всегда небольшим количеством толокна или гречневых круп для кашицы, которую называют они кулиш. Умеренность есть одна из похвальных добродетелей сих простодушных сынов природы. Идучи обозом, они останавливаются в поле, разводят огонь и всем кошем, то есть артелью, садятся за кашицу, которую варит для них так называемый кашевар. Кто едет в осеннюю ночь по степным полям Полтавской, Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерний, тому часто случается видеть несколько таких огней, мелькающих, как звездочки, в разных расстояниях на гладкой необозримой равнине.

¹⁶Хутор – небольшая деревушка, часто один дом, стоящий среди поля или в лесу, в стороне от жилых мест. Обыкновенно почти таковые хутора строятся при яругах, лесистых оврагах или под прикрытием чапыжника (дробнолеска).

¹⁷Курень – хижина или землянка, в каковых и поныне еще живут многие черноморские козаки. Несколько таковых куреней состоят под ведением куренного, или старшины, назначаемого от начальства.

¹⁸Курганы – высокие земляные насыпи, видимые и ныне во многих местах Малороссии и Украины. Курганы сии служили иногда общими могилами на местах столь частых сшибок, бывавших у малороссиян с всегдашними их врагами татарами, и во время отторжения их от Польши, с поляками; в таковых курганах и поныне при разрытии оных находят кости и волосы человеческие, недотлевшие лоскутки одежд, отломки орудий, старинные монеты, сткляницы и т. п. Иногда же целый ряд таковых курганов, идущий на далекое пространство по одному направлению, подобно цепи гор, служил как бы ведетами или подзорными возвышениями для наблюдения за неприятелем. Таковых курганов много можно видеть по древним границам Малороссии и Украины с Ордою крымскою, особливо в губерниях Слободско-Украинской и Полтавской.

74. Наливайко {*}

(Отрывки из поэмы)

<1> Киев

Едва возникнувший из праха,

С полуразвенчанным челом,

Добычей дерзостного ляха

Дряхлеет Киев над Днепром.

Как всё изменчиво, непрочно!

Когда-то роскошью восточной

В стране богатой он сиял;

Смотрелся в Днепр с брегов высоких

И красотой из стран далеких

Пришельцев чуждых привлекал.

На шумных торжищах звенели

Царьградским золотом купцы,

В садах по улицам блестели

Великолепные дворцы.

Среди хазар и печенегов

Дружиной витязей храним,

Он посмевался, невредим,

Грозе их буйственных набегов.

Народам диво и краса:

Воздвигнуты рукою дерзкой,

Легко взносились в небеса

Главы обители Печерской,

Как души иноков святых

В своих молитвах неземных.

Но уж давно, давно не видно

Богатств и славы прежних дней —

Все Русь утратила постыдно

Междоусобием князей:

Дворцы, сребро, врата златые,

Толпы граждан, толпы детей —

Все стало жертвою Батыя;

Но Гедимин нанес удар:

Прошло владычество татар!

На миг раздался глас свободы,

На миг воскреснули народы…

Но Киев на степи глухой,

Дивить уж боле неспособный,

Под властью ляха роковой,

Стоит, как памятник надгробный,

Над угнетенною страной!

<2>. Весна

Блестит весна; ее дыханьем,

Как бы волшебным врачеваньем,

Край утесненный оживлен;

Все отрясает зимний сон:

Пестреет степь, цветет долина,

Оделся лес, стада бегут,

Тяжелый плуг поселянина

Волы послушные влекут;

Кружится жаворонок звонкий,

Лазурней тихий небосклон,

И воздух чистый, воздух тонкий

Благоуханьем напоен.

Все веселятся, все ликуют,

Весне цветущей каждый рад;

Поляк, еврей и униат

Беспечно, буйственно пируют,

Все радостью оживлены;

Одни украинцы тоскуют,

И им не в праздник пир весны,

Что за веселье без свободы,

Что за весна – весна рабов;

Им чужды все красы природы,

В душах их вечный мрак гробов.

Печали облако не сходит

С их истомленного лица;

На души их, на их сердца

Все новую тоску наводит.

Лазурь небес, цветы полей

Для угнетенных не отрадны, —

Рабы и сумрачны и хладны.

