Текст книги "Электрические тела"

Автор книги: Колин Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Я тяжело сел в кресло.

– Ты ведь не сказал ему, где меня найти?

– Нет, Джек, сказал.

– О боже, Ахмед...

– У меня семеро детей. У Санджея трое детей. Если у этого человека в кармане пистолет и он хочет знать только имя и телефон, то я должен их ему сказать. Я подумал: у этого человека может быть пистолет. Мне не нужны новые неприятности. Я не могу решать твои проблемы, Джек. Так что я назвал ему твое имя и рабочий телефон. Я сказал: «Позвоните по этому телефону и спросите человека по имени Джек». Он попросил у меня ручку и записал.

– Ты это сделал?

– Да.

– Сегодня?

– Да.

– Это все?

– Я спросил, муж ли он ей. И он сказал, что да. Когда я дал ему телефон, он успокоился. Он сказал, что хочет вернуть жену и ребенка. Я сказал ему, что, если бы пропали моя жена и дети, я перерыл бы все комнаты во всех зданиях Нью-Йорка, чтобы их найти. Я сказал, что в моей стране только бесчестный человек бросает семью. Этот мужчина пожал мне руку. Я говорю тебе все это, потому что хочу, чтобы ты понял: в этом человеке есть что-то хорошее. А потом я отдал ему ее вещи.

– О чем ты?

– Вещи, которые остались в квартире. Санджей собрал их в пакет. Одежда, мелочи, детские карандаши. Кажется, немного косметики.

– Он забрал их с собой?

– Он держал их и нюхал.

– Нюхал?

– Да. Думаю, он тебе позвонит, – ответил Ахмед и повесил трубку.

День начался ужасно, но ему предстояло стать еще хуже. Я выпил лекарство прямо из бутылочки, что тоже не слишком полезно для желудка. Меня от него тошнило. Оказалось, что Моррисон ошибся. Информация о «Чукадо электронике» распространилась по всему миру всего за час, а не за день, и стоимость иностранных инвестиций «Осады» поднялась на шестнадцать процентов, увеличив стоимость акций «Ф.-С.» на четыре процента. Фотокопии подробного отчета, переданного информационной сетью «Рейтер», лежали у нас на столах уже в час. Позже Моррисон зашел ко мне в кабинет, где я с тревогой ждал звонков от Президента или Гектора.

– Почему тебя вызвали? – спросил Моррисон.

– По личному вопросу, – ответил я.

– А мне казалось, у тебя нет личной жизни.

– У всех есть личная жизнь, – негромко сказал я.

Моррисон посмотрел на меня как на сумасшедшего, но решил сменить тему и перейти к более важным проблемам:

– Где сегодня Президент?

– Еще на островах.

– Ты поручил этому жирному парнишке заниматься факсами?

– Да.

Я все еще не мог прийти в себя после звонка Ахмеда.

– Эта история с «Чукадо» еще больше ухудшает наше положение. Будет жарко. «Ф.-С.» есть чем на нас давить.

Он хотел сказать, что «Ф.-С.» могли нас бросить и начать охоту на одного из небольших, легче перевариваемых американских конкурентов Корпорации, таких, как «Дисней» или «Парамаунт», обе эти компании были весьма привлекательны.

Моррисон подошел к моему столу.

– Джек, сделка похожа на приземление военного транспортного самолета Си-5, самого крупного в мире. Я видел много посадок и одно крушение. И запомнилось мне крушение. Мы отрабатывали действия с бомбами на футбольных мячах в пустых грузовых отсеках. Если ты хорошо посадил Си-5, все получают, что хотят. Все на этом этаже из кожи вон лезут, чтобы мы совершили удачное приземление. – Искалеченная рука Моррисона лежала на моем столе и дергалась. – Но одно должно произойти. Должно, должно, должно! Президент должен сделать то, что мы ему велим. Я хочу сказать – Господи, он ведь старик, которому на все насрать. Он больше не ведет игру, не заключает сделок, не заставляет совет принимать решения, ни над чем не задумывается... Он уже десять лет как отошел от дел. У него дряблые яйца, он просто ходит навещать старых приятелей в сенате.

