Текст книги "Форсаж"

Автор книги: Колин Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Восточная Четвертая улица, 215 Манхэттен

9 сентября 1999 года

Начальник тюрьмы солгал. Бумажка, которой он размахивал у нее перед носом, была всего лишь трюком. Ее не выпустили, ее всего лишь перевели в Рикерс-Айленд – в то же самое место, где она начинала свой срок, самое большое исправительное заведение в мире, находившееся вверх по реке от Манхэттена. Замок обреченных, склеп проклятых. Колода преступных лиц, которую тасовали каждый день. Женская тюрьма, официально именовавшаяся Центром Розы М. Сингер, была известна как Дом Розы, или Лесбийский остров. Женщины, которых только что арестовали, страдали от наркотических ломок или рыдали о своих детях. Те, кто нуждался в дозе, время от времени блевали или сидели, раскачиваясь взад-вперед, потея, хныкая, пожевывая нижнюю губу. Кристина держалась особняком, кому-то, правда, сказала мертвым голосом, что четыре года отбыла в Бедфорде, куда сажают только за серьезные преступления.

Письмо, сообщавшее об ее освобождении, было хитрой уловкой. Дело в том, что окружной прокурор Манхэттена никого не отпускал просто так из тюрьмы, если, конечно, не случалось нечто из ряда вон выходящее. Кристина не сомневалась: это Тони Вердуччи решил вытащить ее на волю. Но при чем тут прокурор Манхэттена? Ведь они допрашивали ее два дня подряд, даже угрожали, что займутся ее матерью, однако она ничего не сказала ни о Рике, ни о Тони, ни о других, и потому ей быстренько влепили приговор. Но если письмо ничего не стоит, то какая цель у начальника тюрьмы? Что она такого натворила? Это не могло быть из-за истории с Мягким Ти, потому что время не сходилось. Письмо было заготовлено еще до того, как она ввалилась в кабинет начальника. И никто, кроме самого Мягкого Ти, не знал о случившемся до ее прихода. Сегодня она попробует позвонить своему адвокату, миссис Бертоли, своему продажному, дешевому и незаинтересованному адвокату, чтобы выяснить, что происходит; но шансы, что она сможет до нее добраться, были ничтожны. А если ей все же удастся дозвониться, то миссис Бертоли захочет знать, как будут оплачиваться ее услуги, и на этот вопрос у Кристины не было ответа.

Яичница из порошка и разбавленный водой апельсиновый сок, то, что в Рикерс называли завтраком, будут поданы примерно через час. В коридоре женщины болтали, клянчили сигареты, спорили. Она припомнила ту особую атмосферу, которая создавалась их страхами, по первому месяцу своего заключения. Кристина страдала от головных болей и цистита, скрипела зубами по ночам, у нее начался опоясывающий лишай. Только попав в Бедфорд-Хиллз, она наконец-то смирилась с ситуацией, поверила в нее. Бедфорд-Хиллз с устоявшимся населением, иерархией среди заключенных представлял собой законченную цивилизацию по сравнению с Домом Розы. Многие женщины провели здесь десятилетия и даже больше. Они научились извлекать из своей ситуации все что можно и даже пытались заниматься самоусовершенствованием и улучшением своего быта. Некоторые демонстрировали лидерские качества и стремились к стабильности. Вряд ли можно было назвать это городом на холме, но, в общем, система работала. Даже умирая можно немножко пожить. Ей было трудно поверить, что она снова в Рикерс, что она упала еще ниже. От одной этой мысли становилось тошно. Я просто заключенная великого штата Нью-Йорк, думала она. С пластиковым мешком с дешевыми тряпками и тремя сотнями долларов в конверте, которые, возможно, уже украдены. Я нигде и никто.

Она лежала в кровати, перебирая в уме, кто хотел бы ее освобождения, а кто нет. Рик и ее мать, само собой, ждут, когда она покинет тюрьму. Начальник тюрьмы и детективы, арестовавшие ее, не горят желанием ее отпустить. Тут все просто Ну а Тони Вердуччи – в чем его выгода в данном случае? Это выяснить потруднее. Все зависело от того, что ему известно про ту последнюю «работу». Нашел ли он исчезнувшие коробки? С тех пор прошли долгие четыре года.

