Текст книги "Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I"

Автор книги: Кондратий Биркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Измена коннетабля Карла Бурбона бросает неизгладимое пятно на Луизу Савойскую и на ее бесхарактерного сына. Благородный и мужественный коннетабль своими подвигами в итальянскую кампанию, в особенности же красотой имел несчастье заслужить любовь королевы-матери. Холостой, он отвергал ее предложение быть ее мужем; женатый – отверг предложение быть ее любовником. В отплату за это равнодушие Луиза Савойская, при содействии канцлера Дюпре, подстрекнула герцога Алансонского затеять с коннетаблем тяжбу из-за наследства, оставленного коннетаблю его покойным отцом. Имея на своей стороне закон и правду, Карл Бурбон был юридически ограблен бессовестными судьями, решившими дело в пользу противной и совершенно неправой стороны. Как бы для переполнения меры обид, Франциск I стал благоволить герцогу Алансонскому, ставить коннетабля в служебную зависимость от этого бездарного глупца… Адмирал Бонниве – креатура Луизы Савойской – при всяком удобном случае оскорблял коннетабля, прикрываясь покровительством королевы и Франциска. Не желая более служить неблагодарному, в справедливом негодовании на его мать, эту сладострастную мегеру, отнявшую у него отцовское наследство, коннетабль бежал из Франции и, как Фемистокл к персам, явился к Карлу V, в то время только что заключившему союз с Генрихом VIII, королем английским. За отцовское имение, отнятое у него Луизой Савойской, Карл Бурбон отнял у Франциска I герцогство Миланское, принял деятельное участие в поражении французского короля при Павии 24 февраля 1525 года и был убит при осаде Рима 6 мая 1527 года. Бенвенуто Челлини, бывший через 13 лет после того при дворе Франциска I, хвалился ему, будто он застрелил коннетабля. Погиб ли последний от руки этого великого художника или какого-нибудь безвестного солдата, во всяком случае смерть его избавила Францию от опасного врага, но коннетабль еще того более мог быть полезен жизнию королю и своей родине, если бы Франциск I умел достойно его ценить и любил его больше, а Луиза Савойская – меньше, или еще того лучше – вовсе не любила бы.

Приверженцев коннетабля во Франции постигли жестокие гоненья и казни. В числе арестованных и приговоренных к смерти находился престарелый Жан де Пуатье, владетель Сен-Валлье. Дочь его Диана, красавица собой, решилась лично умолять короля о помиловании. Ее мольбы и слезы тронули Франциска I, но не оставлены были без внимания и обаятельные прелести красавицы. Хотя графиня Шатобриан еще продолжала пользоваться благосклонностью короля, но это не помешало ему предложить Диане де Пуатье купить жизнь и свободу отца ценою своих ласк. Предложение, как видит читатель, истинно «рыцарское»! Отказа, разумеется, не было. Обольстив дочь, король пощадил отца и вскоре уехал на войну, где ожидал его ряд неудач, законченных пленом. Этим временем Диана де Пуатье сделалась фавориткой дофина, сына Франциска I, Луиза Савойская осталась правительницей государства.

С отъездом короля счастливая звезда графини Шатобриан померкла. Притесняемая правительницей, лишенная власти, фаворитка вынуждена была возвратиться на родину, в свое поместье в Бретани. Здесь, по словам историка Вариллья /Varillias/, она была заточена мстительным мужем в комнату, обитую трауром, и после многих обид и оскорблений убита им посредством кровопускания из рук и ног. По другим, более достоверным сказаниям она оставалась при дворе Франциска до его возвращения из плена, была свидетельницей воцарения герцогини д'Этамп, удалилась из столицы по настоянию последней и умерла своей смертью в 1537 году.

Год пребывания пленником в Мадриде /1525-1526/, после развеселой жизни у себя в королевстве, был для Франциска, в нравственном отношении, постом после разгульной масленицы. Карл V женщин не жаловал, не тратил на них ни времени, ни денег, и двор его, в сравнении с двором французским, мог показаться монашеской обителью. Здесь – угрюмые лица духовенства, надменные физиономии грандов, грубые шерстяные рясы или стальные рыцарские доспехи; там – прелестные, улыбающиеся личики женщин, разодетых в шелк и бархат, сияющие золотом и драгоценными камнями. Здесь – совещания о делах государственных, разговоры о подвигах воинских, изредка процессии духовные; там – игры, смех и безумное веселье. Скучно было Франциску, и посещение державного пленника его сестрой, Маргаритой Наваррской, было для него новым источником горя, напомнив ему милую родину с ее красавицами, до которых так далеко ханжам-испанкам.

