Текст книги "Философский камень"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Похоже, и у меня, и у Литтлуэя имелось неплохое – на любительском уровне – знание первобытного человека и развития цивилизации. Лишь начав систематичный поиск создателя базальтовых статуэток, мы убедились, насколько наши знания фрагментарны и непоследовательны.

Первой мыслью было изучить как можно больше останков первобытного человека. Логичнее всего представлялось начать с Британского музея. Но это зависело от того, как к нам расположен Джекли. А наутро телефонный звонок в музей показал, что он по-прежнему сердит: он отказался разговаривать с Литтлуэем. Нас это не особенно обеспокоило; Литтлуэй отправил письмо Альбрехту Кирхнеру, директору Берлинского этнологического музея, с кем был знаком еще по МТИ[189]189
  МТИ – Массачусетский технологический институт.


[Закрыть], написав, что мы бы хотели приехать на несколько недель в Берлин поизучать останки первобытного человека, особенно неандертальские и ориньякские находки Отто Хаузера в пещерах Ле-Мустье и Ле-Шапель[190]190
  Ле-Мустье, Ле-Шапель – стоянки неандертальцев на юге Франции.


[Закрыть]. Берлинская коллекция во многом превосходит британскую, к тому же в ней представлены более древние образцы. Ожидая ответа, мы приступили к штудиям на дому. Литтлуэй сосредоточился на развитии древнего человека, я решил взяться за мифологию и легенды. Мифы, приведенные Геноном, необычайно возбудили мое любопытство.

Через неделю пришел ответ от Альбрехта Кирхнера. Это было странное, бессвязное письмо, обвинявшее нас во всех подряд происках и кознях, хотя каких именно, не говорилось ни слова. С Кирхнером успел связаться Джекли; то на то и выходило. Было ясно и то, что Кирхнера в обычном смысле нельзя считать нормальным. Он почему-то считал, что Литтлуэй вынашивает какой-то план уничтожения всех останков первобытного человека в Берлинском этнологическом музее, и что за этим стоят британское и американское правительства. Кирхнер был когда-то убежденным нацистом, хотя сам после войны это отрицал. Очевидно, вырвался наружу какой-то закоренелый невроз.

Мы понимали, что это не просто совпадение. Какая-то сила намеренно выверяла наши шаги, и мы знали, как она действует. Она не пыталась нападать в открытую (кроме случая с машиной на автостраде), и это был хороший знак. Контроль над рассудком давал понять, что нас не свести с ума ментальными блокадами. Беспокойство вызывало то, что ее атакам поддаются такие приличные, с чистым рассудком ученые, как Джекли и Кирхнер. А это, безусловно, означало, что другие будут податливы тем более. Любой человек с мало-мальским поводом к раздражению может впасть в необузданную ярость.

Сознаюсь, первая моя мысль была о Роджере Литтлуэе. Он постоянно недолюбливал меня и с негодованием относился к успехам брата. Последние дни он держался заметно угрюмо и дерзко. Самому Литтлуэю я ничего не говорил, но, похоже, он разделял мои мысли. Я заметил, что он стал запирать двери, разделяющие половины дома.

К тому времени, как пришло письмо от Кирхнера, мы оба были поглощены изучением, поэтому письму особого значения не придали. На следы мифа об исполинах я выходил в самых неожиданных местах. Что странно, о майя пишет в своих «Опытах» Монтень буквально следующее: «Они считали, что мир разделен на пять веков и на жизнь пяти идущих друг за другом солнц, из которых четыре свое уже отбыли... Первый век сокрушился невероятной силы наводнением, второй – падением на землю небес, к нему они и приписывали исполинов, кости которых показывали испанцам... Третий – огнем, поглотившим все. Четвертый завершился бурей, сровнявшей даже многие горы; человек тогда не сгинул, но превращен был в обезьяну...» И так, по словам Лопеса де Гомары[191]191
  Лопес де Гомара Франсиско (ок. 1510 – 1550) – испанский хронист, автор сочинения «Всеобщая история Индий» (1552).


[Закрыть], источника Монтеня, начался пятый век Земли. Генон утверждает, что под «солнцами» майя фактически имели в виду луны. Солнце было лишь одно, но луна, подходя к земной орбите все ближе и ближе, постепенно обретала такие размеры и яркость, что вполне вероятно именовалась «солнцем» дикарями, считавшими, что имеют дело с ревнивыми и могучими богами.

