Текст книги "Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I"
Автор книги: Кондратий Биркин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
– Не посмеют! – сказал он, разрывая записку.
В пятницу, 23 ноября 1588 года, к Гизу явился посланный из дворца с приглашением к королю. Герцог медлил, жаловался на нездоровье и на озноб; однако отправился к Генриху III и всходил на дворцовую лестницу, беззаботно жуя конфеты. В приемной и ближайших к королевскому кабинету покоях, в числе 45 человек, стояли вооруженные телохранители. Начальник их Монсери /Montsery/ или, по другим сказаниям, Сен-Малин /s-t Malines/ подошел к Гизу и, схватив его за эфес шпаги, вонзил ему в горло кинжал… Падая, обливаясь кровью, Гиз прохрипел только:
– Господи, отпусти мои прегрешения… Прости меня, Господи!..
Многочисленные удары, посыпавшиеся после того на несчастного, поражали уже бездушный труп. Кардинал, сопровождавший брата и бывший в соседнем покое, бросился было на помощь, но был уведен под стражей. Генрих III, выбежавший из кабинета, чтобы собственными глазами убедиться в исполнении своего злодейского приказа, выразил свою радость тем, что подбежал к трупу будто навстречу ожидаемому другу; пинал его ногами, бил по щекам, плевал в потускневшие, страшно вытаращенные глаза покойника; потом /вероятно, чтобы окончательно уподобиться бессмысленному животному/ омочил его неблагопристойным образом.
Брат Гиза, кардинал, был на другой же день зарезан в темнице, трупы того и другого были брошены в ямы с негашеной известью. Мщение Генриха III было вполне его достойно, и едва ли иначе мог мстить сын Катерины Медичи. Весть о гибели Гизов поразила ужасом весь Париж, а с ним почти всю Францию, к общему ропоту негодования примешались проклятья Генриху Валуа и вопли об отмщении… Главой лигеры провозгласили брата убиенных, Карла Лотарингского, герцога Майенского. Генрих III, отважный для предательского убийства, но трусливый и нерешительный во всех тех случаях, где следовало действовать смело и открыто, растерялся окончательно. Его руководительница на пути злодейств, Катерина Медичи оказала ему последнюю услугу, дав совет войти в союз против Лиги с Генрихом, королем Наваррским; говорим, последнюю услугу, потому что Катерина Медичи вскоре умерла, 5 января 1589 года. Недавний глава лигеров не задумался заискивать расположения врага, а последний, в свою очередь, рассудил за благо составить против них коалицию с державным своим шурином. 30 апреля в Плесси-Ле-Туре произошло свидание недавних врагов и их примирение. Генрих Наваррский предложил королю французскому идти с войсками на мятежный Париж и привести его к повиновению.
В июне союзные армии двух Генрихов приблизились к столице и расположились лагерем в Сен-Клу; готовились новые усобицы, ужаснее прежних. В Париже царствовало совершенное безначалие; проповедники со своих кафедр благословляли память Гизов и предавали проклятию имя их убийцы Генриха Валуа; по церквам служили обедни, с молебствиями о низведении громов небесных на голову короля, причем богомольцы зажигали свечи перед иконами, ставя их нижней частью вверх, или вместо свеч затепливая восковые куколки, изображавшие Генриха III. Королем, вместо него, был провозглашен Карл X, Бурбон, побочный брат короля Наваррского.
В это безвременье /29 июля/ к герцогу Майенскому явился приор якобитов Эдмонд Бургуан /Bourgoing/ и сообщил ему, что в числе братии есть один, некто Иаков Клеман, вызывающийся отомстить Генриху III за лишение церкви ее опоры, в лице покойного Гиза. «Этот Клеман, – говорил приор, – малый отчаянный, восторженный, даже, кажется, немножко помешанный, постоянно рассказывает братии о каких-то чудных видениях, о голосе с небес, повелевающем ему избавить родину от ее злодея…»
– Убийством? – перебил герцог Майенский. – Но подумал ли несчастный о том, что ожидает его самого?
– Венец мученический, – отвечал приор спокойно. – Я, и все якобиты, тем более одобряем намерение Клемана, что он, во всяком случае, не жилец на свете!
Де Ла Шарт и Вилльруа, бывшие при этом разговоре, усомнились в удаче намерения якобитов, так как Клеману едва ли было возможно достигнуть до короля под благовидным предлогом.