Питая грусть в душе своей,

Глядят уныло на детей,

Все радости для них противны,

И песни дев их заунывны,

Как заунывен звук цепей.

<3>

Но Наливайко всех сильней

Томится думою и страждет;

Его душа чего-то жаждет,

Он что-то на сердце таит;

Родных, друзей, семьи бежит,

Один в степи пустынной бродит

Нередко он по целым дням:

Ему отрадно, сладко там,

Он грусть душевную отводит

В беседе там с самим собой

И из глуши в Чигирин свой

Назад спокойнее приходит.

<4>

Забыв вражду великодушно,

Движенью тайному послушный,

Быть может, я еще могу

Дать руку личному врагу;

Но вековые оскорбленья

Тиранам родины прощать

И стыд обиды оставлять

Без справедливого отмщенья,

Не в силах я: один лишь раб

Так может быть и подл и слаб.

Могу ли равнодушно видеть

Порабощенных земляков?..

Нет, нет! Мой жребий: ненавидеть

Равно тиранов и рабов.

<5>. Смерть чигиринского старосты

С пищалью меткой и копьем,

С булатом острым и с нагайкой,

На аргамаке вороном

По степи мчится Наливайко.

Как вихорь бурный конь летит.

По ветру хвост и грива вьется,

Густая пыль из-под копыт,

Как облако, вослед несется…

Летит… привстал на стременах,

В туман далекий взоры топит,

Узрел – и с яростью в очах

Коня и нудит и торопит…

Как точка перед ним вдали

Чернеет что-то в дымном поле;

Вот отделилась от земли,

Вот с каждым мигом боле, боле,

И наконец на вышине,

Средь мглы седой, в степи пустынной,

Вдруг показался на коне

Красивый всадник с пикой длинной…

Козак коня быстрей погнал;

В его очах веселье злое…

И вот – почти уж доскакал…

Копье направил роковое,

Настиг, ударил – всадник пал,

За стремя зацепясь ногою,

И конь испуганный помчал

Младого ляха под собою.

Летит, как ястреб, витязь вслед;

Коня измученного колет

Или в ребро, или в хребет

И в дальний бег его неволит.

Напрасно ногу бедный лях

Освободить из стремя рвется —

Летит, глотая черный прах,

И след кровавый остается…

<6>

«Ты друг давно мне, Лобода,

Давно твои я чувства знаю,

Твою любовь к родному краю

Я уважал, я чтил всегда;

Ты ненавидишь, как злодеев,

И дерзких ляхов и евреев:

Но ты отец, но ты супруг,

А уж давно пора, мой друг,

Быть не мужьями, а мужами.

Всех оковал какой-то страх,

Все пресмыкаются рабами,

И дерзостно надменный лях

Ругается над козаками».

«Ты прав, мой друг, люблю родных,

Мне тяжко видеть их в неволе,

Всем жертвовать готов для них,

Но родину люблю я боле.

Нет, не одна к жене любовь

Мой ум быть осторожней учит, —

Нередко дума сердце мучит,

Не тщетно ли прольется кровь?

Что, если снова неудача?

Вот я чего, мой друг, боюсь, —

Тогда, тогда святая Русь

Навек страною будет плача».

<7>

Протяжный звон колоколов

В Печерской лавре раздавался;

С рассветом из своих домов

Народ к заутрене стекался.

Один, поодаль от других,

Шел Наливайко. Благовенье

К жилищу мертвецов святых

И непритворное смиренье

В очах яснели голубых.

Как чтитель ревностный закона,

К вратам ограды подойдя,

Крестом он осенил себя

И сделал три земных поклона.

Вот в церкви он. Идет служенье,

С кадильниц вьется фимиам,

Сребром и златом блещет храм,

И кротко-сладостное пенье

Возносит души к небесам.

В углу, от всех уединенно,

Колени преклоня смиренно,

Он стал. В богатых жемчугах

Пред ним Марии лик сияет;

Об угнетенных земляках

Он к ней молитвы воссылает;

Лицо горит, и, как алмаз,

Как драгоценный перл, из глаз

Слеза порою упадает.

Так для него прошло семь дней.

[Часов молитв не пропуская,

Постился он. И вот страстная.]