Жажда свободы, а с ней и наслаждений охладила в французском короле его хвастливый героизм и пошатнула его решимость пожертвовать собой для блага отечества. Мадридский договор доказал совершенно противное: Франциск купил свободу ценой блага и славы своего королевства. Той же самой рукой, которой год тому назад он писал матери свое знаменитое: «Все пропало, кроме чести!» /tout est perdu, fors l'honneur/, он подписал договор самый унизительный и разорительный. Он уступил Бургонь Карлу V, Прованс и Дофине – коннетаблю Бурбону, все области, занятые английскими войсками, – Генриху VIII, отступался от притязаний на Италию, Фландрию и Артуа, обязывался прислать императору в качестве заложников обоих своих сыновей. Подписывал эти условия французский король с твердой решимостью не соблюсти ни единого из них, лишь бы только вырваться из плена: черта, тоже недостойная не только короля, но и самого последнего торгаша. Исполнение статей договора было бы стыдом, нарушение их было позором и низостью! Хваленая «честь» Франциска I тогда куда-то запропала…

Пышную встречу приготовила Луиза Савойская своему возвращавшемуся из плена блудному сыну. С небольшой свитой красавиц, придворных девиц и дам, она ожидала его в Байоне. Между фрейлинами особенной отличалась красотой восемнадцатилетняя дочь сеньора Мудонского, некая Анна де Писсле /de Pisseleu/, и на ней-то с особенной нежностью остановились глаза возвратившегося на родину Франциска, и «попался король, по словам Соваля, из одного плена в другой». Прибавим: точно такой же унизительный для него, не менее позорный и невыгодный для Франции. Овладев сердцем и умом короля, Анна сперва переменила девичью свою фамилию, назвавшись девицей д'Элли /d'Helly/, потом сменила и ее, выйдя за Жана де Бросса, сына опального дворянина, приверженца коннетабля, подобно отцу Дианы де Пуатье. Франциск I наградил подставного мужа возвращением ему конфискованного имущества, пожалованьем рыцарской цепи, титула герцога д'Этамп и назначением губернатором Бретани. Награды щедрые, истинно королевские, но надо сказать и вполне заслуженные, так как де Бросс до свадьбы своей отлично выполнил роль свата и помощника Франциска I в его торжестве над добродетелью Анны. Не было забыто и огромное семейство ее отца: трем братьям пожалованы епископства, двум сестрам – аббатства; остальные были выданы за знатных господ. Укрепив за собой выгодную позицию фаворитки, герцогиня д'Этамп двадцать лет, почти до самой кончины Франциска I, сохраняла ее за собой, верная любовнику, но постоянно изменявшая Франции и предававшая или продававшая ее неприятелям. Эти «милые» качества не мешали однако же герцогине быть покровительницей художников и ученых: первые дали ей прозвище Мецената, вторые называли ее «прелестнейшей из ученых и ученейшей из прелестных». Чтобы иметь на государственные дела то могучее влияние, которое согласовалось бы с ее корыстными и честолюбивыми целями, герцогине д'Этамп необходимо было заручиться надежными помощниками в высших административных сферах. Выбор ее пал на коннетабля Монморанси, адмирала Шабо и канцлера Дюпре; с их помощью герцогине удалось увеличить число приверженцев и усилить свою партию до такой степени, что она сделалась угрозой самому дофину. Весь двор разделился на два лагеря, начальствуемые герцогиней д'Этамп и Дианой де Пуатье, пограничной чертой была непримиримая ненависть обеих фавориток.