Когда-то Тони ею очень заинтересовался. Правильнее сказать, не ею как девушкой, а ее искусством планировать аферы. Что она делала для Рика. За четыре месяца до ареста Кристины от Тони Вердуччи пришло известие, что он желает ее видеть, и Рик сказал, что у нее нет выбора: если

Тони желает с тобой поговорить, никуда не денешься. Она потратила целое утро, выбирая, что бы надеть на встречу с главарем мафии, и наконец решила, что ей следует выглядеть настолько глупо и молодо, насколько возможно. Заставлю его думать, что я всего лишь простушка, решила она. Надела джинсы, топик и, словно школьница, нанесла толстый слой косметики, надеясь, что это расхолодит Тони. Он прислал свой автомобиль в Виллидж, и, сама не веря тому, что на это решилась, она поспешила к открытой дверце машины. Шея водителя была покрыта фурункулами, его лица она так и не разглядела, только услышала, как он хрюкнул часом позже, когда, миновав ворота, машина вкатила на дорожку к дому на Лонг-Айленде. Миниатюрная старушка-итальянка провела ее на веранду, где Тони Вердуччи сидел в цветастой рубашке, тихонько посапывая, держа во рту незажженную сигару и смотря по телевизору с выключенным звуком кулинарное шоу.

– Я только хочу, чтобы ты меня выслушала, Кристина, – сказал он мягко. – Просто послушай, что я тебе скажу, перед тем как дать ответ. – Он внимательно посмотрел на нее, челюсть и нижние зубы выдавались вперед, словно ящик кассового аппарата. – Прежде всего, я знаю, что этот Рик – придурок гребаный, я с ним только из-за его брата, у нас совместный маленький бизнес. Но если вдруг Рик будет тебя доставать, ты дай мне знать. Да? Нет? Ну хорошо, ладно, ты мне нравишься. И, похоже, от тебя будет толк, ты можешь нам помочь. Видно, что ты не работаешь на кого-нибудь вроде меня. Ты выглядишь как просто чья-то подружка. Тебе надо знать, что я руковожу серьезным делом. Ты все еще со мной? Далее, интересы мои самые разнообразные. Всякие там… Погоди, хочешь чая со льдом? Принеси ей чая со льдом и вот этих маленьких пирожных. Ну, тех, вкусных. Хорошо, итак, старший брат Рика, Пол, мне слегка помогает в работе, он говорит, что у тебя редкий талант – ты здорово сечешь в цифрах. Рассказал мне о том фокусе, который ты показала на его лодке. Хорошие люди нам нужны. Умные люди, а не пентюхи в лакированных ботинках, таких у нас навалом, пруд пруди. Я от них устал – они делают такие ошибки, пять лет нужно, чтобы их расхлебать. И вдобавок многие люди слишком разговорчивы. А ты, как я заметил, все больше помалкиваешь. Как сейчас. Окей, теперь расскажу тебе о парочке своих дел. А вот и чай, славно. Дай-ка ей ложку. Как тебе, возможно, известно, мы занимаемся лотереей. Делаются ставки. И мы конкурируем с обычной лотереей и казино, к тому же в нашей игре шансы выиграть повыше. Вместо двадцати миллионов к одному что-то около пятнадцати. Что немаловажно, к тому же если ты выигрываешь у нас, то получаешь наличные, и ни перед кем не надо отчитываться – налоговой службой, церковью, мужем, да ни перед кем. Если выиграешь в казино, то приходится за выигрыш расписываться. А в нашей игре ставишь на трехзначное число. Это прямая ставка. Очень просто. Можешь ставить хоть двадцать пять центов, хоть доллар и больше. Многие ставят два, пять, десять долларов. Так что это прямая ставка. Также можно поставить на один или два номера. Шансы выиграть ведь куда выше, когда делаешь прямые ставки, так?

