Текст книги "Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III"
Автор книги: Кондратий Биркин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
Летом 1650 года прибыл в Стокгольм из Лейдена знаменитый знаток древних языков Сальмазий, которому Христина отвела квартиру в собственном дворце и с которым ежедневно беседовала и дискутировала о греческих классиках. Заметим здесь, что королева знала древние языки в таком совершенстве, что была в состоянии переводить изустно с греческого или латинского на французский, итальянский или свой отечественный язык. Суровый климат Швеции принудил Сальмазия уехать в Лейден; перед отъездом он рекомендовал Христине доктора Мишона Бурдело, снискавшего не совсем лестную известность при королевском дворе. Человек бесспорно ученый и даровитый, Бурдело был вместе с тем вкрадчив, хитер, нагл и не без шарлатанства. Он много путешествовал, многое видал; умел говорить красно и отлично играл на гитаре Его беседа нравилась Христине; он в короткое время снискал ее благоволение, был пожалован в лейб-медики и допущен в круг самых близких к Христине. Неприметным образом он подчинил ее совершенно своему влиянию: внушил ей отвращение к ее родине, охладил ее страсть к наукам, отвлек от занятий делами государственными, пошатнул нравственные ее убеждения… одним словом – развратил королеву. Вложил в ее душу первые начала безверия и ненависти к людям. Это был змей-искуситель, превративший для Христины науку в древо познания добра и зла. Когда в Швецию прибыл Пимантель, испанский посланник, Бурдело вошел с ним в тайные сношения, клонившиеся к тому, чтобы произвести разрыв между Швецией и Францией. Эти гнусные поступки возбудили всеобщее негодование. Мать Христины старалась представить ей все неприличие ее слабости к лейб-медику, но королева не обратила на наставления матери ни малейшего внимания. Наконец, по настоянию духовенства, при виде дворянства, угрожавшего временщику низвержением, благодаря вмешательству Франции, Христина принуждена была уволить Мишона Бурдело от звания своего лейб-медика и предложить ему уехать во Францию. Пред отбытием своего фаворита Христина щедро одарила его, снабдив рекомендательными письмами к кардиналу Мазарини; двоюродный брат королевы Карл Густав подарил ему свой портрет, осыпанный бриллиантами. По отъезде Бурдело Христина отзывалась о нем с совершенным равнодушием, а в оправдание своей слабости говорила: – Я угадала его с первого взгляда, но терпела при себе, делая опыт, до какой степени могут в человеке простираться гордость и тщеславие.
Получив от Бурдело письмо, королева, не распечатывая, разорвала его, сказав: «От него пахнет ревенем!» Во Франции Бурдело втерся в милость к кардиналу Мазарини и получил от него аббатство Массэ в Берри. После отречения Христины он тщетно пытался опять сблизиться с нею, но тогда королева питала к нему глубокую ненависть. Замечательный этот человек умер в начале XVIII века, оставив по себе память непродолжительную, хотя имя его и заслуживает внимания потомства. Из многих его сочинений не должна быть забыта его диссертация о призраках, в которой все явления из так называемой загробной области он старается объяснить с физиологической точки зрения.[36]36
Диссертация эта напечатана в сборнике аббата Лангле дю Фруна: Sur les apparitions, les visions et les songes P. 1760. VI vol. 12°. Много в ней гипотез, носящих на себе отпечаток века, в котором жил автор, но еще того более в этой 'диссертации можно найти мыслей здравых, опередивших свой век. Примеры, приводимые автором, чужды баснословия; почти каждый факт Бурдело объясняет довольно правдоподобно. Особенно замечательно то место диссертации, в котором Бурдело говорит о связи слуха и обоняния со способностью воспоминания в человеке и о впечатлительности глазных нервов. Эти рассуждения сделали бы честь любому ученому и нашего времени.
