Текст книги "Электрические тела"

Автор книги: Колин Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Лиз была беременна, когда погибла. Ребенку было восемь месяцев...

– А его не могли спасти?..

– Нет. Это была девочка. Маленькая девочка.

– Вы потеряли и ребенка?

Голос Долорес прервался. Она повернула голову к открытому окну, через которое в комнату влетал ветерок. Я снова был охвачен горем. И мне казалось, что Долорес тоже находится в смятении. По улице стремительно проехали машины с включенными сиренами. В тот момент мне хотелось подойти к Долорес. Мне хотелось, чтобы она разрешила мне положить голову ей на колени, закрыть глаза и чтобы ее прохладная рука заботливо легла мне на лоб. Уже несколько лет моего лба не касалась женская рука. Долорес смотрела на меня, и ее лицо было мягким и задумчивым. Мы оба знали, что она сейчас находится между той жизнью, что осталась позади нее, и, возможно, чем-то совершенно иным. Но затем это мгновение прошло. Я устал на работе и был расстроен воспоминаниями о Лиз и поэтому направился к лестнице.

– Ваша жена... – проговорила Долорес мне вслед. – На этих фотографиях она счастливая. Она выглядит так, словно вы хорошо о ней заботились.

– Это так, – многозначительно ответил я. – Я очень хорошо о ней заботился.

Ночью я беспокойно ворочался в полудреме. За окном моей спальни в полутьме шуршали кривые грушевые деревья, светясь бумажно-белыми цветами, лепестки которых были с ноготок Марии. Информация перемещалась по всему миру. Вы почти ощущали это: невидимые импульсы и байты, летящие по воздуху, беззвучные клеточки света, пульсирующие через континенты. Можно было почувствовать, как меняется мировой рынок: производители компьютеров – «А.Т.Т.», «Мацушита», «Ксерокс», «Ай-би-эм», «Майкрософт», «Эппл» – объединяли технологии, давили на Корпорацию. При всей своей самоуверенности Моррисон это понимал, зная, что для выживания Корпорации нельзя допустить, чтобы Президент оставался ее руководителем. Я лежал в темноте, ощущая во рту привкус мела от лекарства, понижающего кислотность, и гадал, окажется ли завтрашняя встреча с Президентом хоть сколько-то результативной.

А потом я услышал шаги на темной лестнице и проснулся. Дверь заскрипела на старых медных петлях. Я повернулся – рядом с кроватью стояла Долорес. Она была обнажена, ее живот был на уровне моих глаз, а тяжелые груди с их печальной смертельной красотой – прямо надо мной. Волосы на лобке были темными и пышными. Она наклонилась и крепко обхватила мое лицо обеими руками. Я почувствовал, что она пила на кухне вино. Она всматривалась в мое лицо очень серьезно: по-моему, ей хотелось убедиться, что между нами все будет честно, а потом откинула одеяло и легла в кровать. Моя голова была горячей от сна, а дыхание стало зловонным. Я колебался, а она – нет. Мои мысли быстро прояснились. Внезапно появилась какая-то жадная энергия. «Не надо пока ничего ей говорить». Я гадал, не пошла ли она на это, потому что чувствует себя обязанной. Я давно не занимался сексом, и мне хотелось действовать медленно, чтобы все вспомнить. Но Долорес была настойчива и стремительна, она легла на меня, с силой толкая меня в грудь. И снова все стремительно вернулось: влажное движение туда и обратно, напряжение и дыхание. Сладковато-едкий запах Долорес наполнил комнату.

Когда мы перекатились, она схватила меня за ягодицы, навязывая свой ритм. Люди, которые только что встретились, редко трахаются изо всей силы. Для этого нужны стремление к забвению и определенная отвага со стороны женщины. А если вы мужчина, то никогда не можете быть уверены в том, что не начнете двигаться слишком мощно, не упретесь сильной рукой женщине в ключицу, чтобы сильнее приподняться, не повернете бедра под таким углом, чтобы она ни при каких условиях не смогла сдвинуть ноги. Мужчинам хочется вести себя именно так. Все мужчины в душе это знают. А Долорес позволила мне это, сама подтолкнула, не боялась. Она высоко подняла согнутые ноги, ее шершавые пятки царапали мою кожу, а я трахал ее с отчаянным жаром, и мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.

