Текст книги "Знание-сила, 2005 № 05 (935)"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

А победу Сталин забрал себе. Картина войны и победы сразу после войны была несколько иной, чем мы знаем в уже затвердевшей ее форме. При всей парадной народности это была победа одного человека. И немножко – партии. Этот миф был предъявлен уже в 1946 году – как победа товарища Сталина и русского (заметьте: русского) народа под руководством товарища Сталина. И вся картинка пирамидальная. Солдаты были, но на своем месте, в массовке. И вообще нам некогда праздновать победу, надо восстанавливать страну, поэтому инвалидов – в специальные лагеря, фронтовиков – по местам, и – вперед.

Идеологический конструкт под названием "победа в войне" разрабатывался и вошел во все учебники в строгом соответствии с установкой: десять сталинских ударов – и поменьше деталей, особенно о начале войны (еще в 1961 попытка историка Некрича рассказать о трагедии первых дней была агрессивно отвергнута партийной бюрократией).

Движение от Виктора Некрасова ("В окопах Сталинграда" вышла в 1956 году) до Быкова (кажется, пик его популярности, как и массовой популярности вообще книг о войне, о ее "окопной" правде приходится не на 60-е, а на 70-е годы) было движением фронтовиков, которые хотели отвоевать свои социальные позиции. Некоторые за это время выбились в люди и жаждали реванша: вот теперь мы скажем, что именно на наших костях войну выиграли, а партийные бонзы ни при чем. А еще скажем, что когда бежали в атаку, кричали "Мама!", а не "За Родину! За Сталина!" Но это, если удастся.

Любопытно, что появление народного праздника Дня Победы предание связывает именно с этим поколением. Считается, что это инициатива Константина Симонова, что он этого добился.

Почему добился? Брежневскому руководству, в отличие от предшественников, надо было свою народность постоянно поддерживать и доказывать. Сталину это было не нужно, он и так был "вождь и учитель". Хрущев от него отрекся и придумал множество новых проектов, ему незачем было обосновывать свою власть историей. А эти что, к Сталину? Нет, не к Сталину. К Ленину? Нет, не к Ленину. Что же тогда? А мы национальные...

Тем более что в 50-е годы как раз в недрах хрущевского аппарата сформировалась новая "русская правая" примерно на уровне инструкторов ЦК и комсомольского начальства, которые всячески поощряли возвращение к истории и вообще великодержавный аспект патриотических идеалов. Они совершенно адекватно восприняли сталинские реформы как национально-патриотическую трансформацию коммунистического режима. В основном выходцы из крестьянства и мещанства с вполне традиционными ментальностью и привычками, традиционными ценностями и антисемитизмом, они сменили после больших чисток интернациональную революционно-богемную или авантюристическую номенклатуру 20-х годов.

Брежневский переворот был в значительной степени переворотом этих людей, избавившихся от непонятного, какого-то слишком интернационального хохла.

Обращение к великой военной эпопее и постепенное превращение ее в главное исторические событие века было в таком контексте вполне закономерным. Но в эту картину, наряду с нечеловеческой державной величавостью, лейтенантская проза добавила и кровавый трагизм, и правду солдатскую, не уничтожая официальный государственный памятник войне, но придавая бронзе человеческое измерение, да и прибавляя ей еще величия ("Мы за ценой не постоим"). И потому памятник задевал, возрождал чувство единения, несмотря на свою бетонную монструозность. Работала и умелая игра на прикровенной альтернативе: ожидание "настоящих", "правдивых" мемуаров опального Жукова было важнее для общества, чем сами эти записки, такие же выхолощенные, как все публичные выступления ветеранов, скроенные по одному лекалу. И конечно, свою монополию на память государство укрепило социальной политикой: льготы ветеранам стали весомым эквивалентом общественного уважения. Но, получая государственную дотацию, свидетель отказывался от своей позиции или, по крайней мере, от публичной ее артикуляции.

