Текст книги "Редактор Линге"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Изъ всего этого видно, что вы одного мнѣнія съ авторомъ брошюры.

– Да, я вполнѣ согласенъ съ его мнѣніемъ.

Пауза.

– А вы знаете автора?

– Да.

– Можно спросить, кто онъ такой?

– Да. Это я.

Бондезенъ никакъ не ожидалъ такого отвѣта, – минуту онъ смотрѣлъ на Хойбро и замолчалъ. Наступила опять пауза.

– Прочтите вы одно стихотвореніе на той же страницѣ,– сказалъ Бондезенъ.

Наконецъ, Бондезенъ могъ дебютировать. Это былъ гимнъ веснѣ, три сильныхъ стиха, – ура въ честь расцвѣта народа и страны, гдѣ доброе начало вело къ добру. Эти строки Бондезену стоили много труда, онъ постарался вложить въ нихъ какъ можно больше смысла.

– Какъ вы это находите? – спросилъ онъ.

– Можно васъ поздравить, – сказалъ Хойбро, – кажется это превосходно написано. Я, вообще, въ этомъ очень мало понимаю.

– Правда? Но все-таки мы должны по поводу этого выпить по стаканчику, – воскликнулъ Бондезенъ и позвонилъ.

Хойбро поднялся; ему нужно итти въ банкъ, если онъ не хочетъ опоздать; остается всего пять минутъ.

Онъ вышелъ.

Образъ жизни котораго не совсѣмъ чистъ… Итакъ, значитъ, онъ былъ въ рукахъ Линге. Ну, по крайней мѣрѣ, онъ зналъ теперь, что его ждетъ. Линге не пощадитъ его, это не въ его привычкѣ. Если человѣкъ въ темнотѣ наткнется на стѣну, онъ со злости ударитъ кулакомъ объ стѣну, онъ стиснетъ зубы и еще разъ ударитъ, чтобъ сорвать на этомъ всю свою дѣтскую злобу. Развѣ онъ можетъ простить, если его попросятъ объ этомъ?

Но развѣ, дѣйствительно, онъ что-нибудь знаетъ? И откуда ему это знать? Отъ директора банка? Но тогда Хойбро былъ бы сейчасъ же арестованъ. Можетъ быть, это было просто нахальствомъ со стороны Линге? Когда онъ придетъ въ банкъ, онъ все это разузнаетъ.

Хойбро вошелъ, какъ всегда, въ двойную стеклянную дверь, онъ поклонился – служащіе, отвѣтили. Ничего необыкновеннаго онъ не замѣтилъ въ выраженіяхъ ихъ лицъ. Начальникъ, войдя, отвѣтилъ на его поклонъ, не обнаруживая никакого удивленія; казалось, онъ взглянулъ на него даже какъ-то снисходительнѣе, чѣмъ прежде. Хойбро ничего не понималъ.

Часъ за часомъ проходилъ, но ничего не случалось. Когда начальникъ собрался уходить изъ банка, онъ вѣжливо попросилъ Хойбро къ себѣ въ бюро. Вотъ-вотъ теперь! Хойбро спокойно положилъ перо и вошелъ къ начальнику. Разумѣется, это былъ смертельный приговоръ,

– Я хотѣлъ вамъ задать одинъ вопросъ, если вы позволите, – сказалъ начальникъ. – Мнѣ сказали, что вы авторъ брошюры, появившейся нѣсколько дней тому назадъ…

– Да, это я, – отвѣчалъ Хойбро.

Пауза.

– Вы читали сегодняшнія «Новости»? – спрашиваетъ директоръ.

– Да.

Опять пауза.

– Я надѣюсь, что вы настолько уважаете себя, что будете совершенно игнорировать то, что говоритъ листокъ о вашемъ образѣ жизни, и въ этомъ отношеніи не будете ничего предпринимать. Слава о васъ хорошая.

Губы Хойбро задрожали. Ему было бы понятнѣй, если бъ его лишили мѣста, если бъ прогнали его и арестовали на глазахъ у начальника. Этотъ честный человѣкъ былъ отцомъ ему въ продолженіе десяти лѣтъ, и онъ ничего и не предчувствовалъ. Хойбро ничего не могъ сказать, ничего другого, какъ только:

– Благодарю васъ, господинъ директоръ; благодарю, благодарю…

Медвѣдя душили слезы.

Директоръ посмотрѣлъ на него, кивнулъ ему и сказалъ коротко, короче, чѣмъ обыкновенно.

– Это все, что я хотѣлъ вамъ сказать, Хойбро, вы можете итти.

Въ возбужденіи Хойбро еще разъ поблагодарилъ и вышелъ.

Онъ стоялъ около своего бюро, мысли его совсѣмъ перемѣшались, перепутались. Зналъ ли Линге что-нибудь? Если бы онъ что-нибудь зналъ, онъ погубилъ бы его безъ всякихъ разговоровъ, если не сегодня, такъ завтра. Ахъ, если бъ онъ могъ скорѣе все выплатить и взять обратно бумаги! Сегодняшній день былъ полонъ безпокойствъ и неожиданностей: рано утромъ презрѣніе со стороны Шарлотты, потомъ это пожатіе руки, согрѣвшее его немного, и, наконецъ, это хорошее отношеніе начальника, – оно произвело на него больше впечатлѣнія, чѣмъ что-либо другое, да, больше, чѣмъ все другое. Если бъ онъ могъ вывести этого стараго честнаго человѣка изъ его заблужденія.