А потом мы лежали молча. Пот у меня на груди высох, ноги и руки приятно отяжелели. Я обнимал Долорес и ощущал, как поднимаются и опадают ее ребра.

– У меня смешной вопрос, – сказала она в темноту. – Он не романтический, понимаешь, но я просто об этом подумала.

– Ясно.

– Что это за штука...

– «Штука»? – Я рассмеялся. – Ты не знаешь, что это за штука?

– Не эта, – весело отозвалась она. – Дай мне договорить до конца, ладно?

– Безусловно.

– Что это за странное место на лестнице, где вырезана стена? Я раньше никогда такого не видела.

– Ты о том месте, где ступени поворачивают направо, а в стене большое углубление, словно в ней вырезали небольшую изогнутую полку?

– Да.

– Это называется «гробовой поворот», – сказал я. – Эти дома строились в то время, когда большинство людей еще умирали дома, у себя в спальне. Никто не ложился в больницу, чтобы там дожидаться смерти, как сейчас. Тогда покойник лежал в постели. И надо было иметь возможность снести гроб вниз по лестнице, чтобы не оббить штукатурку и не ставить его на попа.

– Так ты думаешь, что люди умирали в этом доме?

– Ему сто десять лет. Так что возможно.

Долорес секунду это обдумывала, а потом свесила ногу с кровати.

– Мне страшно, я хочу взглянуть на Марию. – В ее голосе слышалась тревога. – Ладно?

Я смотрел, как ее нагой силуэт движется в темноте. Она со скрипом спустились по ступенькам. Долорес выказала желание, которое, как я решил, не имело ко мне никакого отношения. Ее страсть была сконцентрирована на другом – на ней самой. Спустя несколько минут она вернулась в спальню и шепотом сообщила, что Мария по-прежнему спит. Она остановилась передо мной.

– Я знала, что что-то не так! – прошептала она с восторженным удивлением.

Я смотрел на нее снизу вверх.

– Что?

– Кровать – она кривая! Изголовье выше. – Она наклонилась и посмотрела на ножки. – У тебя там что-то... телефонные справочники!

– Под ножками изголовья.

– Зачем?

– У меня проблема с желудком. И если один конец кровати выше, это помогает.

– Как это?

– Кислота попадает мне в пищевод, соляная кислота из желудка. Она проходит через такой сфинктер, небольшое отверстие в конце пищевода, обжигает слизистую оболочку и повреждает так называемые пищеводные клетки.

– Ты поэтому все время кашляешь? – спросила она. – Я давно хотела спросить об этом.

– Да.

– Это больно? – спросила она сочувствующе.

– Иногда.

– Тебя рвет?

– Бывает, если кислоты очень много.

– Ты к врачу ходил? – спросила она, снова забираясь в постель.

– К целой куче.

– А от секса тебе не хуже? – поддразнила она меня.

– Нет.

– Вот и хорошо.