– Есть и предлог, – убедил их Бургуан. – Клеман представит Генриху Валуа бумаги с донесением о недавнем заточении в Бастилию членов парламента.
Через три дня дежурные при королевском шатре в лагере Сен-Клу доложили Генриху III, что какой-то монах якобит из Парижа настоятельно требует видеть короля по какому-то важному делу.
– Пусть войдет, – отвечал король, – а то пожалуй скажут, что я гнушаюсь монахов.
Дежурный офицер ввел бледного, иссохшего монаха со впалыми, но огненными глазами и крючковатым носом. Широкая ряса, опоясанная веревкой, висела на его исхудалых плечах, как на вешалке; поступь монаха была медленная, но твердая. Смиренно преклонив колени перед Генрихом III, Иаков Клеман подал ему сверток бумаг и, когда король углубился в их чтение, мгновенно ударил его ножом в нижнюю часть живота…
Генрих оттолкнул убийцу, выхватил нож из раны, бросил его Клеману в лицо и, падая в кресла, изгибаясь от боли, закричал отчаянно:
– Убейте, убейте злодея! Он меня ранил!
Прибежавшие телохранители бердышами и мечами изрубили Иакова Клемана на части, труп его был сожжен, а пепел развеян по воздуху. Врачи, призванные на помощь к королю, объявили рану безусловно смертельной; мучения Генриха III, длившиеся целые сутки, были невыносимы… 2 августа 1589 года Генрих скончался, и с ним пресеклась королевская династия Валуа, владычествовавшая во Франции 261 год в лице тринадцати королей. Иаков Клеман был причислен к лику святых, орден якобитов гордился им и за громадные деньги продавал его изображение, несмотря на то, что один из тогдашних охотников до анаграмм, из букв имени его: FRERE JACQUES CLEMENT составил весьма позорную для его памяти фразу: CEST L'ENFER QUI M'A CREE /меня создал ад/. В дополнение характеристики Генриха III мы могли бы представить читателю множество выписок из летописей того времени, в особенности из дневника Л'Этуаля, но воздерживаемся, довольствуясь тем, что уже нами сказано о последнем Валуа.
Радость парижан при вести о его убиении не имела пределов; смерть короля праздновали иллюминацией и разгульными пиршествами. Госпожа Монпансье и герцогиня Наваррская в блестящих праздничных нарядах разъезжали по городу и в некоторых церквях, восходя на кафедры, говорили речи народу о всерадостном событии Преемником Генриха III, по закону престолонаследия, был король Наваррский – Генрих Турин; однако же корону французскую ему пришлось взять с бою… 31 октября им начата была достопамятная в летописях французских осада Парижа.
ГЕНРИХ IV. ГОСПОЖА ДЕ СОВ. ФОССЕЗА
ПРЕКРАСНАЯ КОРИЗАНДА. ГАБРИЭЛЬ Д'ЭТРЕ.
ГЕНРИЕТТА Д'АНТРАГ. ШАРЛОТТА КОНДЕ.
/1573-1610/
Если читателю угодно иметь самое верное понятие об изменчивом и разнообразном образе правления, установившемся во Франции с 1789 года, ему стоит только представить себе стенной барометр с циферблатом, на котором слова – «великая сушь», «ясно», «переменно», «буря» – заме-jhphm символами республики, империи, королевской власти деспотической и ее же конституционной – фригийский колпак и красное знамя; орел и знамена трехцветные; петух и белое знамя с лилиями; опять трехцветные знамена и скрижали конституционной хартии. Более или менее продолжительная остановка стрелки этого политического барометра /вместо ртути налитого не менее живой французской кровью/ в прямой зависимости от терпения великой нации, а может быть даже и от перемен погоды, судя по тому, откуда ветер подует. Устроен этот барометр около сотни лет тому назад, но, по-видимому, прослужит Франции еще многие годы. Роковая стрелка на республике – Франция поет «Марсельезу» и строит баррикады; с политической революционной бури стрелка переходит на хорошую погоду империи, и Франция в медвежьей шапке наполеоновского гвардейца грозит Европе, напевая: «l'astre des nuits» или «partant pour la Syrie».[45]45
Первая песня – знаменитый марш времен первой империи; другая – рапсодия отпевавшей свою песенку, второй.