Вернувшись вечеромъ домой, онъ зажегъ лампу, заперъ на ключъ дверь и сѣлъ озабоченно въ качалку. Черезъ полчаса кто-то постучался къ нему въ дверь, но онъ не двинулся. Еще разъ постучали, но онъ все-таки не отворилъ; онъ потушилъ лампу и продолжалъ неподвижно сидѣть въ креслѣ. Боже мой, неужели это была Шарлотта? Онъ не въ состояніи видѣть ее сейчасъ; она тоже, вѣроятно, прочла «Новости» и составила теперь о немъ мнѣніе: что онъ ей скажетъ, что онъ отвѣтитъ на первый же ея вопросъ?

Впрочемъ, можетъ быть, это и не Шарлотта, а если это была она, ей просто, быть можетъ, хотѣлось посмѣяться надъ нимъ; ничего нѣтъ невѣроятнаго въ этомъ! Почемъ онъ знаетъ!

Стукъ прекратился. Онъ продолжалъ сидѣти въ этомъ креслѣ, онъ даже заснулъ въ немъ и проснулся уже ночью, въ темнотѣ, весь похолодѣвшій; ноги и руки у него отекли, голова была тяжелая, смутная. Который теперь можетъ быть часъ?

Образъ жизни его не совсѣмъ безупреченъ…

Онъ подошелъ къ окну и поднялъ гардину. Лунный свѣтъ, тихая погода, тишина; по улицѣ идетъ какой-то служащій, единственный живой человѣкъ, котораго видно; благодаря свѣту газовыхъ фонарей, онъ видитъ, что у служащаго рыжая широкая борода и мѣховая шапка. Ну что же такое? Развѣ не все ли ему равно, есть ли борода у этого человѣка или нѣтъ? Развѣ не лучше всего раздѣться и лечь спать?

Вдругъ онъ останавливается и задерживаетъ. дыханіе. Онъ слышитъ легкій шумъ внизу: какъ будто катятъ и тащатъ какой-то предметъ. Онъ снова подходитъ къ окну и видитъ, что служащій остановился внизу, какъ разъ передъ дверью. Что тамъ происходитъ? Что тамъ выкатываютъ? Онъ пріоткрываетъ немножко окно и смотритъ внизъ. Велосипедъ, – да, велосипедъ медленно, осторожно появляется изъ двери, его ведетъ Шарлотта. Служащій помогаетъ ей. Потомъ Шарлотта отдаетъ ему велосипедъ и говоритъ что-то, тихо называетъ какое-то имя, адресъ, и проситъ служащаго завтра пораньше принести ей деньги, которыя ему дадутъ за велосипедъ.

Но что это былъ за адресъ? И почему она отослала велосипедъ? Онъ отправленъ въ ломбардъ. Хойбро зналъ этотъ адресъ очень хорошо, – это домъ, тамъ внизу, въ городѣ, гдѣ были заложены и его собственныя вещи. А теперь и велосипедъ попалъ туда.

XVI

Въ бюро «Новостей» стало тише. Неустойчивость Линге въ политикѣ пугала его друзей; только кое-кто изъ самыхъ преданныхъ собрались, чтобы образовать нейтральную партію: одинъ адвокатъ, два профессора, три-четыре дамы, занимающіяся политикой; они посѣщали его довольно часто и участвовали въ его листкѣ. Никто не зналъ, къ кому же, въ концѣ концовъ, принадлежитъ Линге.

Да онъ и самъ этого не зналъ. Въ бюро, зарывшись въ газеты и бумаги, въ мрачномъ настроеніи, разочарованный, убитый, сидитъ Линге въ своемъ креслѣ и размышляетъ. Его кресло когда-то можно было сравнить съ трономъ; теперь же его съ трудомъ можно считать за устойчивую скамейку. Самъ онъ низведенъ до обыкновеннаго редактора, уличеннаго въ ошибкахъ, въ колебаніихъ и даже въ недобросовѣстности. И чего только не бываетъ на бѣломъ свѣтѣ!