В «Ацтеках Мексики» Дж. Вайяна эти поверья приписываются мексиканским тольтекам[192]192
  Тольтеки – индейский народ, создавший в 9 – 12 вв. обширное государство на территории Центральной Мексики.


[Закрыть].

Интересным в этой традиции мне показалось утверждение, что обезьяны или обезьянолюди, шли непосредственно за ранним веком исполинов. Древнейшей человекообразной обезьяне плиопитеку насчитывается примерно двадцать миллионов лет. Проконсул[193]193
  Проконсул – вымершая человекообразная обезьяна, видимо, непосредственный предок современных человекообразных обезьян и человека.


[Закрыть], предок шимпанзе и горилл, насчитывает пятнадцать миллионов лет. От плиопитеков[194]194
  Плиопитек – вымершая человекообразная обезьяна, возможно, предок современного гиббона.


[Закрыть] отыскалось лишь несколько зубов и обломков черепа. Единственный череп человекообразной обезьяны египтопитека, найденный в 1967 году в Файюме, опережает его на каких-нибудь восемь миллионов лет, причем даже дискутируется, что осколок челюсти олигопитека может оказаться старше тринадцати миллионов лет. Если «век исполинов» им предшествует, то не удивительно, почему до сих пор не найдено ископаемых останков.

Вся эта тема о человекообразных обезьянах рождает еще одно любопытное размышление. В сравнении с обезьянами человек – создание сравнительно примитивное. Эволюция развивает свойства, необходимые для выживания, и в этом смысле обезьяна более развита, чем человек. На месте раздвоения челюсти у нее развита крепежная кость, которой у человека нет; у нее развились сильные клыки и длинные руки, а большой палец – относительно ненужный для жизни на деревьях – стал никчемным придатком. Первые человекообразные обезьяны всеми этими деталями напоминали человека: отсутствие крепежной кости, развитый большой палец, слабые клыки, более короткие руки...

Все это в 1926 году подчеркнул голландский анатом Людвиг Болк, заявив, что обезьяны более развиты, чем люди. Подводя одним словом итог взглядам Болка, можно сказать, что человек – это недоразвитая обезьяна. Появление детей-монголоидов обусловлено определенным дефектом генов, дающим ментальный сдвиг вспять. Таким же образом «направлен вспять» мексиканский аксолотль[195]195
  Аксолотль – личинка мексиканской амбистомы (из класса земноводных), в определенных условиях способная размножаться в личиночной стадии.


[Закрыть]; этот вид застыл в промежуточной фазе между доисторическими водными саламандрами и современными сухопутными, иными словами, сохраняет в себе все свои латентные жизненные характеристики, которыми владел в зародышевом состоянии и которые по мере взросления должен утратить. Этот процесс застревания на ранней стадии развития известен как неотения, и Болк указал, что человек – это фактически застывшая в своем развитии неотеническая форма обезьяны. Если искусственно застопорить развитие зародыша обезьяны, на свет появится нечто очень похожее на человека.

На все это мне открыл глаза Литтлуэй, так что видно, наши исследования в удивительной мере дополняли одно другое. Вот вам и научное подтверждение поверью майя о том, что человек предшествовал обезьяне.

Литтлуэй привлек мое внимание к отрывку из Платона, во многом схожего с трактовкой майя. В «Тимее»[196]196
  «Тимей» – диалог Платона, написанный в 360 – 355 гг. до н. э., в нем содержится рассказ о погибшем континенте Атлантиде.


[Закрыть] Платон утверждает: «Всегда были и будут многие разрушения человечества, исходящие из многих причин; самые великие происходили через огонь и воду». Дальше он начинает излагать миф о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который сжег Землю с колесницей отца. Что ж, это в форме иносказания, но на самом деле означает... тела, движущиеся в небесах вокруг Земли (т. е. Гелиос и Фаэтон на самом деле – Солнце и Луна; Платон думает, что Солнце движется вокруг Земли), и, повторяясь через долгие промежутки, на Земле происходят невиданные пожары; в такое время тот, кто живет на горах и в сухих плоских местах, более подвержен разрушению, нежели тот, кто, проживает у рек или на морском берегу. Когда же, наоборот, боги окатывают Землю валами воды, уцелеть удается пастухам и погонщикам, что проживают в горах» (у меня мелькнула мысль об уру). Позднее в том же диалоге и затем в «Критии»[197]197
  «Критий» (360 – 355 до н. э.) – диалог Платона, также содержащий рассказ об Атлантиде.


