Текст книги "Полярная звезда"

Автор книги: Колетт Вивье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Ты как та девчонка, – заметил он наконец, чтобы прервать молчание.

– Какая девчонка?

– Да я видел там одну, – Поль неопределённым жестом указал куда-то влево, – там, в пещерах, на берегу.

– Такая толстуха, с большим носом?

– Нет, скорее худая, очень чёрная, и юбка на ней висит…

– Значит, Маринетта из пещеры «Полет», – прервал его рыжий. – Ну и пройдоха она!

– Она всё продала, эта девочка, – уточнил Поль, – и выручила сто тридцать пять франков. Я слышал, как она говорила той женщине.

– Подумаешь! – отозвался рыжий.

Он несколько раз повторил «подумаешь», сопровождая свои слова выразительной гримасой. Видимо, сообщение это его совершенно убило.

– Девчонки вечно плетут невесть что, – через минуту заявил он, – и вообще, сто тридцать пять франков… У меня уже пятьдесят, и погоди, стоит мне как следует взяться за дело, и я заткну за пояс Маринетту!.. Макрель, продаю макрель! – завопил он во весь голос, поднимая корзинку. – Ну, пошли, – сказал он Полю.

– Да мне… – начал было Поль.

Но он уже стоял на мостовой рядом с мальчиком. «Макрель, свежая макрель!» Что подумала бы госпожа Юло, попадись она им навстречу? Что сказал бы папа? Но ведь папа сам торговал рыбой.

– И я бы с удовольствием это делал, – заметил он на ходу.

– Ну что ты, дурацкая работа! – весело возразил рыжий. – Я занимаюсь ею в каникулы, чтобы помочь маме, но, когда кончу школу, тогда увидишь, вот увидишь…

– А что?

– Секрет… Как тебя зовут?

– Поль.

– А меня Ник… Продаю макрель!.. Не угодно ли, сударыня? – спросил Ник у какой-то толстой женщины, остановившейся возле него. – Макрель, свежая, как огурчик, двенадцать франков штука, ну просто даром!

Женщина сунула нос в корзинку, поторговалась и в конце концов взяла четыре макрели за сорок франков.

– Все они торгуются, – объяснил рыжий, как только она отошла, – но я их повадки знаю и потому благоразумно запрашиваю. Сорок франков за раз… Что скажешь, а? Да, кстати, – без всякого перехода добавил он, – не очень-то ты оказался хитёр, когда два дня назад дал Тинтину свистнуть твой ножик! Ты что, не мог погнаться за ним? Ноги у тебя отнялись, что ли?

– Ничуть не бывало, – возразил Поль. – Просто я…

Он чуть не сказал «не посмел», но вовремя удержался и хвастливо заявил:

– Плевать мне на него, на этот ножик!

– Что ж, тем лучше, тем лучше, – отозвался Ник, искоса взглянув на него. – А я-то думал… Ну, раз ты так смотришь, тогда всё прекрасно… Макрель! Продаю макрель! Кому макрель?

У входа в порт какой-то господин взял две рыбы, а чуть подальше, возле угольного пирса, какая-то дама купила три.

Ник ликовал: ага, он знает, как взяться за дело, этого никто не станет отрицать! Он считал по пальцам:

– Пятьдесят франков, которые у меня были, потом ещё сорок, потом двадцать, потом ещё тридцать, всего…

– Сто сорок, – объявил Поль.

– Скажи-ка на милость, что я, по-твоему, не умею считать?.. Сто сорок, точно… Обскакали Маринетту! Видел? Да ещё на пять чистеньких. Ну, на сегодня хватит: осталось пять макрелей, отнесу их своим. Впрочем, я уже дома.

V

Поль вытаращил глаза. Он так долго шёл, беседуя под крик «Продаю макрель!», что теперь совершенно не представлял, где находится. Узкая улочка, скверные домишки, оштукатуренные в грязно-жёлтый цвет, разбитая мостовая, на которой он всё время спотыкался. «Улица Вёле», – прочитал он на табличке. Между бакалейной лавкой и дощатым забором – какая-то полуразвалившаяся таверна с тусклыми стёклами, за которыми поблёскивал цинковый прилавок. Здесь, возле этой таверны, и остановился Ник. Он толкнул корзинкой дверь и, так как Поль в нерешительности продолжал стоять на тротуаре, потянул его за руку.