Послѣдніе дни были очень тяжелыми для Линге. Противъ всѣхъ ожиданій, когда онъ отправился въ назначенный вечеръ съ фру Дагни въ театръ, онъ былъ отвергнутъ самымъ рѣшительнымъ образомъ: да, эта честная женщина чуть было не выставила его за дверь. Не будучи увѣреннымъ въ своей побѣдѣ, онъ никогда не рисковалъ, а вотъ тутъ его горячее сердце увлекло и поставило его въ неловкое положеніе по отношенію къ этой холодной, разсчетливой женщинѣ! Онъ не могъ понять этого. Правда, онъ не могъ доставить фру Дагни удовольствія, достать орденъ для ея мужа. Всѣ обстоятельства были противъ него, – министерство пало, его пѣсня была спѣта; но онъ надѣялся, что фру Дагни въ немъ самомъ что-нибудь нашла, что она цѣнила его личность. Ну, а оказалось, что этотъ орденъ, дѣйствительно, имѣлъ значеніе для этой женщины, и между ними все было кончено, разъ онъ его не могъ достать. Развѣ это не смѣшно! Онъ, вѣдь, ничего не сдѣлалъ; онъ только обнялъ ее за талію, смѣялся про себя тихо: хи-хи-хи, ты моя, ты моя! Вдругъ она ушла въ свою спальню и повернула ключъ въ замкѣ. Она предоставила старой фрёкэнъ Гуде проводить его до дверей; таковъ былъ грустный конецъ этого визита.

Много ночей Линге спалъ опять съ сжатыми кулаками, какъ въ свои первые студенческіе годы. Куда бы онъ ни обращался, всюду онъ получалъ отказъ. Превратности судьбы брали верхъ: брошюра Хойбро причинила ему много непріятностей и досады. Что ему дѣлать съ этой статьей? Пройти мимо, обратить все въ шутку? Теперь уже больше не было фру Дагни, которая просила бы за этого дурака съ блуждающей кометой. Нужно высмѣять его и заглушить его слова смѣхомъ людей. А съ съ другой стороны, благоразумно ли связываться съ нимъ? Богъ знаетъ, на что онъ способенъ; отъ негодяя всего можно ждать. Линге рѣшилъ умолчать и о статьѣ и объ авторѣ. Это будетъ самымъ благороднымъ. Кромѣ того, онъ зналъ, что если онъ будетъ молчать, то и другія газеты будутъ молчать, включая и «Норвежца», который будетъ ждать, пока Линге скажетъ свое слово, и тогда все это дѣло будетъ навѣки погребено.

Но черезъ двѣ недѣли Линге измѣнилъ свое рѣшеніе, – онъ не могъ спать въ такое время; нѣтъ, на это онъ не способенъ. Во всякомъ случаѣ, онъ долженъ указать на то, что «Новости» очень хорошо освѣдомленный листокъ и что ему извѣстенъ анонимный клеветникъ. Человѣкъ этотъ служитъ въ такомъ-то и такомъ-то банкѣ, противъ его образа жизни, можетъ быть, ничего нельзя сказать, – этого Линге не знаетъ; онъ попробуетъ сдѣлать намекъ на не совсѣмъ хорошіе отзывы. Человѣкъ, котораго выдаютъ собственные друзья, не совсѣмъ чистъ, а Андрэ Бондезенъ назвалъ его болваномъ и разбойникомъ. Для большей вѣрности Линге послалъ опытнаго Лепорелло къ начальнику Хойбро, чтобы справиться о немъ; но тамъ ему указали на дверь. Линге находитъ, что это начинаетъ переходить всякія границы; человѣку, приходившему отъ «Новостей», отъ него, указали на дверь? Онъ возмущенъ и отправляется самъ лично къ директору банка во имя порядка и закона. Онъ еще чувствуетъ въ себѣ прежнюю силу, и съ высоко поднятой головой, какъ человѣкъ, который никогда не сгибается и не колеблется, онъ входитъ въ банкъ. Съ глазу на глазъ съ директоромъ онъ говоритъ ему, зачѣмъ онъ именно пришелъ, – пожалуйста, книги!

Дверь вѣжливо, любезно открылась передъ нимъ и столь же любезно закрылась за нимъ.

Терпѣніе Линге лопнуло. Онъ отправился въ свое бюро и написалъ съ сверкающими глазами первую замѣтку. Образъ жизни автора памфлета былъ небезупреченъ, а слава о немъ очень нехорошая.

Брошюра Хойбро была такой несправедливой, такой односторонней, что гнѣвъ Линге былъ вполнѣ понятенъ. Ахъ, какая она была односторонняя! Человѣка съ такими большими заслугами и съ такимъ добрымъ сердцемъ, какъ Линге, нельзя было подвергать насмѣшкамъ страны, даже если бы онъ дѣйствительно дѣлалъ перевороты въ политикѣ, чтобы придать значеніе своему листку. Среди всѣхъ этихъ непріятностей Линге не думалъ только объ одномъ себѣ. Развѣ онъ забылъ бѣднаго поэта на Торденскіольдгассе?

Линге не лишилъ его своей помощи. До сихъ поръ Фредрикъ Илэнъ занималъ мѣсто въ бюро «Новостей», но теперь пусть онъ убирается. Линге нашелъ другого человѣка на его мѣсто, какъ разъ этого новаго, многообѣщающаго генія съ Торденскіольдгассе. Линге прочелъ его начатый романъ и нашелъ въ немъ большія достоинства; нельзя допустить, чтобы гибнулъ талантъ, нужно его поддержать. При этой мысли Линге опять сдѣлался широкой натурой, опять обнаружилъ свое превосходное качество – помогать талантамъ по силѣ возможности. Онъ отворяетъ дверь и кричитъ:

– Илэнъ, мнѣ нужно переговорить съ вами!

