Текст книги "Тайна квартала Анфан-Руж"

Автор книги: Клод Изнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пятница, 8 апреля,

9 часов утра

Когда Таша спала рядом, прижавшись щекой к подушке, Виктор испытывал блаженное чувство покоя. Пусть сейчас она улетела в своих сновидениях куда-то далеко, все равно принадлежит ему. Он ругал себя за это собственническое чувство, пытался бороться с ним, но всегда терпел поражение. Оно могло затаиться на много месяцев, но потом внезапно охватывало его с новой силой. Порой Виктору казалось, что Таша чем-то встревожена, что-то от него скрывает. Недавно он застал за ее чтением письма, которое она поспешно спрятала при его появлении, и теперь его терзали подозрения.

Он притулился рядом с ней, любуясь соблазнительными изгибами ее обнаженного тела, но беспокойство не оставляло его. В мыслях, словно на чердаке, забитом хламом, метались надежды, тревоги, они набегали одна на другую, как волны…

Найти письмо, узнать, что в нем.

Решив больше не противиться искушению, Виктор поднялся, скрупулезно изучил содержимое всех ящиков с бумагой для рисования, комод и карманы одежды Таша. Ничего не обнаружив, снова свернулся калачиком на кровати и уставился в пустоту.

Где же покой и гармония, которых он ждал от совместной жизни? Да и вместе ли они? Две квартиры в одном дворе, у каждого свое дело…

«Нашей любви три года, а она так и не выросла… И ты сам ничуть не вырос», – упрекал он себя, теребя непокорный вихор.

Потянулся к Таша и поцеловал ее висок, затылок, шею. Она, не просыпаясь, обняла его, ее нога скользнула между его ног, и течение увлекло их в океан, из которого нет возврата.

– Что у вас за несносная привычка забывать о своих обещаниях, молодой человек! – громко возмущалась графиня де Салиньяк.

«Чушь собачья… При чем тут мои обещания?», – недоумевал Жозеф, наспех заворачивая в бумагу покупку для первой за все утро клиентки.

– Вы уже целую вечность обещаете мне достать у Олендорфа «Роман о синем чулке» Жорж де Пейребрюн.[8]8
  Жорж де Пейребрюн (Нума Поль Адриен Эмери, урожд. Матильда Жоржина Элизабет де Пейребрюн; 1848–1917) – французская писательница.


[Закрыть] Я все еще не потеряла надежду ее получить… Ладно, сколько я вам должна?

Графиня де Салиньяк уставила на него лорнет. Потом, нагнувшись, взглянула на название книги, которую молодой человек пытался спрятать под газетой.

– Фенимор Купер. Умы современной молодежи питают ужасы и насилие… А потом мы удивляемся, что по улицам бродят бандиты и убийцы! – процедила она, поджав губы так, что они превратились в тонкую линию.

Она заказала еще несколько книг Жюль Мари,[9]9
  Жюль Мари (1852–1992) – французский романист.


[Закрыть] схватила их и покинула магазин, хлопнув дверью так яростно, словно ее поразил вирус бешенства – болезни, о возвращении которой в Париж газетчики трубили на каждом углу.

– Попутного вам ветра, – буркнул ей вслед Жозеф и принялся в очередной раз перечитывать письмо Айрис.

Мой дорогой Жозеф,

хватит ли у меня мужества написать «возлюбленный»? О да, Ваши поцелуи дают мне на это право. Считайте, что это письмо – гарантия моей верности. Я обещаю быть Вашей, как только Вам удастся убедить моего отца в исключительности Вашего таланта. Я же клянусь Вам в верности…

– Верность, – пробормотал он. – Прекрасно. Пожалуй, слишком сдержанно, но все равно прекрасно. Она застенчива, но это ничего… А вот убедить ее отца…

Жозефу показалось, что над кричаще яркой обложкой «Последнего из могикан» с изображением индейца с томагавком возникло суровое лицо Кэндзи.

Звякнул колокольчик: кто-то вошел в лавку. Жозеф сунул книгу в карман и изобразил любезную улыбку.

– Я хотел бы видеть месье Кэндзи Мори, владельца этого магазина.