[Закрыть]
Но вот наполеоновский орел /хотя и прирученный куском говядины в шляпе/, мало-помалу становится для Франции прометеевским коршуном: он клюет ей печень, высасывает из нее лучшие соки, и барометр падает, стрелка показывает перемену. Действительно, перемена костюмов и декораций! Франция меняет орла на петуха, трехцветное знамя на белое, заветный N и золотых пчел на золотые лилии и поет другую песню: «Vive Henri IV…» Надоедают ей, однако, и песня, и лилия, и петух, и белые знамена; видит Франция, что правление Бурбонов – видоизменение наполеоновского капральства, и добывает нового короля из запасной орлеанской династии и… после засухи деспотизма опять является буря на французском барометре.
Кроме знамен, гербов и символов, у каждого образа правления свой кумир. У легитимистов, любителей королевской власти, во вкусе renaissance, три идола, вроде индийских Брамы, Вишну и Шивы; трое королей-волокит, к которым легитимисты питают религиозное благоговение, окружая их мишурными ореолами незаслуженного величия, – Франциск I, Генрих IV и Людовик XIV. У каждого из этих трех кумиров своя фраза, если не бессмертная, то бессмысленная…
У Франциска I знаменитое «Все пропало, кроме чести» /о чем мы уже имели честь говорить с читателем/; у Людовика XIV «Государство – это я» /L'etat, e'est moi/ и «Нет более Пиренеев /II n'y a plus de Pyrenees/ у Генриха IV, самого популярного из трех: обещание курицы в суп беднейшему из своих подданных. Эту курицу ближе всего можно сравнить с газетной уткой; не дождался ее, да едва ли когда и дождется бедный холостяк, геральдический французский петух. Фраза Генриха IV превращается даже в ядовитую иронию, если вспомнить, что этот добрый король, осаждая Париж, морил его голодом. Хлеб, который он «будто бы» посылал осажденным, взращен в воображении поэтов и льстецов-историков. Ничего подобного не было; парижане во время осады, с мая по сентябрь 1590 года, вместо хлеба питались лепешками из толченого грифеля с примесью муки из костей скелетов, отрытых на городских кладбищах /pain de Madame de Montpensier/; падаль почиталась лакомством; до ста тысяч человек умерло от голода и эпидемий; вследствие тления непогребенных трупов в Париже появились ядовитые змеи[46]46
См. Journal de 1'Estoile: mai-septembre 1590. Du Laure. Histoire de Paris. Tome V. p.p. 78 a 104 (I'edition de 1823).
[Закрыть]…
Незлопамятный народ французский, позабыв о голоде, которым его морил Генрих IV, помнит только курицу, им обещанную; народ-фразер за красное или «жалостное» словцо прощает многое, и курица Генриха IV мила французам не менее наполеоновского орла, и король велик, бессмертен, незабвенен. В Генрихе каждый француз видит себя самого, Генрих – тип истого сына великой нации, и вследствие этого – велик! Немного же надобно, чтобы во Франции удостоиться титула великого. Мы, однако, не можем примирить величия с теми пороками, которыми природа наделила Генриха IV в пропорции бочки дегтя к ложке меду. Его двоекратное отречение от кальвинизма, трусость, нетвердость в слове, плутоватость в игре, чтобы не сказать – склонность к воровству, наконец, сластолюбие, доходившее до забвения достоинства и человеческого, и королевского – все эти свойства характера Генриха IV с истинным величием как-то плохо ладятся. А чтобы читатель не принял наших слов за клевету, укажем на факты, записанные в истории.
Трусость Генриха доказывается не бегством его из Парижа, не прятками его во время Варфоломеевской резни – она обнаружилась в битве при Иври 14 марта 1590 года, когда на будущего победителя напал панический страх, почти лишивший его возможности держаться в седле. Ударяя себя кулаками под бока, Генрих твердил сквозь зубы, щелкавшие от лихорадки: «Вперед, вперед, поганый одер!» /«Avance, avance done, vilaine carcasse!»/. Легко может быть, что и настоящие герои внутренне праздновали труса в сражениях, но только этого не выказывали.
