Текст книги "Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III"

Автор книги: Кондратий Биркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Я пережил это желание, – сказал он коменданту, – и свыкся с ожиданием иной свободы, которой уже не лишит меня ни один король в мире. Эта свобода – смерть! Двадцать два года тому назад король изрек мне милость, заживо приговорив меня к могиле, – в ту минуту, когда голова моя лежала на плахе… Теперь его величество жалует мне свободу, когда я стою одной ногой в гробу. Согласитесь, что Христиан V очень тороплив на наказания и медлен на прощения. Двадцать два года тюрьмы, мои морщины и седые волосы дают мне право сказать, что из нас обоих теперь мне пришла очередь прощать королю, и я ему прощаю.

После нескольких месяцев тяжкой, изнурительной болезни Петр Шумахер скончался 11 мая 1699 года, в твердом уповании, что есть царство правды, где нет временщиков и где каждому королю и нищему воздастся по делам его.

Король Христиан V пережил его тремя месяцами. В августе того же 1699 года он нечаянно ранил себя на охоте и вследствие раны скончался 25 августа, завещая престол сыну своему, Фридерику IV.

Упоминая об отличиях, снисканных Грейфенфельдом от иностранных государей, когда он находился на апогее своего могущества, мы позабыли сказать, что император австрийский Леопольд I пожаловал его в имперские графы, а курфюрст Бранденбургский предлагал ему, в виде плена, остров Рюген, с графским титулом.

ФРИДРИХ III КУРФЮРСТ БРАНДЕНБУРГСКИЙ
ПЕРВЫЙ КОРОЛЬ ПРУССКИЙ)
ГРАФ КАЭТАНИ
(1688–1713)

Сильные и могучие державы при своем развитии и разрушении напоминают законы геологические: из песчинки вырастают громадные скалы, впоследствии времени рассыпающиеся на песчинки.

В XIV веке юго-восточные берега Балтийского моря были покорены магистрами Немецкого ордена, с мечом в руке распространявшими в этих краях христианство. Жители Пруссии, угнетенные меченосцами, прибегнули под покровительство королей польских. После долгих войн поработители несчастной страны разделили ее на две части: одну присоединили к Польше, другую отдали меченосцам. В 1525 году магистр Альбрехт Бранденбургский объявил ее независимой и возвел на достоинство великого герцогства.

При Фридрихе Вильгельме (1640–1688), из дома Гогенцоллерн, Пруссия явилась могущественным курфюршеством, хотя зависимым от Австрии, но настолько сильным, чтобы бороться с Францией и Швецией.

Сын Фридриха Вильгельма – Фридрих III—10 января 1701 года венчался в Кенигсберге короною королевской. Внук его Фридрих II Великий С1740—1786), выдержав мужественную борьбу со всей Европой, доказал ей, что новое королевство в состоянии защитить свои права от всяких насилий со стороны одряхлевшей Австрийской империи… Затем, с 1786 по 1815 год, прусское королевство после ожесточенных войн с Францией, порабощенное ею, подобное всей Европе, испило до дна чашу унижения. Разоренная, истощенная войной, Пруссия с 1815 года опять начала крепнуть, усиливаться, и в 1870 году, отомстив Франции за позор, нанесенный своему королевству, смирив Австрию и присоединив к своим владениям несколько германских герцогств, Вильгельм1 короновался венцом императора Германского, и в настоящее время первое место, после России, в среде европейских государств, бесспорно принадлежит новой германской империи, в течение ста семидесяти лет возникшей из курфюршества, подчиненного Австрии… Песчинка превратилась в незыблемую, гранитную скалу; слабый росток, насажденный Фридрихом Вильгельмом, политый кровью битвы семилетней войны, разросся мощным дубом, горделиво вознесшимся раскидистой вершиной, на которой гнездится мощный орел, заклевавший орла второй французской империи. В семь месяцев Вильгельм I совершил то, что Фридрих II совершил в течение семи лет. Потомство решит, которому из двух, первому или второму, отдать пальма-преимущества, но мы, современники, удивляясь успехам Пруссии, только воздаем должное должному.

