Текст книги "Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I"

Автор книги: Кондратий Биркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Король французский умер в загородном замке Рамбулье, 31 марта 1547 года.

Из сказаний других историков, между прочим, из рассказа Маргариты Наваррской /Семидневник: Heptame'ron la 25 nouvelle/ видим, что Франциск был знаком с Фероньерой лет за семь до своей позорной кончины и без всяких гибельных последствий для своего здоровья. Не останавливаясь перед критической оценкой этого вопроса, интересного более в медицинском, нежели в историческом отношении, скажем только, что факт смерти короля Франциска от вышеупомянутой болезни во всяком случае не подлежит никакому сомнению.

ГЕНРИХ II И ФРАНЦИСК II
ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ.
МИСС САРА ФЛЕМИНГ-ЛЕУИСТОН
/1547-1560/

Король умер! Да здравствует король! Так, по старинному обычаю, герольды возвестили народу о кончине Франциска I и о восшествии на престол Генриха П. К этому официальному возгласу можно было прибавить: пала герцогиня д'Этамп, возвысилась Диана де Пуатье. Маршал д'Аннебо и кардинал де Турнон уволены от своих должностей в государственном совете и заменены коннетаблем Монморанси, вызванным из ссылки, Жак д'Альбон Сент-Андре и Франциск Омальский герцог Гиз сделались первыми вельможами преобразованного двора. Наконец, итальянцы, состоявшие в штате бывшей дофины, ныне королевы Катерины Медичи, гордо подняли головы! Произошла совершенная перетасовка валетов, дам, тузов и началась новая игра в интриги – игра, при которой на карту ставилась участь всей Франции.

Новый король не мог похвалиться мягкосердием. Кровавым пятном на его памяти лежат гонения протестантов, возобновленные в первые же годы его царствования. «Злая тварь мила пред тварью злейшей», – сказал Шекспир, – и протестанты при Генрихе II не могли не сознаться, что, сравнительно, им при покойном короле чуть ли не было легче. Франциска от его инквизиторских выходок удерживала Маргарита Наваррская; в защиту гонимых нередко подавала свой голос герцогиня д'Этамп. Теперь было не то! С одной стороны короля подстрекала Катерина Медичи, ревностная католичка, с другой Диана де Пуатье, ханжа и заклятая ненавистница аугсбургских еретиков. Не утомляя внимания читателей грустными рассказами о пытках и истязаниях лютеран при Генрихе II, скажем только, что злодейства кардинала Лотарингского, сожжение на костре советника парламента Дюбура, возобновление инквизиции при Генрихе II окончательно посеяли раздор между католиками и протестантами, разрешившийся Варфоломеевской ночью.

Фаворитка короля, герцогиня Валантинуа, Диана де Пуатье, вдова великого сенешаля Нормандии Людовика де Брезе, была на несколько лет старше герцогини д'Этамп, чем неоднократно навлекала на себя насмешки последней, называвшей ее «старухой» и любившей хвалиться тем, что она родилась в год выхода замуж Дианы. Все эти выходки и злые шутки неизгладимо врезались в память фаворитки дофина, и она с лихвой отплатила за них насмешнице, когда последний сделался королем. Герцогиню д'Этамп немедленно удалили от двора в ее поместье Вилльмартен близ Этампа; могли бы отнять у нее неправедно нажитое движимое и недвижимое, но… Диана умела быть и великодушной. Изгнанница посвятила остаток дней /впрочем, весьма порядочный, она умерла в 1576 году/ богоугодным делам: помогала бедным, давала приют угнетенным протестантам, наконец и сама перешла в лютеранизм. Мудрено решить: было ли это со стороны герцогини д'Этамп делом убеждения или просто желанием мстить Диане и Генриху, давая средства протестантам противоборствовать католикам!

