Текст книги "Знание-сила, 2005 № 05 (935)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

В оформлении использованы фотографии и репродукции из коллекции музея «Огни Москвы»

Организаторы выставки не зря показали здесь и другие образчики ламповой флоры того же времени. Во– первых – лампу с зеленым стеклянным абажуром на металлической подставке. Еще дореволюционная, она с совсем незначительными изменениями благополучно дожила до поздних 50-х годов, пережив все исторические потрясения и идеологические колебания. Казалось бы, именно потому, что ничего лишнего и, значит, полностью «десемантизирована». Но как раз наоборот: у этой лампы была своя четкая смысловая линия.

Прежде всего, в восприятии современников эта совершенно "старорежимная" лампа была "ленинской". На фотографиях, известных всей стране, Ленин в своем кремлевском кабинете читал газету при свете именно такой лампы. Ее аскетизм и собранность немедленно стали синонимами ленинской "простоты" и вообще накрепко связались с образом вождя мирового пролетариата. Она стала знаком преемственности, связи с истоками и устоями советского мира. В 20-х годах пробовали делать такие лампы на скульптурных стойках с пролетарской тематикой: изображающих, например, рабочего у станка. Но они не прижились.

И недаром: ведь задолго до того, как стать "ленинской", зеленая лампа уже была "интеллигентской". Она освещала столы читающих и думающих людей XIX века. Прочная ассоциация зеленой лампы с личной умственной жизнью, частным интеллектуальным бытом никуда не делась и при советской власти. Ее мягкий зеленый свет всегда сохранял оттенок если и не оппозиционности (это – совсем не обязательно), то уж во всяком случае – некоторой отстраненности, возможности ухода в свой внутренний (или "выдуманный" книжный) мир внутренней свободы. Не говоря уж об отсылках к тому культурному миру, который гораздо старше и революции с советской властью, и их ценностей.

Пришедший к власти Сталин сам хотел быть истоком и устоем. Поэтому обзавелся и собственной лампой– символом – к тому же без интеллигентских обертонов. Первые, еще единичные экземпляры "кремлевских" ламп стали появляться, начиная с середины 20-х – как раз после смерти Ленина. И с тех пор, где бы ни изображался Сталин – на фотографии, в живописи или в кино, – неизменно рядом с ним оказывалась "кремлевская" лампа.

Второй представитель контекста – черная эбонитовая, сутулая лампа с подвижной головкой. Тоже, кстати, модель 20-х годов. Тут уже ничего символичного, иносказательного как будто и вовсе нет (весь символизм всосала в себя кремлевская «лампа власти»): ни эмблем, ни говорящих украшений, ни каких бы то ни было отсылок и ассоциаций. Она даже скорее на грани некрасивости: функциональный предмет-трудяга, принужденный к существованию своей функцией. Ан нет. Тем отчетливее она – знак, только другой: смирения, самоограничения, дисциплины. Смола кругового терпенья и совестный деготь труда.

Сама же "кремлевская" лампа пережила сталинскую эпоху, но совсем ненадолго. Прежде чем окончательно исчезнуть в середине 50-х, она еще посуществовала по инерции – лишившись напоследок политической атрибутики. С абажура исчезают серп и молот с дубовыми и лавровыми листьями и появляются медальоны с изображением – почему-то – торпедных катеров. Тоже вообще-то знак силы и власти, хотя уже не такой идеологизированный. Произошел сброс семантического напряжения. В истории такая лампа осталась под именем "лампы с кораблями".

А потом их делать и вовсе перестали. Лампы, как растения, тоже умирают – есть почва, в которой они не растут. Настала пора других ламп и другого света: торшеров и бра шестидесятых, их ироничного, аскетичного, угловатого уюта. Что, разумеется, уже совсем другая история.

НАШИ ЛАУРЕАТЫ

Поздравляем лауреатов!

В 2004 году лауреатами «ЗС» стали:

Александр Викторович Волков

предпочитает жить в стороне от основной магистрали времени: коммерциализации – капитализации.

На той обочине, где он оказался, нашел очень много интересного: и черные дыры, по которым можно путешествовать, и тайный космос бактерий, и воскресших Гомера с хеттами, и главное – журнал "Знание – сила". Они встретились.

Роман продолжается.