– Входи же, – сказал он ему, – раз ты столько прошёл.

Таверна была такая маленькая, что прилавок занимал почти половину её; на полках, покрытых коричневой клеёнкой, выстроились в ряд несколько бутылок и графинов, а совсем в глубине, в самом тёмном углу, виднелся длинный стол и две скамьи. В этой комнате с низким потолком, где пахло, как в прачечной, стояла невероятная духота, хуже, чем на улице. Ник со вздохом облегчения поставил корзинку на стол.

– Где мама? – крикнул он, обращаясь к кому-то невидимому.

Послышался лёгкий шум, и из-за прилавка показалась сперва голова маленькой девочки, а затем и вся она. Девочка, так же как Маринетта, была босая, а растрёпанные волосы почти совсем закрывали её испачканное личико. Она прижимала к себе старую безрукую куклу.

– Иветта, где мама? – повторил Ник.

Малютка не ответила, лишь покосилась исподлобья на Поля и тут же отвела большие тёмные глаза. Ник с шумом втянул воздух.

– Пахнет стиркой, – заявил он, – значит, мама тут! Мама! А мама!

Чьи-то пронзительные крики заглушили его голос, и Поль увидел налево от длинного стола детскую коляску, в которой барахтался младенец.

– Что за крикун! – возмутился Ник. – Да угомонись же ты… А вот и мама!

Высокая худая женщина с добрым и грустным лицом появилась в глубине комнаты.

– А, это ты, – сказала она, вытирая передником мокрые руки. – Ну как, продал?

– Да, мама, на сто сорок франков, – ответил Ник и положил деньги на прилавок. – Мой друг, – добавил он, показывая на Поля, – тот, которого я вытащил из воды, ты знаешь.

Женщина участливо посмотрела на Поля.

– Вы, должно быть, сильно испугались, – сказала она. – Во время прилива нужно всегда смотреть в оба. Ах, бедняжка Лулу, зубки у него режутся, потому он и плачет! Полно, полно, мой маленький, успокойся! – Она взяла ребёнка на руки и поцеловала его потное личико. – Ну, вот и всё, вот мама и пришла… Да он мокренький, голубчик мой!

В зту минуту у дверей зазвонил колокольчик, и вошли двое мужчин в синих спецовках.

– Кувшинчик сидра, мадам Бланпэн, – сказал один из них. – Адская жара! Видно, конца ей не будет!

– Лето, ничего не поделаешь! – отозвалась женщина. – Надо мириться. Идите в другую комнату, ребятки, да возьмите с собой Иветту, – добавила она. – Если вы голодны, там есть хлеб и кусок сыру.

– Ого, вот это я понимаю! – обрадовался Ник. – С удовольствием поем.

Поль в сопровождении семенящей Иветты прошёл следом за ним в комнату за лавкой, которая оказалась, против обыкновения, настоящей жилой комнатой, заставленной таким множеством кроватей, стульев, шкафов, что в ней почти не оставалось места для прохода; над головой – прокопчённые балки, под ногами – шершавый, слегка покосившийся пол. Стены с облупившейся кое-где штукатуркой были увешаны своеобразными рыцарскими доспехами – сети и свёрнутые тросы, – а возле колченогого столика, на котором валялся всякий хлам – верёвки, гвозди, – оглушительно храпел какой-то старичок в надвинутом на глаза берете.

Но вряд ли Поль всё это заметил: из самого далёкого и тёмного угла комнаты на всех парусах выплывал корабль; он красовался на комоде – сказочный парусник в полной оснастке, такой большой, что его корпус с обеих сторон выступал за мраморную доску комода, а мачты касались потолка.

– До чего хорош! – воскликнул Поль, ослеплённый невиданным зрелищем. – Ах, извините! – тут же продолжал он, понизив голос. – Я не разбудил мсьё?