В нетвердости в слове Генриха уличают его письменные обещания любовницам – Габриэли д'Этре и Генриэтте д'Антраг – жениться на них, что, благодаря стараниям Сюлли, исполнено не было. Обольщать женщин подобными обещаниями неприлично даже какому-нибудь писарю или денщику, королю же и тем более великому… странно!
Забавляясь карточной игрой, великий король не только плутовал, но – без околичности – крал чужие ставки со стола. Однажды, играя с Бассомпьером, Генрих подменил выигранную маршалом кучку пистолей таковой же, составленной из полупистолей. Заметив этот подлог, Бассомпьер выбросил весь свой выигрыш за окно стоявшим в карауле солдатам, заменив его на игорном столе новой из собственного кармана. Свидетельница этому Мария Медичи сказала Генриху: «Вы с маршалом поменялись ролями; он отлично представил короля, а вы – простого солдата!» Тому же Бассомпьеру, частому своему партнеру, король не один раз говаривал: «Хорошо, что я король, а то за мою нечистую игру быть бы мне давно на виселице!»
Это сознание, конечно, делает честь откровенности Генриха IV, но сами плутни не делают ему чести… Снимите этого великого короля с плеч его живого пьедестала – истинно великого, благородного Сюлли, и перед вами явится самый обыкновенный человек; но в этом-то и вся заслуга Генриха… Да, он был человеком на троне, после двух демонов, Карла IX и Генриха III, руководимых достойной их матерью, Катериной Медичи. Мученическая смерть Генриха от руки Равайлльяка бесспорно примиряет до известной степени с его жизнью, но кровь короля во всяком случае не может смыть многих грязных страниц истории его царствования. Именно об этих страницах мы и поговорим теперь; поговорим беспристрастно, не оправдывая, не обвиняя. Перед нами теперь Генрих IV – живой, но не умерщвленный Равайлльяком, и через сто восемьдесят три года /в 1793 году/ не исторгнутый яростной чернью из своей могилы в Сен-Дени: страница, неизгладимо позорная в истории французского народа!
В моцартовском «Дон-Жуане» Лепорелло, перечисляя жертвы своего господина, развертывает саженный свиток, представляющий в итоге 1003 /milla e tre/. Точно таким же, хотя и менее баснословным списком, приходится нам начинать наш очерк сердечных подвигов державного французского Дон-Жуана. «Пятьдесят шесть!» – произносим мы голосом Лепорелло. Имена же фавориток нижеследующие:
1573–1576: 1. Шарлотта де Бон-Самблансе, госпожа де Сов, маркиза Нуармутье /Charlotte de Beaune Samblancay, dame de Sauve, marquise de Noirmoustier/. 2. Жанна дю Монсо де Тигонвилль, впоследствии графиня Панжа /Jeanne du Monceaux de Tigonville comtesse de Pangean/.
1578: 3. Дайэлла, фрейлина Катерины Медичи, гречанка-киприотка; 4. в Ажене: Катерина дю Люк; 5. Анна де Бальзак де Монтегю /Anne de Balzac de Montaigu/; 6. в Ажене: Арнольдина.
1579: 7. мадмуазель де Ребур; 8. Флеретта, дочь садовника в Нераке; 9. Франциска де Монморанси-Фоссе /Francoise de Montmorency-Fosseux/; 10. госпожа Спонд; 11. девица Марокен; 12. Ксента, горничная Маргариты Наваррской; 13. булочница в Сен-Жан; 14. госпожа де Петонвилль; 15. Бавересса; 16. девица Дюра; 17. Пикотен, булочница в По; 18. графиня Сен-Мегрен /Le Saint-Maigrin/; 19. кормилица в Кастель-Жалу; 20. две сестры де л'Эпсе /de l'Eps6e/.
1582–1591: 21. Диана д'Андуэн, графиня Грамон, прозванная прекрасной Коризандой /Diane d'Andouins, comtesse de Gramont, dite la belle Corisande/; 22. Мартина; 23. Эсфирь Имбер Ambert/ в Ла Рошели; 24. Антуанетта де Пон, маркиза Гершвилль, впоследствии графиня Лианкур /Antoinette de Pons, marquise de Guercheville; comtesse de Liancourt/ с 1589 no 1590 год. Любовь платоническая и неудачная; 25. Катерина де Верден, монахиня Лоншана, впоследствии аббатисса в Верноне; 26. Мария де Бовийе, аббатисса монастыря Монмартр; 27. Мария Бабу де ла Бурдэзьер, впоследствии виконтесса д’Этож, двоюродная сестра Габриэли д'Этре.
