Текст книги "Избранное"

Автор книги: Кобо Абэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

Если строить догадки, опираясь только на воображение, у нее должно быть привлекательное лицо, четко очерченное, очень подвижное… так я безуспешно пытался нарисовать портрет, но ничего не получалось… что-то бледное и невыразительное, как подтек на стене, может быть, покрытое веснушками, всплывало в памяти… но если отвлечься от лица, то, например, волосы, прическу могу вспомнить… черные, сравнительно мягкие, струящиеся через гребень, длинные распущенные волосы, скрывающие левую половину чистого лба… падающий из окна свет создает вокруг головы золотистый ореол – наверно, потому, что она не пользуется маслом для волос… чистый лоб… да, высокий, очаровательный лоб… до него только и удалось добраться. В чем дело?.. может быть, женщина сознательно не дает прочесть выражение своего лица?.. или за время краткого пребывания в комнате она продемонстрировала пять-шесть выражений, причем абсолютно разных?.. уж не скрывает ли она чего-то?.. а если так – порученное дело потребует от меня гораздо больше хитрости и изворотливости, чем я предполагал… скоро уже три минуты как она ушла на кухню… только распалила мое воображение, с нетерпением закуриваю вторую сигарету… закуривая, встаю и, обойдя стол, останавливаюсь у окна…

Окно с частыми переплетами, но, поскольку они алюминиевые, тонкие, видно из него хорошо. Прямо перед окном, через выложенный бетонными плитами десятиметровый тротуар, – северная стена дома Хигаси, 2. На темной гладкой стене лишь пожарная лестница, окон нет. Внизу слева далеко видна широкая улица, по которой я приехал сюда. Прижавшись лицом к стеклу, можно увидеть и мой автомобиль. Если же подойти вплотную к книжной полке, слева от окна, дорога в другую сторону видна до самого спуска, и, поскольку эта перспектива под углом примерно в тридцать градусов пересекается с торцом соседнего дома, тротуар виден лишь до противоположного конца дома 2.

Примерно посредине, между тем местом, откуда я смотрю, и моей машиной, растерянно замигали ртутные лампы уличных фонарей. Наверно, какая-то неисправность, и автоматический выключатель реагирует на нее. А может быть, просто пришло время их зажигать. Прохожих стало несравненно больше, и не только женщин, возвращающихся с покупками, но главным образом мужчин, спешащих с работы домой. Наверно, подошел автобус. Если смотришь сверху вниз, ясно осознаешь, что люди – шагающие животные. Кажется даже, что они не столько шагают, сколько, борясь с земным притяжением, усердно тащат свой мешок из мяса, набитый внутренностями. Все возвращаются. Приходят туда, откуда ушли. Уходят для того, чтобы прийти обратно. Прийти обратно – цель, и, чтобы сделать толстые стены Наших домов еще толще и надежней, уходят запасаться Материалом для этих стен.

Но изредка появляется человек, который уходит и не возвращается…

* * *

– Итак, каковы ваши предположения? Рассказывайте по порядку все, что вспомните.

– Нечего рассказывать. У меня просто нет никаких предположений.

– Достаточно того, что вы вспомните. Даже если вы не располагаете никакими доказательствами и подтверждениями…

– Угу… Ну, тогда спички…

– Что такое?

– Спичечный коробок… в кармане плаща вместе со спортивной газетой лежал коробок спичек, взятый в каком-то кафе, но…

– О-о, это интересно… – Снова разглядываю лицо с моментально исчезающим выражением, – лицо, приводящее меня в замешательство, и снова чувствую себя неуютно. Лицо, которому бы очень пошла легкая улыбка в границах робкого равновесия, поразительно безмятежно, будто исчезновение мужа превратилось в источник успокоения. Уж не потому ли, что из-за горя и отчаяния, длящихся полгода, пружина, приводившая в движение волю, лопнула, утонула в безграничной отрешенности? А может быть, черты ее лица – не исключено, что она красавица, – как-то сместились, точно я смотрел на нее сквозь несфокусированную линзу. – Если рассматривать этот спичечный коробок как улику…

– Да нет… просто он лежал в кармане плаща.