Ольга Анатольевна Балла

родилась в Москве, окончила школу в Праге, училась истории и философии в Будапеште, получила диплом историка в Москве, ухитрившись притом защитить диплом по психологии. К собственному изумлению, семь лет проработала судебным экспертом-почерковедом. Будучи журналистом в третьем поколении, не смогла не превратиться в конце концов в сотрудника редакции журнала "Знание – сила", который читала всю жизнь, сколько себя помнит, и считает его одним из основных источников собственной личности. Область интересов – формы существования смыслов в истории.

Аделаида Анатольевна Сванидзе

доктор исторических наук, блестящий специалист, знаток европейского средневековья. Но главное – она "ходит" нехожеными тропами, ищет нестандартные решения, объяснения; находит новое в хорошо известном.

И в жизни – то же. Историк, а пишет стихи, медиевист, а исследует творчество Пушкина... Словом, старается объять все самое разнообразное, и это ей удается.

Елена Евгеньевна Съянова

преподаватель английского, французского, испанского (а в запасе еще итальянский и немецкий), переводчик. Последние семь-восемь лет пишет романы, публицистику. Ее герои – люди, способные переломить ход истории, личности сильные, неоднозначные, например, герои Французской революции. И вызывающие жесткую полемику. Особенно персонажи ее последних книг, вожди Третьего рейха.

Владимир Георгиевич Сурдин

известный ученый-астроном, старший научный сотрудник Государственного астрономического института имени П.К. Штернберга. Не устает бороться за сохранение позиций российской науки, в том числе и на ниве популяризации. В прошлом году активно участвовал в подготовке разделов "Главная тема", посвященных межпланетным полетам и поиску внеземных цивилизаций.

ГЛАВНАЯ ТЕМА

Борис Рогинский

Голубой вагон

Когда пожилых людей в шестидесятые – семидесятые годы спрашивали, чего бы они хотели от жизни, они отвечали с удивительным единодушием: "Только бы не было войны". С годами острота этого страха перед былыми испытаниями притупилась, но ушла, наверное, только с жизнью того военного поколения, которое уже не определяет общественные настроения в целом: их слишком мало и их социальный статус в основном – пенсионный. Случайно ли, что именно когда это поколение отошло от активной жизни, началась афганская, а потом и чеченская войны?

Во всяком случае, не стоит забывать, что и сегодня в нашей стране идет война, гибнут солдаты, гибнут женщины, старики и дети.

А солдаты той, Великой Отечественной войны, их матери, жены и дети хотели верить в то, что больше этого никогда не случится – ни с ними, ни с их детьми и внуками.

В 2003 году организатор конкурса общество "Мемориал" постаралось, правда, без особой надежды на отклик, довести сведения о конкурсе "Человек в истории. Россия. XX век" до чеченских школ. Результат был неожиданным: из Чечни пришло 155 работ – гораздо больше, чем, скажем, из Москвы и Петербурга. Фрагменты этих работ, а также русские работы о Чечне, обширные комментарии и фотоматериалы о войне вышли в книге "Быть чеченцем. Мир и война глазами школьников" (М., 2004). Я пытаюсь поделиться своими впечатлениями от этого сборника.

"Аврора" выходит из Москвы в 16.30, успеваешь устать за полдня, а зимой так уж и темно, и луна в окошко заглянет, если справа сидеть. Кресла могучие с подголовниками и подлокотниками. Ноги можно вытянуть – вот в чем блаженство. То и дело звяканье за ухом и негромко:

– Пиво, чипсы, лимонад, фисташки... Пиво, чипсы, лимонад, фисташки...

Проходит в синей форме, за ним тележка.

Шлепанье пальцев по клавиатуре: деловой человек пишет-считает в ноутбуке. Разговоры вполголоса. Яркий белый свет, но уютный, не мешает ни читать, ни дремать.

"Жить хотелось несмотря ни на что. Так иногда хочется посмеяться! Часто взрослые осуждают нас за то, что нам бывает весело. Это так обидно, кажется – почему они не могут нас понять..."

"Закончился наш выпускной, прошел он, как на зло, плохо. Под окнами был шариатский суд, и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа Фасон получился на славу".