Тем не менее война действительно была единственным историческим феноменом, который осознавался как безусловное, как общее: это пережито мной, моим отцом, моим дедом. Общее, в отличие от революции, где отцы и деды могли оказаться по разную сторону баррикад. И конечно, это чувство горделивой общности очень сильно было поддержано победой. Первая мировая тоже могла бы дать импульс к чувству единения, но – ее нету, она проиграна, перешла в гражданское противостояние (да и опорочена всемерно). А здесь мы выиграли. Это всеобщая победа. Это наша победа. Поэтому дорого любое прикосновение: и мы, труженики тыла, и мы, блокадники, и мы, бывшие зэки, тоже работали на победу. Тут важнее всего – именно прикоснуться к чему-то безусловному...

3

Любой идеологический миф строится как романтическая поэма, в нем видны лишь вершины, кульминационные моменты, яркие портреты героев. Точно так устроен миф о войне. Он не претендует и не может претендовать на правду о войне. Это такое историко-мифологическое батальное полотно, в котором свои обязательные элементы. – светлый лик героя, ужасный лик врага, беззащитная жертва. И главное, на нем всегда флер сакральности. В нем можно что-то слегка изменить, но общая конструкция уже устоялась, с ней ничего не сделаешь, менять ее – кощунство.

Эта картинка или, иначе говоря, исторический нарратив, сильна своей государственной или по крайней мере социально авторитетной природой. Это такой тоталитарный текст, который личные, индивидуальные тексты (в данном случае – о войне) забивает и загоняет в подполье и в небытие. Во второй половине XX века историки (не советские, впрочем) договорились, что их задача – попытаться услышать голоса, вытесненные из официальной, общепринятой картины мира. Услышать их уже сегодня не так просто. Чтобы человек не воспроизводил государственные клише в сегодняшнем варианте или в каком-то предыдущем, теперь оппозиционном виде, чтобы человек все это забыл и начал говорить о том, что с ним на самом деле было, с него надо содрать три шкуры. И тут вскрывается такое...

Если вы думаете, что советский солдат, как и какой-нибудь соратник Гарибальди или Кутузова, не считал своего начальника вором, трусом и идиотом, то вы ошибаетесь. Если вы думаете, что советский солдат не помнит вони, грязи и подлости войны, то вы ошибаетесь вдвойне. Но вот ты выступаешь в красном уголке, пишешь заметку в газету, у тебя взяли интервью на радио, и ты, как и 99 процентов твоих товарищей, начинаешь говорить под гипнозом внутренней цензуры, воспроизводить картинку "из учебника", которая в этот момент ощущается как правильная.

Детали картинки могут меняться, колеблются образы врага и защитника, однако ее основа остается неизменной. Был великий Сталин, вождь и организатор всех наших побед, потом Сталин исчез, появились Жуков, Брежнев, партия. Мы защищали дело Ленина, социализм, родную страну, женщин и детей, человеческие ценности, спасали мир от коричневой чумы etc. Мы несли небольшие потери ("малой кровью, могучим ударом"), мы напрягали все силы, мы захлебнулись в собственной крови... Но мы ("как один") победили. А вопрос цены в мифологических сюжетах не обсуждается. Даже не ставится.

Национальный миф вместе с мифом о войне оказался гораздо устойчивее, долговечнее многих других идеологических конструктов, например, коммунистического. Необыкновенно быстро рухнул авторитет советской власти, коммунистической партии. Легко усвоили правду о Сталине, хотя те, кто его боготворил, продолжают его боготворить, но уже в качестве маргиналов. А войну ни перестройка, ни 1991 год вообще не тронули. Этот миф гораздо более устойчив, чем советская власть. И он никуда не делся – не помешало даже признание Катыни, секретных протоколов совместного с фашистами передела мира 1939 года, не помешало обнародование цифр о чудовищных и несообразных потерях, не смутили публикации о художествах СМЕРШа, партизан, о массовых насилиях на освобожденных территориях.

Попытки, например, Суворова и других авторов переписать геополитическую конструкцию войны парадоксальным образом только поддержали мифологическую картину. Сталин сам хотел всех завоевать? Молодец! Комплекс победы, комплекс национальной исключительности и мессианства, заложенные в нашем государственном мифе о войне, только укрепились. И смешно было бы считать, что творила этот миф одна власть.

Я не думаю, что уроки можно извлекать только из военного поражения, их можно было извлечь и из победы. У прошедшей войны было много уроков положительного свойства, они не были востребованы. Например, идея союзничества и сотрудничества; она благополучно похоронена. Можно ссылаться на холодную войну, но факт остается фактом, и социологические исследования показывают, что нынче бывших наших союзников мы союзниками не считаем. Или вот: мы воевали против фашизма и за общечеловеческие ценности, так даже во всех учебниках написано. Только теперь не модно говорить об общечеловеческих ценностях.