– Видите ли. Если вы подтвердите свое заявление, которое вы нам подали, мы, естественно, немедленно начнем розыск. Но я хочу еще раз объяснить, что внесенный вами задаток составляет недельные расходы по розыску и, если за это время нам не удастся найти вашего мужа, гонорар, предусмотренный при успешном завершении розыска, вы платить не будете. Но и внесенные в качестве задатка тридцать тысяч иен также не будут возвращены. В случае же продолжения розыска придется внести еще тридцать тысяч иен. Помимо этого, вы должны будете оплатить текущие расходы…

– Расписаться здесь?

– Но учтите, сведения настолько скудны, что розыск может оказаться безрезультатным. Это моя профессия, и мне, в общем-то, все равно, но подумайте, не выбрасываете ли вы на ветер тридцать тысяч иен. Может быть, у Вас есть какие-нибудь пожелания? За кем конкретно мы должны, по-вашему, следить, где, по-вашему, мы должны искать?..

– Если бы я знала… – Женщина отрицательно покачала головой, глотнув, точно пробуя на вкус пиво, от которого я отказался, так как был за рулем:

– Да вот взять хоть, к примеру… того человека – возможностей, казалось бы, у него сколько угодно… а у кого ни спрашивал, говорят, причину понять не могу…

– Возможностей?

– По работе…

– Вы что ж, сами занимались розыском? Прошло-то уже полгода…

– Да, мой брат…

– А, это тот, который подошел к телефону. Он так разговаривал, будто считает себя вашим доверенным лицом. В таком случае кратчайший путь – поговорить с самим братом.

– Но я не знаю точно, где он живет…

– Ну, это уж слишком. Тот, кто ищет пропавшего без вести, сам пропал без вести! Заколдованный круг какой-то.

– Брат не пропадал без вести. Раз в три дня он обязательно звонит мне… я все мечтаю, хоть бы муж по телефону позвонил. Я бы тогда перестала жить в постоянном страхе… ужасно тяжело – ведь не знаешь, что его к этому побудило.

– Но я не заметил, что вы живете в таком уж страхе.

– Странно, правда? Привычная выдержка, видимо.

– Вы, значит, все поручили брату, а сами ничего не предпринимали?

– Я ждала. Изо дня в день, изо дня в день…

– Ждали, и больше ничего?

– Брат был против, да и я боялась оставлять надолго дом.

– Почему?

– А вдруг, как раз когда меня не будет дома, вернется муж? Что он будет делать?.. разминемся мы, и все…

– Теперь объясните, почему брат был против.

– Видите ли… – Выражение лица женщины становилось все более далеким, расплывчатым, веснушки под глазами похожи на вуаль, обволакивающую ее сон.

– Брат, во-первых, из-за того, о чем я сказала, ну и потом у него были какие-то свои соображения… кроме того, у меня самой и сил бы не хватило… но мне уже стало невмоготу ждать… и поэтому брат наконец уступил, и я решила обратиться к вам…

– Вы много пьете?

Женщина, удивленно посмотрев на меня, подняла от стакана бутылку, из которой она машинально доливала пиво, и покачала головой, точно разговаривала сама с собой.

– Иногда, после того как мужа не стало, я только жду и вижу сны наяву… странные сны, будто я гонюсь за ним… будто неожиданно он появляется сзади и начинает щекотать меня… И хотя я понимаю, что это сон, смеюсь, смеюсь от щекотки, и на душе у меня становится как-то странно… необычные сны…

– Да, мне, пожалуй, следовало бы встретиться с вашим братом.

– Как только он мне позвонит, я ему передам… но, знаете ли, он ведь не стремится к встрече с вами.

– Почему?

– Как бы это лучше сказать… в общем, мне так кажется, а объяснить как следует не могу…

– Видите ли, мне нужны сведения. Ясно? Я не собираюсь копаться в жизни вашего брата. Я хочу одного – получить необходимые сведения. Если я с самого начала буду делать то, что уже проделано им, то потрачу в два раза больше времени. Конечно, если вы хотите этого, что ж, у меня возражений нет.