Оставив, однако, наше время, возвратимся к временам давно минувшим, когда прусский орел был едва оперившимся птенцом, а государь Пруссии еще именовался курфюрстом Бранденбургским.

Фридрих III, сын курфюрста Фридриха Вильгельма и супруги его Луизы-Генриэтты, принцессы Оранской, родился в Берлине в 1657 году. Неосторожность кормилицы, уронившей младенца, была причиной физических недостатков его (он был очень малого роста и горбат); но в то же время, может быть, способствовала раннему умственному его развитию, так как природа почти всегда, отнимая у человека его внешние качества, вознаграждает внутренними: ум и добродетель – красота людей безобразных. Фраза: «лицо есть зеркало души», выдуманная каким-нибудь влюбленным, положительно не имеет смысла. Чтобы соединять с красотой внешней соответствующие ей душевные качества, для этого надобно быть избранным из нескольких десятков тысяч. Подобные исключительные явления человеческой природы точно так же вне ее законов, как явление метеоров вне законов космических.

Условиями политическими поставленный в зависимость от многих первостепенных держав, Фридрих III был невольным союзником Голландии и Австрии. Во время войны Вильгельма Оранского с Англией и Францией он помогал ему, дав штатгальтеру маршала Шомберга и отняв у французов на Рейне Кейзерсверт и Бон. По требованию Леопольда I, императора австрийского, 10 000 прусского войска отправлено было в Венгрию против турок. Борьба с Людовиком XIV, в которую был вовлечен Фридрих III, была ему тем неприятнее, что в душе он питал особенную слабость к французскому королю и, подобно Христиану V, королю датскому, организовал свой двор по образу версальскому. В 1698 году курфюрст виделся с Вильгельмом III, королем английским. Высокомерие последнего было до того непомерно, что он не пригласил сесть своего собеседника. Глубоко оскорбленный этим обхождением, Фридрих III сказал приближенным:

– Он не предложил мне стула; пусть же сам на себя пеняет, если я сяду на королевский трон'

И с этой минуты желание возвести Пруссию на степень королевства сделалось неотразимой мыслью курфюрста Фридриха. Из недавнего союзника короля английского он сделался его непримиримым врагом и самым преданным другом Людовика XIV. Ходатайство французского кабинета у императора австрийского не могло не быть уважено, и Леопольд I, видимо, склонялся на признание курфюрства Бранденбургского королевством Прусским. Именно в эту достопамятную эпоху жизни Фридриха III случилось событие, о котором порасскажем тем охотнее, что оно мало известно даже лицам, хорошо знакомым с историей Бранденбургского дома.

В конце сентября 1699 года прибыл в Потсдам и остановился в лучшей гостинице городка молодой итальянец Антонио Беллуна. Весь его багаж состоял из небольшого чемодана, но, судя по одежде и расточительности, путешественник был человеком богатым. Свободно объясняясь на немецком языке, Антонио на другой же день своего приезда рассказал трактирщику, что он домашний секретарь и правая рука его сиятельства графа Каэтани и прибыл в Потсдам для найма квартиры своему патрону.

– Вероятно, имя графа вам известно? – спросил Антонио в заключение.

– Извините, – отвечал трактирщик, – но это имя я впервые слышу.

– После этого, – усмехнулся Антонио, – ваш город можно назвать захолустьем!

– Может быть, ваш граф пользуется громкой известностью в Италии, – отвечал трактирщик, задетый за живое, – но у нас, в Пруссии, о нем до сих пор никто ничего не слыхал. Он военный?

– А, так, по-вашему, только солдаты могут пользоваться знаменитостью? Нет, граф никогда не был военным.

– Или он прославился на дипломатическом поприще?

– Нет. Радуюсь, что могу просвятить вас. Мой покровитель, граф Каэтани, один из знаменитейших ученых нашего времени; несколько лет он провел в путешествиях по Востоку, был в Абиссинии, в Египте, в Палестине; посещал алмазные копи Голконды, золотые рудники Малакки, жемчужные ловли Цейлона, была в Перу, в Мехике и Бразилии!

Трактирщик, хотя и не очень сведущий в географии, невольно преклонился при этом перечне стран Старого и Нового Света.