Миф о войне гораздо более устойчив, чем советская власть. И творила его не одна только власть.

В официальной (и общепринятой) картине войны нет памяти Холокоста: достаточно сказать, что в государственном плане мероприятий к 60-летию войны Холокост упоминается один раз (а памятник его жертвам перенесен в Парке Победы на задворки, не вызывает, мол, патриотического энтузиазма). Нет памяти о тех бесконечных страданиях, которые претерпели наши военнопленные, угнанные, депортированные, нет о фронтовых и тыловых репрессиях, нет, в конце концов, даже признания такой простой мысли, что вся кровавость войны, трагедийность в значительной степени шла от жестокости, равнодушия и некомпетентности режима, почему мы и потеряли десятки миллионов жизней.

Можно ли переписать историю войны заново?

Мифы не переписывают...

4

Для государства естественно желание не только опираться на современность, но и встраивать себя в определенную историческую ретроспективу. Из прошлого берется все, что кажется правильным и хорошим, о противоречиях при этом забывают Можно, например, одновременно подымать тост за Сталина и класть цветочки к памятнику жертвам репрессий – пожалуйста! Можно соединить царский герб и советский гимн. Этакая историческая шизофрения. Но и позиция "мы – великая Россия, у нас было много чего, хорошего и плохого, это все наше, и все великое нужно уважать, а плохое лучше подзабыть" – это все "шелуха и пена". Для сознания, в котором есть понятия Добра и Зла, да и просто логика, такая позиция невозможна. Закон исключенного третьего, знаете ли. Но на уровне государственной идеологии он почему-то не работает.

Нам казалось, что после книг Василя Быкова, Гроссмана, Солженицына уже невозможно вернуться к прежней картине войны; оказывается, нет, возможно. Забыть. Мимо пройти.

Сложившийся миф о войне – часть патерналистской конструкции, которая снова доминирует в государственном обиходе, форматируя на свой манер экономику, актуальную политику и т. п. Он безальтернативен, защищен явной или скрытой, внешней или внутренней цензурой. Позиция власти понятна, а вот почему общество с приятностью принимает этот исторический римейк? Только ли здесь дешевая имитация брежневского застоя, успокоительная для коллективных нервов?

Полагаю, есть и более глубокий импульс – стремление воссоздать чувство социального (в частности, и национального – не этнического, а шире) единения, утраченного, расколотого трагедиями XX века, а может, и не бывшего никогда. Поиски новой идентичности заставляют общество блуждать по старым дорожкам: выдумывать себе вождей и врагов, гордиться действительными и мнимыми победами, но не видеть и не стыдиться поражений.

Вообще-то индивидуальная память нужна обществу для того, чтобы можно было нетравматически пережить собственную историю и извлечь из нее какие-то уроки. Чем больше точек зрения, тем меньше общего травматизма. У нас этого не произошло именно потому, что идеология имела унитарную природу и не только не стремилась учесть разные взгляды и позиции, но, напротив, изничтожала их или загоняла в область невысказываемого.

Образ войны уходит в историю парадно-лживым, подпитывающим механизмы агрессивного мессианства. Можно ли еще изменить его?

Мы могли бы постараться, чтобы образ войны ушел в историю не таким страшным и парадно-лживым, подпитывающим механизмы агрессивного мессианства. Ростки другого, более трезвого, но и более благодарного, человечного, что ли, взгляда таятся именно в индивидуальной и семейной памяти. Да, эта память плохо разбирается в экономических, социальных и политических процессах, да, она полна недомолвок и мелких аберраций. И в то же время свидетельство, которое передается в доверительном контакте со слушателем, почему-то совсем не похоже на пластилиновый макет войны, хранящийся в школьном музее. Оно убеждает самой своей фрагментарностью и безыскусностью.

Когда сегодня подростки записывают воспоминания своей бабушки дедушки, соседа, они не покушаются на то, чтобы «переписать историю». В лучшем случае они получают материал для сопоставлений и размышлений. А дело историков – дать ясную карту исторической местности без белых пятен и черной замазки. И это совсем не мало, если в результате получим мыслящую личность: ценность как раз в ней, а не в «великой державе» – человеческую культуру творят ведь личности, а не державы

Записала И. Прусс

Будьте Здоровы!