Эти партии можно было назвать Сциллой и Харибдой, с клокочущими вместо водоворотов гнусными происками, ябедами, интригами и каверзами. Легче уловить карандашом извивистые струи и заводи, нежели рассказать подробно о всех ухищрениях партий двух фавориток, о тех искусно сплетаемых сетях и западнях, которые они расставляли друг дружке. Борьба фавориток была шахматной игрой, в которой д'Этамп королем, а Диана де Пуатье дофином двигали, как пешками. У дофина /будущего короля Генриха II/ не было ничего заветного от возлюбленной, он сообщал ей о всех своих намерениях, о делах политических, о тех преобразованиях, в которых, по его мнению, настоятельно нуждалась Франция. Диана для дофина была первым другом и советчиком. Герцогиня, в свою очередь, из будуара короля Франциска I проскользнула в его кабинет, ознакомилась со всеми государственными делами и мало-помалу прибрала к рукам вместе с кормчим и самое кормило правления. Франция была тогда решительно царством женщин, которые играли ее судьбами по своему произволу; король Франциск как-то стушевывался, умалялся. Именем его властвовали попеременно Луиза Савойская или герцогиня д'Этамп; по временам он следовал советам сестры своей Маргариты Наваррской; изредка соглашался с дофином, которым руководила Диана де Пуатье. Камбрейский мир 1529 года, на семь лет водворивший спокойствие во Франции, был делом Луизы Савойской, во время войны 1535–1538 годов интриговали фаворитки-соперницы; затем главным действующим лицом в великих исторических событиях в течение шестилетнего периода – от перемирия в Ницце /1538/ до мира в Крепи /1545/ – является герцогиня д'Этамп. Любопытно шаг за шагом проследить политическую деятельность этой умной, надменной и коварной женщины.

Ум и почти неизменная, девственная красота герцогини д'Этамп были не единственными ее преимуществами над недалекой и поблекшей Дианой де Пуатье. Ее успехам и частому перевесу над соперницей много способствовал удачный выбор союзников. Канцлер Дюпре пользовался неограниченным доверием Луизы Савойской, адмирал Шабо и коннетабль Монморанси – товарищи детства и сверстники короля – сохранили за собой и в зрелом возрасте права на его расположение. Со смертью Дюпре /1535 год/ доброе согласие триумвирата герцогини было нарушено назначением в канцлеры Вильгельма Пайэ /Payet/, приверженца Дианы, сторону которой, почти в это же время, принял и коннетабль Монморанси. Желая отнять у герцогини д'Этамп ее союзника адмирала Шабо /известного под именем адмирала Бриона/, Пайэ составил против него обвинительный акт, уличавший его, на основании законов, в лихоимстве, казнокрадстве и /счетом/ в двадцати пяти государственных преступлениях. Адмирал был арестован 8 февраля 1540 года и посажен в темницу в Мелене. Нарядили следственную комиссию, душой которой был Пайэ, как видно обязавшийся клятвой Диане де Пуатье погубить ее противника. Он сам взял на себя труд подвести адмирала под строжайшие статьи законов и таким образом задушить его в юридической паутине. В процессе Шабо замечательнее всего то обстоятельство, что в казнокрадстве и лихоимстве его обвинял Пайэ – сам первый взяточник и грабитель. Судьи – кто по доброй воле, кто по принуждению – приговорили Шабо к изгнанию с уплатой пени в пятнадцать тысяч ливров, именье его конфисковали. Этот строгий приговор по ходатайству графини д'Этамп, к совершенной ярости крючкодеев, был отвергнут королем: адмирал остался при всех своих должностях, имение его осталось неприкосновенно. Желая хоть чем-нибудь повредить врагу, Пайэ в оправдательном акте вставил пометку, что подсудимый прощен по особой милости короля, хотя по закону подлежал строжайшему взысканию. Заточение, суд и эта гнусная оговорка, пятнавшая репутацию адмирала, были причинами тяжелой болезни, сведшей его в гроб, но перед смертью он имел утешение получить от короля /стараниями герцогини/ совершенное оправдание в возводимых на него обвинениях. Это было в марте 1543 года, а в июне адмирал скончался. Выключив умершего из списков своих друзей, герцогиня занесла Пайэ вместе с переметчиком Монморанси в реестр непримиримых своих врагов, заслуживающих жестокого мщения – и она отомстила обоим. Так как опала канцлера и коннетабля относятся к последним годам царствования д'Этамп в лице его величества короля Франции, мы возвратимся на несколько лет назад, именно к событиям 1539 года, в которых герцогиня играла очень важную роль.