– У него еще остались силы, – сказал я, вспоминая наш долгий совместный вечер. – И он по-прежнему может пить, это определенно.

– Не понимаю, почему так трудно перетянуть его на нашу сторону! – посетовал Моррисон. – Дерьмо, он же заработает на этой сделке! Все эти старые сорокадолларовые опции придется учесть. Но без его согласия нам не приземлиться. Мы рухнем. У нас нет шасси. Ты наше шасси, Джек. Тебе надо взяться за него и как следует оттрахать.

Позже ко мне заглянула Саманта. На ней были белые с голубыми вставками туфли на шпильках. Я любовался ее походкой.

– Где женщин учат так ходить? – поддразнил ее я.

– Это как? – улыбнулась она.

– Так, что ноги вроде как перекрещиваются.

– Мы это осваиваем в четырнадцать лет, когда тренируемся перед зеркалом после школы. – Саманта села напротив меня. – Мы осваиваем это, а потом осваиваем и другие вещи.

Она была мне симпатична. Я только не знал, разумно ли это.

– Только что – леденцы и куклы, а на следующий день – управляющие миллиардными немецкими компаниями?

– В жизни всегда одно следует за другим, разве не так? – Она одернула платье длинными пальцами. – Послушай, Джек, у тебя все в порядке? Я хочу сказать – все эти штуки.

– Штуки?

– Какая-то женщина с ребенком у тебя в кабинете на прошлой неделе, а потом испанские словари, тебя вызывают с совещания...

– Не спрашивай, Саманта, – сказал я ей.

– Не спрашивать?

– Нет, если ты мне друг.

Она с обиженным видом всматривалась в мое лицо, думая, не шучу ли я. Но я не шутил, и она с досадой сказала:

– Тогда не буду спрашивать.

– Послушай, – добавил я уже мягче, – Моррисон порядком на меня давит, чтобы я неким мистическим способом заставил Президента прозреть. Я провел с ним день в Вашингтоне, но он только напился в поезде и говорил под конец нечто странное.

– Ты не имел возможности сказать ему, что Моррисон планирует насильно отправить его на покой? – спросила она.

– Не совсем.

– Тебе надо пробиться через миссис Марш, – заметила она задумчиво.

– Я боялся, что ты скажешь это.

К Президенту можно было попасть только по одной дороге, через миссис Марш, его широкобедрую секретаршу с двадцатипятилетним стажем. Влиятельные и известные люди вопреки своему имиджу часто бывают почти патологически беспомощными. Жизнью Президента управляла миссис Марш. Никто не мог вспомнить ее имя. У нее были две собственные секретарши, исполнительные и некрасивые (чтобы не отвлекали Президента). Они занимались почти всей работой Президента в Корпорации, тогда как миссис Марш в одиночку вела его личные дела. Она любила Президента глубокой и безусловной секретарской любовью, которую, конечно, никогда не демонстрировала. Благодаря этой любви она прощала все его причуды и слабости – и в этом она отличалась от его жены и детей, да и от всех остальных, за исключением его покойной матери. Я слышал, что только миссис Марш имела доступ к счету, с которого он оплачивал своих любовниц (и, наверное, упражнения в клубе, куда он меня водил), и что он поручал миссис Марш самой решать, какие суммы им следует получить. Было известно, что некая статистка, которой тридцать лет назад удалось соблазнить Президента, сейчас жила почти в нищете и получала ежемесячное пособие из личного фонда Президента, нарушая тем самым федеральный закон, регулирующий деятельность некоммерческих организаций. Преданность миссис Марш была нерушима, а за ее сдержанностью скрывались безжалостность, с которой она защищала Президента.

– И потом, – добавила Саманта, – Моррисон не стал бы поручать тебе это, если бы не считал, что у тебя это получится.

– Я чертовски разозлился, когда он мне это поручил. Весь план совместной работы был моим.

– Знаю.

– Это Билз предложил такое Моррисону, – решился сказать я, видя, что дверь закрыта. – Он хочет, чтобы меня среди переговорщиков не было. И меня среди них нет.