Мужчина в черном пальто, в шляпе дыней, в темных очках. В его голосе странным образом сочетались сила и флегматичность, и Жозеф внезапно забеспокоился, вообразив, что это полиция нравов явилась сообщить Кэндзи, что его служащий покусился на честь его дочери.

– Месье Мори – один из владельцев, – уточнил Жозеф. – Его компаньон, месье Легри, приходит к десяти, а я…

– В таком случае я нанесу визит месье Мори домой. Где он живет?

– Сейчас месье путешествует. Не желаете ли оставить ему записку?

Мужчина поправил шляпу и чуть нахмурился.

– Жаль. Что ж, вот мой адрес, передайте его месье Мори и скажите, что я просил связаться со мной. Когда он возвращается?

– Завтра.

Мужчина быстро нацарапал адрес на обратной стороне визитки, положил ее на прилавок и, не попрощавшись, направился к выходу.

– Этот грубиян относится ко мне как к мебели! – проворчал Жозеф. – Ну ничего, все будет по-другому, когда я прославлюсь, как Эмиль Габорио!

Публикация отрывков из «Загадки „Виллы Аквилегий“»[10]10
  См. роман «Роковой перекресток».


[Закрыть] его разочаровала. Да, благодаря его перу тиражи «Пасс-парту» ощутимо выросли, ну и что? Ему-то публикация не принесла ни славы, ни денег. Впрочем, редактор Антонен Клюзель уверяет, что необходимо выпустить еще по меньшей мере два подобных романа, и тогда Жозефа ждут богатство и известность. «Вперед, приятель! Перо в руки – и вперед!» – вспомнил он слова редактора.

Человек в темных очках постоял во дворе дома номер 18, наблюдая, как консьержка яростно орудует веником, затем перевел взгляд на закрытые окна первого этажа четырехэтажного здания. Запахнул плащ, повернулся и быстро зашагал по улице Сен-Пер.

На набережной Малакэ за столиком в кафе «Потерянное время» сидела женщина и делала вид, что внимательно изучает меню. Увидев мужчину в очках, она поднялась и присоединилась к нему на остановке фиакров.

Жозеф, подавив желание в очередной раз перечитать письмо Айрис, взялся за блокнот, куда вклеивал газетные вырезки о странных происшествиях и преступлениях. Он и не заметил, что визитка, оставленная посетителем, упала на дно подставки для зонтов. Последние страницы блокнота были посвящены исключительно заметкам о террористических актах, совершенных в прошлом месяце анархистами, и аресту исполнителя этих злодеяний, некоего Равашоля, в ресторане «Вери»[11]11
  Находится по адресу бульвар Мажента, 22.


[Закрыть]30 числа.

– «Знаменитый бомбист, неуловимый, несчастный»,[12]12
  Песня «Жалоба Равашоля», написанная Жюлем Жуа (Жу).


[Закрыть] – нараспев произнес Жозеф и тут же прикусил язык: на пороге магазина появилась его мать, нагруженная свертками с продуктами.

Увы, было слишком поздно: мадам Пиньо все слышала. Поднимаясь по лестнице, она сердито проворчала:

– Бандиты угрожают взорвать город, а сами не способны подбросить блин на сковородке…

Жозеф обреченно вздохнул:

– Мама, я тебе уже сто раз повторял: месье Легри просил, чтобы ты не ходила по магазину. Почему бы тебе не пройти через дом, это же не край света!

– Там в меня вцепится консьержка! Эта мадам Баллю такая болтушка, у меня от нее голова болит!

– Это не причина. Здесь мы работаем, сюда приходят покупатели…

– При чем тут покупатели? Ты что, стыдишься своей матери?! Что ж, не беспокойся, тебе осталось недолго ждать – скоро я составлю компанию твоему покойному отцу, вот тогда ты, наверное, будешь доволен.

– Мама, перестань, ну зачем ты такое говоришь? Тебе помочь?

– Руки прочь! Ты опять гладил кошку, а у нее блохи. Уж как-нибудь сама справлюсь! – пыхтела мадам Пиньо, тяжело взбираясь по ступенькам.