Она прижала пальцы мне к губам, очень крепко, и одновременно другая ее рука легла мне на пах. Я решил, что она чересчур оптимистична. Но она поплевала себе на ладонь и терпеливо занялась моим членом, с откровенной решимостью, которая не имела никакого отношения к моему возбуждению, но самое прямое – к ее собственному. Она двигалась на мне резко – резче, чем это было удобно мне. Ее ладони лежали у меня на плечах, ногти впивались мне в кожу. Потом ее правая рука скользнула к ее собственному паху и задрожала: пальцы умело стимулировали клитор, двигаясь с электрической стремительностью. И она кончила, откинувшись назад. Ее левая рука на секунду оторвалась от моего плеча и упала мне на лицо, тяжело давя на переносицу, царапая ногтями мой лоб. Мои мысли вдруг улетели назад, к прошедшему дню, и мне пришло в голову, что Долорес ничего не знает про компьютеры, войны между средствами массовой информации и структуру и хитросплетения капитализма. Она была здесь – женщина в спальне, занимающаяся сексом с мужчиной. Самодостаточная. В сером полумраке ее глаза были закрыты, нижняя губа сосредоточенно прикушена. Комната была полна ее запахом. Когда ей надоела эта поза, она упала на простыни и быстро встала на четвереньки, высоко подняв зад, чтобы я смог войти в нее сзади. Я притягивал к себе ее бедра и наслаждался узостью влагалища, которое мужчина чувствует, оказавшись сзади, и животной грубостью совокупления. И одна ее рука снова поползла назад, чтобы она могла трогать себя. Она застонала и остановилась, чтобы передохнуть. Пот тек с ложбинки на ее спине вниз по ребрам.

– А сейчас, – шумно выдохнула она. – Сейчас тебе. Будет хорошо.

Она опустила голову вниз, чтобы перенести на нее свой вес, и просунула под себя обе руки, откровенно служа моему наслаждению. Одна рука обхватила меня снизу, легонько поглаживая и теребя, а пальцы другой руки обхватили мой член тугим кольцом и стали скользить вперед и назад в ритме моих движений.

– Господи! – воскликнул я.

– Давай! – сказала она.

И я дал жару.

Потом мы несколько минут лежали, прислушиваясь к шуму ветра и машин на улицах. Долорес пробормотала что-то насчет того, что хочет быть с Марией, когда та проснется. Она откинула одеяло и исчезла в темном проеме двери. Она не стала наклоняться, чтобы меня поцеловать, и той ночью больше не возвращалась.

– Зачем ты носишь галстук? – спросила Мария следующим утром, пока я одевался.

Стоя под душем, я ощущал сладкую боль в паху от прошлой ночи. Но я уже – глупо и нервически – тревожился из-за предстоявшей мне встречи с Президентом. Моррисон будет смотреть на меня с застывшей на лице гримасой, словно вот-вот будет вынужден сделать что-то отвратительное. Я чувствовал, что он старается успокоить представителей «Ф.-С.». Мы неуклонно двигались к тому моменту, когда придется сделать какое-то публичное заявление о переговорах – в соответствии с требованиями закона о госбезопасности. Если я не выведу на поле Президента, Моррисон начнет жесткие действия в отношении совета директоров. И где я при этом окажусь, предсказать было невозможно.

– Зачем? – повторила Мария, указывая на мой галстук.

– Потому что я иду на работу, и там такое правило, – ответил я ей.

– Зачем? – спросила Мария, взяв мою электробритву.

– Зачем приняли такое правило? Потому что так все выглядят готовыми к работе. По правде говоря, это глупое правило.

– Тогда зачем оно тебе?

– Потому что взрослые любят создавать правила.

– Мы сегодня пойдем на детскую площадку поиграть с ребятами.

– В парке?

Я стал спускаться вниз. Мария шла передо мной.

– Мария, ты не принесешь мне газету?

– Да!

Она протопала по лестнице на нижний этаж, откуда выходила дверь под крыльцом.

Мы с Долорес еще не разговаривали, и я гадал, как она поведет себя после вчерашней ночи. По моему опыту, когда утром смотришь на женщину, то тут же понимаешь, была ли прошедшая ночь ошибкой или подарком. Долорес стояла на кухне и готовила завтрак. Ее волосы были стянуты сзади. Я заметил в мусорном ведре бутылку из-под вина. На ней была одна из моих фланелевых рубашек для работы в саду.

– Доброе утро.

– Аппетит хороший? – улыбнулась она.

– Безусловно.

– Хорошо. – Она положила мне в тарелку овсянки. – Если захочешь, проси еще.

– Еще?

– Если захочешь еще, – проговорила она с многозначительной улыбкой, – то получишь еще. Ты понял, о чем я?

Тем утром, когда я встал из-за стола, чтобы отправиться к Президенту, Хелен открыла дверь и протянула мне листок цветной бумаги.