<8>. Исповедь Наливайки

«Не говори, отец святой,

Что это грех! Слова напрасны:

Пусть грех жестокий, грех ужасный…

Чтоб Малороссии родной,

Чтоб только русскому народу

Вновь возвратить его свободу, —

Грехи татар, грехи жидов,

Отступничество униатов,

Все преступления сарматов

¹⁰ Я на́ душу принять готов.

Итак, уж не старайся боле

Меня страшить. Не убеждай!

Мне ад – Украйну зреть в неволе,

Ее свободной видеть – рай!..

Еще от самой колыбели

К свободе страсть зажглась во мне;

Мне мать и сестры песни пели

О незабвенной старине.

Тогда, объятый низким страхом,

²⁰ Никто не рабствовал пред ляхом;

Никто дней жалких не влачил

Под игом тяжким и бесславным:

Козак в союзе с ляхом был,

Как вольный с вольным, равный с равным.

Но всё исчезло, как призра́к.

Уже давно узнал козак

В своих союзниках тиранов.

Жид, униат, литвин, поляк —

Как стаи кровожадных вранов,

³⁰ Терзают беспощадно нас.

Давно закон в Варшаве дремлет,

Вотще народный слышен глас:

Ему никто, никто не внемлет.

К полякам ненависть с тех пор

Во мне кипит и кровь бунтует.

Угрюм, суров и дик мой взор,

Душа без вольности тоскует.

Одна мечта и ночь и день

Меня преследует, как тень;

⁴⁰ Она мне не дает покоя

Ни в тишине степей родных,

Ни в таборе, ни в вихре боя,

Ни в час мольбы в церквах святых.

«Пора! – мне шепчет голос тайный, —

Пора губить врагов Украйны!»

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа, —

Судьба меня уж обрекла.

⁵⁰ Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, —

Я это чувствую, я знаю…

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благословляю!»

<9>

Веет, веет, повевает

Тихий ветр с днепровских вод,

Войско храбрых выступает

С шумной радостью в поход.

Полк за полком безбрежной степью

Иль тянутся лесистой цепью,

Или несутся на рысях.

По сторонам на скакунах

Гарцуют удальцы лихие:

То быстро, как орлы степные,

Из глаз умчатся, то порой,

Дразня друг друга, едут тихо,

То вскачь опять, опять стрелой —

И вдоль полков несутся лихо.

Вослед за войском идут вьюки.

Свирелей, труб, суремок звуки,

И гарк летящих удальцов,

И шум и пенье Козаков, —

Всё Наливайку веселило,

Всё добрым предвещеньем было.

«Смотри, – он Лободе сказал, —

Как изменилось все. Давно ли

Козак с печали увядал,

Стонал и под ярмом неволи

В себе все чувства подавлял?

Возьмут свое права природы,

Бессмертна к родине любовь, —

Раздастся глас святой свободы,

И раб проснется к жизни вновь»

<10>. Молитва Наливайки

Ты зришь, о боже всемогущий!

Злодействам ляхов нет числа;

Как дуб, на теме гор растущий,

Тиранов дерзость возросла.

Я невиновен, боже правый,

Когда здесь хлынет кровь рекой;

Войну воздвиг я не для славы,

Я поднял меч за край родной;

Ты лицемеров ненавидишь,

Ты грозно обличаешь их;

Ты с высоты небес святых

На дне морском песчинку видишь.

[Ты проницаешь, мой творец,

В изгибы тайные сердец.]

<11>

Глухая ночь. Молчит река,

Луна сокрылась в облака.

И Чигирин и оба стана

Обвиты саваном тумана.

Вокруг костров шумят и пьют

Толпами буйные поляки;

Их души яростные ждут,

Как праздника, кровавой драки.

Одни врагов своих клянут,

Другие спорят, те поют,

Тот, богохульствуя, хохочет,

Тот хвалится лихим конем,

[Тот] саблю дедовскую точит

И дерзостно над козаком

Победу землякам пророчит.

В кунтуше пышном на ковре

Жолкевский спит в своем шатре.

<12>. Сон Жолкевского

Над ним летает чудный сон:

В Варшаве площадь видит он;

На ней костер стоит, чернея;

В средине столб; палач, бледнея,

Кого-то в саване влечет;

Вослед ему народ толпами

Из улиц медленно идет

И головы свои несет

Окровавленными руками,

Подняв их страшно над плечами.

