Текст книги "Знание-сила, 2005 № 05 (935)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Конечно, назвать сталинский Советский Союз великой демократией, как это сделал Черчилль, было предательством по отношению к народу этой страны, и списать это на законы дипломатии невозможно. Правда, в своих воспоминаниях он касается ряда неприятных моментов, вызванных заявлениями Сталина. "Помню, – писал он, – какое сильное впечатление на меня в то время произвело сообщение о том, что миллионы мужчин и женщин уничтожаются или навсегда переселяются. Несомненно, родится поколение, которому будут неведомы их страдания, но оно, конечно, будет иметь больше еды и будет благословлять имя Сталина. Я не повторил афоризм Берка: "Если я не могу провести реформ без несправедливости, то не надо мне реформ". В условиях, когда вокруг нас свирепствовала мировая война, казалось бесполезным морализировать вслух".

Особенно раздражен он был заявлением о том, что "германский генеральный штаб должен быть ликвидирован. Вся сила могущественных армий Гитлера, по словам Сталина, зависит примерно от 50 тысяч офицеров и специалистов. Если этих людей выловить и расстрелять после войны, военная мощь Германии будет уничтожена с корнем". "Я очень рассердился, – вспоминал далее Черчилль. – Я предпочел бы, – сказал я, – чтобы меня тут же вывели в этот сад и самого расстреляли, чем согласиться запятнать свою честь и честь своей страны подобным позором". Этот эпизод удалось перевести в шутку президенту США. Сталин с Молотовым тоже заявили, что "они просто шутили и ничего серьезного они и не думали".

На самом деле, Сталин не шутил, когда говорил о том, что расстрел 50 тыс. офицеров и специалистов мог бы уничтожить военную мощь Германии. Он уже проделал подобную операцию, расстреляв под Катынью двадцать тысяч польских офицеров и специалистов после захвата Польши. Неоднократно он проделывал это и с собственным народом, уничтожив наиболее работающих крестьян в годы коллективизации и интеллектуальную элиту страны в годы Большого террора.

Может быть, в душе Черчилль относился к Сталину и по-другому, однако его послевоенные высказывания о том, что Сталин ничуть не лучше Гитлера, известны гораздо меньше.

К руководителям государств Восточной Европы, которые оказались в прямой зависимости от Сталина, он позволял себе более грубое отношение. Так, по свидетельству М. Джиласа, он "намеренно – одновременно и шутливо и зло – поддразнивал Тито: плохо отзывался о югославской и хорошо о болгарской армии. "...Болгарская армия лучше югославской. У болгар были недостатки и враги в армии. Но они расстреляли десяток– другой – и сейчас все в порядке. Болгарская армия очень хорошая – обученная, дисциплинированная. А ваша югославская – все еще партизаны, не способные к серьезным фронтовым сражениям. Один немецкий полк зимой разогнал вашу дивизию! Полк – дивизию!" Тем не менее Джилас – один из тех, кто был заворожен Сталиным, его резкостью и подозрительностью при любом несогласии с ним, его размеренностью и холодностью, даже проявлениями распада этой личности, которые он наблюдал после войны.

Вместо заключения:

Был ли Сталин выдающимся государственным деятелем?

Ответ историка Невежина на этот вопрос ясен. Можно было бы привести немало цитат из трудов других современных авторов, которые отвечают на этот вопрос положительно, причем не только российских, но и западных, не только апологетов, но и антисталинистов. Те и другие, тем не менее, сходятся в признании его выдающимся государственным деятелем. Гораздо меньше тех, кто разумно рассуждает о Сталине. Разумно – это значит рассматривает Сталина и плоды его государственной деятельности не только в общем историческом контексте, но и с учетом накопленного в мире опыта осмысления, с учетом того опыта философской рефлексии, который оставлен нам в наследство как методология исторического знания. Среди них и категорический нравственный императив Иммануила Канта.

"Кто же может отрицать эти специфические административные способности Сталина – закулисное маневрирование, демагогию, аппаратное чутье, умение выжидать, беспримерные недоверчивость и коварство, безотказную память, выносливость, волю, хитрость, неограниченную самоуверенность, "восточную" непроницаемость, знание человеческих слабостей, природный практический ум, тщательно отработанный им имидж, отсутствие каких-либо обременительных для политика (этого типа) привязанностей, пороков и принципов", – пишет Баткин. Конечно, повторю я вновь за Леонидом Михайловичем, "о Сталине (как и о Гитлере) будут помнить и через тысячу, две тысячи, три тысячи лет. Будут помнить тверже, чем великих людей, которых он уничтожил. Ведь Герострат – античный младенец по сравнению с ним" ("ЗС", 1989, № 3).