С того самого Рождества 1891 года, когда мадемуазель Айрис отказалась есть индейку и Жермена заявила, что ноги ее не будет в этом доме, для Кэндзи и его дочери готовила Эфросинья. Она же убирала квартиру, а еще каждый день наведывалась к Виктору и Таша, где тоже занималась уборкой и готовкой. Первые несколько недель новые обязанности ей нравились и казались не слишком обременительными – главное, что больше не нужно было таскать по улицам тяжелую тележку с овощами, а от дома Кэндзи до дома Виктора она ездила на омнибусе. Но через некоторое время Эфросинья почувствовала боль в суставах, а капризы Айрис, которая увлеклась вегетарианством, выводили ее из себя. Да и круг домашних забот оказался весьма обширным, хотя, надо сказать, с уборкой мадам Пиньо откровенно халтурила.

А Жозеф, получив благодаря отсутствию матери на улице Висконти возможность тайно встречаться с Айрис у себя дома, все же с трудом переносил общество Эфросиньи, целый день крутившейся в книжной лавке «Эльзевир».

Он раскрыл журнал и вполголоса продолжил чтение последнего романа Эмиля Золя «Разгром»:[13]13
  Печатался в газетах с 20 февраля по 21 июля 1892 года.


[Закрыть]

– «О, эти белые простыни, простыни, которых он так пламенно желал! Жан видел только их! Он не раздевался, не спал в постели уже полтора месяца…».[14]14
  Пер. В. Парнаха.


[Закрыть] Да уж, после пожарищ и сражений это, должно быть, казалось этому Жану раем…

Таша разбудила Виктора нежным поцелуем, вскочила с постели, поставила кипятить воду и взялась за кофейную мельничку.

– Вставай, лежебока, и помоги мне! Я голодна, как волк! Намазать тебе тартинку маслом?

– Который час?

– Уже одиннадцать. Жозеф будет на тебя сердиться.

Стоя босиком на полу и жуя кусок булки, она посмотрела на свою последнюю, еще не завершенную работу: это была современная версия сюжета Пуссена «Элеазар и Ребекка»: две женщины за столиком кафе глядели, посмеиваясь, на юношу, который протягивал одной из них цветы; служанка наполняла стакан, и вино лилось через край.

Таша недавно закончила полотно под названием «Моисей, спасенный из вод», где изобразила, как молодая мать купает ребенка в тазике, – теперь в своих работах она смешивала реализм и символизм. «Моисей» ее вполне удовлетворил, а вот «Элеазара и Ребекку» она без конца переписывала. Ради финансовой независимости от Виктора она взялась иллюстрировать издание «Необычайных приключений» Эдгара По, и теперь времени на живопись почти не оставалось.

В дверь постучали. Виктор, сидя на стуле в одних кальсонах и зажав между колен мельничку для кофе, увидел на пороге Мориса Ломье. Вот уже несколько недель этот мазила, прохвост и карьерист увивался вокруг Таша, уговаривая ее взяться за театральные декорации.

– Привет! – громогласно объявил Ломье, бросая цилиндр на кровать. – Не приглашайте меня присоединиться, я уже завтракал! Дорогая Таша, я только что встретил юного Поля Фора, у него грандиозные планы относительно своего «Театра искусства»! Мы сможем использовать даже оптические иллюзии!

– Идея-фикс, – проворчал Виктор.

– Вы безнадежно глухи к нашему лозунгу, приятель: «Слово создает декорации и все остальное».[15]15
  Высказывание принадлежит Пьеру Кийяру (1864–1912) – поэту-символисту, драматургу, журналисту, переводчику.


[Закрыть] «Ворона» Эдгара По поставили на сцене, и фоном для этого спектакля служила только упаковочная бумага!

Не желая в очередной раз выслушивать историю про «Ворона» и бумагу, Виктор быстро оделся и направился к выходу. Он хотел было поцеловать Таша в щеку, но присутствие Ломье его остановило.

– А как же кофе?! – воскликнула она.

– Я опаздываю на встречу, а потом мне нужно бежать на улицу Сен-Пер. Вернусь днем.

– Меня может не быть дома…

– Тем хуже, – недовольно буркнул Виктор.

Не успел он взяться за ручку двери, как она отворилась, впустив мужчину с сигарой.