[Закрыть] Платон описывает гибель Атлантиды, вызванную огромной волной прилива. Все это, безусловно, вторило мнению Генона насчет того, что у Земли было несколько лун, из которых каждая свергалась на Землю, вызывая катаклизмы.

В каббале (ей я тоже уделял пристальное внимание) меня больше всего впечатлило настойчивое утверждение, что Вселенная создана не Богом, а рядом демиургов, или «сил». Как заявляет А. Э. Уэйт, потому, что еврейские мистики считали: Бог должен быть отрешен, безграничен, абсолютно вне связи с нашей материальной Вселенной. Мне это казалось разумным объяснением, прежде чем я начал изучать каббалу по-настоящему. Вот тогда за легендами о демиургах я немедленно почувствовал другую причину: некую приглушенную родовую память о колоссальных богоподобных силах, действовавших на Земле. У караимского летописца десятого века Иосифа бен Якоба аль-Кирклисани есть примечательный отрывок насчет «людей пещер», персидской секты восьмого века: «Ибо тайным обычаем у них было, что демиурги, Вселенную сотворившие, впоследствии на землю и под море жить перешли. Они владели силою вздымать горы луною (курсив мой) и морем поглощать плодородные нивы. Демиурги те через одну из своих распрей повержены были, хотя история Филона[198]198
  Филон (ок. 25 до н. э.– ок. 50 н. э.) – иудейский философ, живший в Александрии и писавший на греческом языке.


[Закрыть] гласит, что они только лишь спят». Воздействие Луны на приливы, безусловно, известно издавна. Хербигер утверждает, что горные хребты сформировались (в Абиссинии, например) под действием Луны, статично державшейся над Абиссинией со скоростью вращения, аналогичной земной. Только персам восьмого столетия вряд ли что было известно о том, что Земля внутри представляет собой расплавленную массу.

Энергетика и устремленность оставались во мне на высоком уровне. Вместе с тем я сознавал, что сила видения времени во мне уменьшилась. При усилии я мог вызывать ее по-прежнему, но вот непроизвольные инсайты, как, например, предчувствие, что коттедж в Бидфорде-он-Эйвон связан с Бэконом, прекратились. Фактически угнетенности я не ощущал, наоборот, меня как никогда полонило ощущение счастья и благополучия. Только вот работать глубоко и подолгу не отвлекаясь я уже не мог. Отвлечения, пусть и второстепенные, пошли с невероятной частотой. Прежде всего, Роджеру Литтлуэю вдруг втемяшилось в голову, что ему надо переехать в Италию и продать свою половину дома. Генри, естественно, отнесся к этому без энтузиазма, но в конце концов согласился, при условии, если жилец его устроит. И вот потянулась череда совершенно немыслимых претендентов, включая пьяницу-шотландца, выхлестнувшего однажды ночью несколько окон, и индийского раджу-гомосексуалиста, думающего, очевидно, использовать дом под гарем для мальчиков-подростков.

Затем ко мне приехал мой брат Арнольд, прося дать ему денег на фермерское хозяйство. Я неохотно согласился (он никогда не был практичным человеком), и тогда пошло-поехало. Арнольд стал дважды в неделю наезжать из Лонгтона, пить виски Литтлуэя и сетовать на свои проблемы. Поскольку он был мне братом, я не мог указать ему на дверь.

Литтлуэю пачками посыпались письма от коллег, многие понаехали гостить. Впечатление было такое, что каждый американец из тех, с кем он когда-либо был знаком, решил этим летом наведаться в Англию и воспользоваться его приглашением заехать. В конце августа приехал наш бывший заведующий кафедрой, причем привез с собой жену и двух дочерей, с кем я поверхностно был знаком. Я растерялся: обе девицы стали яростно пытаться взять меня «в оборот», вступив из-за этого в открытое соперничество. Кончилось тем, что младшая, стремясь перехватить у сестры инициативу, забралась как-то ночью ко мне в постель; ей нельзя было отказать в привлекательности, но я понимал, что, если займусь с ней любовью, хлопот не оберешься, и очень надолго. В конце концов мне удалось уговорить ее уйти к себе, но обо всем этом как-то пронюхала старшая, и атмосфера накалилась настолько, что я в конце концов нашел какой-то повод и уехал в эссексский коттедж.