– Граф был и в Китае, и в Татарии, и в Московии… Беседовал с тамошним царем, который подарил ему свою шубу ценой в три тысячи червонных. Цена громадная для человека необыкновенного; но не для графа, который сам чуть ли не богаче великого Могола!

Последняя фраза своей напыщенностью чуть не рассмешила трактирщика, и он, закусив губу, флегматически промолчал, одобрительно кивнув головой.

– Чем же, собственно, прославился граф, – спросил он немного погодя, – ученостью или богатством?

– Тем и другим: первая доставила ему второе. В вашу землю он придет затем, чтобы изучить месторождение янтаря.

– Да, у нас янтаря довольно, – с гордостью сказал трактирщик.

– Кроме того, граф намерен познакомиться со здешними учеными и, если они хотят, поделиться с ними своими обширными познаниями.

– Они у нас и так довольно чего знают! Антонио презрительно усмехнулся.

– Да, – проворчал он, – столько же они смыслят в науках, сколько слепы в красках.

– Ого! – воскликнул его собеседник, высоко подняв брови. – Так ваш граф умнее нашего Лейбница?

– Если не умнее, так ученее.

– Ну, это вы пустое говорите! Знаете ли вы, что с Лейбницем беседуют, как я с вами, сам курфюрст и его супруга?

– Они будут беседовать и с графом, это вы сами увидите.

– Это не так легко, государь мой!

– Для графа ничего нет невозможного.

Дня через два жена трактирщика сообщила своей соседке о скормом прибытии в Потсдам какого-то знаменитого графа Каэтани, с которым дружны короли и государи всего света. Стараниями кумушек-вестовщиц эта молва разнеслась по всему городу. Одни недоумевали, другие смеялись, третьи верили. Начальник гарнизона, полковник, сподвижник покойного Фридриха Вильгельма под Фербелином, нахмурил брови и проворчал:

– Не мешало бы унять дерзкого враля!

Дня через два Антонио Беллуна был приглашен к полковнику, у которого он встретил и бургомистра города Потсдама.

– По долгу службы, – начал последний, устремляя на Антонио испытывающий взгляд, – мы обязаны наблюдать за спокойствием города во всех тех случаях, когда оно нарушается вздорными и нелепыми слухами, Бог весть с какой целью распространяемыми.

– Я вас не понимаю! – спокойно отвечал Антонио.

– Позвольте узнать, с какими умыслами вы пускаете в ход…

– Нелепые сказки, – подхватил полковник.

– Какие сказки?

– Про вашего господина графа. Как вы смеете говорить, что его светлость, наш всемилостивейший курфюрст удостоит его своей благосклонностью?

– Если он «всемилостивейший», почему же ему и не удостоить графа своим вниманием? Он покровитель ученых, благодетель своих подданных…

– Это мы очень хорошо знаем, – перебил полковник, – но чем ваш граф может заслужить его милость? Ученых у нас и своих довольно. Два года тому назад целую академию основали…

– А четыре года назад, – перебил бургомистр, – в Галле основали университет!

– Все это доказывает только, что его светлость любит науки и ученых.

– Мы отклонились от главного предмета нашего разговора, – сказал полковник. – Мы пригласили вас сюда не для похвал его светлости, который в них не нуждается, а затем, чтобы попросить вас сказок не рассказывать. Какую шубу московский царь вашему графу подарил?

– Не царь московский, а император китайский. Это правда.

– И что у графа целые мешки бриллиантов?

– Это вздор. О мешках с бриллиантами я не говорил, а что у графини бриллиантов наберется на несколько сот тысяч – это верно!

Полковник и бургомистр переглянулись.

– Так у вашего графа свои золотые рудники?

– Именно.

– Далеко? В Китае, в Индии или в Америке?

– Нет, у него в кармане.

– А-а, – усмехнулся бургомистр, – он обладает кошельком Фортуната… философским камнем, может быть?

Антонио утвердительно кивнул головой.

– Чтобы вы удостоверились в истине моих слов, – сказал он, вынимая из кармана коробочку из слоновой кости, – позвольте подарить вам, от имени его сиятельства, два кусочка этого металла.