– Мне кажется, тут ты дал волю паранойе, Джек, – возразила Саманта. – Правда. Моррисон просто пытается прикинуть, как лучше использовать людей. Он знает, что ты любишь хорошую драчку и умеешь импровизировать при разговоре с людьми. По-моему, он решил, что ты начнешь обсуждать с Президентом весь план и склонишь его на нашу сторону. Ему приходится так действовать, потому что сам он с Президентом не ладит и потому что члены совета директоров капризничают. Ему нельзя действовать через совет: они могут понять, в чем дело, и встать на защиту Президента.

– Билз...

– Не беспокойся о том, что движет другими, Джек, – ответила она. – Просто делай, что говорит Моррисон, и добейся результатов. Вот мой совет. Пошли. Тебе надо повидаться с миссис Марш.

И я потащился по длинному коридору в северо-восточное крыло, где находились помещения Президента. Говорили, что, когда в 1974 году проектировали наше здание, он выбрал это крыло потому, что из окон открывался вид на шесть тридцатифутовых китайских магнолий, которые росли в саду его пентхауса в пятнадцати кварталах от нас. А чем тогда занимался я? Следил за результатами Майка Шмидта и думал, не отпустить ли бороду. Миссис Марш оказалась на месте.

– У вас есть минутка? – спросил я.

– Да, конечно, мистер Уитмен.

Она принадлежала к числу тех женщин, которые, толстея, становятся внушительнее. Ее мясистая шея, толстые лодыжки и ежедневная униформа в виде белой блузки и клетчатой юбки до середины икры говорили о порядке, благовоспитанности и учебе в католической школе. Единственным потворством ее желаниям была вазочка с леденцами на столе. Она постоянно сосала их чопорно и сосредоточенно.

– Вы должны были слышать, что мне поручили отрабатывать с Президентом некоторые вопросы, и я хотел узнать, нельзя ли мне назначить встречу с...

Она покачала головой.

– Мы с ним это обсуждали, – сказала она. – Он вызовет вас, когда вы ему понадобитесь. Он не поручал мне назначать встречи.

– Нам надо обсудить несколько важных вопросов.

Миссис Марш рассматривала лак на своих ногтях с оскорбительной сосредоточенностью.

– Обычно я в курсе всего, над чем он работает, – сказала она.

Она совещалась от его имени с адвокатами и банкирами, выписывала и подписывала чеки, точно копируя его подпись, и, по слухам, у нее была генеральная доверенность на ведение его дел. Я не сомневался в том, что, если бы Президент неожиданно скончался, она в качестве душеприказчика распределяла бы его собственность.

– Я должен встретиться с ним, ненадолго, – сказал я наконец.

– Он говорит мне, с кем у него будут встречи.

– Да, я это понимаю, – не отступал я, – но мне нужно совсем немного времени на следующей неделе. Всего пятнадцать минут, чтобы обговорить...

– Боюсь, что сначала мне придется спросить об этом его, – сказала она, глядя мне в глаза. – Видите ли, его расписание еще не составлено.

– Но он вернется в офис в понедельник?

– Это неясно.

– В понедельник не вернется. А как насчет вторника?

– Возможно, – сказала она. – Но, как правило, его расписание – это дело личное. Я отмечу, что вам хотелось бы встретиться, и если это будет согласовываться...

Ее идиотская официальность была чистым тиранством.

– Не желаю слушать это вежливое дерьмо, – заявил я ей. – Вы – привратница, миссис Марш, и не более того. В понедельник утром к десяти часам я хочу знать, когда я смогу его увидеть. Мистер Моррисон попросил... нет, он потребовал, он приказал мне обсудить с Президентом некоторые вопросы, и я настаиваю на своем праве это сделать.

Миссис Марш удивленно вдохнула, но она работала уже давно и имела дело со всевозможными идиотами и грубиянами.

– Я не потерплю такой грубости в этом кабинете...

– Я не потерплю такого нежелания секретарши идти навстречу вице-президенту компании! – Тут я понизил голос и подошел настолько близко к ее столу, чтобы ей стало неудобно. – В интересах вашего начальника, миссис Марш, вам следует позаботиться о том, чтобы люди имели возможность с ним разговаривать.