Что касается Симонова, то на вопрос, почему он "оказался неспособным занять истинно рефлективную позицию на необходимой культурной дистанции, ощутить себя, в конце концов, вне всех этих секретариатов, премий, заседаний, тумана и морока", Баткин нашел ответ. Симонов был представителем той советской среды, того социального уровня, которые исторически запросили Сталина, преломились в нем и дали невольные показания о себе в его мемуарах. В них не только нет рефлексии, в них мы видим "полную нравственную размытость и убогость политических взглядов" ("ЗС", 1989, № 4).

Эти же характеристики можно применить и к историку Невежину. Однако, в отличие от Симонова, он пережил антисталинскую критику времен перестройки и получил возможность изучать документы, в том числе и такого уровня секретности, которые тогда и представить-то было невозможно. В то же время Невежин – представитель слоя постсоветской интеллигенции, ментальность которой сформирована той самой политической и антикультурной, по точному выражению Баткина, контрреволюций, которая породила "процесс "выдвижения", жестко огосударствленный, устрашающе массовый и безличный, полностью идеологизированный и квазиполитизированный, разворачивавшийся в условиях нарастающего тоталитаризма, коллективизации, террора, объективно, независимо от сознания тех или иных, возможно, хороших и честных "выдвиженцев" ("ЗС", 1989, № 4). Составляющие этой ментальности не только до сих пор не преодолены, наоборот, они воспроизводятся постсоветской интеллигенцией в следующем поколении. Главное – это служить власти. Не стране, подчеркиваю, а власти, потому что российская власть действует как завоеватель в своей собственной стране, она постоянно утверждала и утверждает себя внутренними и внешними победами над своим собственным народом. В обстановке великодержавной реакции, которая наблюдается сегодня в России, постсоветские историки чутко уловили запрос власти на новую интерпретацию Сталина. Книга Невежина – один из многих уже реализованных проектов.

Ситуация усугубляется тем, что современных российских историков в их оценке Сталина как выдающегося государственного деятеля поддерживают западные коллеги, воспитанные в условиях совсем других отношений между властью и обществом. Для объяснения этого феномена нужна специальная статья. Отметим здесь только главное. Причина в том, что, хотя на Западе и нет интеллигенции в российском смысле этого слова, но есть интеллектуалы. В них жива традиция 1930-х годов, когда западные интеллектуалы были очарованы советским экспериментом, происходившим на фоне депрессии в их собственных странах. Они воспитаны в условиях примиренчества в отношении советского коммунизма, идущего с 1960-х годов, и критики западной цивилизации. Их объединяет с российскими историками не только так называемый объективистский подход к истории и общие парадигмы модернизации и социальной истории, но и нравственная размытость в оценке исторических событий. Те и другие прекрасно осведомлены о коллективизации и гибели миллионов во время голода 1931 – 1933 годов, явившегося прямым результатом политики Сталина, о ГУЛАГе и массовых убийствах 1937 – 1938 гг., догадываются, хотя и не хотят признавать, о равной с Гитлером ответственности Сталина за развязывание Второй мировой войны и т.д.

Категорического нравственного императива нет в их исторической оценке Сталина. Включается ли разум? Если бы включался, то историки бы признали, что сталинский социализм был движением не вперед, а назад в историческом развитии России, или, говоря словами Баткина, "широкой и страшной реакцией на продвижение западной цивилизации"[² Баткин Л Размышления о двух стульях, которых нет. Открытия и иллюзии старого либерала//Новое время. – 2004. 22 августа (№ 34).]. Антизападник Сталин, используя оккупационные традиции российской государственности, создал такую искусственную систему власти и экономики, которая оказалась нежизнеспособной и развалилась под тяжестью внутренних и внешних проблем, оставив после себя деморализованное общество, разрушенные социальные связи, отравленную окружающую среду и огромные запасы ядерного, химического и всякого другого оружия. Можно ли, поняв это, называть Сталина выдающимся государственным деятелем? Вопрос, разумеется, риторический.