Чем цивилизованнее и богаче страна, тем больше ее жители заботятся о своем здоровье. Не только государство тратит огромную часть своего бюджета на здравоохранение, но и каждый отдельно взятый гражданин.

С тех пор, как изобретены и распространились повсеместно средства гигиены и санитарии, а медицина постоянно преподносит нам все новые лекарства, одно эффективнее другого, человечество в принципе простилось с бичом былых столетий – эпидемиями чумы, холеры, оспы. Теперь "государственные мероприятия" в общем оздоровлении населения не могут играть прежнюю роль, здоровье каждого – прежде всего результат личных усилий. Так что материалы этой подборки по медицине обращены к каждому из вас. Лично.

Между тем сообщить мы вам собираемся вещи не такие уж утешительные. Бубонная чума нам действительно не грозит, а вот привычный грипп может, по прогнозам ученых, принять форму даже не эпидемии, а настоящей пандемии со множеством смертных исходов. Лекарства, поражающие нас эффективностью в одном, оборачиваются несчастьем в другом. Курение у некоторых людей – не столько вредная привычка, сколько генетически определяемая потребность.

Однако ученые продолжают исследования, а мы продолжаем бороться за собственное здоровье. Так что все кончится хорошо.

Пока не возникнут новые опасности.

Привычка курить

Детские кубики и конструкторы изобрели не люди. Их изобрела природа. Она, что называется, обожает строить свои живые конструкции из небольшого набора простых деталей, комбинируя их в разнообразных сочетаниях. Вот простейший пример. Во всех живых клетках есть так называемые ионные каналы, или поры, через которые в клетку поступают или выводятся нужные или ненужные (ненужное зачеркнуть) ионы. Каналы эти специализированы. Каждый отдельный вид каналов приспособлен для прохождения определенного вида ионов. Например, в нервных клетках– нейронах есть канал, именуемый nAChR. Через него в клетку проходят ионы углерода. Когда они туда поступают, нейрон возбуждается. Так вот, этот канал состоит из пяти субъединиц (грубо говоря, из пяти белковых молекул) несколько разного типа. У человека, как открыли ученые, существует 11 разных типов таких субъединиц. И природа комбинирует из них – беря из одиннадцати по пять – множество различных каналов.

Вы, наверно, уже догадываетесь, что наш разговор о каналах затеян не зря. Разгадка нашей затеи – в маленькой латинской букве "п", с которой начинается название всех этих каналов. Это начальная буква слова "никотин", а полное название канала звучит так: никотинный АцетилХслиновый Рецептор. нАХР. Или nAChR, как мы уже сказали. Рецептор – это белковая молекула или комбинация белковых молекул, которая предназначена для распознавания молекул тех или иных веществ. Как правило, она помешается на поверхности клетки и обращена наружу, где эти вещества и проплывают. Наш никотинный канал не только пропускает в клетку углеродные ионы, но еще действует и как рецептор. Стоит ему завидеть проплывающую мимо молекулу никотина, как он ее цепляет. Как всякий рецептор, он распознает "свою" молекулу по ее форме. У молекулы никотина очень специфическая форма. Наш рецептор почему-то приспособлен природой именно для ее распознавания. Он идеальный химик, так сказать "по природе", только его познания в химии этим и ограничиваются.

Никотин, как известно, враг. "Капля никотина убивает лошадь". Впрочем, лошади умнее людей – они не курят. Потому что курение – вред. Отдельные люди не хотят этого понять, но человечество в целом вовсю борется с этой вредной привычкой.

Многие страны уже запретили курение в общественных местах. Недавно правительство королевства Бутан запретило курение вообще на всей территории Бутана. К счастью для курильщиков, Бутан – маленькая страна, так что курильщики метут выйти покурить снаружи. Но если без шуток, то было бы хорошо, конечно, если бы все курильщики отучились курить. И ведь главное – это так легко. Вспомните Марка Твена: "Бросить курить – плевое дело, я сам сотни раз бросал." Но увы – они не отучаются. Даже сам Марк Твен. Потому что курение – это привычка. Влеченье. Страсть. Что-то сродни тяге к алкоголю или привычке к наркотикам.