Сравнивая новую фаворитку с прежней, нельзя, опять, не отдать последней той справедливости, что она в позоре своем была откровеннее и, пользуясь благосклонностью Франциска, никогда не хвалилась своей супружеской верностью или любовью к мужу. Герцогиня Валантинуа, она же Диана де Пуатье, действовала иначе: ханжа и лицемерка, она надеялась обморочить общественное мнение, выказывая постоянно благоговение к памяти своего покойного супруга Людовика де Брезе; она дала торжественный обет не носить иного платья, кроме белого с черным, в знак своей неутешной скорби и оставалась верной этим двум цветам… символам грусти и невинности. Траурное одеяние не мешало, однако, печальной и неутешной вдовице продавать свои ласки королю и, в свою очередь, покупать ласки знаменитого Карла Коссе, графа де Бриссак, прославившегося воинскими подвигами еще при покойном короле во время итальянских войн, но не совсем разборчивого в средствах к достижению почестей. Жалок муж фаворитки – пестрым гербом, будто ширмами, загораживающий свою супругу в объятиях короля, но еще жальче и презреннее фаворит фаворитки. Муж, продающий свою жену королю, только торгаш, но посторонний обожатель фаворитки, заодно с ней обманывающий короля, да еще от него же получающий чины да благостыни, – ни более ни менее как контрабандист, воришка.

Диана сблизилась с Карлом Коссе в первый же год своего возведения в сан королевской фаворитки, именно вскоре после свержения и ссылки герцогини д'Этамп. Коссе явился к Диане поздравить ее с победой над неприятельницей, и эта раболепная внимательность глубоко тронула перезрелую красавицу.

– Верить ли вам? Искренно ли радуетесь моему торжеству и действительно ли ко мне привязаны? – проворковала фаворитка.

– Потребуйте жизни, и я отдам ее за вас! – отвечал этот доблестный рыцарь.

– Видите ли в чем дело, – доверчиво продолжала Диана, – поклонников у меня множество, все они ловят мой взгляд, улыбку, все они выражают готовность быть моими покорнейшими рабами, но я не так проста, чтобы не понимать их замыслов. Не любовь, не уважение говорят в них: одно только честолюбие и своекорыстие… В ваши годы нельзя не быть честолюбивым, но вместе с тем нельзя не быть и искренним… И неужели меня нельзя любить единственно за дары божий, внешние и внутренние? Неужели только щедроты короля и чаяние всяких почестей влекут вас ко мне? Любите меня, Коссе, для меня самой, – заключила Диана, – и королевская фаворитка вознаградит вас за женщину.

Мысль о державном сопернике испугала Коссе. С другой стороны, за отвергнутую любовь Диана была способна сжить его со света. Попался нежный любовник между двух огней: страшно обманывать короля, еще того страшнее навлечь на себя гнев фаворитки. Честолюбие взяло верх над робостью, и, упав на колени перед Дианой, Коссе прильнул устами к ее беломраморной руке.

Вскоре король и королева в сопровождении двора отправились в недавно отстроенный загородный замок Шамбор, в парке которого для Дианы был отделан особый павильон, соединявшийся подземной галереей с королевским жилищем. Этим путем к фаворитке весьма часто жаловал Генрих II, Коссе посещал ее днем явно, с парадного крыльца, а по вечерам через потайную дверь, выходившую в парк. Таинственность, которой король маскировал свои посещения, почти не допускала возможности неприятной встречи с соперником, о существовании которого доверчивый Генрих не догадывался. Несмотря на это, однако же, Коссе чуть-чуть не встретился с королем. Нежно беседуя со своим возлюбленным однажды поздним вечером, Диана заслышала знакомые шаги в подземной галерее и заметила свет фонаря сквозь замочную скважину потайной двери, ведшей в галерею из будуара. Еще минута и… Но Коссе успел вовремя бежать с поля сражения, уступая королю и честь, и место. Выйдя в парк, он в нескольких шагах от павильона столкнулся с генерал-фельдцейхмейстером Клавдием де Тэ /Taix/. Гулял он тут или поджидал кого-нибудь, может быть именно Коссе – это покрыто мраком ночи и неизвестности, но как бы то ни было Коссе остановился как вкопанный и жестоко переконфузился.

– Поздравляю вас, граф! – засмеялся де Тэ.

Коссе окончательно растерялся, это поздравление, приправленное саркастическим смехом, острым ножом полоснуло его по сердцу.

– С чем же вы меня поздравляете? – пролепетал он.