В конце дня Фредди Робинсон, старый негр, который чистил ботинки служащим Корпорации, вкатил свою тележку ко мне в кабинет.

– Я запоздал, – сказал он.

Я сидел в своем рабочем кресле, злой и напряженный, ожидая телефонного звонка с плохими новостями. Робинсон молча подсунул скамеечку под мой левый ботинок. Он чистил ботинки в Корпорации более пятидесяти лет, пережив множество изменений в руководстве. Хотя формально он не был работником Корпорации, у него был собственный уголок в мужском туалете на тридцать восьмом этаже, где он держал свои принадлежности. Он чистил ботинки только мужчинам, но чинил и женские туфли и каждый день начинал работу на новом этаже. Таким образом, он примерно за неделю проходил всю штаб-квартиру, безнаказанно заглядывая в любой кабинет с вопросом: «Почистить?» Он был пережитком прошлого – и в то же время никого, откровенно говоря, не смущало, что старый негр склоняется к его ногам, счищая уличную грязь, пыль и собачье дерьмо. Более старые мужчины обращались с Робинсоном довольно тепло, словно с домашним любимцем, тогда как молодые, которые в его присутствии, возможно, испытывали чувство вины, говорили с ним с холодным равнодушием. Неужели меня одного это смущало? Надо полагать, что мой стыд говорил о том, что я не избавился от чувства превосходства. Похоже, Робинсон не обращал на это внимания: он тосковал по прошлому и порой качал головой со словами: «А вот во времена мистера Л...» – имея в виду прославленного основателя Корпорации, умершего несколько десятков лет назад.

– Что слышно в кабинетах? – спросил я у Робинсона, пока он мазал мой ботинок кремом для обуви.

– Ах-ха! – Он покачал головой. – Вы ведь знаете, что я не понимаю абракадабры, о которой вы говорите.

– Вы знаете, что я знаю, что вы знаете.

Он посмотрел на меня и подмигнул:

– Я знаю, что вы поумнее остальных.

Было просто удивительно, что Робинсон продолжал ежедневно проходить милю за милей по застеленным коврами коридорам, ныряя в лифты и выныривая из них. Он был худым жилистым стариком в неизменных подтяжках и белой рубашке. Когда он работал, на его затылке можно было увидеть узор из курчавых седых волос. Порой, весной или летом, он ставил на свою тележку маленький радиоприемник с наушником для одного уха и слушал трансляцию футбольного матча со стадиона «Шей». Из-за того, что он всю жизнь работал согнувшись, у него развился артрит позвоночника, и он какое-то время не работал, а потом мы узнавали: у него так болела спина, что он не мог прийти. Иногда я улавливал исходящий от него травяной запах обезболивающего бальзама. Минуты четыре он автоматически с усердием полировал мои ботинки бархоткой, а потом щелкнул по каблуку костлявыми пальцами, подавая сигнал переменить ногу, и сказал: «Готово, босс», – словно такая фраза его совершенно не унижала, даже когда он обращался к двадцатиоднолетнему помощнику, только что окончившему колледж.

– Так вы слышали о том, что происходят важные события? – снова спросил я.

– Ну конечно. Это легко. Я здесь давно, мистер Уитмен, давно. Подождите минутку.

Робинсон потянулся к старой деревянной тележке за бархоткой. Казалось, у него было чутье на то, когда в кабинет входить нельзя: никто не мог вспомнить случая, когда бы он вошел не вовремя. Он настолько давно работал в Корпорации, что просто выучил ритмы и схемы ежедневной работы и всегда знал, когда и куда идти. Но с другой стороны, никто не обращал внимания на то, что он заходит в кабинет, как не обращают внимания на уборщика, который в конце дня освобождает мусорные корзины. Мужчины продолжали говорить по телефону, пока он обходил их письменный стол, ставил скамеечку и начинал работать. Люди вынимали из бумажника несколько долларов, клали деньги на стол, чтобы Робинсон мог их забрать, и продолжали разговор, возможно делая при этом ручкой какие-нибудь пометки. Они могли даже не заметить, что ботинки вычищены и Робинсон ушел.

– Ну, – напомнил я ему. – Происходит что-то важное?