– Не бойся, – ответил Ник, – сон у дяди Арсена крепкий. Впрочем, он был бы страшно рад услышать твои слова! Корабль, можно сказать, его мания, и ничего удивительного, что парусник красив; ведь он столько времени возится с ним, без конца что-то переделывает то там, то тут. Его парусник потонул много лет назад, и он смастерил себе в точности такой: это его пунктик.

– Сам смастерил такой большой корабль? – переспросил Поль, бросая украдкой восхищённый взгляд на старика, который продолжал храпеть.

– Конечно, сам! Сперва он собирался построить совсем маленький кораблик и поместить его в бутылку, но потом втянулся. Что парусник красив – так красив, ничего не скажешь, все приходят на него поглазеть!.. Держи, это тебе, – добавил Ник, протягивая Полю ломоть хлеба с ноложенным на него маленьким кусочком сыра. – Ох, и голоден же я! А ты нет?

– Нет, я тоже, – ответил Поль.

Он жадно впился зубами в бутерброд. До чего же вкусным показался ему этот хлеб! Пожалуй, вкуснее эклеров. Взобравшись возле него на стул, Иветта откусывала от своего ломтя маленькие кусочки; время от времени она прерывала еду и тёрла сыром рот куклы.

– Она воображает, что кормит её. Ох, эти девчонки! – с усмешкой сказал Ник. – Вот когда я был маленьким, у меня был щенок, настоящий, Понпон его звали… Я научил его прыгать, брать препятствия. Ну и здорово же это у него получалось! А прошлой осенью он вдруг погиб, в тот самый день, как папа ушёл, даже чудно'; его раздавил грузовик там, на угольном пирсе… А ты, у тебя есть собака?

– Нет, – ответил Поль, – зато у меня есть заводной поезд. Видел бы ты, как он мчится!

Внезапно на него напала страшная говорливость, и он принялся описывать свой поезд, и тоннель, и рельсы. Ему было так хорошо с Ником и Иветтой в этой загроможденной комнате, похожей благодаря сетям и тросам скорее на корабль, чем на обычную комнату. Надо сказать, что здесь было довольно темно – слишком мало света пропускало оконце, – но парусник стоил солнца!

– Чего бы мне хотелось, так это пожить в пещере, как Маринетта в пещере Полет, – заявил вдруг Поль.

– В пещере?! – воскликнул Ник. – В пещере Полет? Ну, знаешь, подобная мысль может прийти в голову только парижанину! В пещере!

На лице его было написано такое изумление, что Поль смутился. Кажется, он ничего особенного не сказал?

– Но я бы всё хорошенько устроил в ней, – поспешил добавить Поль, – я бы оборудовал её, как Робинзон.

Ник не знал приключений Робинзона, и Поль, воспользовавшись случаем, поведал ему о них со всеми подробностями. Пожалуй, никогда в жизни Полю не приходилось столько говорить; он путался в словах, возвращался назад, но Ник слушал его, почёсывая свою вихрастую голову, а Иветта даже бросила куклу, чтобы не отвлекаться.

– Интересная история, – признал рыжий, когда Поль наконец умолк; он запыхался, щёки его пылали, так долго он рассказывал. – Но это только в книгах так пишут. Почём ты знаешь, что Робинзон не предпочёл бы жить в доме, а не в пещере? А Маринетта и подавно!..

– Тогда почему же она не живёт в доме?

– Да потому, что у её матери нет ни единого су, понятно?

– Ах, – удивился Поль, – я не…

– Трави шкоты![1]1
  Шкоты – снасти для натягивания парусов.


[Закрыть] Все на бак![2]2
  Бак – передняя часть палубы судна.


[Закрыть] – зарычал за его спиной сиплый голос.

– Что это… что это такое? – подскочив на стуле, пробормотал Поль.

– Ничего, ничего, просто дядя просыпается, – весело сказал Ник. – Должно быть, ему приснился корабль!.. Ну, дядя Арсен, как дела?