– С восхитительной ночью, с очаровательной погодой, – шутил де Тэ. – Мы с вами восхищались природой, каждый по-своему… Сознайтесь, что шамборский парк можно назвать жилищем богов, богинь, нимф… Черт возьми, Маро или Сен-Желе, наши придворные поэты, могли бы тут подобрать целый легион мифологических существ, на то они и поэты! Я сужу о здешнем парке только с точки зрения охотника… Охота здесь богатая, но не всякий имеет смелость охотиться в королевских владениях! Не правда ли, Коссе?

– Кто же смеет?

– Смеет смелый! Знакомые с латинским языком говорят: смелым фортуна руководит! Каждому свое, любезнейший граф. Я, например, гуляя около павильона герцогини Валантинуа, считал это дерзостью, а иной, посмелее, и в самый павильон попадет, и ничего… да! Каждому свое!..

Коссе, завернувшись в плащ, убежал от насмешника, преследуемый его откровенным хохотом. Эта черта смелости и прямодушия де Тэ избавляет нас от труда знакомить читателя с характером генерал-фельдцейхмейстера. В этот век раболепства, когда первейшие вельможи почитали за счастье поцеловать ножку королевской фаворитки, насмешки над ее фаворитом могли служить надежной порукой честности и прямодушия, но и поводом к падению и опале.

Ранним утром де Коссе был у Дианы с доносом на смельчака: к полудню де Тэ был уволен от службы, и должность генерал-фельдцейхмейстера была передана Карлу Коссе графу де Бриссак. Где гнев, тут и милость. Коссе, как гласит история, покрыл себя неувядаемой славой, и молва о его подвигах не умолкнет, пока во Франции не угаснут чувства национальной гордости. Коссе, говорят летописцы, был столь же храбр, умен и талантлив, сколь хорош собой, за что и снискал себе при дворе прозвище красавца /le beau Brissac/. Тем позорнее для него было пользоваться внешними достоинствами, чтобы достигнуть почестей, которые могли бы достаться ему более прямым путем. Уволенный от своей должности де Тэ счел за лучшее молчать о причинах постигшей его опалы, зная очень хорошо, что за выдачу тайны будуара королевской фаворитки он мог, пожалуй, поплатиться головой. Влияние Дианы на короля в это время достигло своего апогея. Генрих обожал ее и повиновался ей с покорностью раба. Посещая фаворитку в Шамборе чрез подземный ход /не столько ради приличия, сколько ради увеличения удовольствия таинственности/, король явно выказывал ей нежнейшую любовь и самую любезную внимательность. Портреты Дианы, всего чаще в виде богини, украшали стены королевских покоев, вензель ее или, правильнее, монограмма имен Генриха и Дианы[7]7
  Она состояла из двух D, обращенных одно к другому так, что дуги сплелись между собой, крайние же вертикальные линии, соединяясь горизонтальной чертой, образовывали Н.


[Закрыть] украшала королевское оружие, мебель, посуду, золотом сверкала по карнизам парадных зал и дворцовых галерей. Все это видела королева Катерина Медичи, величавая красавица, годами – моложе фаворитки, умом – недосягаемо ее выше, видела и молчала, покорясь своей незавидной участи, со стоицизмом римлянки перенося холодность нежно любимого мужа, а наконец и его равнодушие. Последнее выразилось особенно во время болезни Катерины, вскоре после переезда двора из Шамбора в Жуанвиль. Королева захворала горячкой с пятнами, лишилась языка и опухла в лице; все бежали от нее тогда, опасаясь заразы, кроме кардинала де Шатийон и немногих прислужниц. Диана в это время высказала нежнейшее участие к Катерине Медичи, следила через своих клевретов за ходом болезни, плакала, молилась даже о спасении королевы. Черта благородная, подумает читатель, и жестоко ошибется: фаворитка опасалась за жизнь королевы, движимая чувствами самого черствого эгоизма. В случае смерти Катерины, думала она, король, вероятно, женится на другой; может быть молодой и красавице собой, подчинится ее влиянию и тогда… Тут напуганное воображение фаворитки рисовало ей самые неутешительные картины: немилость, изгнание, чуть ли не насильственная смерть, и в эти минуты Диана горячо молилась о здравии Катерины Медичи, своей державной, но уже совершенно не опасной соперницы. После восьмидневных страданий королева была вне опасности: Диана воскресла духом и с обновленными силами сохранила за собой выгодную позицию фаворитки. Канцлер Оливье за неуважительные о ней отзывы навлек на себя немилость короля и хотя остался на службе, но власть его была значительно ослаблена учреждением должности хранителя государственной печати, на первый случай вверенной первому президенту парламента Бертранди, на его же место, по указанию Дианы де Пуатье, определен Жиль де Мэтр – ее покорнейший слуга. Одновременно Коссе де Бриссак возведен был в маршальское достоинство. Так заручалась фаворитка на случай внезапного государственного переворота, в лице первейших сановников приобретая надежных приверженцев. Обеих дочерей своих от Генриха II она пристроила выгоднейшим образом: старшая, Диана, была выдана за внука Павла III, Горация Фарнезе, герцога ди Кастро; младшая – за Клавдия Лотарингского, герцога Омальского. Таково было общественное положение герцогини де Валантинуа, вдовы великого сенешаля Нормандии[8]8
  Должность, соответствовавшая должности нашего губернского предводителя дворянства.