– Какой-то мужчина внизу просил передать вот это. Тот мужчина, который вчера звонил. – Она смотрела на меня без всякого сочувствия. – Записка на той стороне.

Это была реклама магазина мужской одежды, расположенного в нескольких кварталах отсюда. На обратной стороне очень аккуратными печатными буквами были выведены слова:

«Дорогой Джек Уитмен!

Ваш друг из офиса в центре сказал мне, что вы знаете, где живут мои жена и малышка. Пожалуйста, ответьте на мой звонок, сэр, пожалуйста! Мой домашний номер – 718-555-4640. Вы можете оставить сообщение на автоответчике. Или вы можете спуститься вниз и поговорить со мной здесь, я буду здесь до двенадцати дня.

Искренне Ваш, Гектор Салсинес».

Он стоял в вестибюле Корпорации, предъявляя свои права. Видимо, он отпросился с работы. Но Долорес ушла от него. Что я был ему должен, чего он заслуживал? Она ни разу не заговорила о том, чтобы вернуться к нему, и это она пришла ко мне в постель. Я убрал записку в стол и решил ничего не предпринимать. Хочется думать, что это было разумное решение.

Президент сидел у себя за столом, рядом с ним стоял серебряный чайник, от которого шел пар.

– Ну, так говорите, черт подери, – сказал он мне, когда я вошел. – Просто говорите, что должны сказать.

От двери до его стола было не меньше двадцати шагов. Я взял себе стул.

– Я уже пытался пару раз, но вы уклонялись, – сказал я.

– Почему, как вы думаете?

– Хотите, чтобы я сказал честно?

– Да, – ответил он, не моргая своими голубыми глазами.

– Хорошо. – Это обещало быть неприятным. – Я считаю, что вы отклоняли мои попытки откровенно поговорить с вами, потому что не хотите примириться с реальностью. Возможно, вы боитесь смерти. Это не страшно – вы следуете давней традиции. Вам кажется, что смерть Корпорации – такой, какой вы ее знаете, какой вы ее создали, – метафорически предрекает вашу собственную.

Ну вот, я наконец решился высказать ему все. Передо мной был бледный труп Президента: сморщенный мешок из кожи, костей и волос, с провалившимися закрытыми глазами. Пустой рот зиял смертельным оскалом. Покрасневшие глаза Президента яростно заслезились.

– Убирайтесь, – приказал он.

Я не сдвинулся со стула – даже не пошевелился.

– Почему бы вам не выслушать то, что я собираюсь сказать?

Он размешал чай, ничего не ответив, поэтому я продолжал говорить, сотрясая воздух:

– Послушайте, вы первым должны были бы видеть, что Корпорация постоянно меняется. Нам остается только пытаться управлять этими изменениями. Все сводится к четырем-пяти крупным компаниям, большим мировым компаниям, и нескольким десяткам очень агрессивных и умных компаний поменьше. Если мы не будем расти, мы начнем уменьшаться.

– Отлично. Вы только что осветили мне положение дел в 1978 году.

– Только теоретически. А сейчас речь идет о технологиях.

– Это я слышал. Мне все об этом говорят. Все в этой чертовой компании поют гимн технологиям, но идея совместимости продуктов не работает.

– Пока не работает. – Я ощущал его сопротивление. – Если все сделать правильно, то Корпорация и «Ф.-С.» смогут получить огромные рынки по всей планете. Огромные. Подумайте об этом. Мы могли бы придавить «Дисней» и «Парамаунт». Они очень быстро развиваются, и на некоторых из этих рынков нам придется агрессивно против них выступать. Кроме того, укрепляются региональные телефонные компании, которые теперь могут передавать телевизионные сигналы по своим телефонным кабелям. Осуществив слияние с «Ф.-С.», мы себя обезопасим. «Бертелсманн», «Сони» – никто из них не сможет объединить столько узлов механизма. С нами конкурируют «Филипс», «Тошиба» и «Эм-си-эй». Но мы сможем их переиграть. Это же очевидно!..