Жители Гента взбунтовались и, намереваясь отложиться от подданства Карлу V, предложили Франциску взять их под свое высокое покровительство. Король был волен принять их предложение или не принять, но выдавать их головой Карлу V, в чаянии получить от того в награду Миланское герцогство – это было делом, недостойным короля, имевшего претензии на прозвище рыцаря. Франциск I, как мы уже говорили, имел о честности вообще какие-то дикие понятия. Донос короля на гентцев, удержавший восстание в тесных пределах, дал императору время собраться с силами и, пользуясь расположением Франциска, надежду получить от него дозволение пройти через Францию с войсками в мятежные области для их наказания. Согласиться на просьбу императора без совещания со своими приближенными Франциску было невозможно. На совете, созванном по этому случаю, кардинал Турнон предложил королю: победителю своему при Павии отказать в его просьбе. Отказ, не унижая короля, вполне согласовался с видами тогдашней политики. Коннетабль Монморанси со своей стороны советовал Франциску дозволить императору пройти с войсками в Гент, но с условием вознаградить короля французского за эту любезность герцогством Миланским. Герцогиня д'Этамп убеждала Франциска согласиться на пропуск Карла V без всяких условий, но при появлении его в пределах Франции захватить в плен и держать в плену до тех пор, покуда император не согласится на всевозможные уступки и совершенное уничтожение мадридского договора. Поступок бессовестный, но зато весьма выгодный. Франциск I призадумался, однако же ответил Карлу V радушным согласием пропустить его в Гент вместе с войсками. Встреча императора на границе была препоручена коннетаблю, король же ожидал своего державного гостя в Шательро. Отправляясь в Бидасао, Монморанси обещал королю уладить все дело как нельзя лучше и путем хитрых переговоров выманить у Карла V дарственную запись /инвеституру/ на желанное Миланское герцогство. На предложение коннетабля отблагодарить французского короля таким прекрасным подарком, Карл V отвечал великодушным согласием без малейшего колебания. Монморанси торжествовал вдвойне: ему было лестно, во-первых, перехитрить такого искусного дипломата, каковым был император германский; во-вторых, счастливый исход переговоров сажал на мель герцогиню д'Этамп, с ее коварным советом захватить гостя в плен ради вымогательства от него тех выгод для державы французской, на которые он теперь добровольно соглашался. Честный и доверчивый Монморанси упустил из виду одно обстоятельство, довольно важное: Карл V обещал инвеституру на словах, а на устные обещания императора германского полагаться не следовало.

Встречу недавних врагов в Шательро можно было назвать встречей обезьяны с лисицей. С одной стороны были пущены в ход вкрадчивые ласки, лесть, любезности; с другой – иезуитское лукавство, австрийское лицемерие и испанское коварство. Чествуя своего гостя, Франциск ослеплял его праздниками, удивлял пышностью двора, разнообразием увеселений. В бытность свою в плену в Мадриде король французский неоднократно воображал себя в монастыре, теперь Карл V у него в гостях походил на угрюмого отшельника, попавшего в дом разгула. Его бесстрастный, холодный взгляд не приковывали прелести герцогини д'Этамп, не ослепляла безумная роскошь, не останавливали произведения изящных искусств, собранные со всех концов Европы во вновь отстроенном дворце Фонтенбло. Желая покороче познакомить императора со своей фавориткой, Франциск на одном празднике, улучив минутку, шутливо сказал ему:

– Герцогиня д'Этамп, государь, будучи моим добрым другом, к вашему величеству питает не совсем приязненные чувства…

– За что же такая немилость? – отвечал Карл, взглянув на фаворитку из-под своих рыжих бровей.

– О причинах умолчим, – продолжал Франциск, – но когда я получил от вас известие о предполагаемом вашем посещении, герцогиня дала мне совет, по ее мнению, очень хороший… Она предложила мне попросить ваше величество остаться у меня в гостях ровно столько же времени, сколько я оставался у вас после Павии, и этим поправить в Париже все то, что было испорчено в Мадриде. Как вы находите этот совет?

– Если он хорош, – невозмутимо отозвался Карл, – ему надобно последовать.

Ни единый мускул не шевельнулся на его лице, ни единая капля крови не расцветила его мраморной маски. Через несколько дней император обедал у короля, и по окончании стола, герцогиня д'Этамп подала полотенце высокому гостю, умывшему руки. Император при этом очень ловко уронил с мизинца перстень, украшенный бриллиантом огромной цены, одним из тех, которых тогда было наперечет во всем свете. Подняв перстень, герцогиня подала его Карлу V.

– Прошу моего прелестного врага оставить перстень у себя на память! – отвечал император.

Изумленная и вместе с тем обрадованная герцогиня стала отказываться, просить императора уволить ее от такой баснословной щедрости, к ней присоединился и король, но щедрый гость был непреклонен.