[Закрыть] или как ее называли – великой сенешальши /la grande s6n6chale/.

Брантом в своих записках осыпает Диану де Пуатье восторженными похвалами за ее красоту, за ум, за возвышенные чувства, но он же не менее щедр на панегирики о Катерине Медичи – стало быть, отзывы этого летописца будуаров едва ли заслуживают веры. «Я видел Диану, когда ей было шестьдесят пять лет, – говорит он, – и не мог надивиться ее красоте, все прелести сияли на лице этой редкой женщины». Придворные поэты взапуски воспевали очаровательницу при жизни ее державного обожателя, город Лион без зазрения совести поднес ей золотую медаль с надписью «Победила всеобщего победителя» («Omnium Victorem vici»), король предлагал ей торжественно узаконить дочерей, но она великодушно отказалась, говоря, что любила его всегда бескорыстно и ни за что не согласится, чтобы государственные чины формально признали ее королевской фавориткой. Другими словами, Диана хотела властвовать над королем, Бог весть для чего сохраняя инкогнито и предпочитая тайный грех явному. Предшественники и преемники Генриха II неоднократно узаконивали, или, правильнее, признавали своих побочных детей. Эта особенность королевского деспотизма была, как известно, источником многих смут и распрей. Хороши были времена и нравы, когда законные жены-королевы склоняли венценосные головы перед наложницами своих мужей, этими будуарными царицами, увенчанными розами и миртами! И все это творилось в государствах христианских, в которых многоженство не было допускаемо ни гражданскими, ни религиозными законами. Впрочем, что значили те и другие в государстве, в котором фраза «ибо так нам нравится» («tel est notre plaisir») замыкала уста всякому протесту законов совести и здравого смысла?

В 1550 году произошла размолвка между папой Павлом III и Филиппом И, королем испанским. Желая вовлечь в союз с собой Генриха И, римский первосвященник послал к нему для переговоров племянника своего кардинала Караффу. Важный вопрос о заключении союза с папой был передан королем на обсуждение государственного совета. Герцог Гиз первый подал свой голос за папу, имея в виду, в случае занятия Италии вспомогательными французскими войсками, во-первых, свергнуть папу с престола и возвести на него брата своего, кардинала; во-вторых, отнять у испанцев королевство Неаполитанское и присоединить его к лотарингской короне. В последнем случае Гиз считал право свое вполне законным, так как дом его был в родстве с князьями Анжу. Королева Катерина Медичи стояла за интересы папы римского, в надежде что главное начальство над французскими войсками будет доверено родственнику ее, Строцци. Коннетабль Монморанси и Диана де Пу-атье подали свои голоса за герцога Гиза, не проникая, разумеется, тайных его замыслов, но рассчитывая со своей стороны овладеть выгодной позицией Гизов при дворе во время их отсутствия… Таким образом, лигу с римским двором одобряли все единогласно, хотя каждый с чисто своекорыстными побуждениями. Опутанный этой паутиной интриг, Генрих II готов был подписать договор с папой, деятельно занялся приготовлением к войне, и она началась, но герцог Гиз по высочайшей воле не принял в ней участия. До короля дошли достоверные сведения, что французский посол в Риме, Давозон, клеврет и преданный слуга Гизов, интригует в видах их пользы, гибельной интересам Франции. Дела приняли совсем иной оборот, Гизы упали во мнении Генриха II. Их отдаление приблизило к королю коннетабля Монморанси и Диану де Пуатье, действовавших дружественным единодушием. Семейству Гизов, для снискания прежнего расположения короля французского, пришлось изыскивать всевозможные средства и плести новую сеть политических интриг для уловления Генриха II… Первая нить была найдена, оставалось только развивать ее.