– Лотрек! Какое совпадение! А я заходил посмотреть на подготовку к Салону Независимых, – покраснел Ломье. – Вывеска просто изумительная. Я в таком восторге от вашей «Ла Гулю входит в Мулен Руж»!

Появление второго художника окончательно вывело Виктора из себя. Он в несколько прыжков пересек двор, разделявший их с Таша квартиры, и заперся у себя. Пусть Таша сколько угодно упрекает его за несносный характер, он не в силах выносить ее коллег. Вульгарные мужланы, один хуже другого… А она называет их творческими личностями… Живопись, живопись, всегда только живопись! А фотография?

Виктор досконально изучил альбом фотографий англичанина Джона Томсона[16]16
  Джон Томсон (1837–1921) – один из первых фотожурналистов в мире, путешествовал по Китаю и снимал жизнь китайского народа в конце XIX в.


[Закрыть]«Китай и его народ» и лелеял мечту повторить в Париже то, что сделал шотландский путешественник в Поднебесной, только без лишнего пафоса и стереотипного взгляда на нищету. Работы Томсона напоминали ему фотографии Шарля Негра и Шарля Марвиля[17]17
  Шарль Негр (1820–1880); Шарль Марвиль (1816–1879) – французские фотографы.


[Закрыть] – лица детей из пригорода Сент-Антуан и промышленных кварталов: вот девочка вышивает золотыми нитками по бархату; вот мальчик пилит дрова; вот ученик портного; вот подмастерье с обойной фабрики… Чувствовалось, что в эти портреты автор вложил душу, добиваясь максимальной естественности позы и выражения лица модели.

Виктор натянул сюртук, мягкую шляпу, перчатки и взял тросточку. Раз Таша занята, он позавтракает в кафе «Наполитен» на бульваре Капуцинов, Жозеф справится в лавке и один.

Мадам Баллю, консьержка дома номер 18 на улице Сен-Пер, встала ни свет, ни заря и сразу же, ворча, принялась надраивать лестницу. Потом она поест капусты с салом у себя в комнате, сделает добрый глоток портвейна и вынесет стул во двор – благо, сегодня распогодилось и можно посидеть на воздухе, – чтобы поглазеть на прохожих.

Увы, ее планы нарушило появление дамы в фиолетовой шляпке с вуалью и каракулевом пальто в русском стиле поверх зауженного книзу платья. Гостья неуверенно шла к дому.

– Вы к кому? – строго осведомилась консьержка, изучая шляпную коробку, которую женщина прижимала к груди.

– Меня ждут на четвертом этаже, я на примерку..

– A-а, вы к Примоленам? Вытирайте ноги, коврик видите?

Женщина прошла через холл, но у лестницы внезапно обернулась.

– Скажите, а квартира на первом этаже, случайно, не сдается? Я увидела, что ставни закрыты, и подумала… что моя тетушка была бы рада переехать сюда. Она уже немолода, и ей трудно подниматься по ступенькам. Для нее это было бы таким облегчением…

– Жаль вас разочаровывать, мадам, но вам придется поискать квартиру в другом доме. Ставни закрыты потому, что месье Мори и его дочь за границей, но завтра они возвращаются.

Мадам Баллю, уперши руки в боки, наблюдала, как незнакомка поднимается по лестнице.

– Надо же, позарилась на чужой угол! Ну все, пора поесть, у меня сегодня маковой росинки во рту не было. – И она, повесив на ручку двери табличку «Консьержка ушла в город», решительно закрылась в комнате.

Гостья, тихо стоявшая на лестничной площадке третьего этажа, услышала, как хлопнула дверь каморки консьержки. Она свесилась через перила, убедилась, что теперь никому не попадется на глаза, на цыпочках спустилась на первый этаж и нажала кнопку звонка квартиры с закрытыми ставнями. Потом мысленно сосчитала до тридцати, позвонила еще раз, вышла во двор и направилась к улице Жакоб.

– Я не прочь заморить червячка, – произнес Жозеф, рассчитывая, что Эфросинья, которая суетилась в лавке, отправится на кухню.