[Закрыть] Находясь в апогее своего могущества, Бурдело познакомил Христину с Гассанди, но в то же время разладил ее с Бошаром, в 1652 году посетившим Швецию. Бошар, автор Священной географии, сочинения, доныне высоко ценимого ученым миром, по предложению королевы шведской, предпринял составление Священной зоологии. Однажды, когда он готовился читать Христине отрывок из этого сочинения, Бурдело отговорил ее слушать Бошара под тем предлогом, что она не так здорова. Вообще Бурдело всячески старался удалить Бошара из Швеции, опасаясь, чтобы место его не занял спутник Бошара молодой ученый Гюэ, которому Христина оказывала излишнюю благосклонность. Здесь считаем необходимым небольшое отступление, чтобы поставить на вид читателю следующий вопрос:
Если фавориты и временщики неизбежное зло царствования женщины, то из какой сферы они опаснее: из круга олигархов или из круга людей ученых? В котором из двух случаев выигрывает народ: тогда ли, когда наперсник государыни дипломат или полководец или когда! неограниченным ее расположением пользуется ученый?.. Наконец, что важнее для государства: завоевание какой-нибудь области или развитие в нем наук, полезных знаний и художеств? С 1650 по 1654 год, именно в период тесного сближения Христины с учеными мужами Германии и Франции, в ее королевстве основано было шесть коллегий; в университетах Упсала, Або и Дерпта учреждены новые кафедры, народные училища, сиротские приюты размножались с каждым годом; торговля, промышленность, горное дело доведены были до самого цветущего состояния. Из ученых, прославивших царствование Христины, назовем: Рудбека, Олая Верелия, Георгия Стиернгиельма, Франкена, Форсиуса, Паулинуса, Стольпе, Аусинса, братьев Буре и баронессу Ванделу Скитте.
Казалось бы, что при вышеупомянутых условиях Швеция могла назваться счастливейшим государством, но, к несчастью, этого не было… Дворянство угнетало крестьян и отнимало у горожан и у духовенства их привилегии. Когда Христина, по мере возможности, примирила интересы дворянства с интересами народными, вместо благодарности со всех сторон поднялись новые жалобы. Вельможи роптали на благосклонность королевы к ученому сословию; духовенство – на ее излишнюю веротерпимость; народ – на чрезмерные издержки двора и (по его мнению) бесполезные траты на академии, училища и школы. Спокойно смотрела Христина на эту бурю, с твердою решимостью сложить с себя бремя власти и передать ее Карлу Густаву. В октябре 1651 года она объявила о том шведскому сенату… Это известие образумило недовольных. Выборные от всех сословий, имея во главе канцлера Оксенстиерна, умолили Христину отказаться от ее намерения. Благородная дочь Густава Адольфа уступила их просьбам, не выторговав себе никаких новых преимуществ и после того нимало не изменив кроткого характера царствования на более суровый. Тишина водворилась, но ненадолго: новая грозная туча явилась над Христиною: заговор Мессениусов.
Ученый историк Иоанн Мессениус и сын его Арнольд за сношения с польским двором заключены были в тюрьму, откуда, впрочем, их выпустили по повелению Христины после нескольких лет заключения. С ненавистью в сердце на канцлера и на королеву они по выходе из тюрьмы дали себе клятву мстить ей и канцлеру. В исходе 1651 года принцу Карлу Густаву был подослан анонимный пасквиль на Христину, в котором, кроме того, помещено было и воззвание к народу восстать и свергнуть королеву с престола. Канцлер выставлен был врагом отечества, Магнус де ла Гарди разорителем народа, а Христина развратною расточительницею, обогащающею своих многочисленных любовников; Карлу Густаву заговорщики предлагали стать во главе мятежа и овладеть престолом. Принц немедленно по прочтении пасквиля отправил его к королеве. Розыски привели к открытию сочинителя; это был внук Иоанна Мессениуса, восемнадцатилетний сын Арнольда. Арестованные заговорщики, после долгого запирательства, сознались под пыткою во всем, назвав своими сообщниками сенатора Бенедикта Скитте, стокгольмского бургомистра Нильсена, доктора богословия Терсеруса и многих других, большею частью лиц чиновных… По приговору верховного уголовного суда Мессениусы – отец и сын – были обезглавлены и четвертованы, прочие их сообщники подверглись тюремному заключению и изгнанию. Государственные штаты поднесли Христине адрес с уверениями в их верноподданнических чувствах; но недоверие к народу и разочарование уже уязвили сердце королевы, и мысль об отречении опять явилась ей в виде единственного