ЭКСПЕДИЦИИ: ПОИСКИ И НАХОДКИ

Александр Волков

Форцелло – город этрусков

Что мы знаем об этрусках, этих обитателях аппеннинского полуострова? По всей вероятности, они прибыли сюда из Малой Азии, подобно легендарному предку римлян Энею. Прославились до римлян. Основывал города будущей Римской республики, неудачно соперничали с ней. Любили pocкошь и мистику. Радовались жизни, даже украшая гробницы. Были пиратами и купцами, снабжавшими полудикие племена Центральной Европы товарами средиземноморских стран. Археологические раскопки последних лет открывают нам все новые стороны жизни этрусков.

Этруски имели мало склонности к военному делу и гораздо больше к торговле.

Теодор Моммзен. «История Рима»

Форцелло (Forcello) – порт в долине реки По. Грузчики на берегу трудятся, не покладая рук. Пришел еще один корабль, груженый греческими амфорами с вином для охочих до него северян, живущих по ту сторону гор. Одни переносят тяжелые глиняные сосуды на берег, другие переливают вино в кожаные меха. Уже сегодня повозки, запряженные волами, помчат товар в горы. Им предстоит перебраться через Альпы.

Обычная жизнь в гавани Форцелло (в шести километрах от современной Мантуи) две с половиной тысячи лет назад. Тогда порт этот был важным перевалочным пунктом международной торговли. Корабли со всего Восточного Средиземноморья, миновав просторы Адриатики, заходили в устье реки По и, поднимаясь вверх по течению, достигали Форцелло.

Этот город соединял два мира – дикий Север и процветающий Юг, пестрый племенной мир Центральной Европы и мир классической древности – Греции, Египта и стран Передней Азии. Список городов и земель, поставлявших сюда товары, можно читать еще долго: Коринф, Милет, Самос, Хиос...

Судить об объеме поставок можно хотя бы по тому, что в Форцелло найдено больше амфор, чем во всей долине реки По.

Разумеется, находят не только амфоры, но и, например, изысканную посуду из Афин, покрытую черным лаком, а также различные украшения.

Здесь встречается даже керамика из Милета – товар дорогой и очень редкий. Попадаются и кельтские фибулы – этими пряжками скрепляли полы одежды вместо пуговиц. Возможно, их обронили купцы.

Большая часть найденных здесь кельтских украшений, полагают археологи, изготовлена в местечке Мон– Лаесуа, лежавшем на территории современной Бургундии. Эта область являлась одним из основных торговых партнеров Форцелло. Ее население было зажиточным и знало толк в греческой роскоши.

Так, около 500 года до новой эры в местечке Викс, неподалеку от Мон– Лассуа, при погребении жены одного из кельтских вождей в ее могилу кладут заморский бронзовый котел, в котором смешивали вино с водой. Его объем превышал 1100 литров. Рядом – греческая чернофигурная ваза, золотая диадема, бронзовые и серебряные чаши, разобранная четырехколесная повозка с бронзовой оснасткой. Очевидно, часть украшений была изготовлена самими кельтами, часть привезена сюда при посредничестве этрусков.

Торговля была любимым занятием этрусков. Природные условия располагали к тому – и дело не только в удобном географическом положении их страны. Когда в VIII – VII веках до новой эры греческие колонисты стали расселяться по берегам Средиземного моря, обустраивая здесь свои фактории, тирренское, то есть этрусское, побережье Италии оказалось для них негостеприимным. Им не удалось здесь закрепиться. Греки могли лишь завидовать этрускам. Их земли изобиловали полезными ископаемыми. Здесь добывали медь, свинец, серебро и железо. Этруски выменивали металл на товары греческих и финикийских купцов: на красивые безделушки с Востока, на вино и оливковое масло, а попутно перенимали у заморских гостей секреты ремесел: учились изготавливать красивую посуду, ковать и чеканить, плавить и гравировать.

Их корабли заходили в порты Египта, Испании и на Кипр. Экспансия этрусков на север, в долину реки По, открыла им новые горизонты.

Этруски дважды колонизовали эту плодородную долину. Первый раз это случилось в X – IX веках до новой эры. Тогда их исконные земли, лежавшие между реками Арно и Тибр, уже не могли прокормить весь народ. В поисках новых земель этруски стали продвигаться на север.