Илэнъ входитъ.

– На одномъ собраніи мы порѣшили уменьшить бюджетъ нашего листка, – говоритъ онъ, – я рѣшилъ, что могу справиться въ редакціи и съ меньшими силами, и вотъ нѣтъ другого исхода, – намъ придется съ вами разстаться.

Илэнъ пристально смотритъ на него. Его лицо сдѣлалось блѣднымъ и худымъ. Въ продолженіе цѣлыхъ недѣль онъ работалъ какъ волъ, чтобы заплатить счетъ въ булочную за свою мать: Линге платилъ ему гроши. Поэтому ему приходилось писать замѣтки, безконечное количество замѣтокъ, которыя Линге черезъ нѣкоторые промежутки времени просматривалъ и откладывалъ въ сторону. Когда онъ бывалъ въ хорошемъ настроеніи, онъ отыскивалъ одну изъ этихъ несчастныхъ бумаженокъ и бросалъ ее съ снисходительной улыбкой фактору.

Илэнъ не могъ понять, почему его работа сразу сдѣлалась такой скверной, и онъ писалъ, вычеркивалъ и мучился, чтобы въ слѣдующій разъ сдѣлать что-нибудь получше. Ничего не помогало: его замѣтки возвращались къ нему цѣлыми листами, цѣлыми кипами, а третьяго дня ему вернули ихъ даже непрочитанными.

– Мы съ удовольствіемъ будемъ принимать отъ васъ статьи, – продолжаетъ редакторъ, видя, что Илэнъ молчитъ, – но отъ вашего постояннаго сотрудничества въ газетѣ мы, къ сожалѣнію, должны отказаться.

– Но почему такъ? – спрашиваетъ, наконецъ, Илэмъ и смотритъ удивленно на редактора.

– Да, почему? Это рѣшеніе собранія и, кромѣ того… Но вамъ не нужно непремѣнно сегодня уходить, это можно сдѣлать и завтра или въ какой-нибудь другой день.

Илэнъ все-таки не можетъ понять.

– Я считаю это не очень-то внимательнымъ съ вашей стороны, – говоритъ онъ.

Какая наивность! Линге пожимаетъ плечами и отвѣчаетъ:

– Внимательно! Да, это дѣло взгляда. Развѣ мы не печатали цѣлую массу вашихъ статей и хорошо платили за нихъ? Вы меньше всего можете жаловаться на невниманіе, не правда ли? Насколько я помню, мы напечатали даже разъ замѣтку о рукодѣліяхъ вашей матери и старались рекламировать ея работы.

– Да, но вѣдь это не имѣетъ ничего общаго съ моей работой, – возражаетъ Илэнъ.

Линге овладѣваетъ нетерпѣніе. Онъ садится на свое мѣсто, беретъ бумаги и перелистываетъ ихъ.

Илэнъ чувствуетъ, что въ немъ просыпается злоба. Развѣ онъ не взрослый человѣкъ, развѣ тѣ же «Новости» не дали ему имени въ его родной наукѣ? Онъ говоритъ:

– Я не столько зарабатывалъ въ послѣднее время, чтобы вы могли у меня отнять и это послѣднее.

– Но, Боже мой! – возражаетъ Линге горячо:– развѣ вы не понимаете, что намъ не нужно того, что вы пишете? Вы сами должны понимать, что это никому не нужно, это не представляетъ никакого интереса, и никто этого не читаетъ.

– Но вы сами сказали какъ-то разъ, что это хорошо.

– Ахъ, да! никогда не бываешь достаточно остороженъ съ такими отзывами.

Послѣ этого Илэну нечего было дѣлать, – онъ замолчалъ и медленно пошелъ къ двери. А стипендія? Развѣ въ свое время Линге не обѣщалъ ему устроить стипендію?

Илэнъ возвращается въ бюро. Секретарь спрашиваетъ:

– Что случилось?

– Отказали, – говоритъ Илэнъ съ усталой улыбкой.

Онъ начинаетъ собирать свои бумаги и убирать столъ. Онъ достаетъ цѣлыя связки своихъ статей изъ ящиковъ и съ полокъ; онъ все хочетъ взять съ собой, даже рукопись знаменитой первой статьи о національномъ вопросѣ и двухъ милліонахъ, котррая лежала среди его бумагъ, какъ пріятное воспоминаніе о прежнемъ величіи. Покончивъ съ этимъ, онъ хочетъ пойти къ редактору, чтобы проститься съ нимъ, но ему нужно немножко подождать, – къ Линге пришелъ какой-то человѣкъ, служащій въ министерствѣ, Конгсфольдъ, прямо вошедшій въ бюро къ редактору, какъ будто его дѣло не терпѣло отлагательствъ.

Линге встрѣчаетъ своего стараго товарища студенческихъ временъ съ вопросительнымъ видомъ.

– Пожалуйста, садись!

Конгсфольдъ какъ-то таинственно осматривается, благодаритъ тихимъ голосомъ и достаетъ изъ кармана какую-то бумагу.