В начале сентября Литтлуэй решил присоединиться ко мне, пока не закончатся гостевые визиты. И тут разразилось самое неприятное, что только можно представить. Роджера Литтлуэя обвинили в изнасиловании и попытке убийства несовершеннолетней. Улики были абсолютно неопровержимыми. Поздно вечером в субботу он возвращался из Лестера и предложил подвезти подвернувшуюся попутчицу до Одби, в полдороге от Грейт Глен. На какой-то неприметной развилке он свернул, остановил машину и пригрозил убить девушку, если та воспротивится. Она разумно решила не сопротивляться, но обернулось еще хуже. Кончилось тем, что он бросил ее голую и, очевидно, бездыханную в леске при дороге. Через полчаса мимо проезжала машина, и водитель увидел, что из кювета на дорогу пытается выкарабкаться девушка. В больнице она почти неделю пролежала без сознания, а затем, слегка оправившись, описала и насильника, и его машину. Через двое суток при опознании она указала на Роджера.

Когда Литтлуэй, позвонив, сообщил мне об этом, я помчался обратно в Лэнгтон Плэйс. Он считал, что ответственность лежит на нас; «силы», заставившие обратиться против нас Джекли и Кирхнера, наслали временное помешательство на Роджера Литтлуэя. Я не сомневался в его правоте. Итальянка Кларета рассказала, что Роджер вот уже несколько недель кряду вел себя странно. Он стал угрюм, неразговорчив и часами не выходил из верхней комнаты, где у него хранятся какие-то суперобразчики порнографии. Он стал зачитываться де Садом и поговаривал, что напишет книгу, которая сделает его самым революционным мыслителем в западной истории. Под разными предлогами он под вечер уходил и никогда не возвращался на ночь. Помимо того, он вошел во вкус, чтобы Кларета стегала его хлыстом.

Литтлуэю позволили свидеться с братом после ареста. Он сказал, что Роджер пребывал как бы в шоке и сознался, что именно он совершил изнасилование.

Литтлуэй спросил, сознавался ли он в этом кому-нибудь еще; тот ответил, что нет. Литтлуэй посоветовал ему помалкивать, пока не переговорит с адвокатом. Ему показалось, что самой лучшей защитой стало бы сумасшествие. Но юрист, обычно ведущий семейные дела, был стар и слыл большим буквоедом; Литтлуэй решил нанять наилучшего адвоката. Он слышал о Треворе Джонсон-Хиксе, специализирующемся на защите сумасшедших, и попросил его встретиться с Роджером в тюрьме. Результат был неожиданный и нежелательный. Джонсон-Хикс, выслушав Роджера, решил, что улики против него недостаточны. До этих пор Роджер все отрицал. На нем не было царапин или синяков (так как жертва решила не сопротивляться). Но девица настаивала, что сопротивлялась и царапалась – возможно, из стыда, что сдалась так легко. Она неправильно назвала марку и цвет машины, к тому же в первом ее описании насильник был «очень высоким мужчиной» (у Роджера рост примерно пять футов девять дюймов). Все это привело Джонсон-Хикса к решению, что Роджер должен рискнуть и заявить о своей невиновности. А Роджер, впав вдруг в безудержную радость о предстоящем оправдании, охотно на все согласился.

Нет смысла описывать, какой кавардак царил в Лэнгтон Плэйс следующие семь недель. Литтлуэй сказал Джонсон-Хиксу, что знает: Роджер виновен, и что всякое прочее заявление в суде безнравственно. Джонсон-Хикс парировал, что склонен считать Роджера невиновным. Если он и «исповедался» своему брату, то это из-за своей эмоционально нестабильной натуры, желающей страдать. Свидетельство Клареты доказывает, что он не садист, а мазохист,.. и далее в том же духе.

До суда дело так и не дошло. Девица забрала свое заявление, сказав, что, вероятно, ошиблась при опознании. Я более чем уверен, что к этому приложила руку Кларета, очевидно, предложив девице круглую сумму. Уверен и в том, что Джонсон-Хикс в предстоящей защите делал ставку на то, что девица немногим лучше проститутки, и в машину залезла, думая продать свои услуги шоферу. Возможно, Кларета указала девице на это, как и на то, что с осуждением Роджера она ничего не выиграет, а вот, сняв обвинение, выиграет очень существенно.