"Наш попугай стал метаться в клетке и кричать что-то, как будто чувствовал приближение смерти. Мы оделись, вышли в коридор. Мой брат Тима и двоюродный брат Орцик очень хотели спать, особенно Орцик. <...> Небо стало красным. <...> Нас бомбили. Потолок начал обваливаться. <...> Наша машина, стоявшая во дворе, загорелась. Я начала звать отца. Все плакали. Загорелась крыша дома, мы кричали, задыхались от дыма и копоти. Я видела ворота, которые отбросило далеко, а за воротами стояли родственники, в том числе мой отец, и у меня защемило сердце: неужели его больше нет? <...> Моя мать, отец, сестра, двоюродный брат Биболт были ранены. Моя бабушка и Орцик были убиты. У Орцика оторвало полголовы, бабушке пуля попала прямо в сердце. Весь коридор был в крови..."

"На машине мы лежали в четыре яруса. Мы, четверо, были в одежде. Остальные до пояса раздетые, некоторые в трусах. <...> Нас с машины выбрасывают. Если не успеешь побежать, собака укусит. Через строй к вертолету.<...> В вертолет по трапу надо идти, сзади руки связаны. Как хочешь поднимайся. Бьют тебя, пока не поднимешься. Если ты упал, собака укусит. И в вертолет заходишь – там бьют, бьют и гоняют тебя, куда им надо".

"Во время первой войны у нее пропал брат. Искала, где только могла. А нашла, так и не знала, радоваться или огорчаться – брат никого не узнавал после пыток".

"Тут и одичавшие собаки, и люди, которым больше некуда идти, и, плюс ко всему, солдаты с оружием в руках, которые с утра до вечера ходят по домам в поисках новой жертвы, объясняя это тем, что делают проверки. Днем, несмотря на тяжелые условия, сохраняется картина мирной жизни, но ночью..."

Мы все это давно знаем. Мне не нравятся люди, которые с любой темы сползают на это. Не можешь ничего сделать – так молчи. Но тут что-то другое. Может, мгновенное почти физическое чувство: вот там все это, а тут я еду в скоростном поезде "Аврора". В голубом вагоне. Неплохая вентиляция.

С чего бы это вдруг? В чем разница между пусть и постыдным, но привычным знанием о войне и тем, что я прочел в этой вот книге? Сентиментальность, детки, мол, в такой переплет попали, ничем не виноваты, выжили, да еще и написали, и в Москву прислали (одна из работ начинается с деликатной оговорки: "Я – чеченка, и фамилия моя – Саламова. Возможно, для всероссийского конкурса не совсем удачная национальность")? Неангажированность свидетелей? Нет, что– то другое.

Задача – не захват городов, не восстановление порядка, не мятеж или борьба с ним, задача – лишение жизни как можно большего числа людей, а точнее, уничтожение как можно большего числа личностей: сначала раздавить человеческое достоинство, а только потом убить.

Я не знаю лично ни одного чеченского подростка. Но я знаю русских. В школе с десятым классом я проходил «Хаджи-Мурата». Обсуждалось нападение русских войск на аул.

"Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена и дверь, и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи– Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. <...>

Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него".

– Ну и что, это ведь война.

Так молодой человек самостоятельно приходит к образу мыслей, разделяемому большинством взрослых.

Но на эту реплику тут же нашлась другая:

– Если война, зачем было гадить в колодец?

Тогда я еще не читал "Быть чеченцем". Не знал вот буквально этих строк: "Шла стрельба. У нас был дом на три семьи. Когда я все-таки пробралась в квартиру, ничего не узнала. На полу валялись перья от подушек, книги, побитая посуда, а из дивана, который купил брат накануне войны, был сделан туалет".

Подростки со всей России пишут о том, что хранится в памяти их родных и соседей, о том, что осталось от семейных реликвий, что ждет своего часа в архивах: о революции, раскулачивании, сталинском переселении народов, арестах, голоде, страхе, сострадании, взаимопомощи, о том, как будто налаживалась жизнь, о надеждах, их крушении, возвращении к жизни, встрече давно потерянных близких. У ребят, приславших работы из Чечни, две темы: депортация 44 года и две нынешние войны, о которых им уже не нужно никого расспрашивать.

Может, мы обидели кого-то зря,

Календарь закроет этот лист.

К новым приключениям спешим,

друзья,

Эй, прибавь-ка ходу, машинист.

«Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения».

(Лев Толстой. «Хаджи Мурат»)

Расскажите нам о том, как в 43 году в горной деревне Хайбах загнали шесть сотен чеченцев в сарай и подожгли его, а когда они стали рваться наружу, встретили пулеметным и автоматным огнем.