– Хочешь есть – грызи кулак. Или яблоко. Мне не до тебя, я буду готовиться к приезду месье и мадемуазель Мори. А, вот и вы, месье Виктор! Как раз вовремя, мне нужен ваш совет. Что вы об этом скажете? Первое блюдо: телячий язык под острым соусом, затем битки из ягненка с артишоками, пирог с телятиной и кореньями, и, наконец, беф-брезе[18]18
  Беф-брезе – кулинарный термин, означающий процесс сложного отваривания мяса и получаемое в результате блюдо.


[Закрыть] с пармезаном, на десерт – мороженое в суфле с ванилью. А для мадемуазель Айрис – гратен дофинуа.[19]19
  Гратен дофинуа – запеченный картофель.


[Закрыть] Как вы думаете, какое вино выбрать?

Виктор, не удостаивая ее ответом, положил на стол Кэндзи пачку каталогов.

– Клиенты? – спросил Жозеф.

– Да так, мелкая сошка.

– Ну, хорошо, – обиженно прошипела Эфросинья – раз со мной никто разговаривать не желает, пойду поболтаю с барашками с улицы Фонтен.

И она удалилась, взывая к Иисусу, Марии и Иоанну.

В магазин зашли две женщины. Первая была одета в шевиотовый костюм, а на голове у нее красовалась нелепая тирольская шляпка; вторая – в широком фиолетовом плаще и головном уборе, из которого торчали зеленые перья, словно усики гигантского богомола.

– Фройляйн Беккер, мадам де Флавиньоль! – воскликнул Виктор, с трудом удержавшись, чтобы не расхохотаться.

Жозеф, которого тоже одолевал смех, поспешно нырнул под прилавок, делая вид, что разыскивает там что-то.

– Дорогой месье Легри, мы как раз к вам! Хельга наконец-то нашла нужную брошюру о велосипедах, вы ведь, кажется, хотели купить себе? – пропела жеманница Матильда де Флавиньоль, питавшая слабость к Виктору.

– Истинно так, – подтвердила мадемуазель Беккер. – Вот, держите. Выбрать велосипед так же непросто, как и домашнее животное. Ведь он будет вашим спутником и другом долгие годы.

– Дорогая, а вы видели собаку, которую купила Рафаэль де Гувелин, чтобы ее мальтийской болонке не было так одиноко? Она такая жуткая – толстая, черная и без хвоста! Мне шипперке[20]20
  Шипперке – порода собак.


[Закрыть]1 совсем не нравятся… Но что тут поделаешь, раз уж принц Уэльский ввел моду на эту породу…

С лестницы тяжело спустилась Эфросинья, нагруженная корзинами, и проворчала, что завтрак готов, а она отправляется на улицу Фонтен, хотя ноги у нее уже гудят.

– И как назло кончился запас мозольного пластыря из России. Ах, Россия! Вот уж поистине дружественная нам страна, не то что другие, – проворчала она, слегка задев плечом Хельгу Беккер.

– Жозеф, – прошептал Виктор, – скажите матушке, чтобы она не ходила через магазин.

– Я говорил. Вам следует самому ей об этом сказать, может, вас она послушает, – так же тихо ответил Жозеф.

– А вы любите животных, месье Легри? – осведомилась Матильда де Флавиньоль. – Да? В таком случае вы непременно должны посмотреть на детенышей орангутангов в ботаническом саду. Их привезли с острова Борнео, назвали Поль и Виргиния и кормят исключительно…

– Кстати, месье Легри, – вмешался Жозеф, – насчет «Поля и Виргинии»… Месье де Кермарек охотится за Курмеровским изданием 1838 года, там сафьяновый переплет, а иллюстрации переложены папиросной бумагой…

– Поскольку господа заняты профессиональным разговором, мы, пожалуй, удалимся. Я сгораю от нетерпения узнать результат «бумажной» велогонки,[21]21
  Вид соревнований, когда нужно доехать до финиша или догнать соперника по бумажным «следам», которые он нарочно оставляет.


[Закрыть] которая прошла вчера в Конкорде. Пойдемте, дорогая, – и Хельга Беккер потянула подругу к выходу.

Матильда де Флавиньоль не без сожаления подчинилась, бросив Виктору на прощание нежный взгляд.

Как только дамы вышли за порог, тот повернулся к Жозефу:

– Спасибо, Жозеф, ты спас нас. Иначе пришлось бы еще час слушать рассказ о рационе обезьян.