1591–1599: 28. Габриэль д'Этре, госпожа де Лианкур, маркиза Монсо, герцогиня де Бофор /Gabrielle d'Estree, dame de Liancourt, marquise de Monceaux, duchesse de Beaufort/; 29 и 30. ее родные сестры: Юлиана Ипполита д'Этре, маркиза, а впоследствии герцогиня Виллар, и Анжелика д'Этре, аббатисса в Мобюиссоне; 31. госпожа де Монтобан; 32. Ля Гланде – куртизанка; 33. девица д'Аранкур; 34. девица де Сенант – из того же разряда.
1599–1610: 35. Генриэтта де Бальзак д'Антраг, маркиза де Вернейль /Henriette de Balzac d'Entragues, marquise de Verneuill/; 36. графиня Лиму; 37. Жаклина де Бейль, графиня Море /1604-1610/; 38. госпожа Ланери; 39. госпожа Мопу; 40. Шарлотта Фулебон; впоследствии супруга Франциска Барбетьер-Шемеро; 41. куртизанка Бретолина; 42. герцогиня де Невер /неудача/; 43. герцогиня Монпансье /тоже/; 44. Катерина де Роган, герцогиня Цвейбриккенская /рассердилась на любезное предложение короля/; 45. мадмуазель де Гиз, принцесса Конти, сочинительница памфлета «Возлюбленные великого Алькандра» /Les amours du grand Alcandre/; 46. госпожа Клен или Келен, жена парламентского советника; 47. мамзель Фаннюшь – уличная камелия; 48. супруга сборщика податей госпожа де Буанвилль; 49–53. госпожи Аарссен, де Со, де Раньи, де Шанливо, Камю де Понкарре.
1604–1610: 54. Шарлотта дез'Эссар, графиня Ромартен; 55. Шарлотта Маргарита де Монморанси, принцесса Конде; 56. девица Поле /Paulet/.
Прибавив к этому числу первую супругу Генриха Маргариту Наваррскую, знаменитую королеву Марго – французскую Лукрецию Борджия, получим 57, число лет жизни Генриха IV. На эту странность обращаем внимание охотников до каббалистических выкладок; пусть ради забавы присоединят эту роковую цифру к числам 4 и 14, игравшим такую важную роль в жизни родоначальника бурбонской династии.[47]47
В его имени Henri de Bourbon /Генрих Бурбон/, как на русском, так и на французском языке – 14 букв; он родился 13 декабря 1553 года Л2-Й месяц года, число: 1+3=4; год: 1+5+5+3=14/. Первая его жена /Маргарита Валуа/ родилась 14 мая 1552 г. Варфоломеевская ночь с 23 на 24 августа 1572 г. /это число делится на 4 без остатка/. Битва при Иври происходила 14 марта 1590 года. В именах Jacques Clement /убийца Генриха III/, Marie de Medicis – по 14 букв. Габриэль д'Этре умерла 8 апреля 1599 года: число 8 делится без остатка на 4, а сумма цифр всего года – 24. Брак Генриха с Марией Медичи в 1600 г. /40 х 40=1600/. Генрих был убит 14 мая 1610 года Я+6+1=8/.
[Закрыть]
Цифирные фокусы, конечно, очень занимательны; в них досужее суеверие может даже найти себе лакомую пищу, но мы, не останавливаясь на подобных пустяках, скажем несколько слов об иных цифрах, не каббалистических, но тем более заслуживающих внимания. С 1574 по 1610 год, в течение двадцати шести лет, у Генриха IV было пятьдесят шесть фавориток. Любопытно знать, во сколько обошлись Франции эти удовольствия? Не говорим о какой-нибудь горничной Ксенте или о мамзелях, вроде Баверессы, Ля Гланде, Бретолины, Фаннюшь и им подобных; на этих дам и тогда, как теперь, была своя такса. Кроме куртизанок и горничных, королю продавали свои ласки графини, виконтессы, маркизы, принцессы, аббатиссы, знавшие себе настоящую цену; мужья сводили его со своими женами, матери и отцы – с дочерьми. Не скупился король на золото, подарки; щедрился он на поместья, майораты; на чины и титулы, которыми награждал услужливых братьев, отцов и мужей, настоящих и подставных. Сумма всех этих щедрот может представить цифру весьма почтенную; данные же для составления этой суммы можно найти в записках Сюлли и во многих других мемуарах того времени.