Гизы состояли в близком родстве с шотландской королевской фамилией – сестра их Мария была супругой короля Иакова V. Соединив посредством брачного союза его семейство с домом Валуа, Гизы могли нанести жестокий удар властолюбивым намерениям Англии, Испании, а вместе с тем /и это главное/ породниться с французским королевским домом и занять в нем то видное место, от которого до престола было, как говорится, рукой подать. Все эти планы легко могли осуществиться благодаря женитьбе дофина Франциска на дочери шотландского короля Иакова Стюарта Марии. Здесь мы принуждены сделать небольшое отступление для беглого биографического очерка двух юных жертв, принесенных гнусной политике того времени.

Дофин Франциск родился 19 января 1544 года, Мария Стюарт родилась 7 декабря 1542 года. Когда Гизы прочили его в мужья дочери короля шотландского, ему было – шесть, а ей восемь лет. Франциск был тщедушный, хворый, слабоумный, Мария стала красавицей, умницей и образованием могла поспорить с ученейшими людьми своего века. Жизнь ее – от колыбели до эшафота – чудная поэма, и личность королевы шотландской едва ли когда утратит в глазах потомства ту заманчивую прелесть, которая вдохновила Шиллера при воссоздании им этого чудесного типа женщины-королевы, искупившей венцом мученичества и венец королевский, и все свои заблуждения, ошибки, грехи, если хотите, но не преступления. Натура восторженная, впечатлительная, поэтическая, Мария Стюарт была живым анахронизмом среди венценосных злодеев и злодеек шестнадцатого столетия. Сличая ее с Елизаветой Английской, мы всегда воображаем себе олицетворение горячего, нежного сердца в одной и холодного, бесстрастного ума – в другой, в наших глазах они, как голубка и орлица… Всмотритесь в портреты этих державных соперниц, и вас поразит выражение томной неги, ласки, мягкосердия в чертах Марии Стюарт и хищнической кровожадности, зверства и неумолимой жестокости в лице Елизаветы. В сравнении с первой, это даже не орлица перед голубкой: ее вернее назвать ястребом или рыжим коршуном. Мария осиротела семи дней от рождения, на десятом месяце была коронована королевским венцом, и уже тогда ее сватал для своего наследника Генрих VIII, король английский. Росла она и воспитывалась, окруженная клеветниками, злоумышленниками, причем местами ее пребывания бывали попеременно то старинный дворец, окруженный запущенными тенистыми рощами, то неприступный феодальный замок, окаймленный дикими скалами, то, наконец, уединенный монастырь… Эта скитальческая жизнь, частые перемены мест, а с ней разнообразие впечатлений не могли не влиять на характер девочки, а еще того более – на ее воображение. В 1548 году Мария, сопровождаемая наставниками и несколькими сверстницами /в числе их были четыре одноименные ей девочки/, прибыла во Францию, где радушно была принята королем и королевой, где весь двор выказал самую предупредительную внимательность шестилетней королеве шотландской, Франция казалась ее матери надежнейшим для нее убежищем, но здесь пал от руки наемного убийцы наставник Марии, и собственной жизни ее угрожала опасность от отравления ядом. Было ли это делом английского двора или Катерины Медичи – на это нельзя дать прямого ответа. Мысль женить дофина на Марии была заветной мечтой ее матери, ее не раз выражал и король Генрих II, осуществилась же она только при ревностном содействии Гизов.