счастливого исхода из весьма неприятного положения. Напоминаем читателю, что заговор Мессениусов был открыт в самый год казни короля английского Карла I; с отречением от престола Христина не могла сочетать вопроса и о собственной жизни. По всей вероятности, именно в этот период своего царствования (1651–1654) в характере Христины произошла та резкая перемена к худшему, которая набросила на память этой великой женщины неизгладимое пятно. Владычество и фаворитизм ученых окончились; пожив умственной духовной жизнию, Христина ударилась в грубую чувственность, как бы вознаграждая себя за продолжительное целомудренное воздержание. Кроме Бурдело, излишней благосклонностью ее могли похвалиться и Петр Шаню, посланник французский, и Пимантель – испанский… Графа де ла Гарди постигла опала, и он был удален в свое поместье, в 1653 году будучи уличен в казнокрадстве. Главным виновником его падения был Пимантель, прибывший в Стокгольм в 1652 году, с целью восстановить дружественные сношения Испании со Швецией. Забыв всякое приличие, Христина поместила его в своем дворце и проводила с ним целые дни, к крайнему соблазну шведской аристократии. Лукавому испанцу удалось выманить у королевы всевозможные уступки в пользу мадридского кабинета и, что всего важнее, расположить ее в пользу римской церкви… Эта ошибка особенно непростительна дочери героя, положившего душу свою за защиту лютеранизма за двадцать лет перед тем. Пимантель тайно сносился с посланником австрийским Монтекукули к совершенному ущербу интересов Швеции. Ослепленная страстью, Христина, сама того не сознавая, делалась изменницею своего отечества!
На этот раз негодование ее подданных было небезосновательно; грозный ропот всех сословий заставил Христину расстаться с Пимантелем. Он сел на корабль в Готенбурге, но за противным ветром и ненастною погодою принужден был возвратиться в Стокгольм, где под разными более или менее благовидными предлогами Христина удержала его более полугода. В течение этого времени она тешила его праздниками, балами, придворными спектаклями, в которых участвовала сама, и в числе многих драгоценных подарков подарила бриллиант баснословной стоимости. Мы не один раз говорили на страницах нашего труда о могучем влиянии любви на правителей царства; здесь скажем, что влияние это на правительниц было всегда несравненно гибельнее, нежели на правителей. В последний год царствования Христины самые близкие к ней люди не могли узнать в ней прежней гениальной женщины, любительницы уединенной беседы с музами или учеными людьми, диспутировавшей с богословами и еленистами. Тогда Христину можно было назвать философом-платонистом; теперь вместо нее видели циника, вакханку… Тогда Христина была Титом в образе женщины, теперь это была Мессалина, томимая ненасытимой жаждою сладострастия. Бесстыдством веяло от ее речей, телодвижений, взглядов. Было время, она осмеивала модниц и щеголих, теперь была сама смешна безумным своим кокетством и жалка – еще того безумнейшей расточительностью. При расстроенных финансах и неприязненных к ней отношениях европейских держав Швеция так же быстро клонилась к упадку, как быстро возвышалась в первые годы царствования Христины. Она сама не могла не сознавать, что роль королевы ею уже отыграна и что ей приличнее снизойти на степень женщины обыкновенной. В январе 1654 года она писала к французскому посланнику Шаню следующее:
«Я уже говорила вам пять лет тому назад, почему я так настойчива в моем решении отречься от престола; решение это я зрело обдумывала восемь лет. В первый раз, по любви и участию ко мне, вы старались отклонить меня от моего намерения, хотя и сознавали всю основательность побудительных к тому причин. Теперь, что бы вы ни говорили мне, я уверена, что не найдете в мысли моей ничего меня недостойного. Я говорила вам об отречении пять лет тому назад, и с того времени взгляд мой нимало не изменился. К этой цели я направляла все мои действия, к этому концу вела их и не колеблюсь теперь, готовясь доиграть мою роль, чтобы уйти за кулисы… о рукоплесканиях не забочусь. Знаю, что разыгранная мною пьеса не могла быть представлена согласно всем сценическим условиям. Пусть обо мне каждый судит по-своему; этого права не отнимаю ни у кого, да и не отняла бы, если б даже оно было в моей власти. Благосклонно судить обо мне будут немногие, но я уверена, что вы будете в том числе. Остальным неведомы ни мои побуждения, ни мой характер. Только вам и еще другому человеку,[37]37
Речь о Пимантеле.