– Я рассказала все, что знаю. А что я должна еще сказать?

– О своих подозрениях.

– Ну что же мне делать? Сколько бы вы ни спрашивали, я ничем помочь не могу, нет их у меня.

– Ладно… – Я решил отступить. – Тогда, может быть, вы мне расскажете все по порядку.

– Все очень просто. До удивления просто… так вот… – Женщина легко поднялась со стула, подбежала к окну и поманила меня рукой. – Вон там… видите, шагая в десяти от того фонаря… ну, люк между тротуаром и газоном… там сразу же пропали его шаги… Почему? Почему там?.. Ведь ему там абсолютно нечего было делать…

* * *

Темная дорога… слишком темная дорога… слишком белая дорога, где-то вдали соединяющаяся с молочным небом, дорога в долине, утонувшей на дне неба, окрашенного ртутными уличными фонарями… От фонаря прохожу десять шагов и носком ботинка нащупываю крышку люка… здесь, кажется, как раз и пропали его шаги…

Заброшенная, всеми покинутая долина времени, где не только женщин, которые вышли купить продукты на ужин, но даже и красные детские коляски и мальчишек на велосипедах – всех точно вымело темнотой, а служащие, те, что прямой дорогой возвращаются домой, уже успокоились, разложенные по пеналам, тем же, которые по дороге заглядывают кое-куда, возвращаться еще слишком рано… я останавливаюсь… как раз здесь пропали его шаги.

Прорываясь в промежутки между домами, дует ветер. Поток холодного ветра, ударяясь об острые углы зданий, завывает на таких низких тонах, что ухо не может уловить их. И хотя ухо не может уловить их, стон этого огромного органа пронизывает все тело. Оно покрывается мурашками, кровь застывает, и застывшая кровь, влившись в сердце, превращает его в красный ледяной мешочек в форме сердца. Выщербленный асфальтовый тротуар. Белое пятно на газоне – разорванный и выброшенный старый мяч. Труп растрескавшейся дороги, на которой ни живой души, хотя она и освещена ртутным фонарем, отчего даже мои запыленные ботинки кажутся позолоченными. По этой дороге никогда не дойдешь, куда тебе нужно.

Полгода назад был как раз август – еще самый разгар жаркого лета. Асфальт был вязким, как резина, а вокруг фонаря кружился рой мошкары. Газон – зеленая речушка, на которой ветер поднимает рябь; на дне ее утонул разорванный мяч, и если приходилось идти вот так, топая, то не потому, что мерзли ноги, а чтобы разогнать тучи комаров, поднимающихся из люка… Если он остановился как раз здесь… нет, нет, последний раз он проходил тут, когда было еще утро… раннее утро, когда фонари закрыли глаза, мошкара забилась в свои гнезда в корнях травы, и черная долина, сорвав с себя одежду, снова превратилась в белую горбатую улицу, сливающуюся с небом, а может быть, это было удивительное утро, и сверкало голубое небо потому что дул сильный юго-западный ветер, – та самая трагическая минута, когда по сигналу первого удара сердца города ключи в сотнях пеналов, с разницей не больше чем в пять минут, повернулись, и толпа служащих, непохожих друг на друга, но и неразличимых, как водяной вал, вырвавшаяся из открытой плотины, заливает улицу во всю ее ширину…

* * *

– Да, действительно, точно полчища крыс во власти чар… есть такая сказка, разве вы не знаете ее?.. – Женщина, пытаясь, видимо, показать ширину улицы, разводит, насколько возможно, руки, и глаза ее увлажняются – может быть, из-за пива, ведь она выпила целую бутылку, и, переводя глаза с одной руки на другую, бормочет: – Ух ты, темно-то как, – быстро встает и зажигает свет, и тут же скрывается на кухне и продолжает говорить в том же тоне, но теперь уже через портьеру. – Не только тротуары, даже мостовая битком забита… да к тому же еще все бегут, чтобы не опоздать на автобус…

– Но ведь в часы пик на автобус надеяться рискованно.