Женитьба Генриха на Маргарите Валуа, дело адской политики Катерины Медичи, породнила честный дом наваррских Бурбонов с французским лупанаром.[48]48
Публичный дом.
[Закрыть]
Умной Иоанной д'Альбре /как мы видели/ руководили расчет и надежда со временем видеть сына на французском престоле; честолюбие извинительное в доброй и нежной матери. Катерина Медичи замышляла другое. Она, призывая гугенотов на брачное празднество короля Наваррского, готовила им предательскую западню Варфоломеевской ночи; она оттачивала ножи и топоры убийц под звуки бальной музыки… Прологом кровавой трагедии были песни, пляски, а за ними – отравление Иоанны д'Альбре, убиение Колиньи и резня гугенотов. Мог ли быть прочен брачный союз, заключенный при такой страшной обстановке? Генрих и Маргарита шли к алтарю скрепя сердце, с обоюдным отвращением, чтобы не сказать ненавистью. Говорят, будто несходство характеров – главный источник супружеских раздоров… Неправда! В короле Наваррском и его супруге видим совершенно противное; редко можно было найти людей, у которых в характере было бы так много родственного сходства; как в нем, так и в ней – одни и те же достоинства и пороки одни и те же. Он был влюбчив, она тоже; Генрих за женскую ласку готов был отдать честь, жизнь, весь мир, и Маргарита не задумывалась над принесением этих же самых жертв своим многочисленным любовникам. Шалости и волокитство неприметно довели мужа и жену до распутства, распутство доводило их и до преступлений… Новейшие проповедники женской эмансипации, быть может, сочтут наши слова лицемерием, но по крайнему нашему разумению порок, терпимый в мужчине, отвратителен в женщине: подвыпивший мужчина никогда не возбудит того омерзения, которое внушает нам пьяная женщина. То же самое и во всяком пороке. Генрих, молодой страстный беарнец, воспитанный матерью в страхе Божием, не мог устоять от искушений французского двора Карла IX и Генриха III; мы его не извиняем, только оправдываем… Знаменитая королева Марго не заслуживает ни извинений, ни оправданий. Достойная дочь Катерины Медичи, она родилась развратной, всосала с молоком матери неутолимое сладострастие, выросла в атмосфере, пропитанной пороком. Двенадцати лет она впервые вкусила заветный плод любви чувственной, и с этого возраста ревностно служила Венере, своему единственному божеству. Антраг, Шаррен или Шарри хвалились победой над пламенным сердцем Маргариты-отроковицы, но эту честь могли оспорить у них братья Марго: Карл IX, Генрих III, Франциск, герцог Алансонский и, кроме братьев, герцог Генрих Гиз Порубленный /1е Balafre/, друг детства Маргариты, ее бессменный сверстник в играх и забавах. Маргарита любила его до самой роковой катастрофы в Блуа, которую, как мы уже говорили, безуспешно пыталась отклонить, предупреждая Гиза об угрожавшей опасности. Немедленно по выходе Маргариты за Генриха Наваррского Гиз возобновил с ней прерванную связь, смеясь и издеваясь над простоватым беарнцем, который со своей стороны умел кстати зажмуриться или глядеть сквозь пальцы на проделки жены. Если римский Брут прикидывался сумасшедшим, почему Генриху Наваррскому было не прикидываться простаком, повесой, добродушно махнувшим рукой на все и вся и думавшим единственно об игре в лапту, об охоте и любовных приключениях? Навлекая на себя этой странной тактикой негодование гугенотов и презрение католиков, он спасал себе жизнь и вместе с тем тихонько прокрадывался к королевской короне. Раболепствуя перед Катериной, потворствуя преступным шалостям своей жены, лавируя между Сциллой и Харибдой, Генрих особенно подружился с самым ничтожным из всех своих трех шуринов, Франциском Алансонским. Шурин, зять и сестрица составили тот самый согласный триумвират, на который, однако же, обратила внимание Катерина Медичи, предугадывая в нем опасность, гибельную ее намерениям. Верная завету Макиавелли: «Вселяй раздор и властвуй» /«Divide et Impera»/, флорентинка поручила своей фрейлине, госпоже де Сов