– Что очевидно, – сказал Президент, отхлебнув чаю, – так это то, что вы и остальные мудрецы с вашего этажа страдаете очередным жалким увлечением. Сплошная болтология, как бы ее ни назвал автор заголовков. Я за свои годы повидал немало теорий, Джек. Мы все должны были ездить на реактивных автомобилях к 1980 году. Честно. Мне семьдесят один год. Жизнь... у жизни есть свои ограничения. Существуют человеческие истины, которые важнее всего технического прогресса. Вы слишком молоды, чтобы это понимать. Нельзя свести вместе две вещи, которые никогда не предназначались друг для друга. Кто-то теряет, кому-то достаются все шишки. Поверьте мне, я понимаю вашу позицию, я сам когда-то был такой. Когда я был молод, у меня были великие планы...

– До сих пор все слияния в области средств массовой информации проходили в рамках одной страны или между промышленными гигантами и мелкими организациями, – продолжил я. – У «Ф.-С.» есть много того, что нам нужно. У них есть телефонные системы в развивающихся странах, кабельные системы по всей Европе, спутниковая система, доступ к японским исследованиям в области новых чипов и новых плазменных экранов...

– Новые экраны! – недовольно проговорил Президент. – Почему я вечно о них слышу? Кому они нужны? Мы – компания, которая занимается кино, журналами, кабельным телевидением и звукозаписью. Мы с этим неплохо справляемся. Мы за прошлый год получили абсолютную прибыль в размере восьмисот девяноста двух миллионов, так? У нас есть умные люди, которые работают над всеми теми вещами, о которых вы упомянули, так? Почему нам нужно жать руки каким-то немцам и японцам?

Он с отвращением покачал головой и, похоже, принял решение. По его виду я понял: он считает, что разговор окончен.

– Хорошо, – сказал я ему. – Просто выслушайте то, что я должен сказать. Выслушайте это так, как не слушали еще ничего в жизни, потому что я собираюсь описать, что произойдет – с вами или без вас, здесь, в Корпорации, или где-то еще. Но это произойдет везде.

Президент молчал. Я посмотрел в его светло-голубые глаза. Глубоко утонув в складках сухой, слишком загорелой кожи, они оставались яркими. В них не было страха, он не боялся ни меня, ни смерти, о которой я ему напомнил. Он был полон желания править как можно большей частью мира, играть в шахматы со мной, юным придворным шутом, присланным, чтобы временно его развлекать. Может, только им я и был – придворным шутом в деловом костюме.

– Сейчас, когда я это говорю, в Америке, скорее всего, найдется не больше тысячи человек, которые понимают, что должно произойти. В1981 году в Америке было четыре миллиона персональных компьютеров. К 1991 году их число составило восемьдесят пять миллионов. К 2001 году их станет сто сорок миллионов. Это – часть культуры. Даже не очень богатый рабочий класс покупает своим детям компьютеры. А почему бы им их не покупать? Цены постоянно снижаются. В то же время зрители бесплатного телевещания вымирают, как вы знаете. К 2000 году их останется сорок пять процентов от исторического максимума. Так вот, персональный компьютер как метафора, как образ, кончился. Их век миновал, как миновал век пишущих машинок. Движение идет в сторону интерактивного, переносного и специализированного. Еще несколько лет – и конгресс будет решать, кому какие провода использовать: кабельным компаниям, телефонным компаниям и так далее. Как я уже сказал, Федеральная комиссия связи разрешит местным телефонным компаниям передавать телесигнал по оптическим волокнам. Не меньше десяти лет уйдет на то, чтобы полностью перевести страну на оптические волокна. Но это – всего лишь средство передачи. У нас будут продукты, которые могут идти по любым средствам передачи: кабелям, оптическим волокнам, радио, телевидению, спутникам прямого вещания – любым. Какого черта, по-вашему, вы были в Вашингтоне несколько недель назад? Договориться с сенатором о долбаной партии в гольф? Нет. Потому что наша компания, есть вам до этого дело или нет, движется к будущему. Этот спутник важен. У нас там хорошие позиции. С телефонной связи постепенно начинают снимать ограничения, так что мы могли бы постепенно начать ее скупку. Будут различные системы и типы коммутаторов. Никто не может сказать, каким будет полный спектр услуг. Есть многочисленные способы передачи сигналов. Все будет меняться. Кое-что будет развиваться успешно, а потом сменяться чем-то еще. Некоторые будут отброшены меняющимися промышленными стандартами, как это было с пленкой бета и домашними видеосистемами...