И Антонио положил на стол два кусочка золота величиной в маковую головку. Бургомистр и полковник, под обаянием притягательной силы золота, бросились к столу.

– Золото?! – воскликнули они.

– Нет, медь! – презрительно улыбнулся Антонио. – Покажите золотых дел мастеру, что он вам скажет? Потрудитесь послать за ним сейчас же!

На лицах полковника и бургомистра выразились и удивление, и ласка, и радость.

– Слыхал я об адептах, – сказал полковник, – но признаюсь, не верил в возможность делать золото! Будь сказано не в обиду вашему графу, но все алхимики до сих пор оказывались пройдохами и обманщиками!

– Извините, не все. Пятнадцать лет тому назад Сендивогий в присутствии императора Фердинанда III превратил в золото несколько фунтов свинца…

– А Швецер обманул саксонского курфюрста.

– Мало ли было обманщиков! Но этих огнепачкателей не следует смешивать с настоящими адептами. Одно дело – золото, другое– томпак. Бывали, например, штукари, чеканившие из золота монеты клеймом медных монет, потом закрашивали их под цвет меди и, опуская в кислоту, будто бы превращали их в золото… тоже делали и с гвоздями, и с свинцовыми пулями, но это мошенничество, и за подобные штуки следовало бы таких штукарей на виселицу…

Явился ювелир. Не говоря ему, что перед ним куски искусственного золота, полковник попросил испытать подаренные ему и бургомистру куски металла. Ювелир, свесив их, попробовал па камне и крепкой водкой и произнес:

– Чистейшее золото! В обоих кусках 18 1/2 унции, стоимостью до 140 талеров… Если вам угодно продать их мне, я сию минуту отсчитаю вам эту сумму…

– Нет, нет! – воскликнули бургомистр и полковник, хватаясь за куски.

– Позвольте подарить вам небольшую крупинку! – любезно сказал Антонио, подавая ювелиру кусок золота с горошину величиной.

Ювелир, рассыпаясь в благодарностях, обомлел от восторга и по знаку бургомистра вышел.

– Прекрасно! – сказал полковник. – За подарок благодарим, но чем вы можете доказать, что это золото работы вашего графа?

– Еще проще, – язвительно возразил Антонио, – скажите, чтобы я сказал вам, из какого металла оно добыто и какие составы входят в приготовление философского камня… Вы уже слишком многого хотите!

Полковник покраснел.

– Виноват… – пробормотал он, – но сомневаться извинительно, когда речь идет о чудесах…

– Чудес тут никаких нет, я только хотел доказать вам, что шарлатанством и истинным адептом такая же разница, как между артистом и ярмарочным фигляром. Вы убедились?

– Убедились, что вы дали нам по кусочку золота…

– Сделанного графом Каэтани. Затем можете, когда он сюда придет, и лично с ним познакомиться.

– Скоро он намерен приехать?

– Недели через две. По его поручению я приискиваю ему квартиру.

– Если его сиятельству угодно сделать мне честь, – сказал бургомистр, – я с радостью предложу ему помещение у меня в доме.

– А я, – сказал полковник, – готов вам содействовать в доставлении его сиятельству всевозможных удобств.

– Весьма вам благодарен, господа! – покровительственным тоном отвечал Антонио.

Когда он уходил, полковник и бургомистр проводили его до сеней, напрашиваясь на продолжение приятного знакомства.

Прошло три недели.

В Берлине у профессора химии Галле сидело в гостях несколько ученых собратьев и вели шумную, оживленную беседу. Речь шла об алхимии, по поводу письма, полученного из Потсдама одним из собеседников и извещавшего о прибытии в этот город графа Каэтани. Народ толпился на улицах (писал очевидец) и приветствовал графа восторженными кликами.

– Шарлатан! Скоморох, – говорил доктор Вагнер.

– А если?.. – перебил его адъюнкт Герман.

– Никакого если быть не может! Вздор, обман, плутни.

– Как вы думаете, господин Галле?

– Не берусь судить apriori, почтеннейший collega! Письмо ювелира Розенкнехта и присланная им крупинка золота доказывают…

– Ничего не доказывают!