[Закрыть] который, будучи одарен великою и прекрасною душою, судит обо мне, как вы: sufficit unus, sufficit nullus.[38]38
Довольствуюсь похвалою одного и ничьей похвалою.
[Закрыть] Мнение прочих людей презираю и даже смехом моим никого не удостою. Те, которые будут судить о моем поступке с общепринятой точки зрения, конечно, осудят меня, но я никогда не возьму на себя труда и оправдываться перед ними, а во время досуга, который теперь уготовляю себе, все же не найду досужей минуты, чтобы и вспомнить о них. С удовольствием вспомню и о добре, которое с радостью делала людям, и о каре, которою наказывала ее достойных. Утешусь, что не заставляла страдать невинных и даже виновных щадила. Спокойствие государства я поставила выше всего прочего, покорствовав всем единственно его выгодам и ни в чем не обвиняя его правительство. Будучи царицей, я не увлекалась тщеславием, и потому мне легко сложить с себя мою власть; после всего этого, не опасайтесь, я в безопасности, и благо мое вне капризов фортуны. Что б ни было – я счастлива:
Да, я счастливейшая из людей и буду всегда счастлива. Не страшусь того провидения, о котором вы говорите мне: omnia sunt propritia.[40]40
Предзнаменования благоприятны.
[Закрыть] Угодно ли ему будет управлять моими поступками – с благоговением я покорюсь его воле; представит ли оно меня моему собственному произволу – все данные мне Богом способности я употреблю на то, чтобы быть счастливою, и буду счастлива до тех пор, покуда мне нечего будет опасаться ни от Бога, ни от людей. Остаток жизни употреблю на то, чтобы оставаться с этими мыслями, укрепить в себе душу, и в тихой пристани буду смотреть на страдающих от бурь житейских, именно по неумению применить эти мысли к делу. Не завидно ли теперешнее мое состояние? Если бы знали о моем счастии, то у меня было бы множество завистников. Вы настолько любите меня, чтобы не завидовать мне, и я стою любви, так как простодушно сознаюсь, что часть этих мыслей мне внушена вами. Я почерпнула их из наших бесед, которые надеюсь еще возобновить, когда буду на свободе. Уверена, что вы будете верны своему слову и останетесь другом моим, ибо я ничего не лишусь, что достойно вашего уважения. В каком бы состоянии я ни находилась, я сохраню дружбу мою к вам, и вы увидите, что никакие события не изменят во мне чувств, которыми я горжусь». 11 февраля 1654 года происходило заседание сената, на котором Христина объявила о твердом намерении отречься от престола, уступая его Карлу Густаву. Она выговорила, чтобы сенат назначил ему преемника в случае его кончины, как холостого и бездетного; Христина при этом имела в виду назначить претендентами: графа Тотта (в женском колене потомка Густава Вазы), сенешаля Браге или канцлера Оксенстиерна. Сенат не только отклонил это предложение, но со своей стороны истребовал от королевы, чтобы ее дети (в случае ее выхода замуж) не имели никаких притязаний на шведский престол. Великий государственный переворот не мог произойти без ведома государственных штатов, созванных в июне того же 1654 года. Отрекаясь от шведского престола за себя и за своих детей (если у нее будут таковые), Христина сохранила за собою право собственности над островами Эзелем, Аландом, Готландом, Веллином, Узедомом, городом Вольгаст и многими поместьями в Мекленбургии, которые вместе с городом Норкепингом были даны королеве в удел, приносивший 240 000 риксдалеров (370 000 руб. сер.) ежегодного дохода. Сенат пытался предложить королеве подписать обязательство: не поселяться в чужих краях и не иметь сношений с державами, враждебными Швеции; но Христина отказалась от подписи подобного акта.