– Вотъ списокъ предложенныхъ въ жюри, – говоритъ онъ. – Сегодня вечеромъ онъ отправляется въ Стокгольмъ.

Благодарность Линге за эту неожиданную радость не знаетъ границъ. Онъ съ жадностью просматриваетъ списокъ и жметъ руку Конгсфольду.

– Ты оказалъ мнѣ громадную услугу, старый другъ, можешь быть увѣренъ, что я никогда тебѣ этого не забуду.

Но Конгсфольдъ не хочетъ выпустить изъ рукъ этого списка изъ страха, что его почеркъ можетъ выдать его. – Почемъ знать, мало ли что можетъ случиться; легко могъ быть поднятъ вопросъ объ источникѣ, свидѣтеляхъ. Пусть Линге самъ перепишетъ списокъ.

– Я надѣюсь, что ты не выдашь меня, – сказалъ Конгсфольдъ. – Это равняется немедленному удаленію меня со службы.

– Что тебѣ вздумалось! Неужели ты хоть минуту можешь такъ дурно думать обо мнѣ?

– Нѣтъ, нѣтъ, я просто ужасно боюсь. Ты, конечно, не выдашь меня нарочно, но, вѣдь, это можетъ случиться и ненамѣренно, нечаянно. А что ты сдѣлаешь, если на тебя окажутъ нѣкоторое давленіе?

– Этого не сдѣлаютъ, разъ я не захочу, Конгсфольдъ. Я никогда не выдавалъ имени, я не измѣнникъ. – Консфольдъ поднялся и хотѣлъ итти.

– Ну, – сказалъ Линге, – теперь у тебя опять консервативный начальникъ?

– Да, опять все такъ сложилось. Линге кивнулъ головой.

– А что я говорилъ? Правительство безъ вѣры и чести не можетъ удержаться въ Норвегіи. Наконецъ-то мы убѣдились въ этомъ.

Оба они посмотрѣли другъ на друга. Линге даже глазомъ не моргнулъ.

– Прощай! – сказалъ Конгсфольдъ. Но Линге хотѣлъ его удержать.

– Подожди меня минутку, мы пойдемъ вмѣстѣ въ «Грандъ».

– Нѣтъ, нельзя; именно теперь люди не должны видѣть насъ вмѣстѣ.

Конгсфольдъ ушелъ.

Когда Илэнъ вошелъ къ Линге, чтобы проститься, редакторъ встрѣтилъ его совсѣмъ другимъ человѣкомъ: онъ былъ бодръ и веселъ. Если бъ онъ могъ чѣмъ-нибудь помочь Илэну, онъ охотно бы это сдѣлалъ.

Онъ сказалъ:

– Я дамъ вамъ ордеръ на полученіе денегъ. Кассиръ вѣрно уже ушелъ, но вы можете видѣть его завтра.

– У меня нѣтъ совсѣмъ больше денегъ, – возразилъ Илэнъ, – я уже взялъ послѣднія.

– Да, да. Такъ вы присылайте намъ ваши статьи.

Илэнъ простился и вышелъ.

Теперь на улицѣ никто не обращалъ на него вниманія.

Люди знали его и предоставляли ему спокойно итти своей дорогой со связкой забракованныхъ статей подъ мышкой. Илэнъ выслужилъ свое время, онъ удовлетворилъ любопытство толпы и покончилъ съ этимъ.

Теперь очередь была за другимъ. Илэнъ дошелъ до дому; дорогой никто ему не кланялся.

XVII

Когда Хойбро вечеромъ пришелъ домой, въ прихожей встрѣтила его фру Илэнъ, грустная, разстроенная, и разсказала ему, что случилось съ Фредрикомъ. Теперь у него нѣтъ другой дороги, кромѣ Америки; если онъ продастъ всѣ свои книги и свой рабочій столъ, можетъ быть, ему хватитъ денегъ на дорогу. Во всякомъ случаѣ, онъ не можетъ обратиться ни къ кому изъ своихъ родственниковъ, на это онъ ни за что не соглашался; впрочемъ, это ни къ чему бы и не привело. Съ тѣхъ поръ, какъ Фредрикъ сдѣлался сотрудникомъ «Новостей», всѣ Илэны относились къ нему очень холодно… Между прочимъ, теперь она можетъ вернуть ему ея большой и запоздавшій долгъ, – полтораста кронъ; да, да, нельзя сказать, чтобы это было своевременно, это дѣло такъ затянулось, пусть онъ проститъ ей…

– Но развѣ она можетъ обойтись безъ этихъ денегъ, теперь, когда произошли такія грустныя перемѣны въ ихъ обстоятельствахъ?

– Да, она получила эти деньги именно съ этой цѣлью, эти деньги дала ей Шарлотта. Шарлотта скопила ихъ… да, она сберегла ихъ. Бѣдная Шарлотта, она такая добрая. Какъ только она узнала, что ея мать должна Хойбро деньги, она тотчасъ же сказала: «Это не можетъ продолжаться ни минуты больше». И она сдѣлала то, что хотѣла. Богъ знаетъ, что сдѣлалось съ Шарлоттой, – ей пришлось такъ много пережить за эту зиму; она никогда ничего не говорила, но мать все замѣчала. Фру Илэнъ была не слѣпая: вотъ уже давно, какъ Андрэ Бондезенъ пересталъ бывать въ домѣ, а это что-нибудь да значитъ; у нихъ вѣрно что-нибудь случилось. Ей такъ жалко было ее.