– Respicimus finem, господин Вагнер. Колумб говорил о существовании Америки – ему также не верили…

– Но можно ли сравнивать Колумба с каким-то итальянским бродягой?

– Ваши отзывы об этом графе – предубеждение или только suppositio, более или менее неосновательное. Положа руку на сердце, разве вы не занимались опытами металлической трансмутации?

– Каюсь! Тратил время и деньги.

– Неуспех одного не есть еще порука за неуспех другого. Да вы-то, господин Галле, тоже работали над философским камнем?

– Не скрываю. Мне не удалось, может быть, удалось графу. Мы с вами не так ставим вопрос. Речь о том: допускаете ли вы или нет возможность превращать металлы?

– Допускаю!

– Возможно оно?

– Вероятно… Только не какому-нибудь графу Каэтани.

– Nomina sunt odiosa? Почему же Каэтани не может быть адептом?

– Потому что итальянец не способен быть истинным ученым!

– Absurdum! Галилей, Торичелли, Альдровандус, Маттиоли, Гини… – вмешался Герман, считая по пальцам.

– Из-за чего мы спорим? – перебил профессор Хемнитц. – Чтобы судить—надобно видеть; чтобы видеть – надобно побывать в Потсдаме, и я непременно поеду на этих же днях; поеду инкогнито…

– И я с вами! – сказал Галле.

– Едва ли это к чему-нибудь приведет, – заметил Герман. – Настоящие адепты скрытны, а вы, как истинные ученые, недовольно вкрадчивы. Но если Каэтани действительно обладает философским камнем… Боже мой, какая тогда слава нашему веку!

Прошли два месяца. В ноябре того же 1698 года до сведения курфюрста Фридриха III дошло известие о том, что в Потсдаме проживает итальянский граф, умеющий делать золото. Именно в это время в его голове возник исполинский план возвести Пруссию на степень королевства… Деньги были нужны, а казна была истощена. Войти первому в сношения с иностранцем – этому препятствовало самолюбие курфюрста; ждать авансов со стороны алхимика не хватало терпения. Тем же самым профессорам: Галле и Герману курфюрст поручил, в качестве соглядатаев, посетить графа Каэтани, вызвать его на опыт и о последующем донести.[46]46
  Следующее описание наружности Каэтани и его опыта мы заимствуем из книги тайного секретаря Гассе: Melissartes, Gelehrter Histortcus и их брошюры того времени: Adeptus ineptus.


[Закрыть]

В Потсдаме граф занимал целый дом. Когда Антонио доложил ему о приезде ученых, он попросил их прямо в свою лабораторию. С первого взгляда на графа гости почувствовали невольное отвращение. Графу Каэтани было под пятьдесят лет. Он был небольшого роста, кривоногий, смуглый лицом, со взглядом исподлобья. Его манеры и разговор резко противоречили его титулу. Стены лаборатории были увешаны ружьями, пистолетами, кинжалами и скорее походили на берлогу разбойника, нежели на жилище ученого. Галле и Герман отрекомендовались; сказали несколько комплиментов, на которые граф отвечал полуулыбкой.

– Труд и терпение, – сказал он, – вот главные мои помощники. В алхимии не участвуют ни духи, ни гномы… Все это глупости… Писали дураки, будто золото или серебро можно делать только из ртути… или, по-ученому, из меркурия!

– Стало быть, вы его фиксируете? – спросил Галле.

– Стало быть, фиксирую, а иначе из ртути ничего не сделаешь… ведь она бегает! – добавил граф с глупой улыбкой. – Вы пошлите взять в лавке бутылку ртути, а остальное уже мое дело. Эй, Антонио! – крикнул он своему секретарю, – разведи огонь в камине.

Секретарь его сиятельства, как видно, исправлял при нем и должность истопника. Огонь запылал в камине.

– У меня, – продолжал граф, – как видите, нет ни атаноров, ни плавильной печи. Тут вся штука в порошке. Белый для серебра, а красный для золота (он показал присутствовавшим две коробки, наполненные блестящими порошками – белым и красным).