– Кхе, кхе… – Старик потянулся, откашлялся, сплюнул и, наконец, встал со своего кресла, держась за поясницу, худой, как спичка, весь седой, с загорелым, обветренным лицом, но с хитринкой в совсем молодых глазах, таких же зелёных, как у Ника. – Откуда этот юнга? – спросил старик, встав перед Полем на свои короткие кривые ножки.

– Это мой товарищ, – объяснил Ник. – Ты не поверишь, в каком он восторге от корабля!

– Да, да, сударь, такая красота! – воскликнул Поль.

– А… а, – протянул старик. – Да ты знаток!

В улыбке открылся беззубый рот, а волосатая рука с такой силой опустилась на плечо Поля, что тому пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть.

– Но он ещё не готов, паренёк, – сказал старик, – подожди самую малость, что ты тогда запоешь… Сколько всего требуется паруснику, ты ведь знаешь не хуже меня… А ну-ка, – он заковылял к комоду, – иди сюда, погляди!

Поль поспешил повиноваться, гордый от сознания, что такая почтенная особа обращается с ним, как с ровней. Какой парусник! Какой парусник! Вблизи он, оказывается, ещё красивее, чем издали, а в оснастке его можно совершенно запутаться. Дядюшка ткнул костлявым пальцем в корму:

– Что ты думаешь о моей контр-бизани,[3]3
  Контр-бизань – косой парус на задней мачте.


[Закрыть] паренёк?

– Гм! – отозвался Поль. – Да, конечно…

– Прекрасно, ты понял меня. Она не очень-то гордо выглядит, моя контр-бизань, а почему?

– Ну…

– Вот именно: слишком она жмётся к остальным парусам. Это меня мучило целый день, и мне, чёрт побери, очень хочется передвинуть вперёд бизань-мачту,[4]4
  Бизань-мачта – задняя мачта судна.


[Закрыть] чтобы устранить недостаток. Ну-ка, посмотрим. – Старик отступил на шаг, склонил голову вправо, потом влево. – Тронь-ка её тихонечко, эту бизань-мачту, сейчас мы проверим.

– Контр-бизань? Бизань-мачта? – Поль неуверенной рукой дотронулся до чего-то на паруснике.

Дядюшка взвился, а стоявший за ним Ник прыснул со смеху:

– Так, по-твоему, фок-мачта[5]5
  Фок-мачта – передняя мачта судна.


[Закрыть] зовётся бизань-мачтой? Разрази тебя гром, несчастный юнга! Кто это подсунул мне подобного олуха? Фок-мачта! Однако!..

– Да, сударь, конечно, – пробормотал Поль, пунцовый от смущения.

– Ну ладно, ладно… Между прочим, если бы один из моих парней отмочил подобную чепуху, он бы поплясал у меня, век бы помнил! Постой, ты чем-то смахиваешь на Мимиля, был у меня один такой в прежние времена. Ну и задал же он мне хлопот! Он…

– Ну, хватит, дядя Арсен, – бесцеремонно вмешался Ник, – историю твоего Мимиля все уже наизусть знают.

– Тихо на палубе! Ты же прекрасно видишь, что парню любопытно.

– Да, да, очень! – воскликнул Поль, стремясь восстановить свою репутацию.

Дядюшка дружески улыбнулся ему, отчего всё его старческое лицо перекосилось; потом он опустился на табурет – но в предвкушении удовольствия ему не сиделось – и старательно разжёг трубку.

– Так о чём я? Ах да, Мимиль… Одиннадцать лет назад я взял его к себе на борт. Мальчонка был тогда от горшка два вершка, молоко на губах не обсохло, но морское дело любил и, не случись этого проклятого кораблекрушения, быть бы ему настоящим матросом… Я рассказывал тебе о кораблекрушении, малыш?

– Нет, мсьё.

– Дядя Арсен! – запротестовал Ник.

– Тихо на палубе! Разрази тебя гром, не с тобой разговаривают! Раскрой уши ты, парижанин, а он пусть себе болтает! Было это как раз накануне святого Андре, и мы отправились чуточку порыбачить в открытом море возле скал Айли! Дул чёртов зюйд-вест,[6]6
  Зюйд-вест – юго-западный ветер.