В VI веке они нуждались не в новых землях, а в новых торговых партнерах, К тому времени серьезно изменилось положение их страны на международной арене. Тирренское море, омывавшее западное побережье страны этрусков, оказалось закрыто для них. Причиной была торговая война.

Более ста лет этруски вели морскую торговлю с Галлией. Их корабли поднимались вверх по течению Роны и были желанными гостями в местных гаванях. Пять затонувших торговых судов этрусков, обнаруженных у побережья Южной Франции, лишний раз доказывают, как оживленна была эта торговля. На одном из кораблей найдены 180 этрусских амфор для перевозки вина, а также три греческие амфоры, сорок этрусских винных чаш и 25 кувшинов для вина. Как видно, торговля вином велась в ту пору с большим размахом. Даже жители греческой колонии Массалия (совр. Марсель) поначалу были клиентами этрусских перекупщиков.

В начале VI века до новой эры Тирренское море было поделено на три сферы влияния: юго-запад (включая Сардинию) принадлежал карфагенянам; центральная часть моря – этрускам, а север и юг, в том числе Мессинский пролив, контролировали греки.

Когда в 545 году до новой эры экспедиция греческих колонистов захватила Корсику, стратегическое равновесие нарушилось. Разгорелась война. Пять лет спустя в морском сражении при Алалии этруски в союзе с карфагенянами разбили греков и прогнали их с Корсики. Однако этот успех был их пирровой победой.

Отныне этруски неизменно терпели поражение в морских битвах с греками или своими недавними союзниками – карфагенянами. В 474 году до новой эры греки из Сиракуз уничтожили весь этрусский флот в битве при Искии. Теперь морская торговля стала для этрусков делом несбыточным.

Но предприимчивые этрусские купцы нашли выход – они решили возить товары кельтам по суше – через альпийские перевалы. Торговые маршруты этрусков сместились в долину реки По. Сюда везли этрусские украшения и посуду, греческие вино и оливковое масло. Долина реки По переживает бурный экономический подъем. Неприметные прежде городки и деревни разрастаются.

Фельсина (Болонья), лежавшая на пересечении нескольких дорог, превращается в важный торговый центр. Немало выиграл от торговли и соседний город Марцаботто. Проведенные здесь раскопки показали, как быстро росло благосостояние горожан, в какой роскоши они жили. На побережье Адриатического моря вырастают крупные торговые гавани этрусков – Спина и Андрия. Сюда держат путь греческие корабли.

С этого времени начинает процветать и Форцелло – речной порт, лежавший в полутора сотнях километров от морского побережья. Здесь сходятся сухопутные и водные трассы; встречают здесь заморские корабли, прибывшие с товаром и поднявшиеся вверх по течению реки. Здесь готовят на экспорт и собственную продукцию: бронзовую посуду, украшения и керамику буккеро – прекрасную серую керамику с черной блестящей поверхностью, ее научились выделывать этруски. Теперь жители Форцелло, разбогатевшие на внешней торговле, тоже могли себе позволить многое.

Сам город-порт в VI веке до новой эры был большим и богатым, однако уже во времена Римской империи был совершенно забыт. Здесь больше не селились люди, и пастбища и поля постепенно скрыли древний город, – к счастью для археологов. Почти двухметровая толща культурного слоя, относящегося к эпохе этрусков, осталась не потревоженной позднейшими поколениями римлян и итальянцев. Город словно ждал прихода ученых. Теперь они шаг за шагом продвигаются в прошлое, и их путешествию пока не видно конца.

Уже ясно, например, что Форцелло старше соседней Мантуи, а еще недавно считалось, что именно Мантуя стала форпостом этрусков на севере Италии! Город был построен почти на столетие раньше – в 550 – 525 годах до новой эры, полагает итальянский археолог Раффаэле де Маринис, руководитель раскопок, проводимых в Форцелло.

История Форцелло оборвалась неожиданно. В конце V или начале IV века город был покинут своими жителями. Может быть, причиной были природные капризы? Река могла обмелеть, и торговые корабли перестали подниматься сюда. А горожане, оставленные не у дел, переселились в другие районы Этрурии. Так ли это – раскопки покажут. Но это – в будущем.

Какой же кельт не любит сала?