Ученые, которые, как известно, хотят человечеству только добра (хотя иногда у них получается водородная бомба), давно задались целью изучить природу таких вредных привычек. Как всегда у ученых, раз взявшись, они уже изучают все подряд, дотошно и детально. Пристрастие к наркотикам, к пиву, к кофе, к шоколаду. К женщинам и к мужчинам почему-то нет. Это у них проходит по другому ведомству. Но к никотину обязательно. И вот что установили ученые: как и всякое пристрастие, тяга к сигарете диктуется прежде всего «вознаграждением». В случае никотина механизм этого вознаграждения очень прост: стоит молекуле никотина сесть на никотинный рецептор, как тот начинает энергичнее пропускать ионы. Нейроны слегка возбуждаются, нервная система приходит в здоровое возбуждение, ей это нравится, она хочет еще. Она еще не знает, эта глупая нервная система, что «еще» означает пожизненную привычку, рабскую зависимость.

Ученые уже установили "ин витро", то есть в пробирке, что главными рецепторами никотина являются те, в которых присутствуют субъединицы типа альфа-4 и бета-2. Именно их комбинация создает основное число "никотинных посадочных мест" в мозгу. Более того – было установлено (опять же "ин витро"), что при хроническом "выставлении" этих посадочных мест под воздействие никотина их чувствительность к никотину снижается, то есть они хуже распознают его и реже цепляют. Сказано же, что никотин – враг! Но вот беда: в мозгу хронического курильщика появляется много больше таких посадочных мест, как будто природа компенсирует снижение их чувствительности увеличением их общего числа. Ну, не хочется ей отказывать человеку в удовольствии! Не потому ли курильщикам так трудно бросить курить?

Недавно на этот вопрос: не потому ли? – взялась ответить группа исследователей под руководством А.Таппера. Собственно, именно их работа (опубликованная в журнале «Science») и послужила первоначальным толчком к данному рассказу. Группа Таппера взяла на себя функции природы и сконструировала такой никонинный рецептор, в котором субъединица альфа-4 имела большее химическое сродство к никотину, чем обычно. А потом ввела этот рецептор подопытной мыши. И оказалось, что мышь с такой мутацией гораздо подверженней привычке к никотину, чем нормальная подопытная мышь. И одновременно она обнаруживает высокую сенсибилизацию, то есть – чтобы проявились все последствия курения, включая возбуждение и вознаграждение, ей нужно много меньше никотина, чем обычной мыши. После этого Таппер стал искать такого рода мутации в генах, управляющих производством тех белковых субъединиц, из которых природа комбинирует никотинные рецепеторы. И обнаружил целый ряд так называемых полиморфизмов (небольших химических отличий) в этих генах.

Что это означает? Правильно – наша зависимость от сигареты может быть во многом следствием генетического полиморфизма. Вполне может быть, что Марк Твен (как и все те, кто уже сотни раз бросали курить) был не просто слабовольным человеком, а самой настоящей несчастной жертвой такого скрытого генного подвоха.

Ученые, которые, как уже сказано, желают счастья всему человечеству, не могут допустить, чтобы человек попал в кабалу к какому-то полиморфизму. Теперь они ищут такие безвредные молекулы, которые могли бы сесть на никотинный рецептор и заглушить его, как бочку заглушкой. Они надеются, что таким путем им удастся освободить заядлых курильщиков от их вредной привычки.

Ну, пусть ищут. Это они хорошо придумали. Пусть ищут. А мы пока перекурим.

Лицом к лицу с пандемией

Ученые убеждены: скоро нам предстоит пережить такую волну гриппа, какой не помнят ныне живущие. Чтобы с ней бороться, они обращаются к опыту знаменитой «испанки» начала прошлого века.

В конце октября 2004 года таможенная служба в брюссельском аэропорту конфисковала двух ястребов, которых пытался нелегально провезти в Бельгию некий гражданин Таиланда. Ястребы были обнаружены в ручном багаже случайно: пассажир прибыл в Брюссель из Вены и, вообще говоря, проверке не подлежал. Но обнаружив птиц – поскольку пассажир был родом из Таиланда, – их проверили на вирус гриппа. Вирус был обнаружен, офицер, проводивший проверку, заболел, 700 других птиц, находившихся в задержании на таможне, пришлось немедленно забить во избежание эпидемии, и только тогда власти объявили таиландского пассажира в розыск. Хорошо еще, что он добровольно согласился отправиться в больницу – как ни странно, в Бельгии нет закона, разрешающего принудительную отправку людей в больницу, даже если они представляют угрозу общественному здоровью.