Расскажите, детки, как ехали бабушки и прабабушки в ссылку. "Поезд останавливался на несколько минут, за этот промежуток люди должны были справить нужду и вынести помои. Соблюдая чеченский этикет, люди стеснялись делать это на открытой местности и отходили подальше, за что конвоиры расстреливали их на месте".

Расскажите, как рождались ваши предки. "Роженица во время схваток забилась под самые нижние нары (она стеснялась своего свекра). Когда раздался крик малыша, его туг же завернули в тряпье. Саму же мать долго не могли вытащить из закутка, а когда вытащили, то все увидели вместо нижней губы оскал верхних зубов, прикусивших ее. Женщина была мертва".

Почему же все такие вещи неприятные: кто в диван мочится, кто в фонтан, кого расстреливают за попытку отойти за кустик, кто свекра при родах стесняется? Подростки – и русские, и чеченские – прекрасно понимают, чем это отличается от обычной войны, а кто войну видел своими глазами, знает, что она всегда такая. Задача этого – не захват городов, не восстановление порядка, не мятеж или борьба с ним, задача – лишение жизни как можно большего числа людей, а точнее, уничтожение как можно большего числа личностей: сначала раздавить человеческое достоинство, а только потом убить.

В конце 80-х годов американский историк Френсис Фукуяма высказал мысль о том, что история кончилась. Кончилось противостояние сверхдержав, а значит, теперь во всем мире воцарится единый порядок и войны будут невозможны. Недавно в связи с антитеррористическими операциями Фукуяма поспешил взять свои слова назад. Воюем – значит история продолжается. Но дело не в верных или ложных прогнозах. Все подобного рода предположения строятся на мысли, что история есть война. Значит, и чеченские работы, присланные на конкурс, следует считать историческими в более прямом смысле, чем все остальные: дети свидетельствуют изнутри истории. А кино, мороженое, книги, дискотеки, театр, да и просто проулки – то, чего лишены большинство детей в Чечне, чего они зачастую вообще не помнят, – это так, шелуха? А бомбежки, зачистки, сожжение живьем, лагеря беженцев – это история? Судить не берусь. Но если это и есть история, то стоило ли затевать конкурс исторических работ? Зачем огород городить? Но есть, кроме чувства попранного достоинства, еще что-то в этих чеченских работах, какое-то измерение, которого нет даже в правдивых репортажах и толковых аналитических статьях.

На самом деле, мы впервые слышим голос настоящих чеченцев. Им еще рано воевать, значит, они еще не решили, воевать ли и за кого. Они не политики и даже не журналисты.

В этом их сходство с русскими коллегами. И там, и там дети зачастую переживали и осмысляли боль предыдущих поколений. Но у чеченских детей есть еще боль своя. И обида своя. Нет, обида кажется словом слишком легковесным. Они должны были возненавидеть нас. Да и ненависть – не то слово. Это понимал еще Лев Толстой: "Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".

Третьего не дано – или учиться дальше, или в боевики.

Но из работы в работу звучит что– то иное порой по интонации, порой по мысли:

"Тут заиграла песня группы "ДДТ" "Осень". "Осень, ты напомнила душе о самом главном, что же будет с Родиной и с нами", – так пел Шевчук о той самой осени, которая пришла к нам с войной и оставила нас без ответа на вопрос: что же будет с нами? Пел, сам того не подозревая, как глубоко ранил душу".

"На блокпостах и в расположениях своих частей находились русские военные, а между блокпостами свободно перемещались боевики. Они были на расстоянии видимости и разглядывали друг друга в бинокли и оптические прицелы. Но при этом не стреляли. Это нам очень нравилось".

"Открылась дверь вагона, поднялся молодой солдат, он весь дрожал от холода, его глаза были полны слез. Мне стало его так жалко, что я предложила ему отцовскую фуфайку. Дальше по пути на остановках солдат приносил вместе с ведром каши буханку хлеба, спрятав ее за пазуху".

"По примеру своих знакомых десятки молодых людей из наших семей могли взяться за оружие, но старейшины на семейном совете решили: каждый, кто возьмет в руки оружие, будет изгнан из семьи".

"В поисках лучшей жизни мы всей семьей поехали в Оренбургскую область. <...> Я боялась русских. Но нас там приняли очень хорошо. Я нашла новых друзей. <...> Когда нас повезли в театр и в цирк, мне захотелось плакать, потому что я вспомнила детей, которые живут в Чечне".