Да, но только для тех, кто думать не умеет. Вобьют себе в голову, что семерка их счастливый номер, ставят каждый день на семерку. Если они делают ставки каждый день, то примерно раз в десять дней они должны выигрывать, но если каждый раз ставить доллар, а выигрывать только шесть, когда их номер выпадает, тогда у нас навар в четыре доллара. Я имею в виду, что люди очень глупые. Родились глупцами и глупцами проживают всю жизнь. Смотри, ты можешь ставить сразу на три номера в любом порядке. Так называемая комбинация. Шансы ниже, чем при прямой ставке, конечно. Теперь, наш доход – это разница между тем, что мы берем, и тем, что выплачиваем. А мы никогда не платим по всем выигрышам. Так бы мы денег не сделали. Просто часть этих номеров из лотереи устраняем и снижаем количество выплат по тем номерам, на которые больше всего ставят. Ставок делается много, картина вырисовывается детальная. Для тех, кто занимается бизнесом с номерами, это очень важно. Скажем, «Буллз» играют с «Кникс», значит, будет много ставок на номер, скажем, Майкла Джордана – двадцать три. Если этот номер выиграет, можешь считать себя покойником. Разве мыслимо заплатить такой выигрыш? Так что мы ограничиваем количество ставок на этот номер, ограничиваем количество ставок и общую сумму выплат по выигрышам. Если ставка больше определенной суммы, мы ее просто не принимаем. Скажем, кто-то хочет поставить десять тысяч баксов на номер двадцать три, но мы такую ставку принять отказываемся, потому что если он выиграет, мы разорены.

Далее, существует два типа ставок. Первый называется Нью-Йорк, второй Бруклин. Бруклинский номер – это последние три цифры, указанные в сумме общего приза одного из ипподромов, на котором проводятся скачки чистокровных лошадей, – Акведука или Бельмонта. О размере выигрыша мы узнаем из газет. В выпуске следующего дня. Если оба ипподрома закрыты, используем информацию с ипподрома во Флориде. Нью-йоркский номер – немного посложнее. Нью-йоркский номер для тех, кто хочет узнать результаты в тот же день. Для них это как наркотик. Они привыкли играть в казино, в лотерею, да все что угодно. Это болезнь. Они не могут ждать до следующего дня. В нью-йоркском номере использовано то, что мы называем моделью три-пять-семь. Чтобы узнать первый номер ставки, нужно сложить сумму выигрыша, место и количество призов за первые три скачки. Последняя цифра будет первой цифрой нью-йоркского номера. Поняла? Люди будут смотреть телевизор и узнают, правильно ли они угадали первый номер. Если да, они просто начнут выпрыгивать из штанов и ставить опять. Раньше мы переставали принимать ставки до первого забега, но сейчас, когда есть компьютеры, мы это делаем вплоть до конца шестого забега. Итак, они видят, что угадали первый номер, и начинают безумствовать. Далее, мы получаем вторую цифру, используя результаты первых пяти забегов. И третью – первых семи. За этим нетрудно уследить, если привыкнуть. Игроки могут узнать цифры по радио и сложить их. Кроме того, сделать одноразовую ставку, или bolletta, на нью-йоркский номер. Мы принимаем ставки во множестве точек, а у нас их много: в магазинах, в пиццериях, в винных погребках, парикмахерских. Даже в одном хозяйственном магазине. Мы используем квитанцию в трех экземплярах. Так что у каждого остается копия. У того, кто ставит, в точке, принимающей ставку, и у банка, как мы его именуем. Это всего лишь два парня в небольшом арендованном офисе с компьютером, секретаршей и большой корзиной для бумаг; за всеми приглядывает охранник. Охранников мы часто меняем, чтобы не происходило ненужного сближения. Всю документацию называем работой, она стекается в банк. Таких банков у нас девять. Каждый обслуживает от пятнадцати до двадцати точек. А точек у нас сто шестьдесят две. Доход около трех тысяч баксов в день с каждой. Так что наличные быстро накапливаются. Мы выплачиваем примерно шестьдесят пять процентов от суммы выручки. То есть получаем приличный доход. Мы вычисляем шансы на выигрыш, используя данные всех девяти банков. У наших конкурентов, вроде этих гребаных русских, обычно по одному или два банка, но рано или поздно они разоряются. Из-за того, что им приходится выплачивать по большим выигрышам на нью-йоркский номер, а общее количество ставок настолько ничтожное, что они остаются в минусе. Итак, у нас девять банков. Если мы видим, что на какой-то номер ставок очень много, мы перестаем принимать их. Раньше мы передавали ставки кое-кому из партнеров по бизнесу, предлагали раскрутить ту часть, с которой нам трудно было справиться. Но это слишком все усложняет, к тому же мы попадаем к ним в зависимость. Может быть, их офис прослушивается. Например, Маленький Готти помогает нам принимать ставки. И всегда ошибается в номерах. Выходит, что раньше у тебя все сходилось, а теперь сплошные обломы. О'кей, так почему у нас будет вакансия? Был у нас один парень, управлял девятью банками. Но у него начались проблемы. Руки стали чесаться. Так что пришлось ему отрезать пальцы. Я не шучу. Я такими вещами не шучу. У меня дети. И я спуску никому не дам. Деньги мы, конечно, все вернули. Из пенсионного фонда его отца. Сыночек-полукровка хренов. Но это не моя проблема. Нам нужен кто-то, у кого хватит мозгов управлять девятью банками одновременно и кто умеет считать. Кто…