Во время раскопок в Форцелло было найдено свыше 50 тысяч костей животных, причем чаще всего попадались кости свиней. Это можно объяснить, если предположить, что местные жители наладили производство мясных продуктов на продажу. Изучая находки, ученые обратили внимание, что почти не встречаются кости задних конечностей свиней. Очевидно, этруски коптили свиные окорока и продавали их своим постоянным клиентам – кельтам. Любопытно, что и в наши дни север Италии славится своими "пармскими окороками".

Тайны этрусков Происхождение

Откуда взялись этруски? Геродот считал, что они переселились в Италию из Малой Азии, покорили местное население – представителей так называемой культуры Вилланова, сформировавшейся в Северной Италии в IX веке до новой эры, и основали свои города.

Политическая организация их общества напоминала общественное устройство ионийских городов-государств (Иония – область Малой Азии, населенная греками). Иерархия этрусского общества напоминала иерархию греческого острова Эвбея.

Однако новейшие исследования не подтверждают гипотезу малоазийского происхождения этрусков. Сегодня мы знаем, что уже в VIII веке до новой эры между Северной Италией и странами Восточного Средиземноморья установились оживленные торговые отношения. Заезжие купцы могли познакомить италийских жителей с обычаями и нравами своих стран. Восприняв чужую культуру, население Северной Италии решительно изменило свой образ жизни... превратившись в "этрусков". Может быть, так?

Согласно другой гипотезе, именно так: этруски были исконными жителями Альпийского региона, носителями культуры Вилланова. Погребальный ритуал жителей Северной Италии – кремация – уже в конце II тысячелетия разительно отличает их от соседних народов. Зато именно так хоронили своих усопших и этруски. Этот же обычай характерен для так называемой культуры полей погребальных урн, сформировавшейся в Центральной Европе во II тысячелетии до новой эры и вскоре проникшей в Северную Италию.

Третью гипотезу выдвинули лингвисты. Они считают этрусков потомками коренного населения Италии, жившего здесь еще до переселения индоевропейских народов.

В наше время археологи уверены – откуда бы ни вели свое происхождение этруски, их становление как единого народа произошло уже на итальянской земле.

Статья иллюстрирована замечательными образцами искусства этрусков

Язык

В отличие от других древних языков – например, греческого или латыни – этрусский представляет собой загадку. Он полностью забыт. Вместе с этрусской цивилизацией погибли почти все памятники письменности этрусков. Вместе с последними этрусками, растворившимися в римском народе, исчез и язык. Еще в I веке до новой эры римляне переводили этрусские книги. Однако их списки тоже не сохранились. Мы можем только гадать, какие стихотворения и романы могли писать этруски, давшие столько великолепных живописцев и скульпторов. Теперь лингвисты вынуждены восстанавливать язык этрусков по случайным надписям на табличках и камнях. Их обнаружено уже более десяти тысяч.

Известно, что в начале VII века до новой эры письменность была широко распространена в Этрурии. Ее жители писали на папирусе, полотне и вощаных табличках, однако эти материалы давно истлели. Сохранились лишь надписи, оставленные на золоте, бронзе, свинце и керамике. Чаще всего встречаются короткие фразы, содержащие имена людей – владельцев этих предметов. Вот, например, надпись на чашке, расшифрованная учеными: "Я – чашка Купе Алтарна. Возьми меня!"

В принципе, читать этрусские тексты легко – они пользовались греческим алфавитом. Другое дело – понимать смысл, передаваемый знакомыми знаками. Ученым помогают лишь отдельные двуязычные надписи.

Подобную надпись ("билингву") нашли при раскопках в местечке Пирги близ Рима. В этом портовом городе было святилище, которое посещали не только этруски, но и финикийские купцы. На золотых табличках, датированных V веком до новой эры, сохранились надписи на финикийском и этрусском языках, гласящие, что этрусский царь посвятил этот храм богине Уни.

Пока приходится иметь дело с отдельными "камешками" затонувшего острова этрусской словесности – с некоторыми известными словами. Их – несколько сотен. Лингвисты проанализировали грамматику и лексику этрусского языка и выяснили, что он не похож ни на один известный нам язык. В Италии он был чужеродным. По некоторым гипотезам, мы имеем дело с доиндоевропейским языком, на котором говорили в Европе несколько тысяч лет назад. Вероятно, таким же доиндоевропейским языком является язык народа басков.