"Город Грозный – город грез и несбывшейся мечты". Почему я здесь употребляю слова из песни, а не говорю своими словами? Да просто, когда мы касаемся больной темы, мы все говорим на одном языке".

Не очень-то оригинально, правда? Не слишком самобытно? Но дело совсем не в этом, мы должны просто осознать факт: они прислали это нам.

История есть война?

В Москве я разговаривал с пожилой чеченкой, учительницей истории из Грозного. Да, русских семей почти не осталось, в классе всего одна русская девочка. Ее оберегают и любят. Школьная библиотека сгорела вместе с разбомбленным школьным зданием, сейчас занимаемся в уже во втором по счету детском садике. На уроках и даже переменах не слишком шумят, хотя школа не маленькая – 600 человек. В основном, сидят в здании, но иногда лазают по руинам вокруг. В войну не играют никогда. Главная проблема – нет учителей, молодые разбежались. О чем говорят на уроках? Ну вот приносили мы книгу Джохара Дудаева, обсуждали ее, что правда, а что нет. Все приносят книги из дому, у кого что осталось. Очень хотят все поступить в вузы. Потому что третьего не дано: или учиться дальше, или в боевики. Многие ли из ваших учеников стали боевиками? Не знаю, но, кажется, совсем мало. Они слушаются старших. Старшие не велят воевать. В горах не совсем так. Как относятся к русским солдатам? Очень по– разному. Различают контрактников и срочников. На срочников зла не держат. А те, кто по своей воле...

Читая работы школьников, слушая учительницу, я все ловил себя на сомнении: а не хотят ли эти люди от страха просто произвести хорошее впечатление на меня, векового врага? Это сомнение в человеческой искренности показывает, насколько война проникла и в меня.

В конце сборника – несколько работ, написанных русскими, точнее, не-чеченскими школьниками: об отношении к войне разных людей, о беженцах, о погибших и искалеченных наших солдатах, о судьбе чеченских семей. Работы были из Ленинска– Кузнецкого, из поселка Ярега в Коми, из Астрахани, из Пензы. Вот как кончается последняя работа: "Сколько Moiyr выдержать люди в жизни? Большая и дружная семья, работящая и миролюбивая, пытается выстоять. Но война их не хочет отпускать, а мирный регион не очень-то принимает. <...> Нельзя заставлять мирных жителей возвращаться туда, где стреляют, проводят "зачистки", – в общем, на войну. Все люди должны иметь право на убежище. Я очень хочу, чтобы для настрадавшихся чеченских детей и для их семей таким убежищем стала наша Пензенская область. Хочу, чтобы они забыли то зло, с которым столкнулись в жизни, чтобы выросли добрыми, сильными и образованными. Чтобы все это дало им возможность противостоять злу".

Риторика? Опять под сомнение? Но если и здесь не поверить, последний шанс упущен. И для Чечни, и для России. Впервые за эти годы все возрастающей безнадежности и позора от собственного бессилия я услышал что-то помимо "чипсы, пиво, арахис". Книга "Быть чеченцем" – страшное обвинение, брошенное детьми взрослым. У свидетелей этого обвинения должно было найтись немалое мужество и достоинство: хотя бы для того, чтобы все вспомнить и рассказать. Похоже, что дети – из Гудермеса так же, как и из Астрахани, имеют талант, утраченный обезумевшими от ярости, страдания и унижения взрослыми. Талант жить. Их убивают, убивают их родичей, убивают и сами их родичи, а они все еще знают, как это – жить. И они защитят это право. Во всех работах – и русских, и чеченских сквозь ужас происходящего прорывается одно: "Так больше не будет!" В главном я все же согласен с Толстым: война прекратится не по воле правительств, а только если первый, второй, третий капрал не захочет воевать. Это поколение может изменить историю Чечни и России. Если не будет физически уничтожено.

РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ И НЕ ТОЛЬКО О НИХ

Михаил Георгиади

В компании с «кораблем пустыни»

...И когда оглянешься назад, селение, которое ты покинул, давно стерлось, не оставив и следа видимости. До ближайшего оазиса – сотни километров, обычная арифметика бедуина. Впереди лишь камень и песок. От горизонта до горизонта никаких признаков жизни. Непривычный пейзаж неизвестной планеты. Ни деревца, ни строения, ни зверя: лишь черная полоска скользит, подвигаясь вперед. Караван! «Корабли пустыни» бороздят море песка.