– Я в этом не заинтересована.

– Что?

– Я не заинтересована.

– Послушай, ты не знаешь, сколько это приносит…

– И не хочу знать.

– Принеси-ка ей еще чая со льдом. Дай-ка я расскажу тебе о другой работе.

– Боюсь, что и это не для меня.

– А все же послушай. Бога ради, ведь мы тут говорим о серьезных возможностях. Стало быть, так. Мы покупаем телефонные карточки у телефонных компаний, используя маленькую подставную фирму. Покупаем эдак миллионов на девять. За столько их можно продать. Платим мы за них миллионов восемь. Покупаем за восемь, продаем за девять. Это большие деньги, так что мы распределяем их между пятью или шестью вкладчиками. Но продажа карточек ведет к серьезным издержкам. Нужно дать рекламу, нанять персонал и тому подобное. В этом бизнесе существует конкуренция. Реальный доход составляет где-то около семи процентов. Устойчивый, но не очень большой. Уйдет много времени на то, чтобы при семи процентах сделать большие деньги. Поэтому мы тратим какое-то время, шесть – восемь месяцев, и зарабатываем себе репутацию кредитоспособных клиентов у телефонной компании. Потом делаем большой заказ на карточки, миллионов на тридцать; торгуемся. Торгуемся изо всех сил. Скажем, мы соглашаемся заплатить за карточки двадцать пять миллионов. О'кей. В то же время начинаем рекламную кампанию, объявляя, что будем продавать карточки по сниженным ценам. Мы намереваемся продать карточек на тридцать миллионов примерно миллионов за двадцать. Понимаю, выглядит, будто мы теряем деньги. Распускаются слухи, что какая-то определенная карточка куда выгоднее всех остальных. Покупатели очень чувствительны к цене. Все эти кубинцы и бразильцы, звонящие домой. Остается только подготовить почву, а потом, в нужный момент, выбросить карточки в продажу. Обычно поближе к Рождеству, Дню благодарения, Дню матери, в то время, когда все начинают звонить. Ты пытаешься получить столько наличных с продажи, сколько возможно. Затем, когда спрос на дешевые телефонные карточки доходит до пика, делаешь телефонной компании большой заказ на новую партию. Кредит у тебя хороший, никто ничего не подозревает. Ты делаешь заказ на партию карточек стоимостью в тридцать миллионов и быстро продаешь их за двадцать. В то же самое время ты…

– Ничего не платишь телефонной компании. Выписываешь им необеспеченный чек, прикарманиваешь двадцать миллионов, увольняешь всех служащих и объявляешь банкротство.

– Именно так. На то, чтобы провернуть всю эту операцию, уходит год, с начала и до конца. Мы обеспечим тебе офис во Флориде. Твое имя не будет стоять на документах…

– Нет, извините.

– Не подходит?

– Нет.

– А заработок легкий.

– Меня это не интересует.

– А как насчет подрядов на цементные работы?

– Извините, нет. Правда, нет.

– А возможность хорошая. Не чета Риковым делишкам с этими дерьмовыми японскими мотоциклетами.

– Уверена, но и это не для меня.