[Закрыть] ей-ей, не предвещавший ничего хорошего, но работа есть работа, не так ли? Короче, мы уже забросили сети и большой Шуке вертел лебёдку, как вдруг (лопни мои глаза, как сейчас всё вижу) начинается прилив, ветер вдруг поворачивает и дует нам прямо в борт. «Шуке, говорю, плохи наши дела». – «Похоже на то, – отвечает мой Шуке. – А ну-ка за сети, папаша Арсен!» Но волны точно с цепи сорвались, бесовки, при каждом ударе мы ложимся набок, зарываемся носом. Нам всё это не впервой, люди мы привычные, здесь у нас свирепствуют такие бури, что не знаешь, на каком ты свете; но меня тревожили рифы; ведь нам пришлось взять курс на мыс, и течение несло нас прямо на них, а в таком случае, как говорится, пиши пропало… У Мимиля был не очень-то бравый вид, да и правду сказать, нас вертело, нас качало, и всё это при раздутых, как шары, полных до отказа сетях, которые отплясывали настоящую сарабанду (великолепный улов, разрази меня гром! Эх, сколько бы рыбы мы привезли!). «Беда, говорю, нас несёт прямо на рифы!» – «Похоже на то, – отвечает мой Шуке. – А ну-ка, берись за парус, папаша Арсен!» Бросились мы к этому проклятому парусу, но тут налетел шквал, ванты[7]7
  Ванты – канаты, удерживающие паруса в вертикальном положении.


[Закрыть] рвутся, и фок-мачта, разбитая на куски, летит за борт со всеми своими снастями.

– Как! Мачта? – воскликнул Поль, следивший за рассказом затаив дыхание.

– Ну да, мачта, горе наше горькое!.. И вот мы начинаем кружить на одном месте, опутанные всем этим такелажем,[8]8
  Такелаж – вся совокупность снастей мачты или судна.


[Закрыть] и каждый раз, когда море устраивает нам головомойку, он чуть не опрокидывает нас. Кое-как срубаем его топором, и нас начинает сносить, как и следовало ожидать… Ты внимательно следишь?

– Да, сударь!..

– Хорошо. Я берусь за штурвал, пытаюсь всё-таки лечь на другой галс.[9]9
  Лечь на другой галс – повернуть судно другим бортом к ветру.


[Закрыть] Судно ни с места. В дело, ввязывается Шуке с Мимилем, и тут – трах! – мы видим риф прямо по ветру. «Дело табак», говорю я Шуке. «Похоже на то», – отвечает мой Шуке. И вот нас уже бросило на эти проклятые рифы. Судно застонало, как живое, а нас всех троих, оторвав от штурвала, швырнуло прямо головой в море. Я камнем иду ко дну, но потом всё же поднимаюсь на поверхность и упрямо плыву вперёд, ныряя под волны и изо всех сил работая руками и ногами. Вот так я и добрался до той скалы, где стоит маяк. И кого же я там нахожу? Моего Шуке! Он приплыл туда раньше меня, притащив за собой и Мимиля, которого выудил за штаны. Да, хороши мы были, оборванные, руки в крови, но нам до этого, как до прошлогоднего снега, мы думали лишь о судне. «Затонуло оно, Шуке, говорю. И следов не осталось». – «Похоже на то», – отвечает мой Шуке. Надо признаться, разревелись мы, как дураки, очень уж нас измотало. Такое прекрасное судно, прямо огонь! Разрази меня гром, если я вру, но в тот момент мне бы легче было лишиться руки! Эх, жизнь окаянная!

И, чтобы полнее выразить своё отвращение, дядюшка Арсен громко сплюнул в платок.

– Бедный господин Арсен, какой ужас! – воскликнул потрясённый Поль. – А что стало с Шуке?

– Утонул четыре года спустя. Да, стоило ему тогда выпутываться!

– Шуке – отец Маринетты, – пояснил Ник.