Как бы там ни было, к середине октября Роджер снова был в Лэнгтон Плэйс. И жизнь стала абсолютно невыносимой. Все в округе по праву считали его виновным, но каждый считал и то, что именно деньги и влияние Литтлуэя уберегли его от заслуженного наказания, и соответственно негодовали. Литтлуэю дюжинами пошли угрожающие звонки; пришлось поставить определитель. Садовник и горничная в один день уволились. Поутру на газоне мы всякий раз находили битые бутылки и камни, а два раза на подъезде к дому – натыкались на мусорные кучи. Окна нам били так часто, что Литтлуэй в конце концов установил вокруг дома датчики, предупреждающие о приближении любого нарушителя, кроме того, купил двух огромных волкодавов. Один из них вскоре набросился на прачку, что только усугубило сложности. Но самым худшим было то, что Роджер явно не подавал признаков улучшения. Он был таким же угрюмым, нетерпимым и часами просиживал в мансарде.

Вся эта сумятица не остановила наше дальнейшее изучение проблемы. Мы оба находили силы на несколько часов полностью уходить в работу, забывая обо всем. Но все теперь происходило несравненно медленней. Мы жили теперь с чувством постоянной опасности. Если «им» удалось превратить в сексуального маньяка Роджера Литтлуэя, то чего они только ни натворят, когда мы вплотную приблизимся к секрету? Роджер и без того уже относился к Генри с ненавистью; Джонсон-Хикс рассказал ему, что Литтлуэй хочет, чтобы он признал себя виновным. Что, если ему вдруг придет в голову спалить дом? Однажды вечером в начале ноября мы с Литтлуэем сидели в библиотеке; я читал книгу о майя, он отсутствующим взглядом смотрел на огонь. Неожиданно он произнес:

– Знаешь, а ведь все бы наладилось, перестань мы просто о «них» вызнавать.

На кого он ссылается, гадать не приходилось. Однако было в его тоне что-то, заставившее меня пристально на него посмотреть.

– Откуда ты знаешь?

– Так, знаю.

Но я упорствовал.

– Как?

Тогда он рассказал, что, пока смотрел в огонь, ему подумалось, не уехать ли из Лэнгтон Плэйс примерно на полгода, но потом он отверг эту идею: походило на дезертирство. И тут совершенно внезапно в голове возникла мысль: «Если ты перестанешь допытываться о «них», твои проблемы закончатся. Если нет – станет еще хуже». Эта мысль, подчеркнул Литтлуэй, не была оформлена словесно, она явилась внезапной вспышкой, внушающей полную убежденность, непререкаемую правду.

– Ты считаешь, это был сигнал от «них»? – спросил я.

– По-моему, да, – ответил он после долгого молчания.

Так вот оно что: предложение. Безусловно, невероятно соблазнительное. Постоянные осложнения начинали досаждать, у нас обоих начала зарождаться какая-то мания преследования. В конце концов, настолько ли все это важно? Впереди у нас целое будущее, так что нам до какой-то отдаленной эпохи земного прошлого?

С другой стороны, оба мы ученые. Принять эти условия – все равно что врачу нарушить клятву Гиппократа. И почему их так заботит секретность? В чем тут дело?

Все равно, какое-то время мы прибрасывали эту идею. Отвергнуть ее нас в конце концов побудило то, что случилось на следующий день. На Роджера напали трое юнцов и отколотили так, что он попал в больницу с пробитым черепом. На него, лежащего у дороги без сознания, случайно набрел почтальон. Позже он говорил, что просто прогуливался, и тут какие-то трое юнцов, узнав его, начали обзываться. Он велел им заткнуться, и тут на него накинулись, сбили с ног и начали пинать, пока он не потерял сознание. Я лично подозреваю, что Роджера застали за подглядыванием в окна; сельский доктор говорил, что о Роджере ходила молва как о «любопытной Варваре».

Известие, что Роджер в больнице, мы встретили с несказанным облегчением, особенно когда доктор сообщил, что ему, возможно, придется пролежать там несколько месяцев. К счастью, повреждения мозга не случилось. И до меня вдруг дошло, что «они» допустили ошибку. Они искусны в нагнетании эмоций ненависти, а вот в данном случае, сами того не ведая, дали нам отдушину. Результаты не замедлили сказаться. Враждебность со стороны сельчан угасла; они были довольны, что Роджер «получил по заслугам». Не было больше битых стекол, перевернутых мусорных баков и пакостных слов на столбах. Получается, «они» действуют не без погрешностей. Так что случившееся наполнило нас еще большей решимостью максимально углубить поиск.