Представлял ли этот пассажир такую угрозу? По мнению специалистов, несомненно. В последнее время во многих странах развернуты энергичные исследования, цель которых – оценить скорость распространения возможной эпидемии гриппа.

Чтобы провести такой расчет, необходимо знать ряд параметров, характеризующих данную эпидемию: число людей, которые могут вступить в контакт с одним заболевшим, вероятность подхватить вирус при таком контакте, вероятность заболеть, длительность инкубационного периода и смертность, характеризующую данный вид вируса. Каждый из этих параметров влияет на скорость распространения эпидемии, на число ее жертв и на вероятность ее подавления. Так, вирус недавней эпидемии САРС имел инкубационный период около шести дней, а болезнь сразу проявлялась жесточайшим образом, и это позволило врачам вовремя изолировать заболевших и ограничить их контакт со здоровыми людьми. А вот вспышка гриппа во Вьетнаме была вызвана вирусом с инкубационным периодом всего в 2 дня и очень вялым началом болезни, так что в результате шесть человек погибли прежде, чем врачи сумели предпринять нужные меры.

В проводимых сейчас расчетах ученые пользуются данными для уже имевших место вспышек гриппа и на этом основании делают прогнозы для возможных будущих эпидемий. Так вот, в одном из таких исследований в университете Джона Хопкинса в Балтиморе (США) объектом изучения был вирус гриппа, вызвавший эпидемию 1968 года. При тогдашней численности ежедневных авиарейсов между 52-мя крупнейшими городами мира время распространения этого вируса по миру составило около года. Когда в ту же математическую модель подставили данные о частоте авиарейсов на 2000 год, возможное время распространения того же вируса составило уже меньше полугола. Сегодня это было бы несколько месяцев. Но системы национальных здравоохранений во всем мире, включая самые развитые страны, имеют весьма ограниченный запас вакцин и, как показал тот же расчет, никак не смогли бы справиться с нагрузкой, если бы десятки миллионов человек заболели в течение считанных месяцев. Вот почему бельгийский случай вызвал настоящую панику.

По той же причине специалисты во всем мире крайне резко отреагировали на недавнее сообщение группы Ёсиро Каваока, которая исследовала причины высокой смертности печально знаменитой «испанки» 1918– 1919 годов. Как известно, во время тогдашней пандемии гриппа за полтора гола погибли свыше 20 миллионов человек. Происхождение вируса «испанки» так и осталось неизвестным (как, кстати, и происхождение вирусов эпидемий 1957 и 1968 годов), но его генетический состав удалось расшифровать, и совсем недавно группа Каваока показала, что высокая смертность той пандемии была, по всей видимости, связана с особенностями одного из белков, производимых генами вируса «испанки». Когда исследователи присоединили этот белок к довольно безвредному вирусу современного мышиного гриппа и ввели такой переделанный вирус мышам, смертность среди них достигла едва ли не 100 процентов. Специалисты-вирусологи приветствовали научный результат Каваока и его сотрудников, но резко обрушились на группу за недостаточный, по их мнению, уровень безопасности при проведении этих исследований. И хотя Каваока доказывал, что все предписанные правилами условия безопасности были им соблюдены, критики остались при убеждении, что эксперименты такого рода требуют еще больших предосторожностей. Страшно представить себе, что произойдет, если такой вирус случайно вырвется на свободу.

Вирусологи живут сегодня в постоянной тревоге. В их среде царит мнение, что следующая всемирная эпидемия, или пандемия гриппа не за горами. Они почти уверены, что она Грядет в ближайшие несколько лет. Исследования показывают, что при нынешнем уровне глобальных авиаконтактов скорость распространения такой пандемии будет крайне высока. И, как мы уже сказали, готовность к этому медицины: наличие и массовая доступность антигриппозных вакцин внушают самые серьезные опасения. Медицина сегодня не сможет эффективно отразить новую гриппозную пандемию.