16 июня 1654 года в присутствии Христины, ее преемника, сената и выборных от государственной думы были прочитаны и подписаны акты отречения. После того Христина в короне, со скипетром и державою в руках отправилась в упсальский дворец и заняла место на серебряном троне, имея по правую руку принца Карла Густава. Сенатор Розенгане прочел акт отречения и разрешил шведский народ от присяги, принесенной им Христине. Королева тотчас же сложила на близ стоявший стол державу и скипетр; корону должен был снять с нее граф Браге, но он со слезами умолил ее, чтобы это сделала она сама… Порфиру на куски изорвали присутствовавшие придворные, с тем чтобы как святыню сохранить малейший ее клочок. В простом белом платье Христина обратилась к присутствовавшим с трогательною речью, в которой не могла не упомянуть, что жертвует собою для блага подданных…
Неужели она не предпочла в эту минуту не покривить душой и, сходя со сцены, как она сама говорила, избежать глупого театрального эффекта? Не правильнее ли было бы сказать, что собственному своему спокойствию она жертвует короною и народом?
В тот же день короновался Карл Густав; венец королевский буквально перешел с больной головы на здоровую. Медаль, выбитая им по сему случаю, носила на себе подпись: A deo et Christina, намекавшую на то, что властию своею он обязан Богу и Христине, что крайне огорчило государственные штаты и сенат. Со своей стороны развенчанная королева на прощание приказала вычеканить два жетона, едва ли кем-нибудь в Швеции принятые за чистую монету. На первом изображен был Олимп с Пегасом на вершине и надписью: Sedes haec solis potior (это жилище привлекает ее более престола); на втором жетоне, с одной стороны, был изображен портрет Христины с надписью: Christina regina (Христина королева); а с другой – корона, окаймленная словами: Et sine te (и без тебя)… Какое исполинское самолюбие, разменянное на мелочь!
В исходе июня 1654 года Христина навсегда покинула свою родину и начала новую, скитальческую жизнь, играя весьма неблаговидную роль женщины-паразита при иностранных дворах. В письме своем к Шаню она сравнивала себя с актрисою, сходящею со сцены; сравнение верное, но не за кулисы удалилась она, а сменила театр на площадный балаган и из актрисы первоклассной сделалась чем-то вроде странствующего ярмарочного гаера, начав это новое поприще смешным и жалким переодеванием в мужское платье. Мы проследим за нею в ее скитаниях и увидим, до чего довели ее странное сумасбродство и эксцентрические выходки.
– Наконец-то я на свободе и вне той страны, в которую, надеюсь, никогда не возвращусь!
Этими словами Христина прощалась со своей родиной, въезжая в датские владения. Здесь переоделась она в мужское платье, приняв имя графа Дона. Прибыв 10 мая 1654 года в Гамбург, она заняла квартиру в доме богатого банкира, еврея Тепсейры, которого назначила своим резидентом. Бургомистры города приветствовали ее, а пастор Миллер, говоривший проповедь, сравнивал ее с царицею Савскою, путешествующею для изучения мудрости царя Соломона. Из Гамбурга королева отправилась в Голландию, где надела опять женское платье и была встречена с великим почетом императором-наместником эрцгерцогом Леопольдом. В Антверпене с нею виделись шведский посланник граф Тотт, вручивший ей рекомендательные письма от короля Карла Густава к королям французскому и испанскому.
– Поблагодарите короля за внимание, – ответила она, – но в его рекомендациях я не нуждаюсь, в той надежде, что собственная моя слава лучшая мне рекомендация!