– Конечно. – Женщина возвращается, держа в руке новую бутылку пива. – Потому-то им и приходится еще быстрее бежать.

Поставив бутылку на стол, она неожиданно поворачивается к окну. Когда в комнате зажегся свет, на улице стала ночь. В окне отражается литография Пикассо. Женщина, будто чем-то напуганная, резко задергивает штору, и тогда лимонный цвет, закрывший половину стены, преображает комнату. Цвет лимона, но не свежего, а слегка увядшего от долгого лежания на витрине магазина. Лишенная хозяина, казавшаяся заброшенной, комната благодаря этому лимонному цвету ожила. Будто ей не хватало не пропавшего его; а просто лимонного цвета. Над книжной полкой оказалась вышитая кошка. Под чертежом мотора обнаружилась полочка для безделушек – на ней лежат вязаные ажурные перчатки. Комната, которой очень идет лимонный цвет. Женщина, которой очень идет лимонный цвет. Комната женщины. Комната для женщины, отрезанная от всего мира вместе с жизнью женщины. Я чуть склоняю голову набок. Шестая сигарета. Женщина пьет вторую бутылку пива. Все очень подозрительно.

От фонаря всего лишь десять шагов в сторону спуска. Около маленького люка, находящегося на границе с газоном. Не смешиваясь с толпой, служащих, бегущий по улице, точно их гонят, он медленно шел, задумавшись, по краю этого тротуара. Проходившие рядом видели его своими глазами, и, хотя в самом деле были последними, кто видел его, может ли этот факт иметь какое-нибудь значение?

– Чем бежать к автобусу, на который все равно нельзя надеяться, разумнее было бы с самого начала рассчитывать на метро и идти спокойно, да и дорога туда под гору. Тем более что в то утро он ведь условился о встрече на станции S. Правда, если ехать прямо в фирму – автобусом удобнее…

– А встречей он пренебрег.

– Пренебречь – значит совершить запланированное действие, продиктованное волей.

– Тогда что-то другое. Скажу иначе. Ну как бы это лучше выразиться?..

– А ведь за три дня до этого он ездил на машине, верно?

– Да, но из-за какой-то поломки поставил ее, как мне сказал, на ремонт.

– А теперь эта машина?..

– Действительно… куда же она девалась?.. – Удивленные, широко открытые глаза женщины никак нельзя было назвать невинными. – Брат наверняка должен бы знать…

– Опять брат. Но, к сожалению, я не имею возможности встретиться с этим братом…

– Видите ли, брат есть брат… пригласить вас – это была как раз мысль брата… поэтому мне бы хотелось, чтобы вы верили ему. Просто брат такой уж человек… – И, сразу же оживившись: – Знаете, а он не пренебрег встречей, ничего подобного… это уж точно… есть доказательства… да, да, я вспомнила… в то утро, не успел он выйти, как сразу же вернулся… я думаю, это очень важно… после того, как спустился по лестнице, и минуты не прошло… за скрепкой… он отобрал часть документов, которые обещал передать на станции S., и решил, что лучше всего сколоть их скрепкой…

– Значит, вы спрашивали его, зачем он вернулся?

– Да, возможно. – Женщина слегка улыбнулась, обнажив зубы, но не смогла спрятать таившийся в глазах испуг. – Я всегда сама с собой разговариваю… простите… такая у меня привычка… когда разговариваешь сама с собой, сколько ни повторяй одно и то же, никто слова не скажет… так вот эта скрепка, пустяк вроде бы… я тоже так всегда думала… но то, что он вернулся, чтобы взять ее, – разве это не доказательство, что он намеревался выполнить свое обещание встретиться?.. все меня спрашивают, и я в конце концов привыкла повторять это…

– Все?

– Ну да, мои собеседники, когда я разговариваю сама с собой… но вот эта скрепка, какая же она бессердечная… чтобы скалывать документы, она, может быть, и подходит, но ведь скрепкой или еще чем-то нужно сколоть мое самое большое, самое важное желание… понимаете?..