– Вы проповедуете все ту же старую религию, – устало сказал президент. – Не думаю...

– Идея, черт подери, в том, что будут меняться сами возможности! Люди будут получать информацию и развлечения по-новому – и смогут пользоваться ими по-новому. У нас хорошая позиция по всем этим технологиям – на внутреннем рынке. Наш валовой доход от телешоу и кинофильмов за 1992 год должен составить примерно два миллиарда. Приток средств стабилен, долг в основном регулируется, и аналитики нас любят – по крайней мере, на этой неделе. Сейчас подходящее время для сделки. А «Фолкман-Сакура» хочет потеснить в Европе «Филипс», а в Японии – «Тошибу», у них есть стимул. У «Ф.-С.» хорошие позиции в Европе и Японии. Они могут получить оптико-волоконный контракт в России. Подумайте об этом, – сказал я ему. – Подумайте, какие там открываются рынки. Их системы связи безнадежно устарели. Им придется все списать и купить пару сотен миллионов миль оптико-волоконных кабелей в «Оуэнс – Корнинг». И они это сделают, как только их экономика стабилизируется. И что им понадобится? Им понадобится то, что мы производим, наша поп-культура. И у них будут не только видеомагнитофоны, у них будут те же волшебные установки, что и у нас. Масштабы этих перемен будут гигантскими. Весь мир в конечном счете будет взаимодействовать с мощнейшими глобальными компьютерными системами развлечений. Показатель затрат и эффективности каждый год удваивается. У «Интел» появился новый чип, который на восемьдесят процентов быстрее пятого «Пентиума», представленного ими в прошлом году, – и на тридцать процентов дешевле. Они объявили об этом на прошлой неделе. При таком прогрессе...

– Религия... сплошная религия. – Президент раздраженно пролистал лежавшие перед ним бумаги. – Мы и так потеряли кучу времени на оптических дисках, журналах по телевидению и прочих Франкенштейнах, которые обходятся в сотни миллионов долларов, потраченных на исследования и разработки...

– Нет-нет, подождите, – перебил его я. – У нас действительно были огромные и дорогостоящие ошибки. Но удачный продукт обязательно появится. То есть года через полтора-два я смогу повесить себе на стену телевизор высокой четкости, который будет похож на плакат, толщиной примерно в дюйм, но только размером с дверь. А потом я вставлю диск – и Мадонна будет петь свой новый сингл и танцевать прямо передо мной. MTV по сравнению с этим покажется старым кинофильмом, а звук будет лучше, чем в любом CD-плейере, который сейчас можно купить. Но надо понять, что это будет лучше всех мультимедийных программ, которые сейчас есть на рынке. Сейчас это просто качественные видеоигры. А как только технология придет в соответствие с продуктом, вы сможете подойти к экрану, заглянуть Мадонне в глаза – и увидеть тоненькие кровеносные сосуды! А когда она откроет рот, вы сможете заглянуть ей в горло. Вы сможете окликнуть ее – и она будет с вами разговаривать! Она назовет вас по имени и разденется, если вы ее об этом попросите. Это будет лучше всего того, что у нас есть сейчас, – и в некотором отношении лучше, чем реальность, потому что вы сможете ее остановить или прокрутить обратно. А в случае с Мадонной вы сможете подкрутить регулировку и смотреть, как она поворачивается, пока не окажется к вам спиной, – не прекращая петь.