Между тем долгие изыскания лингвистов не прошли даром. Они отыскали два наречия, несколько похожих на этрусский язык. На одном некогда говорили в Реции – области в Альпах, позднее покоренной Римом. На другом – жители острова Лемнос в Эгейском море. Археологи обнаружили здесь надписи, датированные VI веком до новой эры; они напоминали этрусские тексты. Ученые полагают, что жители легендарного Крита тоже говорили на языке, родственном этрусскому. Так считал, например, знаменитый английский лингвист Майкл Вентрис (см. "Знание – сила", 2001, № 8).

Исчезновение этрусков

Этруски называли свое государство "Разенна". Мы могли бы по праву именовать их страну "Соединенными Штатами Этрурии" или – по современному названию этой местности – "Соединенными Штатами Тосканы". Их соседи-римляне стали называть их "тусками", или "турсками", – отсюда слово "этруски".

Они никогда не чувствовали себя единым народом или гражданами единой страны. Они ощущали себя жителями определенного города или царства. Они были "тарквиниями" из Тарквинии или "вейянцами" из Вейи. Их города заключили так называемый Союз двенадцати городов. Подобный союз существовал и в Малой Азии – в населенной греками Ионии.

Каждый год депутации отдельных городов собирались в Вольсинии, на южном берегу озера Больсена. Здесь обсуждали важнейшие дела, заботившие этрусков. Так, когда жители Вейи повели войну с римлянами, это событие непременно стало темой номер один на очередной "ассамблее" этрусков.

Город Вейи, лежавший на юге Этрурии, первым из "двенадцати городов" вступил в борьбу с Римом. Первым он был и побежден римлянами. Это случилось в 396 году до новой эры. Затем настал черед Тарквинии. Через пару столетий от былой независимости Этрурии не осталось и следа. Последний раз этруски попытались избавиться от власти Рима в I веке до новой эры, в годы диктатуры Суллы, но эта попытка была жестоко подавлена.

Вместе с другими народами, жившими к югу от реки По, этруски получили римское гражданство. Сами они охотно расставались с верой, языком и обычаями отцов и становились римлянами. Точно так же столетия назад их предки усердно перенимали греческие порядки. Вот почему и исчезли этруски – они растворились в римском народе. Например, знаменитый Гай Меценат, друг императора Августа и "крестный отец" всех меценатов, был знатным этруском из Арреции. Он всячески поддерживал блестящих римских поэтов – Вергилия и Гopaция. Этрусская же словесность – за неимением подобных доброхотов – полностью пресеклась.

АНТРОПОЛОГИЯ ВЕЩИ

Ольга Балла

Иносказания огня

«Кремлевская» настольная лампа перенасыщена семантикой. В своей «официальной» версии она – металлическая: стойка, подставка, каркас абажура – все из темного металла. Была еще «домашняя» модель – с деревянной стойкой (по идее, более человечной, теплой, живой) – березовой, которую затемняли морилкой и покрывали лаком. Цилиндрический абажур закрыт сверху металлической крышкой, затянут шторкой из светлой ткани, украшен металлическими барельефами с изображением советских символов: серпа и молота в венке из дубовых и лавровых листьев. После войны на лампе появляются и пятиконечные звезды.

Символично все, начиная с того, что она – лампа, источник света. Не всякая, правда, лампа эксплуатирует свою естественную символичность так, как "кремлевская". Эта из своего символического потенциала выжимает, кажется, максимум возможного.

В ней ни капли иронии: она вся – всерьез, до мельчайших деталей. Подробная проработка деталей останавливает взгляд: рассмотри. Задумайся. Собери себя в порядок, соответствующий тому, что ты видишь.

В октябре 2004 года испанский архитектор Карлос Флорес Пасос устроил в музее городского освещения "Огни Москвы" выставку под названием "Советская настольная лампа 1917– 1953 годов". На самом деле, были показаны лампы определенного типа – так называемые кремлевские – и начиная не с 1917 года, а с конца 20-х: от прихода Сталина к власти до его смерти.

То, что до такого додумался иностранец, понятно: взгляд извне превращает само собой разумеющиеся вещи в экзотику, в культурные особенности и странности, которые бросаются в глаза, поддаются описанию и экспонированию на выставках.