* * *

Я медленно иду, останавливаюсь, поворачиваю обратно, и снова иду… выщербленный асфальтовый тротуар… от угла дома 3 – тридцать два шага… поднимешь голову – точно зачарованные, зовущие на праздничное шествие, которое никогда не наступит, стоят ряды фонарей, похожие на немигающие искусственные глаза. Тусклые прямоугольники светящихся окон – удаляющиеся фигуры, давным-давно отказавшиеся от праздника. Снова иду, подняв воротник, – ветер, как мокрая половая тряпка, бьет по щекам…

Если целиком поверить надеждам женщины или ее разговору, который она ведет сама с собой, тогда в промежутке этих тридцати шагов таится какое-то странное происшествие, может быть, здесь он устроил тайник… и таким путем отказался не только от встречи на станции S., но и вообще от людей, смело перешагнул пропасть, которая не позволит ему вернуться назад…

* * *

– Ладно. Все же, если дать волю воображению, кое-что представить себе можно. К примеру – вы только не расстраивайтесь, – шантажист, воспользовавшийся какой-то оплошностью вашего мужа… к примеру, бывшая любовница или ребенок, рожденной от него любовницей… это часто бывает… ошибки молодости, которые не удалось похоронить, неожиданно появляются, как призраки, – в этом нет ничего удивительного… да к тому же еще и август… призраки больше всего любят гулять в эти время. Нет, это, конечно, не значит, что призраками бывают одни только женщины. Не менее вероятным претендентом на такую роль может оказаться и соучастник давней растраты, теперь уже превратившийся в дряхлого старика. Ну, или, к примеру, он получил привет от бывшего преступника, за день до этого выпущенного из тюрьмы… кстати, вам ничего не известно о каком-нибудь человеке, неоднократно попадавшемся на шантаже и арестованном по доносу вашего мужа? Не исключено, разумеется, что западню ему подстроил и совершенно незнакомый человек. Дело в том, что в последнее время неимоверно участились случаи интеллектуальных преступлений. Стали распространенными такие, например, бандитские действия: совершенно незнакомому человеку от своего имени тайно страхуют жизнь, а потом сбивают автомобилем. Правда, в этом случае очень трудно соблюсти все требования закона, так как, если при обнаружении трупа личность погибшего не будет установлена, не удастся получить ни сэна. Нет, поскольку от полиции никаких сведений не поступало, пожалуй, нужно будет исключить смерть от несчастного случая или преступление, имитирующее смерть от несчастного случая. Если же произошло убийство, то труп может оказаться в бочке из-под цемента где-нибудь на дне моря… и в этом случае расследование затянется… нужно будет хорошенько расспросить его товарищей… может быть, замешана какая-то контрабандистская организация, может быть, группа фальшивомонетчиков…

Женщина, отпив до половины второй стакан, отодвинула его. Она сидела неподвижно, глядя, как лопаются пузырьки пены, превращаясь в мутный осадок. Что она, задумалась, рассердилась, а может быть, просто замечталась? Слегка оттопыренная нижняя губа. Нижняя губа еще совсем детская, казалось, не отвыкшая от груди. Маленький, задорно вздернутый носик.

– Нет, сильнее всех этих шаек может оказаться самый ничтожный, буквально выеденного яйца не стоящий случай. Дьявол не дремлет. Вот подлинная история. Директор отделения банка, слывший педантом даже среди педантичных своих товарищей – банковских служащих, в день ухода на пенсию пошел смотреть стриптиз и неожиданно потерял голову из-за танцовщицы. У нее была привычка, не обращая внимания на окружающих, сколько бы народу вокруг ни было, грызть ногти. И в перерывах между выходом на сцену, где она исполняла некое подобие танца, беспрерывно грызла ногти, и, может быть, поэтому никому не нравилась и не пользовалась никаким успехом. Но вышедшему в отставку директору отделения банка как раз и понравилась ее привычка грызть ногти. Он приходит туда три дня подряд, потом передает ей любовное письмо. На четвертый день везет ее обедать, все как будто очень хорошо, но на пятый катастрофа; в комнате женщины оба кончают жизнь самоубийством. Лезвием безопасной бритвы. Чем вещество тверже, тем легче оно разлетается на куски – таков закон.