– Конечно, – ответил он своим гортанным старческим голосом.

– Откуда вы знаете?

– Потому что для столовой заказали много черной икры. Билл, мой приятель, который заправляет на кухне, сказал мне. А парни в гараже отгородили веревками место для больших машин – у самого пандуса. Я видел, как они опять это делали. И всегда есть верный признак.

– Какой? – спросил я, чувствуя его пальцы на моей ноге.

– Все, – тут он театрально повернул голову сначала влево, а потом вправо, словно его кто-то подслушивал, – все говорят: «Робинсон, что ты слышал в кабинетах?» – Он рассмеялся бархатным смехом старика, не понимающего тревог молодежи. – «Что происходит, Робинсон?», «Что ты слышал на тридцать девятом?», «Что говорят на шестнадцатом?»

– Вы опять меня поймали.

– Не-а. Вы еще не женились?

– Ну, у меня, похоже, есть небольшая проблема.

– Какая? – спросил он, развеселившись.

Он был единственным надежным человеком во всей Корпорации.

– Она у меня дома, но ее ищет муж.

– Да, сэр, это плохо. Со мной было такое когда-то... – Робинсон посмотрел вверх, вспоминая прошлое, и на его лице заиграла мягкая улыбка. – Лет этак тридцать пять назад у меня такое было. Она больше не хотела жить с мужем и пришла жить ко мне. У нее еще был мальчуган.

– У этой – маленькая дочка.

– Когда у них дети, все еще хуже, – сказал Робинсон.

– Что мне делать? – спросил я.

– Идти в церковь и молиться, чтобы он оказался милым и добрым парнем. – Он постучал меня по каблуку. – Все, босс.

Я вручил ему деньги. Работа стоила три доллара, но он за свои хлопоты получал четыре. Я однажды подсчитал, что чистка примерно четырех пар ботинок в час в течение пяти часов в день могла принести ему вполне приличный доход, особенно с учетом того, что он – необразованный чернокожий мужчина, которому за семьдесят.

– До свидания, мистер Уитмен.

Робинсон улыбнулся. Мы нравились друг другу. Или по крайней мере, он мне нравился. Возможно, сам он просто притворялся ради денег. Он повез свою тележку к двери.

– Погодите. У меня есть еще один вопрос.

Робинсон остановился и повернулся ко мне с мягкой улыбкой на лице:

– М-м?

– Вы чистите ботинки Президенту?

– Да, сэр. Два раза в неделю.

– На следующей неделе будете?

– В понедельник утром, в восемь часов.

– Это – обычное время?

– Как всегда.

– Но может быть, его в понедельник на работе не будет.

– Нет, я уточнил у миз Марш, понимаете ли. Как раз сегодня и уточнил.

Вот они, сведения, которыми я могу воспользоваться.

– Вы когда-нибудь слышали, что говорят обо мне, Робинсон?

– Вы же знаете, что я ничего не слышу, – ответил он спокойно, шаркающей походкой выходя из кабинета. – Такой старик, как я, едва будильник может услышать.

Глава восьмая

«Сделал дело – уезжай», – гласил плакат у бруклинского магазина подержанных автомобилей, где по выходным работал Гектор Салсинес. Воскресным утром я стоял с зонтом под обильным весенним дождем. На мне были надеты джинсы и футболка, и я гордился собственной сообразительностью. Сев на телефон, я за двадцать минут нашел это место с помощью «Желтых страниц» и схемы улиц Бруклина. Я выбрал полдюжины мест торговли подержанными машинами, которые находились недалеко от района Сансет-парк, где жила Долорес, а потом позвонил в каждое, прося позвать Гектора Салсинеса. Просто. Мужчина, который подошел к телефону в четвертом месте, сказал, что Гектор работает по выходным. «Может, я сам тебе что подскажу, парень?» Я ответил ему, что ищу Гектора: видите ли, он показал мне одну машину... «Тогда приходи в воскресенье утром». Торговая площадка была расположена на треугольном, ни на что другое не годном участке у Пятой авеню и Двадцать пятой улицы, за шестиметровым забором. Машины – многие недавно выкрашенные дешевой краской – стояли плотными рядами, с ценами, намалеванными крупными белыми цифрами на ветровых стеклах, некоторые – с короткими посланиями: «$300 Поезжайте на Кони-Айленд. $1250 Сядьте за руль. $1800 Ей нужна хорошая машина. $3650 Побережье Джерси этим летом». Веревки с вылинявшими красными, белыми и синими флажками были подвешены высоко над стоянкой и сходились у офиса продаж, который оказался просто старым металлическим фургоном, установленным на бетонные блоки. Я стоял на бордюре, покашливая из-за повышенной кислотности и опасаясь, что вот-вот совершу огромную глупость.