Прорыв наступил через неделю, когда мы услышали том, что папский библиотекарь обнаружил «Ватиканский манускрипт». В сообщении «Католик Джеральд» упоминалось, что существует мнение, будто в этой рукописи содержится описание истории и традиций майя.

До этого открытия было известно, что лишь три рукописи майя[199]199
  Три рукописи майя – В 1967 г. (год создания книги) были, действительно, известны три рукописи: «Кодекс Тро-Кортезианус», «Дрезденский кодекс» и «Кодекс Пересианус». В 1973 г. американский археолог М. Ко обнаружил в Нью-Йорке четвертую книгу майя – т.н. «Рукопись Гролье». Все они до сих пор прочитаны лишь частично.


[Закрыть] пережили разрушительный пыл испанского священника Диего де Ландо[200]200
  Ландо Диего де (1524 – 1579) – испанский хронист; будучи епископом Юкатана, сжег много индейских рукописей. Автор книги «Сообщение о делах в Юкатане» (1566).


[Закрыть], написавшего где-то, незадолго до 1566 года «Relacio n de las Cosas de Yucatan» («Сообщение о делах в Юкатане») (исп.). В их число входили: «Дрезденская рукопись» – астрономический трактат, «Кодекс Тро-Кортезианус» – трактат по астрологии, и «Кодекс Пересианус», посвященный культовым ритуалам. У майя было множество книг; Берналь Диас[201]201
  Диас дель Кастильо Берналь (ок. 1492 – ок. 1582) – испанский конкистадор, автор «Правдивой истории завоевания Новой Испании».


[Закрыть] сообщает, что видел в храме майя целую библиотеку. Диего де Ланда составил словарь языка майя, но он изобиловал неточностями, так что большие части текстов майя расшифровке на подлежат.

Едва мы ознакомились с новостью насчет открытия нового текста в библиотеке Ватикана, Литтлуэй позвонил г-ну Бенедетто Коррадини из Римского университета, у которого были близкие связи с Ватиканом. Коррадини об открытии не слышал (его область – астрофизика), но обещал выяснить и испросить разрешение на то, чтобы мы ознакомились с текстом. Никто из нас особых надежд на эти полузаочные разговоры не возлагал: была полная уверенность, что «они» сведут все к нулю. В обычное время мы первым же рейсом полетели бы в Рим; теперь, памятуя об инциденте на автостраде, мы сознавали опасности путешествия. Лететь в Рим оказалось не обязательно. Коррадини в тот же день перезвонил, сказав, что, безусловно, добудет разрешение изучить рукопись без особого труда, а пока высылает ее микрофильм. Его отдел только что закупил какую-то дорогостоящую аппаратуру по микросъемке, и ему не терпелось ее опробовать.

Удача казалась настолько невероятной, что в нее не очень верилось; опять же мы не возлагали чересчур больших надежд и навели справки о расписании поездов из Дьеппа в Рим. Но через пять дней микропленка и вправду прибыла. К этому времени мы оба решили, что «Ватиканский кодекс» не представляет собой ничего особенного, иначе «они» бы уже вмешались. Литтлуэй в тот день съездил в Лестерский университет; библиотекарь сказал, что увеличить микрофильм проблемы не составит. Наутро снимки были готовы: цветные и, судя по всему, отличного качества, почти как оригинал рукописи.

Ватиканский кодекс представляет собой один длинный кусок дуба[202]202
  Длинный кусок луба – рукописи майя изготовлялись из луба фикуса и складывались «гармошкой».


[Закрыть], семь с небольшим футов в длину и восемь дюймов в ширину, сложенный гармошкой. На нем нанесены несколько жутких изображений богов майя, которые легко можно спутать с японскими изображениями демонов. Сами символы вписаны в аккуратные квадратики и напоминают орнамент какого-нибудь тотема североамериканских индейцев,

За неделю после того, как мы прослышали о существовании Ватиканского кодекса, я изучил весь доступный материал по расшифровке письменности майя: «Взлет и падение цивилизации майя» Дж.Томпсона, «Древних майя» Морли, работы по языку майя Уорфа[203]203
  Уорф Бенджамин Ли (1897 – 1941) – американский лингвист.


[Закрыть], Кнорозова[204]204
  Кнорозов Юрий Валерьевич (р. 1922) – советский историк, автор работ по дешифровке письменности майя.


[Закрыть] и Гельба[205]205
  Гельб Игнас Джей (р. 1907) – польский и американский лингвист.