Даже у домашней версии «кремлевской» лампы свет жесткий, суровый. Никакого сюсюканья с пользователем. При такой лампе стыдно быть распущенным, легкомысленным, поверхностным, случайным. Она требует дисциплины, ответственности, застегнутости на все пуговицы. Требует правильного исполнения роли в жизненном спектакле, где ты и актер, и зритель одновременно (увы: режиссер не ты, и это тебе тоже дают прочувствовать). Этика и эстетика жизни неразделимы, и 20 – 50-е советские годы – одно из таких времен, когда это особенно явно. В знаковых предметах эпох этого рода («кремлевская» лампа как раз такова) подают свои голоса, твердя в общем одно и то же, разные искусства.

Лампа—литературна, она – текст. Дидактичный, прямолинейный, буквалистски-въедливый, почти-словесный (словами можно пересказать!) дизайн превращает ее в повествование, в обстоятельное высказывание: о ценностях, на которые надо ориентироваться, о неслучайности мира вообще и советского мира в особенности. Она не оставляет человека в покое, активно и а1рессивно вписывая его в горизонт Больших Смыслов. Освещать – совсем не главная ее функция, даже – одна из последних.

Об этом с наивностью, свойственной лишь очень уверенным в себе эпохам, проговариваются фотографии. Вот – отчетливо-постановочная фотография из журнала 30-х годов, призванная иллюстрировать торжество советского образа жизни. За столом люди с радостными, увлеченными лицами читают газеты и журналы. Перед ними лампа – знакового, «кремлевского» типа. Но она не может светить: невооруженным глазом видно, что у нее нет провода.

Ни композиции, ни замысла это не разрушает. Скорее напротив: сразу понимаешь, что дело здесь не в свете, не в электричестве, вообще не в удобстве этих самых читающих, которые и так довольны. Лампа со всей неприкрытостью присутствует как символ: Правильного Положения Дел. Точно так же она – начиная с конца 20-х украшает столы президиумов всех торжественных заседаний правительства. В залах было очень светло, но лампы стояли все равно – как жезлы власти, как стражи порядка.

"Кремлевской" лампой премировали – это считалось очень почетным. Она работала как знак статуса.

Лампа еще и архитеюурна. Она до буквальности похожа на здания своего времени, особенно на московское метро: в ее ножке-стойке повторяются его колонны, в медальонах на ее плафоне – барельефы на его стенах. Но отзывается в ней – в полном соответствии с претензиями времени – и природа.

Ведь всякая лампа – растение. Корень-шнур, ствол-ножка, крона-плафон. И плод – свет. Лампа – дерево света, этаже, «кремлевская», уже само Древо: Мировое. Ясень-Иггдрасиль, на котором все сразу растет: все цветы,

все плоды, которые только бывают на свете. Да вот и они: дубовые и лавровые листья, обрамляющие серп с молотом. Ну где еще такое одновременно вырастет? Здесь идеологией прикидывается, и довольно прозрачно, сама метафизика. Эго уже – ось, на которую нанизаны миры. Скрепляющий стержень всего сушего. И мрачноватый, жесткий ее свет становится физическим обликом метафизического огня, иносказанием силы и власти.

Эго перетекание культуры в природу, природы в культуру – осязаемое воплощение утопий сталинских мичуринцев, мечтавших управлять природой, как культурой, а свою культуру сделать естественной, неотменимой и вечной, как сама природа. Эго – лампа эпохи веры советского мира в свое тождество с естеством и в свое торжество над ним.

Динамичные 20-е с их пафосом обновления и расширения под сенью таких тяжеловесных ламп не представимы. Это – имперская лампа, вещь застывающего, загустевающего в вечность мира со все более четко очерченными границами. В ней осенний, тяжелый свет спелого, зрелого времени. В этом мире уже все сбылось, во всяком случае, главное – точно сбылось. Уже не надо рваться за пределы. Пределы надо обживать и охранять. И "кремлевская" лампа – охранный знак, пограничный столб на границах этого мира, на рубежах света и тьмы.

Да, предмет в России больше, чем предмет. Собственно, это и в других культурах так, но в России XX века с проблематичностью ее бытовой сферы, со скудостью ее предметной среды – особенно. Семантическая напряженность вещей именно в это время исключительно высока, просто экстатична. Предмет вырастает до статуса знака отношения к жизни.

В этом смысле, стоит предмету превратиться в чисто функциональный, утилитарный объект потребления – он попросту умирает. Похоже, однако, на то, что этого не будет никогда. Ведь даже "чистый" утилитаризм – еще какой знак отношения к жизни! еще какая воплощенная, пластически проговоренная позиция!