– По закону находка – достояние нашедшего, – сказал он между прочим, – я по крайней мере всегда неизменно следовал правилу: доставшегося мне из рук не выпускать!

Эта многознаменательная фраза была довольно прозрачным намеком на Милан, к которому Франциск I протягивал руку.

Тонкий знаток сердца человеческого вообще, женского – в особенности, Карл V приобрел себе этим подарком в лице герцогини д'Этамп верного союзника. Отшучиваясь от выдачи Франциску инвеституры, уклоняясь от категорического ответа касательно вопроса о герцогстве Миланском и от всякого подтверждения обещания, данного коннетаблю Монморанси, император обнадеживал короля до тех пор, покуда имел в нем надобность. По усмирении Гента Карл V возвратился в Испанию и отдал инвеституру на Миланское герцогство сыну своему Филиппу. Опять загорелась война, ознаменованная неудачами и окончившаяся невыгоднейшим миром в Крепи, лишившим Францию всех ее завоеваний. Во время войны герцогиня д'Этамп, помня подарок Карла V, а может быть и за другие не менее щедрые подачки, сообщала ему все планы и распоряжения Франциска I касательно ведения кампании. По ее проискам взяты Эперне, Шато-Тьерри и снята осада Перпиньяна, успешно ведомая дофином. В год мира в Крепи /1546/, заключенного по ее проискам, герцогиня вошла в тайные сношения и, кроме Карла V, с другим, не менее опасным врагом Франциска – королем английским, Генрихом VIII. Рассказ о последних годах ее владычества, о мщении канцлеру Пайэ и коннетаблю заимствуем из истории Соваля.[6]6
  Sauval. Les amours des rois de France, p. 1731–11 vol. In 12°. Tome I, p.p. 230 et seq.


[Закрыть]

Погубить коннетабля было для герцогини тем легче, что король не благоволил к нему с того самого времени, когда обнаружился обман Карла V касательно инвеституры. Обвиненный, подобно адмиралу Шабо, в расхищении казны, но не имея такого ходатая, какого тот имел в лице фаворитки, коннетабль Монморанси был удален сперва в Шантильи /1542/, а потом в Экуан, где и жил до воцарения Генриха II. Что же касается до канцлера Пайэ – его гибель была делом соединенной интриги герцогини д'Этамп, королевы Элеоноры, сестры Франциска Маргариты Наваррской и всего двора. Низвержение канцлера Пайэ по неравенству борьбы /так как в ней шло сто человек, шел весь двор против одного/ нельзя было даже назвать интригой: это была облава, травля. Канцлера при дворе никто не любил, но уважали многие, боялись – все.

Зорко следила герцогиня за будущей своей жертвой и на следующий год после падения коннетабля нашла благоприятный случай к отмщению. Между Жаном дю Тийе, генеральным повытчиком парижского парламента, и Жаном де Реноди, дворянином перигорским, началась тяжба. На стороне последнего была правда, на стороне первого был закон, но в те времена одно с другим не всегда было совместно. Делу суждено было идти долгим путем, через великое множество высших и низших инстанций, и до поступления в государственный совет оно увязло в чернильных болотах дижонского парламента. Реноди, боясь проигрыша, прибегнул под защиту герцогини д'Этамп и вымолил у нее именной королевский указ о переисследовании дела. Для Реноди проволочка была некоторым образом порукой за успех, а в силу указа дело затягивалось надолго. Статс-секретарь Жильбер Байяр представил канцлеру указ для приложения государственной печати, но вместе с тем сообщил ему, что король принял сторону Реноди в угоду фаворитке. Пайэ приложил печать, сделав в указе кое-какие изменения и оговорки в пользу Тийе. Взбешенный Реноди, узнав о крючкотворстве канцлера, взял указ и представил его герцогине, а она дала ему слово сообщить о том королю. Не откладывая дело в долгий ящик, герцогиня в тот же вечер представила Реноди Франциску I, предоставив смелому истцу изложить королю лично свою претензию на канцлера. Реноди был человек умный, мастер говорить красиво и увлекательно /особенно когда речь касалась его личных интересов/, ему не стоило особенного труда восстановить Франциска против канцлера, выставив дерзкий поступок последнего чуть ли не явным умыслом оскорбить короля и ослабить самодержавие.