[Закрыть]. Большинство надписей майя носят идеографический характер, то есть знаки – это картинки, символизирующие вещи. Однако Уорф и Кнорозов утверждают, что они еще и частично фонетичны: большинство древних письменностей подвергается такому переходу, эволюционируя из одной стадии в другую.

Так вот, просматривая фотоснимки по дороге в Лэнгтон Плэйс, я поймал себя на мысли, что мне доступны многие символы. Но многие были совершенно непонятны. Из знаков майя переведено меньше трети, хотя на языке все еще говорит четверть миллиона жителей Юкатана. Исходя из этого, Гельб доказывает, что знаки представляют собой не звуки и слоги, а идеи, теперь уже позабытые, Еще дело усложняется тем, что книги майя предназначались лишь для посвященных служителей храмов. Искоренив религию майя, де Ланда вместе с тем искоренил и знание того, как читать надписи.

Дома я взял снимки в библиотеку, где возле камина на большом круглом столе были разложены все имевшиеся в наличии книги. И я приступил к тщательному, медленному, кропотливому разбору, подолгу разглядывая каждый элемент знака через лупу в попытке вжиться в его «суть».

Довольно скоро я уяснил различие между этим манускриптом и двумя другими; этот был значительно древнее. Это показывали сами знаки, они гораздо больше походили на картинки, выделяясь своей замысловатостью.

Я читал описания де Ланды о религиозных празднествах майя: вызывающий гипнотическое чувство единства барабанный бой, какое-то хмельное питье, «в оное некий корень добавляется, от которого зелье крепким и пахучим становится», и, наконец, общее «предерзкое прелюбодеяние». Но это относилось к более позднему периоду, когда религиозное содержание празднества выхолостилось примерно так, как теперешний праздник Рождества в сравнении с первичным его содержанием. Религия «великого» периода девятью веками ранее была одновременно и более темной, и более суровой. Ее суть, привносившая атмосферу насилия и страха, была понятна лишь немногим посвященным из жрецов. И здесь в заглавии седьмого листа Ватиканского манускрипта стоял символ «боги», совмещенный со знаком, означающим «ночь» или «смерть»: «боги ночи»?, «темные боги»?

До конца дня я сделал одно открытие, на которое из специалистов по майя не выходил еще никто; само по себе не очень важное, но очень символичное. Парадокс, но эта древняя религия «темных богов» майя ассоциировалась с юмором. В Британском музее хранится прекрасная миштекская маска[206]206
  Миштекская маска – Миштеки – индейский народ, создавший свою культуру на юге Мексики в 800 – 900 гг.


[Закрыть], инкрустированный бирюзой череп с несколькими безупречно белыми зубами. При пристальном взгляде на нее неожиданно доходит, что она передает эдакий зверский юмор, ничего общего не имеющий с общеизвестным «оскалом» черепа. Юмор ужасающий, запредельный, юмор безжалостных богов, забавляющихся человеческим страданием. И тем не менее он принимается людьми, признающими свою смертность и ничтожность.

Сделав это открытие, я понял, что приближаюсь к секретам майя. Ибо теперь было ясно, что Ватиканский манускрипт – своего рода Пятикнижие майя, их повествование о сотворении и ранней истории племени. А поскольку их мифология во многих отношениях напоминает мифологию соседей, индейцев киче[207]207
  Киче – родственный майя индейский народ в Гватемале.


[Закрыть] (чей «Ветхий Завет», «Пополь-Вух»[208]208
  «Пополь-Вух» – древний эпос киче, включающий космогонические мифы и исторические предания, записан в конце 16 в. испанским монахом Ф. Хименесом.


[Закрыть], был изложен на бумаге каким-то неизвестным летописцем-киче в шестнадцатом столетии), я получил множество ключей к значению «неизвестных двух третей» иероглифов майя.

Сознаюсь, меня сбивало с толку, почему прекратилась «интерференция» или, по крайней мере, стала ненавязчивой и незаметной. Мое «видение времени» было все таким же сравнительно слабым и применительно к далекому прошлому, хотя в отношении недавних эпох дело шло еще сравнительно сносно. Что касается базальтовой фигурки, ее история не казалась уже абсолютно беспросветной. Теперь при пристальном взгляде на нее я мог ощущать, что она связана с каким-то странным культом вселяющего ужас юмора. В этом инсайте было что-то диковато освежающее. Человеку свойственно творить богов по своему подобию, очеловечивать их. Эти же боги были дикими и запредельно чужими. Почему «они» прекратили чинить препятствия активно? Потому, что я двинулся по ложному следу? Это казалось единственно разумным объяснением.