Принесли ртуть. Вывалив ее в тигель и поставив его на уголья, граф принялся раздувать их; когда же ртуть начала нагреваться и разбрызгиваться, он всыпал в тигель большую щепотку белого порошка. Ртуть закипела, струя белых паров взвилась в трубу камина, а граф, захватив тигель клещами, вылил ртуть в чашу с водой.

– И готово! – сказал он с усмешкой пирожника, испекшего пирожок или оладью. – Теперь вместо ртути – серебро.

Действительно, на дне судна лежал сплавок серебра.

– Как хотите пробуйте – настоящий! – сказал граф, самодовольно подбочениваясь.

Галле и Герман не верили глазам.

– Но это чудо! – воскликнул первый.

– Что это за порошок? – неосторожно произнес второй. Искривив рот в глупую улыбку, граф показал ему нос:

– Так я и сказал! Дурака нашли. Вы вот ежели люди ученые, дойдите сами своим умом, а не загребайте жар чужими руками. Это серебро вы свезите от меня курфюрсту и скажите все, что видели. Я этой дряни… серебра т. е., могу ему наделать хоть на миллион талеров.

Галле и Герман переглянулись.

– А после обеда, – сказал граф, – я вам сплавлю кусок золота. Поменьше этого будет, но для опыта и того довольно. Я одному королю в три минуты смастерил слиток в пять фунтов. Помнишь, Антонио?

– Помню, – отвечал секретарь. – Он вам за это орден пожаловал.

– Ну, орденов-то у меня и так много! – усмехнулся Каэтани. – Да наша фамилия и без всяких орденов знаменита. Мой предок был другом и приятелем Годфрида Бульонского; они вместе Иерусалим, брали.

– Вы, говорят, много путешествовали? – спросил Галле.

– Да, почти весь белый свет объехал. Разные естественные науки изучал. Без них нельзя! Материалы тоже собирал для порошков, а в их состав входят все произведения царств природы. Всяких зверей надобно в золу пережигать и из золы извлекать соль… Трудная работа! У кого нет терпения, тот уж за нее лучше и не берись. Однако, Антонио, – сказал граф секретарю, – пойди к моей супруге и спроси, угодно ли ей принять господ ученых.

Антонио ушел и через несколько минут доложил, что графиня принимает. (|7

Граф привел гостей на ее половину. Судя по наряду графини, можно было заключить, что она ждала гостей. Еще молодая и довольно красивая женщина, она была одета в малиновое бархатное платье, на ее шее сверкало алмазное ожерелье, на руках и на пальцах сияли браслеты и перстни. О каждой драгоценности граф рассказал с самодовольствием бедняка, не то получившего их в наследство, не то выигравшего их в лотерею. Сама графиня любовалась ими, будто недавними подарками. Герман завел с ней разговор о чужих краях. Коротко знакомая с Северной Италией, графиня говорила о Франции и Швейцарии как человек, которому эти страны известны из чужих рассказов. Впрочем, разговор шел через посредство переводчика в лице расторопного Антонио: гости спрашивали и отвечали по-немецки, графиня по-итальянски. Часа через полтора пошли в столовую. Здесь гостей поразила странная смесь богатства с неряшеством и роскоши с убожеством. Тарелки и блюда были разнокалиберные – дорогие фарфоровые и простые фаянсовые; изящной работы золотые бокалы стояли рядом с простыми стеклянными стаканами.

– Я все еще живу по-походному, – объяснил граф, – обзаводиться хозяйством не вижу надобности.

– Привычка путешествовать… – подсказал Герман.

– Именно так. Терпеть не могу долго оставаться на одном месте. Мои книги и рукописи до сих пор еще лежат в ящиках. Не откупоривал.

– Как вам нравиться здешний городок?

– Беден и скучен. Берлин лучше?

– Нельзя и сравнивать. В последнее время он особенно украсился многими новыми зданиями. Но, граф, позвольте поговорить с вами о предмете более интересном. Кто был вашим учителем в великой науке златоделия?

– Природа и собственный опыт.

– Но, чтобы изучить, необходимо было иметь запас предварительных сведений. Откуда вы их почерпнули?