Франциск тотчас же приказал самому Реноди отвезти указ к канцлеру и королевским именем велеть ему восстановить редакцию указа в первозданном виде, без малейшего изменения. В это время у Пайэ была важная гостья, Маргарита Наваррская, приехавшая к канцлеру просить снисхождения и оправдания одному из своих слуг, обвиненному в похищении богатой девицы хорошего семейства. Сварливый юрист, сохраняя должное уважение к сестре короля, на все ее настойчивые требования возражал статьями закона, пунктами, параграфами и тому подобными крючками, на которые Маргарита отвечала шпильками. Вошедший Реноди, пользуясь правом королевского посланного, вручил канцлеру указ и передал замечание короля таким дерзким и обидным тоном, в сравнении с которым колкости королевы Наваррской могли назваться любезностями. Большого труда стоило канцлеру переломить себя: отвечать посланному дерзостью он не посмел; отказать ему – и подавно. После ухода Реноди канцлер, однако же, не мог не выразить своей досады и, показывая роковой пергамент сестре короля сказал:

– Вот, ваше величество, как в наше время знатные дамы своевольничают!.. Ничего не смысля в законах, смеют вмешиваться в государственные дела да еще и учить людей, сведущих и опытных!..

Это замечание относилось к герцогине, но королева Наваррская, полагая, что это намек на недавнюю ее беседу с канцлером, приняла эти слова на свой счет. Сухо распростившись с ним, Маргарита отправилась к фаворитке и от слова до слова передала ей дерзкие речи канцлера. Сестра и фаворитка приступили к королю, умоляя его достойным образом наказать своевольного Пайэ. На другой же день, по высочайшему повелению, канцлер передал государственную печать президенту парижского парламента, Франциску де Монтелону, и был уволен от занимаемой им должности.

Но отставки канцлера для его ненавистниц было недостаточно. Зная, что супруга Франциска Элеонора Австрийская ненавидит Пайэ за осуждение Монморанси, Маргарита Наваррская склонила ее вступить в союз с ней и герцогиней против общего врага. Странный союз: жена, сестра и любовница, но этот триумвират был только основой той страшной коалиции, которая ополчилась на Пайэ. Ненависть к нему была до того сильна, что заставила союзников позабыть о недавней обоюдной вражде и интригах друг против друга. Дофин присоединился к партии недовольных из любви к изгнанному Монморанси; король Наваррский, потому что во главе партии стояла жена его; адмирал Шабо, чтобы отомстить Пайэ за свой процесс; кардинал Тур-нон и маршал д'Аннебо, чтобы главенствовать в государственном совете после падения канцлера. Общим хором союзники неотступно преследовали короля советом, что «разъяренного льва неблагоразумно оставлять на воле», что, пользуясь движимым и недвижимым имуществом, владея многими государственными тайнами, Пайэ может быть опасен королю и всему государству, последовав примеру коннетабля Бурбона; что, наконец, пожизненное заточение и казнь злодея-канцлера есть дело справедливости и безопасности государственной. И вся эта буря была поднята мстительной герцогиней д'Этамп: фаворитка была душой заговора!

Не в силах защитить канцлера и глядя на все дела глазами своей возлюбленной, король дал повеление Людовику Наваррскому арестовать Пайэ, что и было исполнено Людовиком с особенным удовольствием в ночь на 2 августа 1542 года. Собрав вооруженный отряд, он оцепил дом, вломился в спальню бывшего канцлера и, не дав ему времени не только опомниться, но даже одеться, Людовик поволок его в Бастилию. Тогда-то низкая, трусливая натура Пайэ выказалась в очень невыгодном свете: гордый и надменный в счастье, бывший канцлер, как истинный временщик, в минуту падения обнаружил самое последнее малодушие. Он умолял о пощаде тюремное начальство, чуть не на коленях ползал перед тюремщиками; взывал к снисхождению придворных дам, возбуждая у всех вместо сострадания одно презрение. Получив разрешение писать, Пайэ тотчас же отправил из своего заточения три письма: к королю, к кардиналу Турнону и… адмиралу Шабо, которого два года тому назад с таким злорадством обрекал плахе и бесчестью! Его и кардинала узник умолял быть ходатаями за него перед королем, предлагал последнему за свое освобождение все свое имущество…

Письма, как и следовало ожидать, оставались без ответа.