и любимцу Генриха III дю Гасту /du Guast/ во что бы то ни стало разладить мужа с женой и шурином. Все фрейлины двора королевы-матери, как мы уже говорили, душой и телом служили ее видам и замыслам, но госпожа де Сов любила искусство для искусства и, по словам историка Мезере, «прелестями своими служила не столько намерениям королевы, сколько своему собственному удовольствию; играя сердцами своих поклонников так ловко, что никогда не бывала в проигрыше и имела неистощимый запас обожателей». Эта прелестная дама, супруга государственного секретаря, была счастливой соперницей Маргариты /или, как называл ее Карл IX, «толстухи Марго»/, пользуясь благосклонностью державных ее братьев, наконец, и мужа, которого вместе с герцогом Алансонским прибрала к рукам. Тонкий, лукавый дипломат в своих отношениях ко французскому двору, Генрих На-варрский на этот раз бросился в западню, расставленную ему коварной Цирцеей, и, согласно желаниям Катерины Медичи, рассорился с герцогом Алансонским чуть не до поединка. Госпожа де Сов, принимая у себя в будуаре и зятя и шурина, тому и другому клялась в неизменной верности; зятю наговаривала на шурина, шурину на зятя, мужу на жену. Генрих, не питавший к Маргарите иных чувств, кроме холодной дружбы, заменил ее презрительным равнодушием. Глубоко обиженная Марго, чтобы не остаться в долгу, выбрала себе другом Бюсси д'Амбуаза, главного коновода партии Алансонского. В своих записках она уверяет, что отношения их были безукоризненными, чему, разумеется, нельзя верить.
Преемник несчастного Ла Моля, удалец Бюсси, сын своего времени, был способен на что угодно, кроме нежных воздыханий и платонической любви. В те времена любить женщину значило обладать женщиной; о любви платонической проповедовали только тогдашние романисты и поэты. Душевно преданный герцогу Алансонскому, Бюсси в объятиях Маргариты нашел достойную награду за свою преданность. О связи с ним королевы Наваррской дю Гаст довел до сведения ее мужа. Генрих, занятый госпожой де Сов, не повел и ухом. Генрих III и Катерина надеялись, что беарнец будет мстить Бюсси, и жестоко ошиблись. Тогда дю Гаст /с их согласия, разумеется/ выбрал из своего сардинского полка триста человек отчаянных головорезов, велел им ночью напасть на Бюсси и его товарищей. Эта горстка молодцов выдержала натиск злодеев; раненый Бюсси защищался, как лев, и посланные дю Гаста бежали. На другой день победитель явился в Лувр, неизменно веселый, любезный, будто после потешного турнира. Дорого поплатился дю Гаст за свой неудавшийся разбойничий умысел. Октября 30, того же 1575 года, часу в десятом вечера, когда он больной лежал в постели, в его спальню вломилась толпа замаскированных людей, предводимая Вильгельмом дю Пра, бароном де Ватто; шпаги их и кинжалы не дали промахов: шпион погиб честной смертью Юлия Цезаря, Маргарита назвала гибель дю Гаста «судом божиим», и это было бы действительно так, если бы барон де Ватто действовал не по ее поручению.
Вечером 15 сентября 1575 года Франциск герцог Алансонский бежал в свой удельный город Дре, откуда прислал в Париж манифест в оправдание своему поступку с выражением своих притязаний. Генрих III и Катерина в бессильной ярости не знали, за что взяться; Маргарита слегла в постель, заболев лихорадкой от страха за нежно любимого брата; милый король Наваррский тоже лежал… у ног госпожи де Сов, осыпая беглеца упреками и насмешками, которыми маскировал свое решительное намерение последовать его примеру. Усыпив бдительность флорентинки и Генриха III, король Наваррский 3 февраля 1576 года, под предлогом поездки на охоту в Санлис, с небольшой свитой приверженцев своих ускакал по Вандомской дороге в Алансон; оттуда пробрался в Мэн, Анжу, где явно присоединился к партии Конде и опять перешел в кальвинизм, от которого отступился после Варфоломеевской ночи. Мнимый простак перехитрил умную флорентинку, лукавого ее сына и коварную госпожу де Сов, из сетей которой наконец вырвался.