Шарлотта бросилась ей на шею и сказала, что если бъ были деньги, она тоже уѣхала бы въ Америку; но денегъ у нея не было.

Все это фру Илэнъ разсказывала тихимъ, таинственнымъ голосомъ, чтобы дочери изъ сосѣдней комнаты не слышали ее. Потомъ она сунула ему въ руку деньги. Хойбро прекрасно понималъ, откуда эти деньги, – это залогъ, полученный за велосипедъ. Онъ отказывался, не хотѣлъ брать этихъ денегъ, – пусть онѣ останутся у Шарлотты, и она употребитъ ихъ на путешествіе.

Но фру Илэнъ покачала головой. – Нѣтъ, ей было поручено отдать ему эти деньги; Шарлотта отошлетъ ее обратно, если она вернется съ ними къ ней. Такъ что – пожалуйста!

Хойбро торопливо вошелъ въ свою комнату и въ страшномъ возбужденіи бросился въ качалку. Ну, слава Богу, теперь онъ можетъ заплатить свой долгъ въ банкѣ. Завтра же утромъ онъ выкупитъ вексель, какъ только пробьетъ 9 часовъ, прежде чѣмъ придетъ директоръ. Итакъ, значитъ – еще одна ночь, одна единственная ночь; въ эту ночь онъ будетъ спать такимъ счастливымъ… Но удастся ли ему сомкнуть глаза на радостяхъ?

Какъ онъ страдалъ всю эту зиму, не видя нигдѣ спасенія. Впрочемъ, теперь онъ написалъ эту брошюру, которая понемногу распродавалась; но выгоды ему отъ этого никакой не было. Онъ подарилъ рукопись первому попавшемуся издателю и былъ радъ, что даромъ ее напечатали. Такъ проходили дни, а срокъ уплаты все приближался.

Сегодня вечеромъ онъ вернулся домой, чтобы еще разъ подумать обо всемъ этомъ, сѣсть въ кресло и подумать, какимъ образомъ онъ достанетъ эти деньги. Напрасно онъ былъ у двухъ-трехъ своихъ товарищей и просилъ о помощи; можетъ быть, онъ встрѣтитъ какого-нибудь добраго человѣка, который сдѣлаетъ это для него; въ этомъ не было вѣдь ничего невозможнаго, если хорошенько подумать. Вотъ онъ сѣлъ бы здѣсь, на этотъ самый стулъ, онъ не зажигалъ бы лампы, вотъ какъ сейчасъ, и сталъ бы думать цѣлые часы объ этомъ. А теперь деньги у него въ рукѣ. Обѣ большія кредитки пахнутъ мускусомъ; онъ пощупалъ ихъ пальцами – онъ не ошибается, – онѣ у него въ рукѣ. Развѣ это не странно?

Онъ не могъ сидѣть спокойно, онъ всталъ посреди темной комнаты и улыбнулся; вдругъ услыхавъ шаги въ передней, онъ поспѣшно открылъ дверь и выглянулъ. Обыкновенно онъ сидѣлъ тихо, задерживалъ дыханіе, когда прислушивался, – но теперь онъ радостно отворилъ дверь, безъ всякаго намѣренія кого-либо встрѣтить.

– Добрый вечеръ! – сказалъ кто-то.

– Добрый вечеръ, фрёкенъ Шарлотта! – отвѣчалъ онъ и остановился въ дверяхъ; въ его комнатѣ все еще было темно.

– Вы такъ поздно уходите? – спросила она.

– Ухожу ли я? Нѣтъ. Я думалъ, что это вашъ братъ вернулся домой и хотѣлъ съ нимъ поздороваться.

– Мой братъ у себя въ комнатѣ,– сказала она, – позвать вамъ его?

– Нѣтъ, зачѣмъ; я хотѣлъ только… Нѣтъ, ничего, серьезнаго ничего.

Они стояли другъ противъ друга. Она заглянула въ его темную комнату и сказала:

– Развѣ у васъ сегодня нѣтъ лампы?

– Что вы, лампа есть! Я сейчасъ ее…

Онъ старался ее зажечь торопливыми, невѣрными движеніями; они продолжали между тѣмъ разговаривать. Наконецъ, она вошла въ комнату и затворила за собой дверь. Они оба сѣли.

– Мнѣ нужно кое о чемъ попросить васъ, – сказала она.

– Меня? Что-нибудь такое, чего я не знаю! А я хотѣлъ васъ поблагодарить…

Онъ глазами указалъ на деньги, лежавшія на столѣ; но она перебила его:

– Простите меня, я нехорошо вела себя по отношенію къ вамъ.

– Ахъ, пустяки, зачѣмъ ей просить прощенія, можетъ быть даже въ этомъ былъ виноватъ онъ самъ.