Прошло три дня с тех пор, как Долорес и Мария переехали ко мне. Долорес вставала раньше меня и каждое утро готовила мне яичницу. Яйца мне даже немного надоели, но я ничего не говорил, боясь ее смутить. Долорес ухаживала за Марией и больше почти ничего не делала: она рано ложилась спать, и я решил, что она восстанавливает силы. Ее лицо уже не было таким усталым и осунувшимся, а вид и голос стали энергичнее. Я дал ей сто долларов на покупку одежды для Марии и других необходимых вещей.

– Потратьте всё, – сказал я Долорес.

И после пары минут протестов она так и сделала. Спустя всего несколько дней они обе начали вести себя раскованнее, что мне нравилось. Мария обследовала дом: открывала ящик с моим нижним бельем, лазила в кухонные ящики, поработала ножницами над старыми номерами «Уолл-стрит джорнал», превратив их в кривые длинные полоски. Долорес немного украсила их спальню, поставила в столовой вазу с несколькими желтыми нарциссами из сада. Теперь их кухня сияла чистотой, а холодильник был заполнен продуктами. Иногда Долорес готовила мне блюдо, которое она называла «тостонес»: размятые бананы, которые жарились и подавались с чесноком. Я думал, что оно мне не понравится, но мне понравилось. Я пока не задавал вопроса относительно банки с водой, которую Долорес поставила в гостиной на низкий столик у окна. И каждый вечер по дороге домой я что-нибудь покупал для Марии: книжки, акварельные краски, марионетку из «Улицы Сезам».

Но в те первые дни, несмотря на приятный характер общения, мы с Долорес разговаривали очень мало, и наше молчание не было непринужденным. Я был уверен, что она думает про мужа, думает о том, что он делает, что ей удалось от него вырваться, или о том, что ей делать дальше. Гектор был невидимым игроком, мужчиной, который убил двух собак, чтобы добраться до Долорес и Марии. Мне хотелось увидеть, что это за человек. И, как мне казалось, я мог это сделать без риска: хотя Гектор и знал мое имя, но он не знал, как я выгляжу и где живу.

В то утро я сказал Долорес, что собираюсь уйти. А когда я пошел попрощаться с Марией, то увидел, что она сидит в моей кровати и смотрит утренние мультфильмы, которые шли по одному из кабельных каналов телевидения «Большое Яблоко». Все администраторы Корпорации в Нью-Йорке пользовались им бесплатно. Было странно, что именно отец Марии установил аппаратуру для приема этого канала – если не в моем доме, то в других домах города. Но это было всего лишь началом, и я на минуту задержался, наблюдая за Марией и размышляя над иронией судьбы. Мультфильмы шли по детскому кабельному каналу, десять процентов акций которого принадлежали Корпорации. Мы получили эту собственность – стоимостью приблизительно в двадцать три миллиона долларов, насколько я помнил, – просто в обмен на предоставление каналу права пятилетнего использования части обширной целлулоидной коллекции Корпорации, многие экспонаты которой были созданы в 1950-е годы. Я занимался этой сделкой четыре года назад. Это была небольшая сделка, но я провел ее с неким изяществом, чем очень гордился. Большинство владельцев детского канала были довольны соглашением, поскольку они получили материалы для программ, да и престиж Корпорации работал на них. Но и Корпорация получала реальную выгоду. В обмен на ворох старых мультфильмов мы получили ежегодные дивиденды в размере примерно трех миллионов долларов, не говоря уже о постоянном повышении стоимости акций, которые можно было использовать в качестве обеспечения для банковского финансирования других проектов Корпорации. Была и еще одна выгода: постоянное повторение старых мультфильмов на детском канале служило бесплатной рекламой наших полнометражных анимационных лент с использованием тех же персонажей (мы выпускали их раз в три-четыре года, неизменно получая прибыль в двадцать – тридцать миллионов), а также лицензионных вторичных товаров: игрушек, одежды, плюшевых животных, спальных мешков, детских наручных часов и прочего. Маленькая Мария Салсинес, сидящая на моей кровати перед телевизором, поглощала результат моего труда.