– Из книг. Разных ученых читал, итальянских и иностранных. Вы арабский язык знаете?

– Нет, граф.

– Я больше по арабским рукописям занимался. Иное что вычитал из египетских иероглифов.

– Вы их разбираете?

– Да, немножко умею… Однако, – заключил граф, – обед наш кончен. Хотите, пойдемте ко мне в лабораторию? Я обещал показать вам еще один опыт.

Галле и Герман, поклонясь графине, последовали за графом. Он опять разжег камин и поставил на уголья небольшой тигель, наполненный ртутью, на этот раз вместо белого порошка он всыпал красный, и. ртуть, вылитая из тигля, превратилась в небольшой сплавок золота. На этот раз удивлению зрителей не было предела!

– Пожалуй, и это свезите курфюрсту, – сказал граф небрежно, – и уверьте его светлость, что я не из числа жалких морочил, унижающих достоинство истинных ученых. Что видели, то и скажите!

Дня через два ученые представились курфюрсту и, сообщив ему о виденных ими чудесах, поднесли оба слитка работы графа Каэтани.

– Вам верю, – сказал Фридрих III, – но не верю глазам! Непостижимо!..

Слава графа Каэтани росла не по дням, а по часам.

В январе 1700 года он имел честь быть представленным курфюрсту, принявшему его необыкновенно благосклонно и в короткое время привязавшемуся к графу всей душой. Та чарующая сила, которая сблизила курфюрста с итальянцем, заключалась не в уме, не в даровании последнего; силу эту называют златолюбием, а эта страсть способна привязать человека к человеку сильнее всякой любви и дружбы. Фаворитки и временщики, предававшие себя высоким своим покровителям и покровительницам, пользовались их щедротами и обирали их более или менее без зазрения совести. Курфюрст Фридрих III и граф Каэтани поменялись ролями; первый ласкал адепта, рассчитывая на его щедроты. Каэтани понял, чего от него добивается курфюрст, и не замедлил воспользоваться обстоятельствами. Получив квартиру во дворце, чествуемый придворными, он не замедлил зазнаться и обходиться со всеми его знавшими с обидным высокомерием. Ученая братия хмурилась, ворчала; втихомолку бранила шарлатана, но вслух превозносила его познания и преклонялась перед ним чуть ли не до земли.

Весной того же 1700 года по повелению курфюрста в одной из комнат нижнего этажа его дворца начались переделки и поправки. Перестилали пол, перекладывали стены, ставили огромную печь особенного устройства по рисунку графа Каэтани. Работами распоряжался Антонио Беллуна, страшно умничавший и покрикивавший на рабочих; курфюрст изредка и сам заходил посмотреть на работы и с удовольствием потирал руки по мере их приближения к концу. Месяца два граф Каэтани не приступал к алхимическим занятиям, чтобы дать время смазке печи обсохнуть, а в августе перебрался в это помещение. На устройство лаборатории курфюрст пожертвовал несколько тысяч талеров, но не обратил внимание на эту издержку, в твердой уверенности, что она возвратится сторицею. За ней, однако же, последовала другая, значительнейшая. Каэтани объявил курфюрсту, что ему необходимо запастись материалами для златоделия, а на материалы потребны деньги. По смете, составленной алхимиком, на путевые издержки Антонио и на покупки потребно было не менее 10 000 талеров. Можно ли было задумываться над подобной безделицей, когда дело шло о миллионах? И 10 000 были беспрекословно вручены графу Каэтани. Антонио уехал и месяца через три возвратился с всевозможными материалами, купленными чуть не за тридесять земель. Работы начались.

Несмотря на убедительные просьбы Галле присутствовать во время алхимических занятий Каэтани, хоть в качестве истопника, – ему было отказано; кроме Антонио, граф Каэтани в иных помощниках не нуждался и даже курфюрста встречал не совсем любезно, когда тот заходил в лабораторию. С утра и до ночи, а иногда и ночью яркий огонь пылал в печи, и там плавились в тиглях разные металлы, пережигали кости животных, растения, дерева. Три месяца продолжалась эта работа, наконец, в одно прекрасное октябрьское утро граф Каэтани доложил курфюрсту, что им добыто белого и красного порошка в количестве, достаточном для превращения пяти фунтов свинца в чистое золото.