– Ой! – воскликнул Поль. – Ой, какой ужас! Так вот почему она живёт в пещере? Какой ужас! – повторил он, не находя других слов для выражения волновавших его чувств. – А Мимиль, он-то хоть не погиб?

Зелёные глазки дядюшки метнули на него колючий взгляд.

– Нет, он жив, но всё равно что умер, – бросил он, приблизившись к самому лицу Поля и обдав его сильным дыханием, пропитанным запахом табака. – Дезертир, вот он кто! Иначе его не назовёшь, раз он всё бросил и пошёл работать угольщиком. Из-за жены, говорит, ей это больше по нутру… Ничего, каждый раз, как он видит мою «Звезду», у него на сердце кошки скребут, – злорадно заключил он.

– Какую «Звезду»? – спросил Поль.

– Что значит – какую? – возмутился Ник. – Парусник называется «Полярная звезда»… Но какая муха тебя укусила?

Поль страшно побледнел. Он застыл на месте и, обводя растерянным взглядом Ника, дядюшку Арсена, Иветту, твердил вполголоса:

– «Звезда»… «Полярная звезда»…

Вдруг он вскочил, бросился к двери, как сумасшедший промчался через всю таверну и остановился только на тротуаре. Витрина! Что на витрине? «Бланпэн», – прочёл он. Но выше, на потускневшей краске фасада, виднелся ряд каких-то серовато-белых букв. Поля всего трясло, пока он разбирал: «По-ляр-ная зве-зда»… Нет, невозможно! Эта жалкая таверна – «Полярная звезда»? Он читал, перечитывал, буквы плясали у него перед глазами, но не менялись. Убитый этим открытием, он не переставал шептать: «Звезда… звезда…», словно слова эти могли вызвать к жизни роскошный ресторан – блистательное видение, являвшееся ему в мечтах. Но тут другая мысль сразила его. Если это действительно «Полярная звезда», подлинная, значит, Ник… Ник – его двоюродный брат Николя!

– Ник! Ник! – пронзительно завопил он.

И тут же рыжий паренёк вырос перед ним, насмешливый и вихрастый.

– Да ты что? – спросил он. – Совсем спятил? Неужели дядя так напугал тебя своим кораблекрушением? Ну, коли ты уходишь, держи, – добавил он, вкладывая ему что-то в руку. – Вот твой перочинный ножик, олух ты этакий, я отнял его у Тинтина. Но в следующий раз постарайся оказаться посмекалистей. Понятно?

– Да, да, – прошептал Поль, который слушал его лишь краем уха. – О, прошу тебя, Ник, скажи, как твоё настоящее имя, как фамилия?

– Тебе что, очень хочется знать? Изволь: Товель. Николя Товель, натурально. А почему ты спрашиваешь?

Поль открыл рот, чтобы ответить, но не мог произнести ни слова и, резко повернувшись, со всех ног помчался к набережной.

VI

В эту ночь Поль уснул очень поздно. За ужином он через силу заставлял себя сохранять обычное спокойствие, а теперь, очутившись в постели, дал волю обуревавшим его чувствам. Первое волнение улеглось, но все события этого дня смешались в голове, и чем больше он старался разобраться в них, тем сильнее запутывался. О прекрасном, украшенном цветами ресторане он уже и думать перестал: маленькая таверна прочно заняла своё место, она стала красивее, преобразилась от заветной комнаты, где вместо звезды сиял огромный парусник дядюшки Арсена, «Moeгo дяди Арсена», повторял он, делая ударение на слове «моего» с радостью, которой сам удивлялся. Он был очень доволен, что старый Арсен – его дядя, что женщина в сером, такая ласковая, такая печальная, – его тётя Мальвина, а главное, что Николя – его двоюродный брат. Милый, славный Николя, он ему дороже всех школьных товарищей, с которыми он дружил в Париже. Николя, рискуя жизнью, вытащил его из воды, он привёл его к себе домой, словно они были знакомы с незапамятных времён. «Мой друг», – сказал он матери, и, наконец, он вернул Полю перочинный ножик. «О, когда Ник узнает, кто я…» – подумал Поль.