А я пришел на работу ее отца и стоял под мокрым серым небом. Других покупателей на площадке не было, и торговля явно была не из бойких. Я прошел к офису и поднялся по ступенькам. Гектор никак не мог узнать, что Долорес и Мария живут у меня, но все же мое сердце забилось тревожно: я понимал, что напасть на крупную собаку гораздо страшнее, чем на человека.

– Здесь есть кто-нибудь?

– Заходите! – ответили мне.

Внутри три латиноамериканца смотрели, как «Янки» играют с «Оклендом»: два грузных, а один чуть моложе, Гектор. Я в этом не сомневался. Он оказался ниже ростом и гораздо красивее, чем я ожидал. На нем был шелковый галстук с чуть ослабленным узлом и золотая цепочка на шее. Этим утром он не брился. Он посмотрел на меня, возможно почувствовав мой взгляд. Похоже, он был полон презрения к глупцам. Я протиснулся в фургон со скучающим видом не слишком заинтересованного покупателя и сосредоточил свое внимание на всех троих мужчинах, поглядывая на Гектора только изредка. Немолодой мужчина, сидевший за столом, вытащил изо рта сигару и влажно сплюнул в жестянку из-под кофе.

– Чем-то могу тебе помочь, парень? – спросил он.

– Хочу посмотреть, какие у вас машины.

– В такой дождь?

Я пожал плечами.

Казалось, он вслушивается в мой голос.

– Ты звонил пару дней назад или, может, вчера?

Я действительно звонил, разыскивая Гектора. Но я покачал головой.

– Нет, – ответил я. – Просто пришел посмотреть.

– Я тебя проведу.

Мне хотелось остаться с Гектором наедине.

– Знаете что, – сказал я. – Меня интересует мнение молодого человека, если не возражаете. Без обид.

Старик кивнул, радуясь тому, что не придется впустую тратить время.

– Конечно. Гектор вас проводит.

Гектор взглянул на меня, а потом повернулся к телевизору:

– Постойте-ка. Смотрите, Макгуайр сейчас вдарит по этой хрени.

Мы все стали смотреть на экран, где высокий, мощный бейсболист занял позицию с олимпийским спокойствием. Два мяча он взял, третий пропустил. Я заметил на шее Гектора чистую аккуратную повязку. Волосы у него были приглажены. При виде промаха Макгуайра он тихо хмыкнул.

– Гектор, ты бы показал мужчине товар. Он пришел сюда смотреть машины, а не то, как ты смотришь телевизор.

– Постойте-ка. Это я должен увидеть.

Мужчина повернулся ко мне и улыбнулся:

– У нас тут работают настоящие профессионалы, а? Но наши цены вам должны понравиться. Просто у нас сегодня не слишком много покупателей, вот мы и расслабились.

Я кивнул:

– Нет проблем.

Макгуайр запорол еще два. Вылет. На третьем ударе он расплющил мяч, его торс развернулся с непринужденной грацией, так что бита оказалась за спиной. Центральный принимающий «Янки» ждал мяч, инстинктивно постукивая кулаком по перчатке. Гектор наклонился вперед, пристально наблюдая за ним. Принимающий попятился и прижал перчатку к стенке, ловя мяч.

– О господи! – сказал Гектор, выпрямляясь. – Три гребаных дюйма.

– Черт, нет, он даже не прыгнул, – возразил второй. – Он же мог подпрыгнуть фута на два. Еще далеко было.

– Какая машина нужна? – быстро спросил Гектор, покончив с бейсболом и оценивая меня как покупателя.