Выражение лица женщины по-прежнему не изменилось. Пена в стакане почти растаяла. Сбоку пена напоминает джунгли, сфотографированные с самолета. Что видит женщина? Вдруг – может быть, это свет так лег – вдоль нижнего века наливается что-то, напоминающее полоску блестящего бесцветного лака… Слеза? Я теряюсь… это не входит в мои планы…

– Единственное, о чем я хотел еще спросить, – это о том случае со скрепкой… как вы говорили, скрепка, возможно, служит доказательством, что он всерьез думал о документах… но ведь тогда он, как и договаривался, должен был пойти на станцию S., чтобы передать их, верно? Видимо, здесь уже какая-то другая проблема. Она, разумеется, имеет отношение к содержанию этих документов, но все же…

– Это никому не известно.

Ее ответ легко вернулся ко мне, как отскочивший мяч, в ее голосе послышались нотки, которых не было раньше, до того, как она замолчала.

– Но документы, видимо, необходимы были фирме?

– Да нет, ничего серьезного в них, я думаю, не было.

– Мне нужно не ваше мнение, а факты. Ну хорошо, об этих документах узнаю завтра в фирме… никак не укладывается это у меня в голове… могу понять, что у вас нет никаких предположений, – вопрос сугубо личный, и тут уже ничего не поделаешь, но я просто не могу представить себе, как человек, который настолько любит порядок, не оставил ничего – ни записок, ни дневников, ни визитных карточек, ни адресов – в общем, ничего, что помогло бы напасть на след. Здесь какое-то противоречие. У вас нет никаких предположений, и на этом основании вы утверждаете, что исчезновение было совершенно неожиданным, но все, указывает на обратное. Мне кажется, в данном случае вполне уместна поговорка: летящая птица следа-не оставляет.

– Но ведь случай со скрепкой действительно произошел, и, кроме того, он не притронулся к чековой книжке…

– Скрепка, скрепка, скрепка… послушайте же, ну почему вы не допускаете мысли, что это был продуманный маневр, чтобы заставить вас так подумать? Может быть, таким способом он хотел в последний раз тайком сказать вам до свидания…

– Едва ли… все время, пока я искала скрепку, он чистил ботинки и насвистывал странный мотив.

– Странный?

– Какая-то рекламная телевизионная песенка…

– Перестаньте. Вы вольны сами себе лгать, но меня-то обманывать какая польза.

– По правде говоря, было, пожалуй, кое-что… боюсь, что телефонная книжка…

Она впервые поворачивает голову к углу комнаты, где стоит телефон, и уже начинает было грызть ноготь большого пальца, но тут же поспешно прижимает сжатый кулак к губам. Хотела скрыть, но ничего не получилось. Старается бороться с дурной привычкой, но все равно на краях ногтей, специально покрытых толстым слоем лака, белые следы от зубов… Женщина виновато улыбается.

– Значит, была телефонная книжка?

– Можно ее так, пожалуй, назвать… нажмешь на нужную букву, раз – и переплет сам откидывается… черной эмалью покрыта… вот такой примерно величины… да, да, она всегда лежала вон на той полочке…

– Она пропала одновременно с исчезновением мужа?

– Нет, скорее всего, ее унес брат. Брату не удавалось заставить меня сидеть и ждать, ничего не предпринимая. Однако, сколько он ни разузнавал, ничего, что могло бы навести на след, обнаружить не удавалось, и поэтому он решил прекратить поиски. Но если бы эта телефонная книжка вечно маячила перед глазами, для меня стало бы невыносимым сидеть сложа руки. А брат был против. Не хотел, чтобы я влезала в такое опасное дело.

– Опасное?

– У каждого человека одна карта жизни. Много-то зачем… брат так говорит… а мир – это лес, густые заросли, кишащие дикими дверями и ядовитыми гадами, и пробираться сквозь них можно, только когда твердо уверен в безопасности…

– В общем, раньше, чем вымыть руки, продезинфицируй мыло, это он имеет в виду?