"Аллах сотворил сперва человека, а потом верблюда", – говорят бедуины. Верблюд умен, терпелив, быстр, а еще он поразительно переносит жару. Среди млекопитающих он лучше всего приспособлен к жизни в пустыне. Долгий естественный отбор наделил его организм множеством удивительных свойств.

И ноги у него, у этого верблюда, —

Как лунные лучи в ночи,

в минуту чуда.

Богатое седло и крепкая узда

Не снизят быстроты – полет.

а не езда!

Аль-Фараздак (VII – VIII вв.)

Было время, верблюдами была богата и наша страна. Едешь в поезде по средней полосе, смотришь в окно и видишь все то же: деревья, путники, домики, автомобили – и снова автомобили, механические звери нового века. А в поезде, который вез меня из Красноводска в Небит-Даг (дело было в 1985 году, и моя неполиткоррекьность простительна), развлекал (или досаждал?) вездесущий песок – казалось, он пробивался даже сквозь стены вагона, – а еще я время от времени чувствовал себя удивленным есенинским учеником (метемпсихоз, переселение душ), когда видел, как вдоль дороги бежит по пустынной дали, "как на празднике отчаянных гонок", верблюд. Бежит, силится догнать поезд, а тот равнодушно несется вдаль. "Милый, милый, смешной дуралей..."

В то время разведение этих "дуралеев" являлось составной частью хозяйства страны, а верблюдоводство – статьей экономики. Поголовье верблюдов в СССР насчитывало около 260 тысяч голов. Здесь разводили калмыцкую, монгольскую и казахскую породы двугорбых верблюдов, а из одногорбых верблюдов – молочную породу арвана (эти верблюды дают более 4 тысяч литров молока в год, всего в пять раз меньше, чем коровы-рекордистки).

Теперь нет и той страны, и сами верблюды по большей части стали "иностранцами". Флотилия "кораблей пустыни" отплыла почти в полном составе за пределы наших государственных границ. Разве что в Калмыкии, на территории которой расположена единственная в Европе пустыня, есть где бороздить пески удивительному живому "кораблю". А все ли мы о нем знаем?

Всегда готов не пить

Некоторые считают, что горб верблюда накапливает воду. Это не так. Внутри горба запасается жир – до сорока килограммов жира. Для верблюда это не только пропитание на черный день – на тот случай, если на пути животного не попадется даже верблюжьей колючки, которую ему легко разжевывать своими губами, покрытыми толстым, орговелым слоем кожи. Горб верблюда – это удивительный кондиционер, придуманный природой.

Ночью, когда температура в пустыне резко падает, порой снижаясь почти на тридцать градусов (!), температура тела верблюда тоже понижается – до 34 градусов. Надолго остывает и жировая ткань, накопленная в горбу. В дневные часы, когда воздух разогревается до 70 градусов, кровь, протекая по жировой ткани, охлаждается, что защищает организм верблюда от перегрева.

А как его организм приспособлен экономить воду! Судите сами.

* Верблюд не потеет даже в сорокаградусную жару – ни капли жидкости не испаряется сквозь его кожу. В этом нет надобности. В первой половине дня организм верблюда охлаждает его "кондиционер" – горб. К полудню густая, плотная шерсть верблюда нагревается почти до 80 градусов и препятствует испарению влаги. Шерсть спасает верблюда от перегрева; к тому же он спокойно переносит некоторое повышение температуры тела. Сорок два градуса для дромедара (одногорбого верблюда) – вполне нормальная температура.

* Возле ноздрей верблюда имеется небольшой "теплообменник", что поглощает влагу из воздуха, выдыхаемого верблюдом. Эта влага используется для охлаждения воздуха, который он вдыхает.

* В почках верблюда необычайно длинна так называемая петля Генле. Клетки этой петли всасывают из первичной мочи содержащиеся в ней воду и вещества, которые еще метут быть полезны организму.

* Специализированные клетки кишечника поглощают воду из каловой массы, возвращая ее в организм. Не случайно экскременты верблюда настолько сухи, что их можно сразу подкладывать в костер в качестве топлива.

Благодаря этим маленьким хитростям дромедар может две недели обходиться без воды. Когда же он доберется до оазиса, то начинает пить без удержу. За четверть часа он может выпить до 150 литров воды. В его организме имеется три преджелудка; в одном из них предусмотрено около восьмисот "кармашков", в которых накапливается жидкость на тот случай, если не доведется долго пить. Кроме того, красные кровяные тельца метут, впитывая жидкость, увеличиваться в объеме в 200 раз.