Онъ возразилъ:

– Вы можете обращаться со мной, какъ вамъ угодно. Впрочемъ, вы были такой, какъ всегда… да, да, я хочу сказать…

– Нѣтъ, я все-таки надѣюсь, что это не такъ, – сказала она смѣясь. Потомъ она прибавила очень серьезнымъ голосомъ: – Я не знаю, я была такой раздражительной, совсѣмъ больной отъ злости. Вы замѣтили?

– Нѣтъ.

– Да, это было такъ. Но я никогда не буду больше такой, Хойбро. Это не давало мнѣ покоя; я хотѣла въ тотъ же вечеръ попросить у васъ прощенія, но когда постучала въ вашу дверь, вы мнѣ не отвѣтили.

– Такъ это, значитъ, были вы! Я это предчувствовалъ, но у меня не хватало смѣлости смотрѣть на васъ, посмотрѣть вамъ въ глаза. Иногда человѣкъ дѣлаетъ такія вещи, что приходится опускать глаза. Но вы, вѣдь, не можете стать на мѣсто этого человѣка. Вы – нѣтъ.

– О, нѣтъ, я могу стать на его мѣсто. Есть скрытые грѣхи, заставляющіе опускать глаза.

Онъ принялъ это за полуотвѣтъ, за предложеніе продолжать:

– Ну, и что же дальше?

Она хочетъ показать, что можетъ понять и простить. Онъ приготовился разсказать ей свой грѣхъ, свой обманъ, свой подлогъ; ему нужны были деньги, чтобы заплатить пари, пари на честное слово, онъ принесъ документъ и получилъ подъ него деньги.

Онъ началъ:

– Это случилось такъ…

Но она опять перебила его:

– Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Вы ничего не должны мнѣ разсказывать! Мы ничего не будемъ другъ другу разсказывать, не правда ли? Нѣтъ, милый мой, не будемъ грустить хоть сегодня вечеромъ, а то мнѣ право нехорошо. Я больше не въ состояніи…

Она сдѣлала большое усиліе, чтобы не расплакаться.

Онъ былъ такъ пораженъ, что не могъ дальше продолжать, и не сказалъ больше ни слова. Одну минуту онъ думалъ о томъ, что надо поблагодарить ее за деньги; но она перебивала его, когда онъ начиналъ. Можетъ быть, было бы неделикатно съ его стороны напомнить ей о бѣдности ея матери и о ломбардѣ, о велосипедѣ. Онъ молчалъ.

Она стала разспрашивать его о старыхъ портретахъ, стоявшихъ у него на столѣ, о его родителяхъ, о его сестрѣ, о которыхъ она никогда раньше не упоминала. Она обрадовалась и удивилась, когда онъ показалъ ей портретъ своей сестры.

– Вы сегодня вечеромъ такая добрая, – сказалъ онъ, – могу ли я вамъ показать послѣднее письмо изъ дому? Правда, оно не совсѣмъ грамотно написано!

Она взяла письмо и прочла его съ неподдѣльной радостью. Какія здравыя и твердыя убѣжденія, какая любовь! Имъ обоимъ очень понравилось заключеніе, гдѣ старый отецъ, вообще никогда не шутившій, наставилъ цѣлый рядъ знаковъ и написалъ: – Прилагаю при семъ нѣсколько дюжинъ знаковъ, которые ты можешь размѣстить въ письмѣ.

О, да, это, дѣйствительно, прямая, наивная и сильная душа.

Пока Хойбро складывалъ письмо, Шарлотта сидѣла и смотрѣла на него, думая о чемъ-то.

Они начали говорить о Фредрикѣ. Онъ рѣшился искать счастья въ Америкѣ и уже началъ продавать свои книги; у него не мало книгъ.

Онѣ могутъ покрыть расходы по путешествію. Она съ удовольствіемъ проводила бы его, если бъ у нея были на это средства; съ улыбкой, казавшейся почти вздохомъ, она разсказала ему, какъ она просила сегодня у Бога денегъ на путешествіе, – хотя и не достойна его помощи.

– Нѣтъ, вамъ не нужно, – сказалъ Хойбро неосторожно. – Вы не должны ѣхать съ нимъ.

– Почему нѣтъ? Ахъ, нѣтъ, мнѣ такъ бы этого хотѣлось; здѣсь я даже самой себѣ въ тягость.

– Но никому другому вы не въ тягость. Многимъ будетъ тяжело, если вы уѣдете.

– Кому я нужна?

Ему больше всѣхъ; ему – днемъ и ночью, но онъ сказалъ:

– Разъ вы спрашиваете: Андрэ Бондезену, напримѣръ.

Она сжала руки и крикнула рѣзкимъ голосомъ: «Нѣтъ!» поблѣднѣвъ отъ волненія. Потомъ она коротко и насмѣшливо улыбнулась.

– Я не хочу даже, чтобы онъ вспоминалъ обо мнѣ. – Она перешла опять въ прежній тонъ и сказала:– Но, вѣдь, мы хотѣли быть веселыми сегодня.

– Да, будемъ веселыми, – сказалъ также и онъ.