– Почему?

Ну не скажешь же ему прямо в глаза – да потому, что ее участие в делишках Рика их обоих связывало, что она лучше проведет время в библиотеке Колумбийского университета, что она женщина, которой двадцать два года. Зачем ей менять жизнь?

– Ты его любишь?

– А это так важно?

– Ты слишком для него хороша, я думаю.

– Вот этого я не знаю.

– Что такое в нем, этом Рике, за что его женщины любят? За мускулы разве?

– У него лицо печальное.

– Не понял.

– У него лицо печальное. Я думаю, за это.

– Не понимаю женщин. Ни хрена не понимаю. Я женат сорок два года, у меня три сестры и две дочки, но я ни черта не понимаю в женской логике. Ну, хорошо, а как насчет ресторана? Хочешь заправлять рестораном?

– А в чем это заключается?

– Ну, весь смысл в том, чтобы иметь ресторан, который со стороны выглядит как заведение, приносящее доход. А дохода-то никакого и нет.

– Обычно все как раз наоборот.

– Разумеется, да. Но, как правило, свои доходы хочется скрыть. В этом случае нам нужен ресторан солидный, респектабельный и почти не приносящий дохода. Мы владеем парой таких в Маленькой Италии и одним на Пятьдесят шестой улице. Поскольку мексиканцы могут вполне сойти за итальянцев, учишь их нескольким фразам – buonappetito, еще парочке, и туристы уже не различат, с кем имеют дело. В ресторане есть специальный зал для банкетов, который не очень-то используется. Плата наличными за этот зал поступает с доходов от наших других операций, вроде той, с лотереей. Мы берем эти деньги и делаем вид, что закатываем шикарный банкет в нашем ресторане. Двести человек, музыка, еда, дорогое вино, все вместе стоит под шестьдесят – семьдесят тысяч. А на самом деле ничего не стоит, поскольку никакого банкета и не было. Но наличные в ресторан поступили. Единственная запись о событии примерно такая – четверг, шесть вечера, частная вечеринка, Мастрангелло. Какое-нибудь имя, любое имя. Гости заплатили наличными, и сумма заявлена. Выглядит замечательно. Потом эти деньги тратятся на покупку легальных товаров.

– Которые, конечно, никто не покупает.

– Правильно. Ты делаешь вид, что покупаешь рыбу, или оливковое масло, или выпивку. Стоимость списывается. Так мы отмываем деньги. Видишь ли, Кристина, одна из моих самых больших проблем, хоть верь, хоть нет, это управиться с наличными. Я должен знать, где они и где их нет. Они, между прочим, много места занимают. Ты их в ящик складываешь, он становится черт знает каким тяжеленным. У меня этих ящиков полно, их приходится перепрятывать, делать невидимыми. Ты ведь такие деньжища на свой чековый счет не положишь. Можно, конечно, отправить их на Каймановы острова или еще куда… Но мне эта идея не нравится. Я старомоден и таким вещам не доверяю. Ну да ладно, ресторан закупает продукты у поставщиков, которых мы контролируем. Эти предприятия действуют на вполне законных основаниях. Просто продают оливковое масло и тому подобное. Таким образом, наличные циркулируют в замкнутом круге и отмываются. Конечно, теряешь проценты на издержках, но такова цена стирки. Когда они выплывают, невозможно проследить их источник. Сто долларов от нашей лотереи превращаются в заказ на рыбу и выпивку для вечеринки, которой не было. Устраиваем двадцать банкетов в месяц. Из них только десять на самом деле. Остальные десять – на бумаге. Так можно скрыть полмиллиона, а то и больше.

У нас есть пара ресторанов для яппи. Там тоже отчебучиваем подобные номера. Официанты и официантки не суют свой нос куда не надо, потому что ты нанимаешь такого сорта ребят, которые тратят все свое свободное время на выпивку и траханье. Просто невероятно, как увлеченно они трахают друг друга в ресторанах. И в уборных, и на кухне. Знаешь, один из моих менеджеров однажды наблюдал, как охаживали девицу на замороженной телячьей туше. А парень даже поварского колпака не снял. Эти мне полукровки. Ничего не помнят. Наркотики употребляют. Ты их нанимаешь и через пять месяцев увольняешь. Текучка в ресторанном бизнесе просто невероятная. Ну вот… Будешь жить в Манхэттене, тихо, спокойно…

– Не могу. Извините.