На этот раз поплатилась ни в чем не виноватая Маргарита. Королева-мать и король-братец, обрушив на нее свою ярость, обошлись с ней как с пленницей, приставив стражу к ее дворцу. Для них Маргарита была драгоценным залогом при тех враждебных отношениях, в которых находились теперь к Генриху III его брат и зять. Король Наваррский, равнодушный к жене во время пребывания своего в Париже, теперь в письмах своих из Гаскони прикинулся чрезвычайно нежным и внимательным, прося Маргариту между прочим подробно сообщать ему обо всем, что делается и замышляется при дворе. Дружбы ради королева Наваррская охотно взяла на себя роль шпионки, донося обо всем обоим беглецам, то есть мужу и Франциску Алансонскому. Желая во что бы то ни стало воротить последнего ко двору, Генрих III решился вступить с ним в переговоры. Посредницей была сама Катерина; она ездила к Франциску, но, холодно им принятая, истощив весь запас лести и заманчивых обещаний, возвратилась в Париж ни с чем. Быть примирительницей враждующих братьев попросили Маргариту, и она с удовольствием взялась за это трудное поручение. Чего не сделала мегера, то удалось сирене. Франциск, обольщенный ласками сестры /ласками, далеко не родственными/, возвратился в Париж, как блудный сын в дом отчий. Генрих III принял его с умилительным радушием, Катерина со слезами радости: тот и другая смотрели в глаза герцогу Алансонскому, предупреждая, предугадывая малейшие его желания. По этим ласкам Франциск мог заключить, что на этот раз ему не так-то легко будет вырваться из этих предательских объятий. Маргарита в награду за удачное исполнение данного ей поручения просила мать и брата отпустить ее к мужу, вместе с присланным за ней Жениссаком. Ей отвечали отказом, посланного приняли с грубостями, приказав ему сказать мужу Маргариты, что он не увидит ее до тех пор, покуда не перейдет в католицизм. Желая утешить Маргариту, ей предложили прокатиться в чужие края, на воды, и она, ссылаясь на недавнюю болезнь, выбрала Спа, куда и отправилась в сопровождении княгини Рош-сюр-Ион. Эта поездка была настолько полезна ей в санитарном отношении, сколько герцогу Алансонскому в отношении политическом. Во время своего пребывания во Фландрии Маргарита сумела расположить в пользу брата партию недовольных испанским владычеством, обещавших ей в случае надобности не только дать ее брату надежный приют, но даже избрать его в предводители готовившегося восстания. Это обещание, льстившее честолюбию герцога Алансонского, пришлось как нельзя более кстати. По возвращении в Париж Маргарита вместо прежних ладов между матерью и примирившимися братьями, нашла страшную разладицу. Генрих III, обвиняя герцога Алансонского в измене и злых умыслах, теперь обходился с ним, как с пленником, вместо объятий его держали чуть не за ворот. Смягчив по возможности его незавидную участь, ручаясь головой королю и королеве-матери за благонадежность Франциска, хитрая Маргарита с помощью Бюсси д'Амбуаза занялась приготовлениями к побегу узника во Фландрию. В пятницу 14 января 1578 года герцог Алансонский, Симье и Канже, с помощью Маргариты, трех ее горничных и верного слуги по веревочной лестнице спустились из окна темницы в ров, оттуда бежали в аббатство святой Геновефы, где их ожидал верный Бюсси. Во Фландрии брат Генриха III не был ему опасен, и король, радуясь, что сбыл с рук опасного врага, нимало не сердился на Маргариту за ее содействие побегу Франциска. Главной причиной последней распри между братьями была не боязнь короля французского честолюбивых замыслов герцога, а возобновленная последним связь с госпожой де Сов, одновременно удостаивавшей и короля своей благосклонностью. До гроба верная правилу не лишать своей ласки ни единого мужчины при дворе от короля до камер-лакея включительно, эта госпожа имела честь после герцога Алансонского быть любовницей Генриха Гиза. В бытность свою в Гаскони с Катериной Медичи она пыталась пробудить в сердце короля Наваррского прежнюю страсть, но он, как увидим, уклонился от этой камелии, выбрав цветок посвежее и привлекательнее.