Диана де Пуатье всеми силами старалась расстроить предполагаемый союз с Шотландией, в то же время и с Гизами. Желая упрочить свои дружественные отношения с коннетаблем Монморанси, она предложила ему породниться, выдав дочь свою – овдовевшую Диану – за старшего его сына. Коннетабль согласился, но сын объявил ему, что он уже тайно обвенчан с девицей де Пиенн из дворянского дома Альвин. Отец отправил его в Рим для подачи просьбы о расторжении брака международной консисторией /la Rota/. Пример бывалый, и дело не представляло никаких особенных затруднений, оно однако же усложнилось по милости папы. Павел III умышленно запутал и затянул делопроизводство, он рассчитывал, что фаворитка в благодарность за решение дела в ее пользу будет интриговать при дворе Генриха II в видах ватиканской политики. Расчет его святейшества был неверен: Диана де Пуатье, ретивая католичка во всех тех случаях, когда речь шла о гонениях протестантов, тут оказалась непокорной воле непогрешимого и решилась действовать по-своему. По ее просьбе Генрих II подписал указ, объявлявший недействительными браки, заключаемые детьми без ведома или без согласия родителей, а так как этому указу была дана обратная сила, то и брак сына коннетабля был расторгнут парламентом помимо воли римского первосвященника… Дом герцогини Валантинуа породнился с домом коннетабля Монморанси, но это далеко не привело к тем блестящим результатам, на которые рассчитывала недальновидная Диана. В последние пять лет Гизы, благодаря нежной, истинно родительской любви короля к их племяннице Марии Стюарт, снова вошли к нему в милость и вопрос о женитьбе дофина был решен. Партия Гизов день ото дня усиливалась, к ней присоединилась даже королева Катерина Медичи. Фаворитка, таким образом, принуждена была вести борьбу одна, без поддержки союзников, рассчитывая единственно на силу любви короля, но и эта любовь теперь походила скорее на привычку и принимала оттенок дружбы. В пятьдесят семь лет, при всей своей красоте и свежести, Диана де Пуатье уже не могла иметь на Генриха II того обаятельного влияния, которое имела на него, когда они оба были моложе, и фаворитка догадалась наконец, что роль ее почти отыграна. К довершению горя она видела, что двор молоденькой шотландской королевы, состоящий из прелестных девочек, ее ровесниц, будто стая резвых мотыльков привлекал старчески влюбчивые взгляды короля. Неопровержимая истина: чем старее человек, тем сердце его нежнее к свежей юности. Злые языки наговаривали, будто ласки, расточаемые Генрихом II его будущей невестке, тем менее становятся похожими на родительские, чем далее она входит в возраст, что при играх ее подруг король своим присутствием напоминает сатира, любующегося играющими нимфами. Говорили многое – и договорились до того, что Катерина Медичи стала зорко и ревниво следить за своим супругом, но не дремали и Гизы. Для них старческое сластолюбие Генриха II послужило поводом к окончательному низвержению Дианы де Пуатье, и они воспользовались им как нельзя успешнее. 24 апреля 1558 года произошло бракосочетание дофина Франциска с королевой шотландской Марией Стюарт. Молодым /в буквальном смысле слова: мужу было 14, жене 16 лет/ пожалованы титулы дофина-короЛя и дофины-королевы, намекавшие на то, что Франциск и Мария, будучи наследниками престола французского, в то же время король и королева шотландские. Гизы достигли высоты недосягаемой. Новый двор – это группа прелестных детей, окруженная людьми пожилыми, солидными, – казался кустом розанов на развалинах, поросших мхом и сорными травами. Пошли игры, праздники, домашние спектакли и турниры, в которых перемешались вельможи обоего пола, всех возрастов *и трех стран, связанных узами политики в одну семью: француз с одинаковым радушием подавал руку итальянцу из свиты Катерины Медичи и шотландцу из отряда почетных телохранителей Марии Стюарт; в группах женщин по голубым глазам и льняным кудрям легко было отличить уроженок севера от черноглазых и темноволосых южанок, и эти резкие отличительные черты были особенной заманчивой прелестью для сластолюбия, пресыщенного ласками отечественными и жаждущего ласк иноземных, новых, еще неведомых…