«Когда Ник узнает…» Поль сел в постели и почувствовал, как к горлу подкатил клубок. Сказать Николя, кто он? Немыслимо из-за ссоры! Хватит и того, что, несмотря на запрещение папы, он, сам того не зная, провёл весь день у своего брата. Он представил себе, как взбеленился бы папа, узнав эту новость, и тётя Мальвина не стала бы пускать его в дом. Вот что вынуждало его молчать! Конечно, молчать очень трудно, но иначе ему нельзя будет приходить в «Полярную звезду» и встречаться с Николя, а он согласен на всё, лишь бы не потерять этот новый, открывшийся перед ним мир, эту дружбу, уже занявшую прочное место в его сердце. Поль весь содрогнулся и скользнул под одеяло. Долго лежал он, вспоминая рассказы дяди Арсена, думая о Николя, мечтая провести ещё много счастливых часов в комнате, где по стенам развешаны сети; в мыслях этих он черпал мужество. Впрочем, он не задумывался над тем, куда девалось «ничтожество», что заставило тётю Мальвину бросить большой ресторан и осесть в этой жалкой таверне; всё это вещи, столь же неотвратимые, как ссора, разобраться в них очень трудно, как во всём, что делают взрослые. Наконец он уснул; в голове его теснились мечты.

На следующий день он с лихорадочным нетерпением ждал той минуты, когда можно будет пойти на пляж. Его занимал один лишь вопрос: как добиться, чтобы Марианна, ничего не заподозрив, позволила ему снова отправиться в город? Накануне вечером она рассердилась на него за то, что он поздно вернулся, и, кроме того, обиделась: ведь он даже не подумал взглянуть на выставленный в витрине радиоприёмник, который она собиралась подарить своей сестре. «А ведь я вам подробно объяснила, где он стоит», – упрекнула его Марианна. А теперь она дулась на Поля, это было совершенно ясно; сколько он ни покашливал, ни сопел, ни дёргал ногами и руками – напрасный труд, она не смотрела в его сторону.

– Марианна, – наконец обратился он к ней.

– Что?

– Мне бы так хотелось взглянуть на ваш радиоприёмник, Марианна. Можно?

По удивлённому и чуточку насмешливому взгляду, который бросила на него девушка, Поль догадался, что она не совсем поверила ему.

– Он, должно быть, такой красивый, этот приёмник! – настаивал Поль.

– Очень красивый, – согласилась Марианна, – Но скажите, прогулки, видимо, пришлись вам по вкусу. Впрочем, это ваше дело, развлекайтесь, как вам угодно, только не возвращайтесь поздно, вот и всё.

– Договорились! – ответил Поль, вскакивая на ноги.

Под ослепительными лучами солнца он мигом домчался до Большой улицы, отыскал магазин радиоприёмников и телевизоров, мельком взглянул на маленький бежевый приёмник, который стоял «в витрине, налево», – тридцать шесть тысяч восемьсот франков, действительно, великолепный подарок! – после чего со спокойной совестью продолжал путь на улицу Вёле.

На этот раз в таверне было полно народу, посетители собрались вокруг длинного стола, и в табачном дыму Поль заметил подле двух мужчин в синих спецовках, которых он видел вчера, рослого парня с красивым, коричневым от загара лицом. Поль в нерешительности остановился на пороге, когда из задней двери внезапно вышел Николя с кувшинчиком сидра в руках.

– Не вовремя ты явился, – сказал он Полю. – Мама ушла, и у меня работы по горло.

– Я могу уйти… – прошептал Поль.

– Нет, нет, оставайся. Я сказал так просто, дела мои уже подходят к концу. Вот и всё, – добавил он, ставя кувшинчик перед загорелым парнем.

И он шепнул Полю на ухо:

– Вон там, видишь, – Мимиль, знаешь, тот парень с затонувшего парусника.

– О… да он же взрослый! – удивился Поль.

– Ещё бы, подрос за двенадцать лет! – со смехом отозвался Ник. – Ты не додумался до этого, нет?