Президент сощурил глаза:

– Боже, производители порнографии сойдут с ума.

– Да, это так, – согласился я. – Вы сможете вставить диск и с любой точки смотреть за тем, как трахаются люди в натуральную величину, и сможете управлять тем, что они делают. Больше того: вы сможете решать, насколько большими будут у женщины груди, сделать мужчине член длиной пятнадцать дюймов – ввести все то, от чего вы заводитесь. Но самое важное – это то, что такая технология невероятно захватывает. Люди привыкли к домашним компьютерам. Пассивно смотреть телевизор – это скучно...

– Но американская публика – это тупая, бессмысленная толпа, которая с каждым годом становится все глупее, – сказал Президент. – Мы глупеем как нация, как культура. Я искренне так считаю. – Судя по его тону, он был по-настоящему этим расстроен. – Мы не голосуем, не читаем книг.

– Отчасти это верно. Но эти новые технологии создадут некую электронную реальность, перед которой невозможно будет устоять.

Он прижал ложечкой пакетик с заваркой. Прошло десять секунд.

– Звучит дьявольски.

– Это не так. Это – обычные склонности, которые можно будет удовлетворять в новой форме. Это – неизбежный результат человеческой изобретательности. Картинки со стен пещеры теперь будут записаны на лазерном диске. Но чтобы Корпорация могла остаться конкурентоспособной, нам нужна глобальная система. Получив доступ к японскому микрочипу «Ф.-С.», мы смогли бы добиться интеграции с основными моделями компьютеров и опередить конкурентов на полгода. Продукты пройдут определенную технологическую переработку, и каждый новый интерактивный продукт будет совместим со всеми другими. Например, рано или поздно все CD и видеодиски станут размером с монетку, а информации при этом будут содержать в тысячи раз больше, чем сейчас. Люди смогут покупать целые библиотеки информации или ловить их в эфире. У нас будет спутник, который будет заниматься исключительно регулярной передачей пяти тысяч самых популярных кинолент Америки. Домашний приемник будет принимать и записывать эти фильмы, хотя права будут принадлежать различным компаниям. При наличии нескольких крупных корпоративных игроков другим компаниям придется идти на уступки, чтобы получать доступ к потребителю. Вся технология будет индексирована и совместима. Скажем, к примеру, мне нужен фильм «Касабланка». Я его заказываю и получаю оригинальный черно-белый вариант. Вы следите за моей мыслью?

Президент кивнул, не выказывая никаких эмоций.

– Ладно. Теперь, шутки ради, я решаю включить туда один из монологов из «Гамлета» с Лоренсом Оливье – в том месте, где мне это захочется, причем так, чтобы Богарт произносил все слова безупречно: чтобы его губы двигались и произносили слова Шекспира голосом Оливье. А потом я могу сделать его губы цветными, если мне захочется, или остановить картинку, увеличить ее и поместить в зрачки Богарта изображение президента Соединенных Штатов. А потом я могу снова уменьшить картинку до нормальных размеров и смотреть фильм дальше. И это можно будет делать либо голосовыми командами, либо с помощью мыши, подсоединенной к компьютеру и перемещающейся по меню на полях экрана. А потом я могу заставить появиться над головой Ингрид Бергман утенка Даффи, который будет плавать в крошечной рамке. И я смогу делать все это свободно, не планируя заранее, не проходя специальной подготовки и не имея сверхдорогого оборудования – просто импровизируя. А потом я могу вызвать Терминатора – крошечного, размером с муху – и заставить его подстрелить утенка Даффи, после чего оба исчезнут с экрана. А фильм будет идти дальше, только у Богарта и Бергман будут красные губы. А потом я могу заставить компьютер просканировать память постоянного запоминающего устройства и найти пару страниц, скажем из Библии, или первую страницу газеты от этого числа и заставить Ингрид Бергман прочесть этот материал – причем на любом языке, имеющем письменность, заметьте, с произношением и с интонациями, которые покажутся идеально правильными человеку, для которого этот язык родной. И конечно, я мог бы включить в качестве фоновой музыки Вивальди. А потом я могу записать все это, весь свой экзерсис, и отправить по оптико-волоконному кабелю своему другу в Гонконг, чтобы он мог поиграть с ним, изменить, а потом отправить обратно мне, и я смогу это посмотреть – и больше никто. Вот как выглядит будущее. Вы это можете понять?