Вот неизвестный с палачом

К костру подходит без боязни;

Взошли… безмолвие кругом…

Вот хладный исполнитель казни

Его к столбу уж привязал,

Зажег костер, костер вспылал,

И над высокими домами

Понесся черный дым клубами.

Вдруг в небесах раздался глас:

«Свершилось всё… на вас, на вас

Страдальца кровь и вопль проклятий.

Погиб, но он погиб за братии».

Народ ужасно застонал,

Кругом костра толпиться стал

И, головы бросая в пламень,

Назад в стенании бежал

И упадал на хладный камень.

Все тихо… Только кровь шумит…

Во сне Жолкевский страшно стонет,

Трепещет, молится… вдруг зрит,

Что он в волнах кровавых тонет.

Душа невольно обмерла;

Сон отлетел: в шатре лишь мгла,

Но он, но он еще не знает,

Что́ в крупных каплях упадает —

Иль кровь, иль пот с его чела…

<13>. Исповедь Наливайки

Меж тем, потопленный в туманах,

Козацкий табор на курганах

Спокойно дремлет вдоль реки;

Как звезды в небесах пустынных,

Кой-где чуть светят огоньки;

Вкруг них у коновязей длинных

Лежат рядами козаки.

Напрасно Тясмин быстры воды,

Шумя, в очеретах струит,

Напрасно, вестник непогоды,

Ветр буйный по степи шумит:

Спят сладко ратники свободы,

Их сна ничто не возмутит…

   1824 – начало 1825

IV. Агитационные песни, написанные совместно с Бестужевым

78{*}

Ах, где те острова,

Где растет трынь-трава,

Братцы!

Где читают Pucelle,

И летят под постель

Святцы.

Где Бестужев-драгун

Не дает карачун

Смыслу.

Где наш князь-чудодей

Не бросает людей

В Вислу.

Где с зари до зари

Не играют цари

В фанты.

Где Булгарин Фаддей

Не боится когтей

Танты.

Где Магницкий молчит,

А Мордвинов кричит

Вольно.

Где не думает Греч,

Что его будут сечь

Больно.

Где Сперанский попов

Обдает, как клопов,

Варом.

Где Измайлов-чудак

Ходит в каждый кабак

Даром.

   1822 или 1823

79{*}

Царь наш – немец русский —

Носит мундир узкий.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Царствует он где же?

Всякий день в манеже.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Прижимает локти,

Прибирает в когти.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Царством управляет,

Носки выправляет.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Враг хоть просвещенья,

Любит он ученья.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Школы все – казармы,

Судьи все – жандармы.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

А граф Аракчеев

Злодей из злодеев!

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Князь Волконский – баба

Начальником штаба!

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

А другая баба

Губернатор в Або.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

А Потапов дурный

Генерал дежурный.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Трусит он законов,

Трусит он масонов.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Только за парады

Раздает награды.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

А за комплименты —

Голубые ленты.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

А за правду-матку

Прямо шлет в Камчатку.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

   1823

80{*}

Ах, тошно мне

И в родной стороне:

Всё в неволе,

В тяжкой доле,

Видно, век вековать.

Долго ль русский народ

Будет рухлядью господ,

И людями,

Как скотами,

Долго ль будут торговать?

Кто же нас кабалил,

Кто им барство присудил

И над нами,

Бедняками,

Будто с плетью посадил?

По две шкуры с нас дерут,

Мы посеем – они жнут,

И свобода

У народа

Силой бар задушена.

А что силой отнято,

Силой выручим мы то.

И в приволье,

На раздолье

Стариною заживем.

А теперь господа

Грабят нас без стыда,

И обманом

Их карманом

Стала наша мошна.

Баре с земским судом

И с приходским попом

Нас морочат

И волочат

По дорогам да судам.

А уж правды нигде

Не ищи, мужик, в суде,

Без синюхи

Судьи глухи,

Без вины ты виноват.

Чтоб в палату дойти,

Прежде сторожу плати,

За бумагу,

За отвагу —

Ты за всё, про всё давай!

Там же каждая душа

Покривится из гроша:

Заседатель,

Председатель,

Заодно с секретарем.