Разберемся, однако, по порядку. Откуда у специалистов такая уверенность в близости пандемии? Ответ на этот вопрос требует небольшой экскурсии в детали. Вирус гриппа – эта крохотная, но смертоносная машина – представляет собой частицу, внутренняя часть которой, капсид, содержит восемь генов и окружена двойной липидной оболочкой, из которой, как шипы, торчат во все стороны молекулы сахаро-белков, или гликопротеинов. Вирус этот существует во многих разновидностях, и ученые различают эти разновидности по характеру двух из поверхностных гликопротеинов – нейраминидазы (N) и геммаглютинина (Н). Так, вирус, вызвавший упомянутую выше вспышку гриппа 1997 года, от которой погибли шесть человек, принадлежал к разновидности H5N1.

Главная особенность гриппозного вируса, его особое коварство состоит в способности создавать гибриды. Если вирусы двух разных разновидностей случайно попадут в один и тот же организм, их гены могут перетасоваться. И тогда может возникнуть новый гибрид, новая разновидность вируса, у которой, скажем, геммаглютинин будет от одной исходной разновидности, а нейраминндаза – от другой. Именно таким образом время от времени рождаются вирусы, сочетание N и Н у которых особенно опасно для людей и вызывает пандемию. Это было доказано, когда удалось получить образцы вируса 1918 года и проанализировать их гены.

Долгое время считалось, что такая "пандемическая гибридизация" происходит при случайной встрече птичьего и человеческого вирусов гриппа в организме свиней, которые контактируют и с людьми, и с птицами, в том числе домашними, вроде кур. Но начиная с 1997 года были обнаружены три новые разновидности птичьего вируса – например, упомянутый H5N1, – которые способны проникать в человеческий организм напрямую. И нынешняя встревоженность вирусологов, их почти единодушное убеждение в близости новой пандемии связаны как раз с этой впервые осознанной сейчас возможностью гибридизации птичьих и человечьих вирусов прямо в организме человека. К счастью, по оценкам вирусологов, вероятность этого достаточно мала – примерно один случай на тысячу двести инфекций. Иными словами, около тысячи двухсот человек должны заразиться птичьим и человечьим гриппом одновременно, чтобы в организме хотя бы одного из них произошла гибридизация этих двух вирусов. Но на ситуацию можно посмотреть и с другой стороны. Ведь даже малая вероятность не исключает возможности случайного образования опасного гибрида. И что тогда? По оценкам тех же вирусологов, вирус с такими же характеристиками, что в 1918 году, сегодня, за те же полтора года, что бушевала "испанка", сумеет заразить 2 миллиарда человек и убьет не 20, а 40 миллионов из них. Это в два раз больше, чем число жертв СПИДа за последнюю четверть века.

Кроме того, вирусологи знают, что вирус может эволюционировать уже в ходе эпидемии. Так, «испанка» пришла двумя волнами: первая, весной и летом 1918 года, была широко распространенной, но смертность от нее была мала; но затем, следующей осенью и зимой, вирус вернулся с увеличенной инфекционностью и смертносностью и в короткое время убил миллионы людей. К сожалению, сегодня все модели возможной пандемии исходят из данных эпидемий 1957 и 1968 годов – просто потому, что об этих эпидемиях больше известно, а в результате такие модели дают завышенно оптимистические предсказания. Только в самое последнее время, по мере постепенного накопления данных о вирусе «испанки», начались исследования, учитывающие данные пандемии 1918-1919 годов. Можно думать, что новые прогнозы будут куда хуже.

Что же может противопоставить этому медицина? В марте 2004 года на квебекской встрече руководителей здравоохранения семи ведущих индустриальных стран и Мексики участники с восторгом передавали из рук в руки пробирку с горьким белым порошком. Это был осельтамивир (коммерческое название "тамифлу") – последний продукт швейцарской фирмы "Роше", специализирующейся, в частности, на антигриппозных препаратах. Увы, как выяснилось на той же встрече, если грянет новая пандемия гриппа, это лекарство окажется единственным в мире эффективным начальным средством борьбы с гриппом. Другие антивирусные препараты либо только еще разрабатываются, либо существуют в малых количествах, либо очень дороги для массового применения. Что же до вакцин, то с ними положение еще хуже.