Но у нея не выходилъ изъ головы вопросъ объ Андрэ Бондезенѣ; она опять начала говорить о немъ. – Онъ сдѣлалъ ей столько зла, сколько вообще человѣкъ можетъ сдѣлать. Однако, они не будутъ больше говорить объ этомъ; они будутъ веселы.

– Вѣдь вы его любили, – сказалъ Хойбро, – и потомъ…

– Я хочу вамъ сказать одну вещь, но вы мнѣ не повѣрите, нѣтъ, вы мнѣ не повѣрите, даже если бъ это было моимъ послѣднимъ словомъ въ этой жизни. Я никогда его не любила. Это такъ же вѣрно, какъ то, что вы сейчасъ видите меня здѣсь. Дай Богъ, чтобы вы поняли, что я хочу сказать; но вы вѣрно не понимаете. Я его не любила. Но одинъ вечеръ я была въ него влюблена, и въ этотъ вечеръ я… случилось… Но я никогда его не любила, я была влюблена въ него только одинъ вечеръ. И все время, съ самаго того вечера, я знала, что не люблю его, хотя заставляла себя вѣрить, что люблю. Я внушала себѣ, что люблю его.

Хойбро почувствовалъ сильную тайную радость, его лщо горѣло, и онъ не старался этого скрыть. Да, вотъ такъ постоянно, одинъ строитъ свое счастье на чужомъ несчастьи. Его любопытство было возбуждено, ему хотѣлось говорить, узнать побольше, но она протянула руку къ нему, почти касаясь пальцами его волосъ, и сказала съ грустнымъ взглядомъ:

– Да, милый, давайте говорить о чемъ-нибудь другомъ.

Какъ-то невольно она провела рукой по его волосамъ. Онъ вздрогнулъ съ ною до головы и взялъ ея руку.

– Я буду тосковать по васъ, если вы уѣдете, – сказалъ онъ ей почти шопотомъ.

– Да, вы, можетъ бытъ, – сказала она тихо. – Но вы должны знать, что я не стою этого.

– Какъ, вы не стоите?!

Онъ подошелъ къ ней ближе, сталъ на колѣни около ея стула и взялъ обѣ ея руки. Она не препятствовала и, улыбясь, шепнула:

– Нѣтъ, не нужно. Кто-нибудь можетъ войти.

– Нѣтъ, никого не слышно, никто не войдетъ. Я такъ счастливъ въ эту минуту, какъ никогда въ моей жизни, никогда. Посмотрите, я держу Ваши ручки, знаете ли вы это?

– Да!

Въ прихожей раздались щаги. Кто-то изъ комнаты вошелъ въ кухню. Шарлотта вскочила, но сейчасъ же опять сѣла. Хойбро опять взялъ ея. руки и началъ ихъ цѣловать; онъ ласкалъ эти худыя бѣлыя руки, которыя мысленно такъ часто цѣловалъ; теперь онъ сжималъ ихъ горячо и радостно. И онъ говорилъ, шепталъ, надѣялся, что это не сонъ, просилъ позволенія любить такъ, какъ всегда любилъ. Никто, никто не подозрѣвалъ, какъ его сердце тосковало по ней всю эту зиму. На это она отвѣчала:

– Вы говорите, что счастливы, Хойбро; но завтра вы этого не повторите.

– И завтра, и всегда, если вы мнѣ это разрѣшите! Скажите мнѣ,– могу ли я? Вы одна можете это рѣшить, вы одна. Почему не завтра? Да, именно завтра, вотъ именно завтра. Потому что завтра я покончу съ однимъ очень непріятнымъ дѣломъ, давившимъ меня, и если вы разрѣшите мнѣ увидѣть васъ завтра вечеромъ, я кое о чемъ буду просить васъ, умолять васъ на колѣняхъ, Шарлотта.

Вдругъ Шарлотта поднялась и отстранила его обѣими руками.

– Нѣтъ, нѣтъ, довольно, Бога ради! Теперь мнѣ нужно итти. Благодарю, благодарю за этотъ вечеръ! Хойбро, вы ни о чемъ не должны просить меня на колѣняхъ. Нѣтъ! Я отвѣчу вамъ – «нѣтъ». Вы не должны этого дѣлать, слышите? А то я отвѣчу вамъ: «нѣтъ»! Мнѣ нужно итти…

– Вы отвѣтите мнѣ «нѣтъ»? Я держалъ ваши руки, я цѣловалъ ихъ и, несмотря на все это, вы мнѣ скажете «нѣтъ»? Нѣтъ, послушайте меня, послушайте только, неужели вы никогда этого не захотите, нѣтъ, никогда? Дайте мнѣ хоть каплю надежды, назначьте долгій, долгій срокъ, испытайте меня; заставьте меня долго, долго ждать; я могу ждать долго, если у меня будетъ надежда.

Опять раздались шаги въ прихожей, они замолчали, но шаги замерли въ комнатѣ, все спять утихло.

Шарлотта положила руку на ручку двери, она стояла стройная и гордая, ея щеки горѣли, грудь поднималась и опускалась.