Чуть не сходя с ума от ужаса при мысли, что он будет забыт в Бастилии, Пайэ /на своем веку засадивший в эту проклятую темницу немало народу/ стал докучать министрам, требуя отдачи себя под суд, умоляя о назначении над ним следственной комиссии. Он надеялся, что, став на почву юриспруденции, хотя бы в качестве подсудимого, он будет непобедим как титан Антей от прикосновения к земле, своей матери. Желание Пайэ было исполнено: король разрешил ему избрать своих судей из среды правоведов всего королевства, и в этом со стороны Франциска не было ни милости, ни особенного снисхождения. Он был уверен, что из каких лиц не состояла бы следственная комиссия, она во всяком случае к подсудимому не будет доброжелательна. Председателем был назначен Пьер Рэмон, президент руанского парламента, процесс начался. Подсудимый лукавил, хитрил, увертывался, путал, выпутывался, изощряя все свое искусство крючкотворства, – и все напрасно. Суд приговорил бывшего канцлера Вильгельма Пайэ, обличенного в хищении казны и многих злоупотреблениях, к лишению всех чинов, к уплате 100000 ливров пени и пожизненному заключению. Когда приговор этот был представлен Франциску I, он нашел его слишком снисходительным. «В детстве я слыхал, – сказал король, – что канцлеры теряют места одновременно с жизнью!» Однако же он, помня прежние заслуги Пайэ, смягчил приговор отменой пожизненного заточения. Оторвали крылья бедному канцлеру, и превратился он в жалкое, ничтожное пресмыкающееся. В надежде со временем отомстить хоть одному из множества своих врагов, разжалованный канцлер сделался адвокатом и с этой надеждой в совершенном ничтожестве умер в апреле 1548 года. Заслуги этого человека как законника неотъемлемы: главнейшей из них нельзя не признать введение в судопроизводство отечественного языка, вместо латинского. Современники, не ценя этих заслуг по достоинству, ненавидели Пайэ за его лихоимство, жадность, жестокость к подсудимым /бывшим для него мухами, уловляемыми этим пауком в юридическую паутину/, наконец, за его противодействия всякой новизне и за фанатическую светобоязнь. Последнее водилось и за королем во время религиозных гонений, зато впоследствии, благодаря внушениям герцогини д'Этамп, Франциск искупил свои проступки против просвещения, покровительствуя художникам и ученым; канцлер же всю свою жизнь оставался врагом наук и художеств. Правоведение, по его понятиям, было наукой всех наук; взяточничество и хищение казны – искусством из искусств.