В тот день под вечер я рассматривал фотографию лица Чака[209]209
  Чак – бог дождя и молнии в мифах майя.


[Закрыть], длинноносого бога дождя, на фреске в Сайиле, Юкатан. И тут в уме забрезжило. Что, если все первобытные боги исходят из одного и того же источника? Что, если все варварские мифы – от индийской богини Бхавани[210]210
  Бхавани – одно из имен супруги Шивы – богини Деви, выступающей в своем жестоком, разрушительном аспекте.


[Закрыть], поедающей свои жертвы, до Кроноса[211]211
  Кронос – в греческой мифологии один из титанов, отец Зевса, пожиравший своих детей, побежден богами под руководством избежавшего гибели Зевса.


[Закрыть], пожирающего собственных детей, – в конце концов приводят к «ним»? Эксперты по религии ассоциируют людских богов с первозданными страхами: гром – это Тор[212]212
  Тор – бог грома, бури и плодородия у древних германцев.


[Закрыть], бьющий по наковальне, и тому подобное. Однако чем объяснить переход к варварству человеческих жертвоприношений? Силы стихии внушают благоговейный ужас, но они не жестоки. Зачастую даже наоборот, всецело благодатны: дождь заставляет урожай расти, солнце – созревать, ветер сдувает прочь моровую язву. Вместе с тем первобытные религии все как одна полны жестокости и страха.

Чем больше я над этим задумывался, тем очевиднее становилось. Первобытный человек был охотником и следопытом, с темнотой он осваивался так же просто, как и с дневным светом; откуда тогда боязнь темноты? Человеческие суеверия издавна принято объяснять невежеством. Однако этим ли они объясняются?

Может показаться, что все эти рассуждения не так уж и революционны, ведь мы уже знаем (или подозреваем), что в далекие века на Земле господствовали силы, которые мы именуем словом «они», Но на самом деде мне никогда не приходило в голову, что «они» в каком-то смысле могли быть источником всей человеческой истории.

И когда я мыслью двинулся в этом направлении, последствия предстали пугающими. Например, новым значением облеклась идея, что человек, может статься, представляет собой некую «недоразвитую обезьяну». Литтлуэй сказал: «Если застопорить развитие зародыша обезьяны, на свет появится нечто очень похожее на человека». Из чего немедленно возникает вопрос: кто его застопорил?

Изложенная в таком виде, моя логика звучит произвольно: но не надо забывать, что меня влекла интуиция насчет «них». Кромешная тьма эпохи, что была до человека, понемногу начинала превращаться в густой сумрак.

Следующие четверо суток прошли без особых событий. Я так и продирался, пользуясь учебником Гарсии по языку майя, а заодно и всяким доступным источником, по символике майя. Хотя во мне не гасло отрадное чувство свершения, неотступного, пусть и небольшого, продвижения вперед. Вечерами мы с Литтлуэем обсуждали свои находки. Он по-прежнему погружен был в изучение древнего человека и глубоко впечатлен теорией, выдвинутой Айваром Лисснером насчет того, что самый ранний человек был наделен высокой степенью разума и был монотеистом, а потом деградировал, начав практиковать магию.

На пятый день изучения Ватиканского манускрипта начал просачиваться свет. Мне теперь удавалось одолевать чуть ли не целые предложения и угадывать значения неизвестных знаков. Начальные предложения гласили:

«Ицамна[213]213
  Ицамна – один из верховных богов майя, творец мира и покровитель майяских государств.


[Закрыть] правил небом, но поскольку простирался через все пространство, был неспособен видеть свое собственное тело. Тогда он наполнил небо кровью в виде облака (на языке майя «облако» означает то же, что и «пар», поэтому фразу можно перевести и как «кровью в виде газа»). Тогда капли дождя сгустились и стали звездами. Тогда Ахау-солнце[214]214
  Ахау (Ахав) – одно из имен Ицамны, его солнечная ипостась.


[Закрыть] был назначен повелителем над звездами. Он собрал оставшиеся лоскутья облака и свалял из них Землю. Но прежде чем он это сделал, жена его Алагхом Наум воззвала к нему, и он оставил работу наполовину недоделанной. Тогда духи, что населяли облако (Землю), не имели тел, и так жили без тел много веков (текст дает точный отсчет периода), пока облако стало Землей, а их тела стали из земли».