Когда же запасы воды иссякнут, верблюда выручит жир, отложенный в его горбу. За счет определенных химических реакций организм верблюда извлекает воду из жира. Как подсчитали ученые, из 100 граммов жира получается 107 граммов воды. Так что, горб верблюда – это не только кондиционер, но еще и огромный "термос" с водой.

За двойными ресницами буря не страшна

Жить в пустыне – мучиться не только от жажды, но и от жары. Если вам довелось бывать, к примеру, в Средней Азии, вы знаете, что днем ходить по песку можно только в обуви. Песок раскален и обжигает ноги – босиком далеко не уйдешь. Не зря у верблюда такие длинные ноги – иначе бы он задевал песок животом. Удовольствие не из приятных. А сами ноги? Они покрыты толстыми мозолями. Верблюду не страшно вышагивать по горячим барханам и острым камням; широко расставленные, сросшиеся пальцы не дают ему проваливаться в песок.

Не страшно ему и улечься на песок, пышущий жаром. Огромные мозоли на локтях, груди и коленях скорее напоминают подушки. Верблюд покоится на своих мозолях, как где– нибудь на далеком севере – дом на сваях. Мягкими частями тела он не касается песка и не обжигается.

Ноздри верблюда имеют форму щели. Когда поднимается буря и ветер гонит тучи песка, ноздри плотно сжимаются. Уши верблюда защищены от попадания песка 1устым волосом, а глаза – двумя рядами длинных ресниц, а также прозрачным веком. Если песок все же засорит глаза, они начинают слезиться, смывая сор.

А сколько еще любопытного в анатомии верблюда! Например, его желудочно-кишечный тракт устроен так же, как у коров и овец, однако к числу жвачных животных верблюд не принадлежит. Ему незачем отрыгивать пищу из желудка в рот и вторично пережевывать ее. Микроорганизмы, населяющие его преджелудок, расщепляют твердые волокна растений, а содержащиеся в нем ферменты чрезвычайно быстро преобразуют питательные вещества в жировую ткань.

Кстати, энергетическая ценность жира, накопленного в одном лишь горбу верблюда, составляет до 400 тысяч килокалорий. В пустыне, где колючки порой не подберешь, верблюд не голодает; он живет за счет накопленных запасов жира. Если не кормить корову, та быстро тощает, ее мышечная масса уменьшается, а вот у верблюда в бескормицу только горб обмякнет. Корова ведь расходует запасы, содержащиеся в клетках ее мышечной ткани, а у верблюда вся его "сила" припасена в горбу.

И молоко у верблюда лучше, чем у других пассажиров домашнего ковчега. Поставьте кувшин верблюжьего молока на солнцепек – простоит трое суток и не скиснет, а все потому что содержит очень много аскорбиновой кислоты (витамин С) – это хороший консервант, – при этом молоко еще и богато белками.

Лошадь тоже кое в чем уступает верблюду: тот может мчаться во весь опор 18 минут, не меньше, а вот лошадь – всего пять минут, потом у нее силы иссякают, она бежит медленнее. Причина в том, что верблюду на килограмм массы требуется меньше кислорода, чем любому домашнему животному.

Впрочем, верблюд – все-таки не спринтер, хотя и развивает скорость до 33 километров в час, а стайер. Для него не проблема пройти за день 40 – 80 километров с поклажей, весящей 200 килограммов. Это, между прочим, больше трети его собственной массы (представьте себе, что вам взвалили на плечи 25 килограммов и предложили пробежаться из Москвы в Серпухов!) Самые же сильные верблюды могут унести на спине груз до 400 килограммов.

Стадо небесное и стадо земное

С тюками на спине, шагая по раскаленному песку, прикрывая глаза от хлестких ударов ветра, верблюд пересекает суровые страны, до которых не доберется ни один вездеход. Он и впрямь похож на корабль, что взрезает барханы, как волны; он монотонно бредет, выставляя вперед то левую, то правую пару ног.

Устал седок, покачивается, прикрыв глаза рукавом кафтана, а верблюд несет его навстречу колодцу – он чует воду за 17 километров. С таким обонянием в пустыне не пропадешь! Когда скудеют запасы воды, караванщики с надеждой поглядывают на верблюдов.