– Что-нибудь надежное, – ответил я. – Комфортабельная и все такое.

– Ясно, – выдохнул он без особого энтузиазма. – Посмотрим, что у нас есть.

Он встал, и мы оценивающе посмотрели друг на друга. Я был выше на целых четыре дюйма, но у Гектора рубашка плотно обтягивала грудь. В нем чувствовалась сила и выносливость, какую видишь у боксеров полусреднего веса: мускулистые руки, тонкая талия – гораздо больше силы, чем можно ожидать при таком росте. Он был крепкий, быстрый и слишком самоуверенный. Он протянул руку:

– Меня звать Гектор, и я готов вам помочь. Если увидите что-то, что вам понравится, попробуем договориться, ладно? – В его голосе слышалась типичная бруклинская самоуверенность, слова он произносил грубо и энергично. В нем ощущалась некая поэтичность. Гектор покрутил золотое кольцо на мизинце левой руки. – Вы договариваетесь со мной насчет машины – я договариваюсь с вами насчет цены.

Дождь прекратился, и мы спустились по деревянным ступенькам.

– Сколько вы собираетесь потратить? – спросил он у меня.

– Где-то пару тысяч или две с половиной.

– Значит, ищете подержанную. Очень подержанную. Я подумал, вам нужна новая. У нас найдется пара таких, практически новых.

– Я что, похож на человека, который может купить новую машину?

Он взмахнул руками:

– Любой может купить что угодно. Никогда нельзя знать. На прошлой неделе у меня был тип, с виду крепко подсевший на крэк. То есть пахло от него гадко... понимаете, о чем я, гадко. Он пришел сюда, и я спросил, что ему нужно, и он сказал, я беру вон тот «Таун». И не успел я даже заговорить о цене, как он вытащил пачку денег толщиной чуть ли не в четыре пальца.

– Ну, что до меня, то я могу потратить не больше двух с половиной тысяч.

– Понятно.

Мы подошли к ряду машин. Поскольку цены были обозначены на ветровых стеклах, говорить было не о чем. Он наблюдал за тем, как я осматриваю машины.

– Вы из этих мест? – спросил Гектор. – Я имею в виду, из нашего района, или из Бэй-Риджа, или еще откуда?

Вопрос, конечно, означал: «Вы – белый, не итальянец и не рабочий-ирландец и говорите не как те, кто покупает подержанные машины».

Я даже не посмотрел на него:

– Живу довольно близко.

– Есть нормальная работа?

Я кивнул.

– Кредит не кончился?

– Конечно.

– Я понимаю, что вопросы слишком личные, – сказал Гектор, – но вы не поверите, что у нас за покупатели. Нам приходится проверять кредитоспособность каждого, понимаете, просто на всякий случай. Хочу предупредить заранее.

– Нет проблем.

– Одна девица пришла сюда пару месяцев назад и купила старую «Импалу». Выглядела нормально, на руках бриллианты и прочее дерьмо. Взяли у нее чек. Его оплатили, но потом был звонок. – Гектор хохотнул. – Оказалась, что месяца три назад она рассталась со своим стариком и у нее остались его старые чеки.

Я осматривал одну машину за другой.

– Будете ездить на работу или это на выходные?

– На выходные. – Мы посмотрели в сторону пары старых «шеви» и «тойот». – Эти маловаты. Я хотел нормального размера.

– Там, дальше, есть славный старый «Кадди». Насколько большую вы хотите? У вас семья?

Его вопрос стал удобным предлогом. Я уставился в землю, надеясь, что выгляжу достаточно мрачно.

– Нет... Я больше не женат.

– Угу, я вас понял.

– Жена сбежала пару месяцев назад, – сказал я. – Ушла и забрала машину, поэтому я здесь.

– Какую машину?

– Это был «Таурус» девяностого года выпуска. Я был им доволен. Но теперь придется взять что-нибудь похуже. Мне еще приходится платить за ту машину, да еще ей и детям.

У лжи, как проповедовал мой отец, короткие ноги. Но я лгал совершенно без усилий. Гектор стал искать нужный ключ среди пары дюжин, которые были у него на цепочке.