Президент долго смотрел на меня. Он забыл зажечь сигарету.

– Итак, – продолжил я, – вы просто вносите ежемесячную абонентскую плату местному лицензированному поставщику услуг, вроде нынешнего кабельного телевидения, плюс плату за просмотр оригинального фильма, гонорар за использование утенка Даффи и Терминатора, которые подсчитываются на основе цифрового эквивалента покадрового использования, и плату за использование программ для манипулирования всеми этими изображениями. Программное обеспечение будет разрабатываться централизованно и предоставляться местным поставщицам по лицензиям. И еще будет плата за первую покупку или использование в режиме онлайн музыки Вивальди и плата за использование линии для передачи всего этого в Гонконг – и небольшая плата за пользование спутником при обратной передаче. Деньги можно будет делать на каждом этапе.

– Но есть еще и политическая составляющая...

– Конечно. Она просто гигантская, – согласился я. – Давайте представим себе, что вы – президент Соединенных Штатов, а я – один из ваших спичрайтеров. Вы приказали мне написать речь, скажем, об экономических проблемах в Соединенных Штатах. Вы хотите, чтобы я хорошо сделал свою работу, я сам хочу хорошо сделать свою работу. Я иду в пресс-центр Белого дома, сажусь за свой компьютер. Открываю файл. Там, на экране, оказываетесь вы, президент. Ваше лицо, цветное, застывшее. Вы сидите за рабочим столом в Овальном кабинете, словно перед телекамерами. Я говорю в микрофончик: «Мои сограждане-американцы...» И как только я это говорю, вы – изображение президента – произносите это вашим голосом, с вашими интонациями. Ваши губы двигаются с идеальной артикуляцией. Я работаю над речью, говорю что-то, потом выбираю другую фразу и рано или поздно решаю, что все правильно. Я показываю результат своему начальству. Вы, президент, можете его просмотреть, а можете и не просматривать. В записи вы говорите двадцать минут. Мы передаем запись агентствам – тем, которые остались, – и все.

– Ясно.

Президент так и не зажег свою сигарету. Его взгляд теперь был устремлен куда-то вдаль. «Он понял, – подумал я. – Наконец-то он все понял».

Я продолжил, стараясь закрепить тот успех, которого мне уже удалось достичь.

– И со временем в рамках той же технологии – когда она будет достаточно хорошо развита – можно будет отсканировать фотографии кого-то, кого уже нет в живых, и интерактивно с ним общаться. Например, отсканировать десять или двадцать фотографий вашей покойной матери и, скажем, запись ее голоса... – Я застыл: я смог бы это сделать с фотографией Лиз! – Такой информации было бы достаточно. Вы просто смогли бы снова с ней видеться. Или с любым человеком, который умер и которого фотографировали в течение жизни. Представьте себе возможность вести разговор с Мэрилин Монро. Как это было бы великолепно: ее глаза полны чувственности и полузакрыты, ее губы произносят ваше имя, ее мягкий голос отвечает на ваши вопросы.

– Ее тело превратили в товар, вот что я вам скажу. – Президент покачал головой. – Я был там, когда она пела «С днем рождения» президенту Кеннеди в Медисон-сквер-гарден, – задумчиво добавил он. – Я был в зале. – Его стариковские голубые глаза затуманились. – Я понял в тот самый вечер... понял, что мы живем в языческом обществе. Мужчины вокруг меня видели, как богиня поет богу. По-моему, сила ее образа чересчур велика. Языческие идолы. Мы им поклоняемся. И кстати, именно в этом тайна бизнеса развлечений, Джек. Монотеизм – привычка благоприобретенная. Язычество – гораздо более животный инстинкт.