Избавляясь от могучего врага, герцогиня д'Этамп осталась полновластной повелительницей короля французского. Чем светлее было ее настоящее, тем мрачнее казалось будущее, и тогда-то в предвидении грядущего, герцогиня принялась изыскивать все средства к отклонению угрожавших ей неприятностей. Франциск, еще не старый годами, заметно дряхлел и хилел от прежних распутств, смерть его была не за горами. Дофин ненавидел фаворитку. Диана де Пуатье ненавидела ее и того более, дружба и приязнь Маргариты Наваррской не могли быть надежными: она ласкала герцогиню, льстила ей в угоду своему брату. Муж фаворитки, обязанный ей знатностью и всем состоянием, грозился, после смерти благодетеля, отплатить жене за позор и измену. Соображая все эти враждебные обстоятельства, герцогиня д'Этамп решилась приискать себе из королевской фамилии запасного, так сказать, покровителя. Выбор ее пал на герцога Орлеанского. Отклонить дофина от престола и приблизить к нему герцога – было делом немыслимым. Орлеанский мог сделаться прямым наследником только в случае смерти дофина: на подобное злодейство герцогиня никогда бы не могла отважиться; имея все качества интриганки, фаворитка никогда не была убийцей. Зная, что император Карл V неоднократно выражал желание прекратить войну родственным союзом с Францией, выдав дочь или племянницу за одного из принцев крови, д'Этамп остановилась на счастливой мысли женить герцога Орлеанского на австрийской принцессе. Император обещал в приданное за дочерью Фландрию, за племянницей – Миланское герцогство, с тем однако же условием, что области эти ни в коем случае не будут присоединены к короне французской, а будут составлять независимые владения. Мысль герцогини д'Этамп нравилась Орлеанскому, но с другой стороны его прельщала надежда быть и королем французским. Эта надежда основывалась на том, что супруга дофина, итальянская принцесса Катерина Медичи, была неплодна в течение десятилетнего супружества, к совершенному отчаянию мужа. Лейб-медик Фернель успешным лечением разрушил надежды герцога Орлеанского: дофина родила. Тогда претендент на престол решился последовать советам герцогини д'Этамп, взявшей на себя роль посредницы в его сватовстве к дочери или племяннице Карла V. Образовалась партия приверженцев Орлеанского. Главным своим агентом при Карле V герцогиня выбрала графа Боссю, сеньора де Лонгваль, богатого пикардийского и фландрского землевладельца. При его содействии, между фавориткой и императором затеялась длительная переписка. На предложения герцогини Карл V отвечал согласием, но вместе с тем просьбой сообщать ему для соображений о положении государственных дел во Франции и настроении умов тамошнего двора. Герцогиня, обольщенная согласием императора, с усердием самого ретивого лазутчика сообщала ему сведения, которые по тогдашнему военному времени были Карлу V весьма пригодны. Этим шпионством объясняются его успехи во время войн 1543–1544 годов, ужаснувшие всю Францию. Кроме герцогини, Карл V имел при дворе Франциска I надежного клеврета в лице духовника королевы Элеоноры, доминиканского монаха Гавриила де Гусмана. К нему духовник КарлаV, тоже доминиканец, Диэго Шиавец /Chiavec/ писал о предполагаемом мире, которым действительно давно была пора окончить разорительную войну, длившуюся с небольшими перерывами тридцать лет /1515-1545/. Одной из статей проектированного договора было желанное для герцогини д'Этамп бракосочетание герцога Орлеанского с дочерью императора, в приданное за которой назначалась Фландрия. Гавриил де Гусман передал письмо королеве Элеоноре, она сообщила его содержание герцогине. Видя в одной статье исполнение заветных своих желаний, не обращая внимания на остальные, унижавшие Францию, не вознаграждавшие ее ни за громадные издержки, ни за расстройства, – фаворитка пустила в ход весь запас красноречия, льстивых уверений и упоительных ласк, чтобы склонить короля к принятию мира. Несмотря на мольбы дофина отвергнуть предложение императора, несмотря на его убедительные доводы продолжить войну, доверив войска коннетаблю Монморанси, Франциск I исполнил желание фаворитки, и мир в Крепи был подписан. Торжество герцогини было полное, но непродолжительное: будущий ее покровитель, герцог Орлеанский умер, и на этот раз она осталась совершенно одна… лицом к лицу с угасавшим, или, вернее, гнившим заживо Франциском I. Да простит нам читатель это грязное выражение, а равно и следующий рассказ о последней прихоти короля, ускорившей его кончину. Года за два перед тем Франциск встретил в Париже красавицу, заставившую его на время забыть прелестную герцогиню. Встреча была безгрешная: очаровательная незнакомка обменялась с королем взглядом, но взгляд этот зажег в его сердце самые страстные желания. Постоянно имея в кругу придворных чутких ищеек для нежных рекогносцировок, король поручил им разузнать, кто такая эта красавица, чья она дочь или жена и есть ли данные на успех. По справкам оказалось, что она жена адвоката Ферона, по мужу – Фе-роньера, женщина довольно строгих правил, с весьма устарелыми /по тогдашнему времени/ понятиями о верности супружеской. Основываясь на многочисленных примерах счастливого волокитства, король, видя в предполагаемых препятствиях только новую заманчивость, повел атаку на сердце красавицы и – отступил; Фе-роньера была непреклонна. Сообщив о своей неудаче помощникам, король получил от них в ответ, что смешно было бы уступать какой-нибудь жене адвоката ему, торжествовавшему над самыми неприступными. Похищение и насилие строго наказуются законом, правда. Но король вне закона, а потому и вне наказания. Король решился последовать доброму совету, но из числа советников выискался один, сообщивший Ферону о злодейских умыслах Франциска. Первой мыслью бедного мужа было бежать вместе с Фероньерой; но, по неимению средств к обеспеченному существованию в чужих краях, адвокат придумал другое средство, состоявшее уже не в спасении жены, но в пагубе короля. Ферон остался в Париже и здесь принялся ходить по притонам разврата, покупая ласки женщин, заклейменных той страшной болезнью, о которой мы говорили в нашем обзоре общественной нравственности в Европе… Предоставляем читателю догадываться о дальнейших последствиях мщения Ферона. Зараженный король из объятий Фероньеры попал на руки врачей, мало знакомых со свойствами болезни, тогда еще новой, и лечивших ее лекарствами, которые сами по себе стоили двадцати болезней.