Замечательно, что Христина после своего отречения выказывала необыкновенное тщеславие, доходившее до ребячества. Въезжая в чужие владения, она требовала себе триумфальных встреч и страшно обижалась на малейшее нарушение этикета. Она как бы хотела оправдывать надпись на медали: Христина и без короны королева. Триумфальная встреча, оказанная ей в Брюсселе 24 декабря 1654 года, должна была пресытить ее самолюбие. На другой день во дворце эрцгерцога Леопольда в присутствии его, Пимантеля, графов Фуэнсальданьи, Монтекукули и дона Наварры она пред католическим священником, отцом Гомесом отреклась от лютеранизма и подписала акт, немедленно отосланный в Рим. Есть предположение, будто мысль о переходе в католицизм была внушена Христине Декартом и Пимантелем. Иезуит Годфрид Франкен, духовник графа Робелледа, беседовал с нею о делах веры еще в бытность ее на престоле шведском. По другим сказаниям наставниками Христины были иезуиты Мацедо, Малин и Кавати. Какая именно была у нее побудительная причина к отступничеству от родного вероисповедания – это одна из неразгаданных исторических тайн. В бытность свою в Риме Христина по прочтении книги, в которой описано было ее обращение, написала на заглавном листе: «Кто писал книгу, ничего не знает; та, которая знает, ничего не писала» (Chi l'ha scritto поп lo sal chi lo sa non l'ha mai scritto). Обращение королевы, до времени сохраняемое в тайне, не замедлило сделаться гласным; католический мир ликовал, протестанты негодовали. Самый беспристрастный судья этого поступка не мог извинить Христины или найти хоть одно слово в ее оправдание. Тягчайшего оскорбления памяти своего отца, конечно, не могла нанести эта недостойная дочь Густава Адольфа! Хотела ли она этим сродниться с югом, на который ее влекла какая-то таинственная сила? Но неужели Христина, при своем обширном уме, не могла понять, что она католическому миру и Италии всегда будет так же чужда, как чужда итальянской почве угрюмая ель холодного Севера.
С полгода провела она в Брюсселе в чаду праздников, балов, спектаклей, сменявшихся обеднями, проповедями и религиозными процессиями. Женщина жизни строгой и воздержанной в бытность свою лютеранкою, Христина по обращении в католицизм сделалась ревностной последовательницей учения Эпикура; она писала любимице своей девице Спарра: «Не слушаю проповедей, презираю проповедников. Прав Соломон: все суета сует; ешь, пей, веселись и живи в полное свое удовольствие».
После кратковременного пребывания в Тироле Христина с огромною свитою шведов, фламандцев, итальянцев и испанцев отправилась в Рим по совершении над ней в Инсбруке обряда миропомазания, по чину церкви католической папским нунцием Лукою Гольстениксом. В папские владения она прибыла 21 ноября 1655 года. На границе она была встречена четырьмя нунциями, сопровождавшими ее в Ферарру, Болонью, Римини, Пезаро и Анкону. В Лоретто она пожертвовала тамошней иконе Богоматери золотые венец и скипетр, украшенные бриллиантами и жемчугами; в Ольджиетте ее ожидали два кардинала с огромной свитой, и 19 декабря 1655 года она въехала в Рим чрез ворота Фортуны. Город был иллюминован, улицы были наводнены народом. При представлении своем папе Александру VII Христина пре– клонила пред ним колено и поцеловала у него руку и туфлю. Через несколько дней королева совершила торжественный въезд в вечный город, до того времени пребывая в нем будто инкогнито; слушала обедню в соборе св. Петра, приобщалась св. тайн по обряду католической церкви, причем к ее имени, Христина, папою было присоединено имя Александры.
Весь Рим, от папы до простолюдина, смотрел на Христину как на чудо своего времени. Духовенство восхищалось ее благочестием: аристократия превозносила ее за ум и любезность; ученые удивлялись глубоким ее познаниям. Драгоценные библиотеки, музеи, редкости и археологические сокровища приковывали внимание королевы, и, осматривая их, она выказывала свой редкий ум, удивительную память и громадную начитанность. Увидя статую правды, работы Бернини, она воскликнула с восторгом:
– Какая прелестная вещь!