И тогда сидевший в цветастой рубашке Тони Вердуччи отхлебнул чая со льдом и недоуменно на нее посмотрел. Не привык он к такому неуважению. Ей же хотелось, чтобы он о ней просто забыл. Так или иначе, никаких контактов с ней после и во время ее ареста он не налаживал.

Деревянная дубинка с треском прошлась по решетке камеры.

– Уэллес!

– Да? – отозвалась она в темноту, дыхание перехватило страхом. Она услышала звон ключей охранниц и, подняв голову, увидела двух внушительных тюремных матрон, нависших над ней. Одна черная, другая белая. Здоровенные тетки, с бычьими шеями и толстенными ногами.

– Подымайся, – объявила черная, – поедешь на экскурсию.

– Куда? – спросила Кристина.

– Сама должна знать.

– Куда меня повезут?

– Давай одевайся. Я же тебе сказала, сегодня утром у тебя экскурсия, дамочка. Подымайся. – Матрона сунула мясистую лапу Кристине под мышку.

– Натягивай одежду, – приказала другая. Она протянула пластиковый мешок, в котором Кристина привезла свои пожитки из Бедфорда.

– Зеленую? – Кристина кивком указала на тюремную робу.

– Нет, – ответила матрона. – Вольную.

– Могу я только…

– Нет! Мы спешим.

Она встала и помочилась; надзирательницы, слишком хорошо знакомые с видом справляющих нужду женщин, бесстрастно наблюдали. На глазах у них она оделась, натянув джинсы и майку. Соски затвердели от холода, ей было неприятно, что матроны это видят. Ей завели руки за спину, защелкнули наручники и вытолкали из камеры. Несколько женщин-заключенных, охочих до любых развлечений, которые мог предоставить тюремный коридор, стояли, вцепившись в прутья. «Эй, тебя что, на электрический стул тащат, сука белая?» Может быть, тюремный департамент переводил ее в другую тюрьму, но тогда почему ей сказали переодеться в вольную одежду? До открытия судов еще несколько часов; скорее всего, ее переводят на север штата, в другую тюрьму.

– Куда меня ведут? – спросила она опять.

– Скоро узнаешь.

Ее повели прямо к бело-голубому тюремному микроавтобусу, стоявшему снаружи; прежде чем она в него влезла, надели ножные кандалы и, усадив на скамейку, просунули сквозь них свободно болтавшуюся цепь. Она была единственной заключенной в этом обычно битком набитом автобусе, что выглядело странным, принимая во внимание переполненность тюрем и их ограниченный бюджет.

– Куда меня везут? – прокричала она в окошко, но ответа не получила. Микроавтобус покатил к воротам с внушительной оградой, затем охранник пропустил его дальше и открыл ворота на выезд. Сквозь крошечное зарешеченное окошко она увидела Манхэттен, вернее, его «обрывки» из стекла, стали и камня. Каким манящим и недоступным он казался! Может быть, окружной прокурор и впрямь отпускает ее на волю. Может, появились причины для отмены приговора – вдруг кому-то это стало выгодно. Ее мысли то и дело возвращались к конкретным людям. Она вовсе не хотела выйти из тюрьмы, чтобы стать пешкой в игре кого бы то ни было, но прежде всего Тони Вердуччи.

Полчаса спустя микроавтобус подкатил к массивному зданию Уголовного суда на Центр-стрит, 100, и матроны отвели ее в северную башню, в Склепы. На двенадцатом этаже заключенных временно помещали в разные камеры предварительного заключения; большинство из них были арестованы недавно и ожидали предъявления обвинения. Переход, соединявший двенадцатый этаж с остальной частью здания, был известен как Мост вздохов, и Кристину провели по нему вместе с парой проституток на высоких каблуках и в наручниках, в небольшую камеру рядом с залом суда на тринадцатом этаже. Ее сопровождали матроны, одна из них несла пластиковый мешок с пожитками. На стене зазвонил телефон, тетка сняла трубку.