– Вот именно, действительно такой характер у него, у брата… вернувшись домой, он без конца суетится: и руки Вымоет, и горло прополощет…

– Но все же, прошу вас: позвоните прямо сейчас брату.

На лицо женщины вдруг упала серая тень. Нет, вернее, поднялся занавес и выглянул настоящий цвет лица. Впервые поддавшийся настройке взгляд. Тихо поглаживая пальцами край стола, она беззвучно встала, зашла в узкое пространство за стулом, отчего в лимонной шторе образовалась небольшая впадина. Женщина, напоминающая человека, пойманного с поличным… напряженная поясница, сопротивляющаяся тяжести… снимает трубку, не заглянув в записную книжку, набирает номер и пальцем, которым набирала номер, теребит штору… гибким пальцем, будто лишенным суставов… видимо, привычка крутить в руке все, что ни попадется… может быть, эту привычку она выработала, чтобы отучиться грызть ногти?.. Штора тихо качается, и кажется, будто она тоже слегка опьянела… но есть здесь и черно-желтый знак: «Внимание, опасность…»

– Действительно, – женщина говорила хриплым шепотом, обращаясь к кому-то, возникшему перед ее мысленным взором, – прилипла эта привычка разговаривать сама с собой… и ведь верно, первым, от кого я это услышала, был он… я сначала и не поверила… сразу после того, как он беззаботно насвистывал… чувство, которое я тогда испытала, можно назвать испугом… странно, никто не подходит… наверно, нету дома…

– Куда вы звоните?

– Прямо туда…

– Человеку, который последним видел его? Оставьте, пожалуйста. Там сыты по горло вашими звонками. И, кроме того, прошу я вас совсем не об этом телефонном звонке.

Она испуганно, точно нечаянно схватила гусеницу, кладет трубку.

– Ну а кому же?

– Мы ведь договорились – брату.

– Брату бесполезно. Видите ли…

– Мне нужна карта – пусть не одна, пусть десять, двадцать. Единственная фотография и единственный потертый коробок спичек – ну что они могут дать? Моя профессия – этим я отличаюсь от вас – вынюхивать опасности. И в заявлении, которое вы только что подписали, ясно сказано: вы подтверждаете, что готовы представить все сведения. Я думаю, вас никто не заставлял обращаться к нам.

– Брат знает. Нет ничего, что могло бы помочь вам, – он сам тщательно все проверил…

– Ну и самонадеянность. Тогда зачем же вы меня наняли?

– Потому что я не в силах больше ждать.

* * *

Действительно, ждать невыносимо. И тем не менее я продолжаю ждать. Я медленно иду, останавливаюсь, поворачиваю обратно и снова иду… время от времени подходит автобус и слышится нестройное постукивание каблуков, но все равно не видно ни Души… не только ни души, невозможно обнаружить ни пропасти, ни разлома, ни магического круга, ни таинственного входа в подземный переход – ни малейшего намека хоть на что-нибудь подобное не обнаружить… есть лишь отчаявшаяся в ожидании темная, пустая перспектива… и стонущий, точно больной, февральский ветер…

А ведь было утро, половина восьмого, самое незамутненное время… время, подобное дистиллированной воде, когда не может произойти ничего таинственного… что же таинственного могло произойти с одним из начальников отделов фирмы по продаже горючего? Может, от него потихоньку избавились, а может быть, он тайно встречается с глупой заявительницей? В общем, с какой стороны ни подходи, невидимый в любом случае невидим. Кто не хочет, чтобы его видели, и сам не намерен смотреть. Тот, кто хочет смотреть, уже видим. Я пристально всматриваюсь только туда. Тусклый прямоугольник лимонного окна… окна комнаты, где я только что побывал. Эта лимонная штора верно служит женщине, чтобы не впускать тьму, она смеется надо мной, мерзнущим во тьме. Но все равно предал женщину ты. Заставляешь ее ждать. Заставляешь ждать до такого часа.