– Слава Богу! – сказал один из сопровождавших ее кардиналов, – вы восхищаетесь тем, чего вообще все государи не очень-то возлюбляют.
– Потому что не всякая правда мраморная! – отвечала Христина. В числе ее обожателей были кардинал Колонна, которого папа выслал из Рима за его нежные выходки, превосходившие меры приличия. Из ученых особенно внимание королевы обратил на себя протопресвитер ордена иезуитов славный Афанасий Кирхер, астроном, физик, химик, естествоиспытатель, историк и ориенталист, достойный удивления даже в наше время и заслуживающий благодарности потомства за открытие им камер-обскуры и волшебного фонаря. Показывая Христине свой физический кабинет, он удивил ее опытом палингенезии, о котором считаем нелишним сказать несколько слов, заимствуя рассказ наш из сочинения Кирхера Подземный мир (Mundus suberraneus).
Аппарат, посредством которого был произведен чудесный опыт, состоял из круглого хрустального графина, герметически закупоренного и наполненного прозрачной жидкостью, как бы спиртом или водою. На дне сосуда был заметен землянистый осадок темно-бурого цвета. Когда графин был поставлен Кирхером на солнце и содержавшаяся в нем жидкость начала нагреваться, со дна, именно из лежавшего на нем ила, стали подыматься зеленоватые нити, которые, расстилаясь и переплетаясь между собою, образовали внутри сосуда целый куст зелени, покрытый цветами. Он исчез, когда графин поставили в тени, и исчез с тою же постепенностью, с которою появился. По словам Кирхера, явление это могло повторяться бесчисленное число раз при нагревании сосуда солнечными лучами, производящими это возрождение (палингенезию) цветка из его семян – «подобно тому, – добавил иезут, – как тело человеческое должно возродиться из его праха!». В книге Подземный мир Кирхер подробно описал, как надобно приготовлять семена для опыта палингенезии: мелко истолченные, они всыпаются в сосуд, которые должно наполнить росою, герметически закупорить и на три месяца зарыть в навоз. Опыты многих ученых минувшего столетия и даже начала нынешнего не подтвердили, однако, истины слов отца Кирхера, и опыт его вообще причисляют к числу фантастических, вроде опытов превращения металлов, деланных алхимиками. Призрак цветка во внутренности графина мог быть произведен посредством вогнутых зеркал, расположенных по известным законам катоптрики.
Мало-помалу именитая гостья его святейшества ему надоела и навлекла на себя неудовольствие со стороны его самого и римской знати; те самые вельможи, которые месяца два тому назад превозносили ее до небес, теперь стали отзываться о ней весьма неблагосклонно, обижаясь ее высокомерием и несоблюдением вежливости в отношении их. Папа и духовенство были возмущены неуважением Христины к постановлениям католической церкви; новообращенная в католицизм королева не только не соблюдала постов и не молилась в определенные часы дня, но даже в церкви, во время богослужения, держала себя крайне неприлично, громко разговаривая с окружающими, смеясь или рассматривая иконы и статуи, не обращая внимания на литургию. В угоду папе Христина определила к себе в свиту к своему странствующему двору нескольких итальянцев, дав испанцам отставку от занимаемых ими должностей, вследствие чего поссорилась и с Пимантелем. В числе итальянских вельмож двора Христины особенным ее расположением пользовались граф Сантинелли, капитан ее гвардии (?), и маркиз Мональдески, ее обер-шталмейстер; последнего стоустая молва называла прямо любовником королевы шведской. Действительно, безграничное ее доверие к Мональдески, продолжительные с ним беседы с глазу на глаз, чрезмерная любезность в обхождении с ним могли подать повод к подозрениям даже и незлоречию. В отчуждении от себя испанцев Христиною отчасти руководили соображения политические: она собиралась ехать во Францию, которая тогда вела войну с Испанией. Присутствие испанцев при французском дворе было бы более чем неуместно.