– Угодно вашей светлости собственноручно произвести опыт? – спросил при этом Каэтани.

– Желал бы, любезный граф!

– Ваша воля для меня закон; но я не желал бы, чтобы, кроме вашей светлости, еще кто-нибудь присутствовал.

– Даже курфюрстина?

– О, ее светлость может посетить нашу лабораторию, но кроме ее…

– С ней неразлучна ее любимая фрейлина девица Глокнер.

– Но, кроме девицы Глокнер, я не желал бы иметь еще свидетелей нашего опыта.

Курфюрст нахмурился.

– Любезный граф, – сказал он, – там, где идет речь о торжестве науки, там скрытность неуместна. Вы как будто боитесь свидетелей.

– Не скрою от вас, государь, мне не по сердцу ваши профессора, которые смотрят на меня как на фокусника и стараются уловить как обманщика.

– Но если вы ни то, ни другое?

– Именно потому-то мне и оскорбительно сомнение!

– Будь по-вашему. В восемь часов мы у вас будем.

Минута в минуту, в назначенный час курфюрст с супругой, сопровождаемые девицею Глокнер, явились в лабораторию. На их глазах граф поставил на огонь большой тигель с кусками свинца, и, когда он расплавился, алхимик подал курфюрсту небольшой пакетик с порошком. Фридрих III бросил его в тигель. Произошла вспышка, и из тигля вылетел клуб красноватого дыма.

– Готово! – сказал Каэтани, снимая тигель с огня и опуская его в сосуд с водой. Тигель лопнул. Засучив рукава кафтана по локоть, граф достал со дна сосуда большой сплавок золота.

– Браво! Браво! – воскликнула курфюрстина, хлопая в ладоши. Курфюрст в восторге бросился графу на шею и крепко его обнял.

– Ты велик, Каэтани! – вскричал он. – Из этого сплава я велю вычеканить первые медали и жетоны для раздачи на моей коронации.

– А я, – сказала курфюрстина, – попрошу вашу жену почаще бывать у меня запросто.

– Не явное ли благословение Божие на нашем будущем королевстве? – произнес курфюрст с умилением. – В лице Каэтани Бог посылает нам олицетворенный Пактоль, а в его тиглях – рудники Перу и Мехики.

– Государь, – произнес Каэтани, – об одной милости прошу вас: чтобы все делаемое нами здесь, в лаборатории, оставалось в тайне, в строжайшей тайне, иначе я не уверен в моей безопасности.

– Но кто же посмеет посягнуть на вашу жизнь?

– На жизнь—завистники мои, а на свободу – завистники вашей светлости.

– От тех и от других вас защитят мои молодцы – солдаты. Я словом моим ручаюсь вам за сохранение нашей тайны и вашей личности.

Алхимические опыты на время были приостановлены; не до них было. Начались приготовления к венчанию Фридриха III венцом королевским. Это торжество происходило в Кенигсберге 10 января 1710 года и отличалось необыкновенным великолепием. Для перевозки утвари, мебели и украшений употреблено было до 300 лошадей. Одежда курфюрста была ослепительна; пуговицы на его кафтане, осыпанные крупными бриллиантами, были оценены в 3000 червонцев каждая. Короновали короля два епископа: реформаторский и лютеранский. Гром пушек и восторженные крики войск и народа приветствовали короля Фридриха I, в курфюрстах бывшего третьим. Через восемь дней издан был королевский манифест об учреждении ордена Черного Орла, знаки которого были розданы многим царедворцам и заслуженным генералам. Два месяца длились пиры и праздники, на которые король не жалел денег и тратил их, как Крез. В этом случае не обходилось дело без упования на искусство графа Каэтани.

Присутствовал и он со своей женой на коронации и на всех праздниках. Вообще внимание было обращено на виновника торжеств; граф и графиня не были заметны в толпе придворных, тем более что и сам адепт больше держался в тени и угрюмая его физиономия резко противоречила всеобщему ликованию.