Торопливо приближаются шаги, будто кто-то наступает только на каблуки, и тогда я впервые отрываю взгляд от лимонного окна. Неуверенная женская походка, сбивчивое постукивание запоздалых высоких каблуков, раскачивающийся сбоку бумажный пакет… белому пальто, отделанному мехом у ворота и рукавов, не спрятаться и в темноте… делает вид, что не обращает на меня внимания, но обмануть не удается. Напряженный, точно в доспехах, торс, повернутый в мою сторону… а что, если взять и повалить ее на газон?.. она будет лежать безмолвно, подобно изваянию, и делать вид, что лишилась чувств, – это уж точно, белое пальто слишком бросается в глаза, поэтому, может, быть, стоило засыпать ее опавшими листьями, покрывающими траву?.. погребенная под листьями неподвижная женщина… и под этими листьями обнаженная женщина, снаружи остаются лишь руки и ноги… налетает ветер, и открывается лицо… и лицо это превращается неожиданно в лицо той самой женщины за лимонной шторой… поднимается еще более сильный ветер и сдувает с нее оставшиеся листья… но тогда вместо предполагаемого обнаженного тела возникает черная пустота… прямо под фонарем тень женщины в белом пальто прочертила окружность, а потом, разрастаясь и разрастаясь, растаяла в темноте… руки и ноги тоже исчезли, и осталась лишь пустота, подобная бездонному колодцу…

Ощущение, будто вместо ботинок влез в холодное рыбье брюхо. Но подожду еще с полчаса. Если только мое предположение верно… даже мысли не хочу допустить, что оно ошибочно… скоро на той шторе обязательно появится тень склонившейся женщины. С ней у меня, все будет иначе, чем с той женщиной под листьями. Не я буду выбирать, выбирать будет она сама.

Я с самого начала был твердо уверен – если она захочет позвонить по телефону, стул будет ей мешать, и ей придется принять именно эту позу. Она станет боком к окну, и свет будет падать так, что голова окажется чуточку срезанной. Штора редко соткана из толстых ниток, и поэтому нечего опасаться, что тень сквозь нее не будет видна. Лишь бы наступил этот момент – тогда ждать стоит, хоть и холодно. С кем она будет разговаривать по телефону? Ясно… конечно же, с тем, кого она называет братом, с этим подозрительным типом. Странный человек, если о нем говорят, что местожительство его невозможно установить, из-за того, что он добрый, умный, самоотверженный, слишком глубоко все обдумывающий… выступая от имени заявительницы, в ответственный момент поручает переговоры спивающейся женщине, которая грезит наяву, корчится от смеха, будто ее щекочет какой-то воображаемый мужчина, разговаривает сама с собой… безответственный опекун, не желающий казать лица…

Ладно, пусть будет так. У меня нет ни малейшей необходимости доискиваться, правдивы ли слова заявительницы. Такова моя профессия, и я сколько угодно буду служить клиенту. – Пусть лжет, лишь бы деньги платил. Но если не знать хотя бы в общих чертах планы клиента, невозможно как следует исполнить даже роль болвана. Или, скорее, учесть все так же трудно, как исполнять роль болвана. Ну и, кроме того, существует еще и то, что именуется чувством собственного достоинства. Роль болвана – прекрасно, но когда с тобой сознательно обращаются как с болваном, – это затрудняет общение. Мне заплатили тридцать тысяч иен, следовательно, хотят, чтобы сфера моей деятельности была ограничена тридцатью тысячами иен.

Поставив чемодан к ногам и потирая о бока руки, засунутые в карманы пальто, я не отрываю глаз от лимонной шторы. Вверх по склону, со скрежетом, будто вот-вот развалится на куски, поднимается такси и, разрезая тьму, скрывается между домами. Подожду по крайней мере, пока оно не вернется. Но если и до тех пор не появится тень, которую я ожидаю… это невозможно… слишком уж подозрителен этот братец… для разумного человека было бы гораздо логичнее и естественнее, вместо того чтобы отдаляться, с самого начала постараться сблизиться.