Парень повернулся в их сторону. Какие у него чёрные руки, совсем как у трубочиста!

– Обо мне говорите, да? – спросил он. – А, понимаю, дядюшка Арсен, конечно, успел уже рассказать свою историю! Видел парусник, мальчуган?

– Да, мсьё, – ответил Поль.

– Хорошо сработано, верно? Старик на этом собаку съел! Вот горе-то, стоит только вспомнить, как все мы, дядюшка Арсен, покойный Шуке и я, боролись с волнами на нашем паруснике!.. Разумеется, нам не всегда сладко жилось, но всё же временами, разгружая уголь, говорю себе…

– Говоришь себе, говоришь себе… Выпей лучше! – перебил один из мужчин в спецовке, наполняя кружку. – Осточертел ты нам, Мимиль, со своим углём!

– Мы пойдём туда, – предупредил Ник. – Если кто явится, позовите меня.

Поль вошёл в комнату затаив дыхание; прошлую ночь он только её и видел во сне и сейчас с ужасом думал, не улетучилась ли она вместе со снами. Но нет, это всё та же комната, и дядя всё так же храпит в своём углу возле колченогого стола. Толстенький Лулу, сидя у его ног, деловито сосал сырую морковку, которую Иветта напрасно старалась у него вырвать.

– Лулу злой, – заявила она. – Лулу отнял морковку.

– А ну-ка, оставь его! – весело отозвался Николя. – По крайней мере, пока он ест, в доме тихо.

– Но морковка была для Мими, а не для Лулу! – настаивала возмущенная Иветта, указывая на куклу, которая валялась рядом с ней вверх ногами. – Бедная Мими, она такая, такая голодная!

Николя подмигнул Полю, как бы говоря: «Ну и лисичка она, моя сестрица!» Затем подошёл к корзинке, вынул оттуда другую морковку и дал Иветте; та принялась сосредоточенно сосать её, посматривая на Поля украдкой из-под опущенных ресниц.

– Хочешь играть? – спросила она его.

– Прекрасная мысль! – сказал Николя. – Сейчас притащу лото.

Большей части кубиков в лото не хватало, а карты были совершенно засаленные. Ну и что с того? Никогда ещё Поль так не веселился; всё приводило его в восторг, а когда около четырёх часов дядюшка Арсен опять проснулся с криком: «Трави шкоты!», Поль засыпал его вопросами о судне. Как называется эта мачта? А эта? Давно уже дядюшке так не везло, и, радуясь внимательному слушателю, он пустился в бесконечные рассказы о потрясающих уловах, какие бывали в прежние времена, когда «Полярная звезда» на рассвете смело разрезала носом волны. О! Это не был больше старик с больной поясницей, скрюченный шестьюдесятью годами изнурительной работы. Глазки под кустистыми бровями блестели, беззубый рот широко открывался, когда он перечислял: бак, грот-марсель,[10]10
  Грот-марсель – второй снизу парус на главной мачте судна.


[Закрыть] длинный ют[11]11
  Ют – задняя часть палубы.


[Закрыть] – незнакомые, таинственные слова, открывающие перед Полем новый мир, мир бескрайних просторов, бурь и ветров. Иветта с куклой в руках пристроилась между ними; малыш на четвереньках гонялся по неровному полу за кошкой; Николя суетливо сновал из комнаты в таверну, из таверны в комнату, обслуживая новых посетителей. Время шло, тикал огромный будильник. Шесть часов! Но ведь он здесь как будто не больше часа! Поль с трудом оторвался от рассказов, от парусника, от этой комнаты и неохотно побрёл обратно на пляж. В голове у него гудело, щёки пылали. Он чувствовал себя так, словно только что очнулся от глубокого сна, и, когда, заглянув в палатку, услышал, как Марианна спросила: «Ну, видели?», он сперва смутился, подумав, что она имеет в виду таверну. «Как она узнала мою тайну?» – недоумевал Поль. Но речь, конечно, шла о приёмнике, и, чтобы загладить свою оплошность, он с таким жаром принялся его расписывать, что Марианна покраснела от удовольствия.