– Тарпейская скала невдалеке от Капитолия, – говорили древние римляне, разумея под этими словами превратность счастия, по прихоти своей возносящего человека или его унижающего. То же было и с Христиною в Риме: встретили ее с почетом, с пушечной пальбой и со всеми возможными овациями, а проводили из Рима чуть не со скандалом. Истратив свою казну и не получая субсидий из Швеции, Христина была вынуждена перед, отъездом из Рима заложить часть своих бриллиантов. Получив за них 20 000 червонных, она на эти деньги отправилась во Францию и в августе 1656 года прибыла в Марсель. Здесь, от имени короля, ее встретил герцог Гюиз; архиепископ города Э кардинал Гримальди приветствовал ее как нельзя любезнее, дав ей в путеводители по Провансу ученого Гербело. Путешествие Христины к Гтарижу пышностью и великолепием напоминало шествие какого-нибудь великого победителя. Каждый город высылал навстречу Христине депутатов, подносил ключи, давал ей великолепные праздники. Проехав чрез Лион, Дижон и Оксерр, Христина 4 сентября прибыла в Фонтенбло.
Появление Христины при дворе юного, изнеженного Людовика XIV, который можно было назвать царством женщин, наделало много шуму и породило множество толков, дав повод ко многим более или менее остроумным сравнениям. Христина, в полумужском костюме, с отрывистой речью и резкими манерами, сопровождаемая свитою, состоявшей из мужчин, казалась сама гораздо более мужчиною, нежели Людовик XIV, окруженный дамами, фрейлинами и ухаживавший тогда за племянницами кардинала Мазарини. Он льнул к женщинам, находя наслаждение в их собеседничестве; Христина, наоборот, искала компании мужской, в которой могла блеснуть ученостью и остроумием. Придворные дамы и девицы казались ей столь же смешными, сколько она сама была им смешна. Особенно докучали они Христине объятиями и поцелуями.
– Как они любят целоваться! – говорила она. – Не потому ли, что я похожа на мужчину?
Когда Христина из Фонтенбло прибыла в Конфлан, где имела ночлег, на другой день 8 сентября 1656 года из Парижа прибыло 16 000 пешей милиции и 10 000 конницы под предводительством губернатора маршала де л'Опиталя. Торжественное шествие тронулось в путь в три часа пополудни. Это вступление Христины с ее свитою в столицу Франции верхом, в каком-то шутовском наряде, напомнило бы въезд труппы странствующих фигляров во время ярмарки, если бы Христине не оказывали почета, превышавшего даже ее королевское звание. У заставы градской глава, преклонив колени, поднес ей ключи города Парижа; с бастионов Арсенала и Бастилии грохотали пушки, и до двухсот тысяч жителей живыми шпалерами окаймляли путь королевы от заставы св. Антония до Лувра. Ее посетила королева-родительница, король, кардинал Мазарини и королева английская; академик Патрю от имени сотоварищей приветствовал ее льстивой речью; какой-то доктор богословия, намекая на слух о браке Христины с Людовиком XIV, сказал следующий непереводимый каламбур: Suecia te fecit Christinam; Roma – christianam; faciet te Gallia – christianissimam, т. е. Швеция сотворила тебя Христиною; Рим – христианкою (!), да сотворит же тебя Франция – христианнейшею;[41]41
Christianissima – титул королев французских.
[Закрыть] поэты, разумеется, воспевали Христину, не скупясь на похвалы и лесть; ученые не могли достаточно надивиться ее познаниям. Вот что говорит о ней один из современников: «ее появление во Франции не только не уменьшило ее славы, но, напротив, увеличило ее. Знание языков живых и мертвых, вежливость, умение говорить, быстрота ответов, изящность выражений во французском и в итальянском языках проявлялись в ее разговорах. Она даже скрывает свою ученость, чтобы не показаться педанткою!»