Померкла, наконец, счастливая звезда Дианы де Пуатье, затмилась она при блеске новых светил, в особенности же лучезарной, яркой денницы, засиявшей Генриху II в лице юной и прелестной Сары Леуистон, одной из сверстниц дофины, ее ровесницы годами и немного уступавшей ей в красоте.[9]9
  Трудно доискаться истины касательно имен последней фаворитки. Соваль /«Les amours des rois de France»/ называет ее «мисс Гамильтон». Шатонеф, автор весьма плохой компиляции «Les favorites des rois de France». P., 1826, 2v, 8°/, называет ее «Сарой Фламен /Flamin/», коверкая на французский лад шотландскую фамилию «Флеминг». В биографическом словаре Мишо фаворитка названа Фламен-Леуистон, чего придержались и мы, исправив орфографию первой фамилии, которую носила одна из четырех любимиц Марии Стюарт.


[Закрыть]

Был при дворе маскированный бал, на котором несколько девиц из штата королевы шотландской должны были разыграть аллегорическую интермедию, нарочно сочиненную по этому случаю. Сара, костюмированная нимфой Эрифреей, обратила на себя особенное внимание Генриха II грациозностью, прелестью одежды, а главное, красотой. Ослепленная честолюбием, может быть и любезностью короля, Сара уступила его страстным желаниям даже без борьбы, со всей доверчивостью невинности, не искушенной кокетством, – и Генрих со своей стороны привязался к ней всеми силами старческой страсти. Сара не скрывала ни от кого своего блестящего позора, она даже хвалилась королевской любовью, когда последствия этой любви стали очевидны. Гизы торжествовали: девочка исторгла из сердца Генриха последние остатки его привязанности к разжалованной Диане. Катерина Медичи, погруженная в политические интриги, не только не негодовала на новую соперницу, но еще как будто радовалась победе, одержанной последней над ненавистной Дианой. Сара родила сына, названного в честь отца Генрихом и пожалованного титулом Ангулемского. Участь этого человека была плачевная: еще в молодые годы он был убит ревнивым мужем, бароном де Кастеллан, при встрече последнего с королевским побочным сыном в спальне баронессы. Сара умерла в 1587 году вскоре после казни своей королевы и подруги Марии Стюарт.

Счастливый обожатель юной Сары Генрих II как будто сам сделался юношей, если не наружностью, то развязностью и какой-то беззаботной веселостью. Он участвовал во всех празднествах и забавах, первенствовал на охоте, удивлял своим удальством на турнирах. Последняя забава была причиной его смерти.

Девятого июля 1559 года был турнир с участием всего двора и по-своему великолепию превосходивший все, до того времени виданное в этом роде. Летописи сохранили множество сказаний о предзнаменованиях, предчувствиях и зловещих снах королевы и некоторых придворных за несколько дней и накануне рокового ристалища. Большинству наших читателей, вероятно, известно, что придворный астролог Нострадамус еще года за два предсказывал гибель короля загадочным четверостишием «о старом льве в золотой клетке, побежденном молодым львом, который выколет ему глаз…» Не будем долго останавливаться на спорном вопросе о предчувствиях, так как обсуждение его завлекло бы нас слишком далеко. Об этом таинственном предмете один очень умный писатель сказал: «Надобно иметь слишком много дерзости, чтобы отрицать, и слишком много простодушия, чтобы верить», и это великая, почти неоспоримая истина. Предсказание Нострадамуса о льве в золотой клетке /под которой толкователи разумеют забрало на золотом шлеме короля/ может быть применено ко многим другим позднейшим событиям, стало быть, оно особенного внимания не заслуживает, что же касается до предчувствий и сновидений, мы ограничимся только вопросом: кому из читателей не случалось хоть раз в жизни на себе самом испытать эти проявления еще неразгаданной способности нашего организма? Первая половина ристалища прошла благополучно: несколько копий было поломано, несколько нагрудников погнуто, несколько всадников повысажено из седел и большей частью рукой его величества. Легко может быть, что иные противники короля и поддавались ему великодушно, так как перевес над ним даже на шутливом турнире едва ли мог быть приятен побежденному. Одушевленный успехами, ободряемый льстивыми похвалами Генрих II, не обращая внимания на усталость, предложил помериться силами поручику королевской гвардии Габриэлю де Лорж, графу Монтгомери, шотландцу, молодому человеку, искусному в военных игрищах и превосходному наезднику. Вызывая его, Генрих желал доказать, что и подобный соперник ему не опасен. Граф отказался. Было ли это следствием предчувствия несчастья или, как и сам он говорил королю, избытка уважения к противнику, видимо, усталому, но как бы то ни было граф упорно отнекивался, король– горячился, настаивал и наконец принудил упрямца взять копье и выехать на арену.