Нас поборами царь

Иссушил, как сухарь:

То дороги,

То налоги

Разорили нас вконец.

А под царским орлом

Ядом потчуют с вином,

И народу

Лишь за воду

Велят вчетверо платить.

Уж так худо на Руси,

Что и боже упаси!

Всех затеев

Аракчеев

И всему тому виной.

Он царя подстрекнет,

Царь указ подмахнет.

Ему шутка,

А нам жутко,

Тошно так, что ой, ой, ой!

А до бога высоко,

До царя далеко,

Да мы сами

Ведь с усами,

Так мотай себе на ус.

   <1824>

81{*}

Ты скажи, говори.

Как в России цари

Правят.

Ты скажи поскорей,

Как в России царей

Давят.

Как капралы Петра

Провожали с двора

Тихо.

А жена пред дворцом

Разъезжала верхом

Лихо.

Как курносый злодей

Воцарился по ней —

Горе!

Но господь, русский бог,

Бедным людям помог

Вскоре.

   Между 1822 и 1825

82{*}

Подгуляла я.

Нужды нет, друзья,

Это с радости.

Это с радости.

Я свободы дочь.

Со престолов прочь

Императоров,

Императоров.

На свободы крик

Развяжу язык

У сенаторов,

У сенаторов.

   1824 или 1825 (?)

83—89. Подблюдные песни{*}

1 Слава богу на небе, а свободе на сей земле!

Чтобы правде ее не измениваться,

Ее первым друзьям не состареться,

Их саблям, кинжалам не ржаветься,

Их добрым коням не изъезживаться.

Слава богу на небе, а свободе на сей земле!

Да и будет она православным дана. Слава!

2 Как идет мужик из Нова́города́,

У того мужика обрита борода;

Он ни плут, ни вор, за спиной топор;

А к кому он придет, тому голову сорвет.

Кому вынется, тому сбудется;

А кому сбудется, не минуется. Слава!

3 Вдоль Фонтанки-реки квартируются полки,

Их и учат, их и мучат ни свет ни заря!

Что ни свет ни заря, для потехи царя!

Разве нет у них рук, чтоб избавиться мук?

Разве нет штыков на князьков-голяков?

Да Семеновский полк покажет им толк.

А кому сбудется, не минуется. Слава!

4 Сей, Маша, мучицу, пеки пироги:

К тебе будут гости, к тирану враги,

Не с иконами, не с поклонами,

Л с железом да с законами.

Что мы спели, не минуется ему,

И в последний раз крикнет: «Быть по сему!»

5 Уж как на небе две радуги,

А у добрых людей две радости:

Правда в суде да свобода везде, —

Да и будут они россиянам даны. Слава!

6 Уж вы вейте веревкя на барские головки.

Вы готовьте ножей на сиятельных князей,

И на место фонарей поразвешивать царей,

Тогда будет тепло, и умно, и светло. Слава!

7 Как идет кузнец из кузницы, слава!

Что несет кузнец? Да три ножика:

Вот уж первой-то нож на злодеев вельмож,

А другой-то нож – на судей на плутов,

А молитву сотвори, – третий нож на царя!

Кому вынется, тому сбудется,

Кому сбудется, не минуется. Слава!