– Пошли, – сказала она Кристине.

Это был тот же зал суда, в котором ее приговорили четырьмя годами раньше – те же высокие потолки, зеленые стены и длинные ряды скамей.

Тот же самый помощник окружного прокурора, выносившей ей обвинение, сидел за столом. Судья, пожилой мужчина в очках с маленькой оправой, прошел к своему месту, плюхнулся в кресло и снял телефонную трубку. Потом обратился к стоявшей Кристине:

– Можете садиться.

Миновало несколько минут. Вошел другой мужчина и прошептал что-то помощнику прокурора. Она увидела детектива, который давал показания на процессе.

– Ваша честь, – сказал молодой прокурор. – Детективу Пеку сообщили, что адвокат мисс Уэллес находится где-то здесь, в здании.

Судья не оторвал глаз от своих бумаг.

– Пятнадцать минут, или я откладываю слушанье.

Детектив Пек исчез из зала суда.

– Мисс Уэллес, – сказал судья, – мы пытаемся найти вашего адвоката.

– О, – сказала Кристина, – для чего?

– Это официальное слушанье, и вас должен представлять адвокат.

– О'кей.

– Ваш адвокат не из разряда восемнадцать-В?

– А что это значит?

– Их услуги оплачивает штат.

– Нет, не думаю.

– Это миссис Бертоли?

– Да.

– Миссис Бертоли с вами связывалась?

– Нет.

– Что ж, возможно, письмо окружного прокурора затерялось где-то среди множества бумаг миссис Бертоли, – устало заключил судья. – Возможно, это так… Или же, – его брови поднялись, лоб нахмурился, – она, возможно, видела письмо, но не сочла его достаточно важным. – Судья взглянул на Кристину. – Достаточно важным для вас, я имею в виду.

– Да, – неуверенно согласилась Кристина.

– Миссис Бертоли хорошо известна в этом суде, – продолжал судья. – Ее профессиональные качества заслуживают уважения, но не ее привычки. То, что она не связалась с вами, совершенно недопустимо. Однако, как и раньше, будем к ней снисходительны. На том основании, что она, подобно вьючному мулу, трудится в глубокой шахте, в которую едва проникают лучи общественной заинтересованности. Безответственность и халатность содержатся в той руде, которую такие, как она, вынуждены выносить на поверхность; и, увы, из этой руды легко выплавляются имеющие столь широкое хождение монеты хаоса. – Судья вздохнул. – На этом я прервусь. Здесь, в суде, все хорошо знакомы с моей риторикой. Будем считать, что это было мое официальное заявление. Суд не должен выносить суждений о качествах адвоката защиты, но…

– Мы ведь здесь среди друзей, – пискнул помощник окружного прокурора.

Дверь распахнулась, и в зал суда вступила миссис Бертоли, а за ней и детектив Пек. Она убрала в портфель мобильный телефон и официальной походкой подошла к барьеру, отделяющему публику от судьи и обвинителей.

– Это и в самом деле четыреста сорок, десять?

– Да, миссис Бертоли, – ответил судья, – давайте же приступим. – Он снял трубку и сказал пару слов. Вошла судебный секретарь и уселась за стенографическую машинку. – Что ж, хорошо, мистер Гласс, я прочел ваше заявление. Уверен ли ваш детектив, мистер Пек, что он совершил ошибку при идентификации?

– Да, ваша честь, – ответил обвинитель.

– И больше чем через четыре года таинственным образом сознается, что совершил ошибку?

– Он был вовлечен в текущее полицейское расследование, – ответил Гласс, – и признал, что в деле, по которому проходила мисс Уэллес, были замешаны несколько лиц, следы которых потерялись в процессе тайного наблюдения. Под ними я подразумеваю неидентифицированные объекты наблюдения. Мистер Пек пришел к заключению, что одна из них находилась в грузовике в тот самый день, а вовсе не Кристина Уэллес.

Кристина скосила глаза на Пека. Все это было бредом сивой кобылы. Конечно, это она была в грузовике – там-то ее и арестовали. Пек моргнул, но не изменил выражения лица.

– Мисс Уэллес ни в чем не призналась? – спросил судья, резко отодвинув какой-то документ.