Всадники, опустив копья, дали шпоры коням, сшиблись: копье Монтгомери переломилось, и обломок оружия, с силой отскочив, пробил решетку забрала у королевского шлема и глубоко вонзился в глаз Генриху П. Оглушенный, окровавленный король упал с седла, прося помощи и в то же время отклоняя от несчастного противника малейшее обвинение в злом умысле на свою жизнь. Воплями ужаса, рыданиями и всеобщей суматохой сменились недавние рукоплескания и радостные возгласы.

На другой день, 10 июля 1559 года король Генрих II скончался, оставив престол своему сыну, пятнадцатилетнему Франциску II, слабая голова которого послужила для короны тем же, чем служит для парика парикмахерская кукла; настоящую королевскую власть прибрали к рукам Гизы и Катерина Медичи, полюбовно разделив ее между собой. Герцог Гиз принял на себя заведование войсками, брат его кардинал – финансы, духовную и судебную власти, Катерина Медичи – двор, со всеми его интригами, внешними и внутренними. Перемена правления дала себя знать на первых порах: Бертранди был уволен от должности канцлера и заменен вызванным из изгнания Оливье; коннетабль сослан, кардинал Турнон вызван; у Дианы де Пуатье отняты были драгоценности, мебель и картины, подаренные ей покойным королем, великолепный дом ее, отель Шенонсо, отобран для Марии Стюарт, уступившей за это бывшей фаворитке замок Шомон на Луаре, куда и попросили удалиться недавнюю повелительницу Франции. Отшатнулись от нее все, как от зачумленной, кроме графа де Бриссак, не только сохранившего к ней свои нежные чувства, но еще имевшего мужество ходатайствовать за нее у всемогущих Гизов.

Диана де Пуатье умерла в своем замке Анэ /Anet/ в 1566 году, оставив по себе память, во-первых, удивительной красавицы, во-вторых, – относительно – довольно доброй женщины, так как вред, принесенный ею государству, был /опять – таки относительно/ не так велик, каким мог бы быть, если бы на ее месте находилась женщина повластолюбивее, а главное – похитрее и полукавее.

Франциск II короновался в Реймсе 21 сентября 1559 года, и это великое торжество было ознаменовано щедротами и милостями, оказанными людям преимущественно недостойным, по указанию Гизов. Достойные были обойдены. Королева Мария, покорная воле своих дядей, ласками своими вымогала согласие у своего мужа-мальчика во всех тех случаях, когда он пытался идти наперекор их воле. Глухой ропот поднялся в народе, дворянство не скрывало своего негодования на двух временщиков, так бесстыдно присвоивших королевскую власть. Для обуздания и усмирения негодующих повсеместно при парламентах были учреждены сыскные комиссии под именем огненных палат /chambres ardentes/ с легионами шпионов и сыщиков. Хватали и заточали в тюрьмы всех и каждого, кто только осмеливался поднимать свой голос против повелений королевских, сочиненных и редактированных Гизами; вместе с тем, разумеется, не было спуску и протестантам. Король ни во что не входил, его всячески отдаляли от дел правления, и все его время проходило в забавах, разъездах по загородным дворцам, поездках на охоту, а самое главное – в наслаждениях, целый рой которых он находил в объятьях Марии, любимой им до обожания. Чувственность окончательно поработила слабый ум Франциска, а этого-то и домогались Гизы, отчасти даже и Катерина Медичи.