   1824 или 1825

Приложения

Примечания

При жизни Рылеева его произведения дважды выходили отдельными изданиями: в 1825 г. вышел его сборник «Думы» и в том же году – поэма «Войнаровский». Однако лишь небольшая часть из написанного Рылеевым увидела свет при его жизни. Большой архив поэта после его ареста 14 декабря 1825 г. оказался частью у Ф. В. Булгарина, частью остался у жены, а частью попал в руки членов Следственного комитета и был позднее тайно присвоен чиновником А. А. Ивановским, у которого и хранился. После 1825 г. отдельные рукописи Рылеева лишь случайно проникали в печать, но публиковались анонимно и с искажениями. С 1856 г. произведения Рылеева стали печататься за границей в нелегальных изданиях. Печатались они, как правило, не с автографов, а со списков, часто очень неточных. В 1861 г. в Лейпциге вышло «Полное собрание сочинений » К. Ф. Рылеева (под редакцией Н. В. Гербеля), которое, разумеется, было далеко не полным и весьма сомнительным в текстологическом отношении. Из рукописей Рылеева, находящихся у разных владельцев в России, отдельные произведения начали публиковаться с 1861 г. Значительные материалы были напечатаны в 70-е годы П. А. Ефремовым в «Русской старине» (преимущественно из архива, находившегося у родных Рылеева) и в 80-е годы – В. Е. Якушкиным в «Вестнике Европы» и других журналах (материалы из собрания А. А. Ивановского). В 1872 г. вышло первое собрание сочинений Рылеева в России: «Сочинения и переписка Кондратия Федоровича Рылеева» (Издание его дочери. Под ред. П. А. Ефремова), СПб., 1872. Это было первое издание, осуществленное на основе рукописей, которыми располагал Ефремов, и впервые как-то прокомментированное. Однако издание 1872 г., повторенное в 1874 г. и послужившее основой для всех последующих изданий произведений Рылеева, было отнюдь не полным. Из большого архива поэта Ефремов многое не включил в свое издание, во-первых, из соображений цензурного характера, а во-вторых, потому, что считал ряд произведений Рылеева неинтересными. Издание содержало и ряд ошибок текстологического характера: неверных прочтений и искажений текста, ошибочных датировок, произвольных заглавий и т. п. Тем не менее, последующие издатели Рылеева (М. Н. Мазаев в 1893 г. и Г. Балицкий в 1906—1907 гг.) с автографамипоэта дела не имели и пользовались уже существующими публикациями его. произведений. ^[1]

Первое научное издание сочинений Рылеева было осуществлено лишь в советское время. В 1934 г. почти одновременно вышли: «Полное собрание сочинений» (Редакция, вступительная статья и комментарии А. Г. Цейтлина), М.—Л., «Academia» и «Полное собрание стихотворений» (Редакция, предисловие и примечания 10. Г. Оксмана. Вступительная статья В. Гофмана), Л., «Библиотека поэта», Большая серия. Первое из двух изданий, кроме стихотворных произведений, содержало прозаические сочинения Рылеева, его статьи и письма. Что касается стихотворений и поэм, то они полнее нредстазлены, убедительнее прочтены и основательнее прокомментированы в издании «Библиотеки поэта». Ю. Г. Оксман проделал огромную работу по прочтению, датировке и комментированию всех известных ему стихотворных произведений Рылеева. В издании 1934 г. приведены основные варианты всех автографов, прижизненных публикаций, а иногда и списков стихотворений. Установлены даты написания многих произведений, а некоторые традиционные датировки убедительно пересмотрены. В этой же книге дан подробный текстологический и историко-литературный комментарий, к которому и сейчас трудно прибавить что-либо существенное. Однако при всех высоких качествах издания 1934 г., оно теперь нуждается в существенных коррективах. Располагая текстом прижизненной публикации и автографом произведения, Ю. Г. Оксман часто отдавал предпочтение автографу (например, «К Делии», «Волынский» и некоторые юношеские стихотворения). Кроме того, издание 1934 г. теперь уже не может считаться полным, так как в последующее время в архивах было выявлено еще значительное количество автографов Рылеева. Часть из них была опубликована в 1954 г. в № 59 «Литературного наследства». Это, в основном, автографы, которыми располагал В. Е. Якушкин, и ныне находящиеся в ЦГАОР. ^[2] Несколько автографов обнаружено в ЛБ (это часть собрания бывшей Чертковской библиотеки, автографы которого видел П. А. Ефремов, но которыми уже не располагал Ю. Г. Оксман, так как в 1934 г. местонахождение их было ему неизвестно). Следует отметить, что тексты, напечатанные в «Литературном наследстве», даны без вариантов и не всегда точно. В 1956 г. вышло собрание избранных сочинений Рылеева, адресованное широкому читателю: «Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма» (Вступительная статья В. Г. Базанова. Подготовка текстов и примечания Ю. Г. Оксмана). В это издание вошла часть текстов, опубликованных в ЛН, а в ряде произведений, ранее напечатанных Ю. Г. Оксманом, появились новые строки (поэма «Войнаровский», некоторые из «агитационных песен»), необходимость которых не во всех случаях представляется убедительной.