– Именно так, – сказал Гласс.

– Так же не было договоренности о смягчении наказания взамен на признание?

– Совершенно верно.

– Был ли произведен арест утерянного объекта наблюдения, замешанной в данном деле?

– Детектив Пек известил меня, что ее арест будет скоро произведен.

– Тогда в чем же была роль мисс Уэллес?

– Она была подругой одного из главных подозреваемых. И больше ничего.

– Ваш отчет указывал на то, что были затруднения в декодировании шифра, которым банда пользовалась для коммуникации.

– Да, мы думали, что она имеет к этому какое-то отношение.

Судья сделал паузу, на мгновение показалось, что он потерял ход мысли.

– Не было ни признания, ни факта осведомленности в деталях дела?

– Это было более четырех лет назад, ваша честь, но ответ – нет, не было. За все время она не признала себя виновной.

– И за ней не числится никаких ранее совершенных преступлений и правонарушений?

– Нет.

– И ни одного ареста?

– Ни единого.

– А как она вела себя в тюрьме?

– Примерно.

– Готов ли детектив Пек ответить на несколько вопросов?

Пек присягнул. Видно было, что этим утром он немало потрудился над своим галстуком и прической.

– Хорошо, объясните-ка мне вот что, – сказал судья басовито. – Почему в зале суда нет репортеров? История ведь хоть куда.

– Это потому, что меня не поставили в известность, – хриплым голосом запротестовала миссис Бертоли. – Иначе я бы всех на уши поставила.

Судья проигнорировал ее ответ.

– Продолжайте, инспектор.

– Все просто, ваша честь. Мы сделали ошибку в опознании. Другая женщина участвовала в перевозке краденого – та же комплекция, тот же цвет волос, немножко ниже ростом. Нам не удалось ее хорошенько рассмотреть. Нам не было известно ее имя. Когда мы арестовали мисс Уэллес, мы полагали, что она и есть та самая женщина. Мисс Уэллес признала, что была в любовной связи с Риком Бокка, в котором мы подозревали инициатора и руководителя всей операции, и это все, что ей можно инкриминировать.

– Просто подруга? – спросил судья.

– Да.

– Как много ей было известно?

– Возможно, что-то она и знала, ваша честь, но участие в действиях преступной группы не принимала. Там действовали профессионалы. Опытные, матерые. Такие, как Бокка, хорошо нам известный. Она же в то время была всего лишь молоденькой девушкой и, совершенно очевидно, не соучастницей.

Слышать такое просто оскорбительно, подумала Кристина, но промолчала.

– То есть она была вроде как попутчица, подруга, что-то вроде этого? – подвел итог судья.

– У Бокка таких было немало, – детектив подыскивал слово, – bimbos, пожалуй, так их можно назвать.

– Подобные формулировки могут звучать унизительно, ибо нелицеприятны, – заметил судья, – впрочем, даже если терминология, к которой вы прибегаете, и вульгарна, она помогает пролить свет на ситуацию. Полагаю, что я вас понял.

В Колумбийском университете я ни разу не получила ниже пятерки с минусом, зло подумала Кристина, но вдруг вспомнила, что Пек даже изгилялся по этому поводу во время допроса. Девушка, отличница, как же так случилось, что ты связалась с этим Бокка? А он не дурак, этот Пек, который смотрит на судью с лицом, исполненным раскаяния.

– Так в чем же вы ошиблись? – спросил судья.

– Проблема была в том, что истинным преступникам удалось скрыться – в тот раз нам их взять с поличным не удалось, – припомнил Пек. – В руках у нас осталась только лишь фура с крадеными кондиционерами. После ареста мисс Уэллес преступники разбежались и исчезли. Нам было известно, что Бокка виновен, но он переехал на Лонг-Айленд и не проявлял криминальной активности. Тихо себе работал на рыбачьей лодке. Но месяц назад в результате слежки мне удалось его обнаружить, и я осознал, что идентифицировал не ту женщину. – Пек перевел дыхание. – Не мог я себе врать. И я должен был себя спросить, уверен ли я. И вот я иду к мистеру Глассу, и, понятное дело, он не в восторге от всего этого.