– Да, патрон, чуть не забыл: некий господин желал видеть месье Мори, а потом звонила какая-то дама. Она намеревается продать библиотеку: собрание книг XVII века. Поскольку месье Мори нет, я заверил ее, что этим можете заняться вы. Если вас ее предложение заинтересует, вам следует отправиться к ней сегодня вечером, потому что она уверена, что желающих приобрести ее библиотеку будет немало. Вот адрес: улица Гортензий, дом 4. Она будет ждать вас в семь.

– Н-да… – протянул Виктор. – Честно говоря, я собирался поужинать с мадемуазель Таша.

– Месье Мори жалуется, что с Рождества у нас плохо пополняется ассортимент… – пожал плечами Жозеф и снова погрузился в журнал. «Старина Золя не лишен вдохновения. Благодаря ему вторая половина дня пролетит для меня незаметно».

На улице было морозно, и Жозеф поспешно закрыл дверь, надеясь сбегать на улицу Висконти, а затем вернуться к приготовленному матерью супу. Он уже поворачивал ключ в замке, запирая магазин, когда услышал крик. В нескольких метрах от него какая-то дама растянулась на тротуаре и тщетно пыталась подняться. Жозеф бросился к ней.

– Вы ушиблись?

– Скорее испугалась. Благодарю вас.

– Быть может, позвать извозчика?

– Спасибо, я дойду пешком. – Голос из-под вуали звучал приглушенно и не выражал никаких эмоций.

Дама направилась в сторону Сены. Жозеф проводил ее взглядом и вернулся к магазину, чтобы закрыть ставни. И вдруг увидел, что связка его ключей лежит на земле.

– Что за чертовщина? У них выросли крылья, словно у римских колоколов?[22]22
  Согласно легенде, на Святую неделю церковные колокола улетают в Рим, а, возвращаясь, оставляют в садах сласти для детей.


[Закрыть].. Пора перекусить, похоже, от голода у меня начались галлюцинации.

Суббота, 9 апреля, утро

«Посланник» поглядел на деревянный крест, висевший над изголовьем кровати. На мгновение ему показалось, что комната исчезла, и мир состоит только из лучей, пробивающихся сквозь закрытые ставни, и золотой пыли. Мало-помалу глаза привыкли к полумраку. Чиркнув спичкой, он поднес огонек к фитилю лампы. Розоватый свет трепетал на белой странице тетради.

Господи, я свидетель Твоей славы. Я, Твой посланник, выполнил возложенную на меня миссию. Клеймо сокрыто. Я должен вооружиться терпением и ждать момента, чтобы ввергнуть его в небытие. Оно не оставит и следа, лжепророки не смогут посягнуть на Твое творение, и люди более не навлекут на себя Твой гнев.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Суббота, 9 апреля

Жозеф обожал подновлять переплеты. Он испытывал почти физическое наслаждение, протирая мягкой тряпочкой сафьян и кожу и возвращая блеск позолоченным названиям на корешке и обложке. Появление Виктора отвлекло его от этого занятия. Он повернулся к вошедшему с великолепным изданием в переплете «а-ля фанфар»[23]23
  Стиль оформления переплетов растительным узором в сочетании с узорами в виде спиралей, овалов и квадратов, изобретенный в XVI веке Николя Эвом, придворным переплетчиком при Генрихе III и Генрихе IV.


[Закрыть] в руках и заметил, что тот не в духе.

– Я должен был сразу догадаться! Это название просто нелепо! – воскликнул Виктор.

– Какое название, патрон?

– Улица Гортензий. Я вчера дошел аж до Нейи: никто и знать не знает о вашей улице Гортензий!

Обиженный Жозеф положил книгу на прилавок.

– Это не моя улица. Та дама назвала мне ее по телефону.

– Должно быть, вы ослышались. И, между прочим, не в первый раз.

– Скажите еще, что мне надо прочистить уши или отправиться в лечебницу для умалишенных. Может, это та дама перепутала гортензии с другими цветами? С георгинами, цинниями, магнолиями…

Жозеф резко встал и вышел на улицу. Настроение было испорчено, и он решил проветриться и размять ноги. В эту минуту в дом вошла пожилая женщина в широком плаще, придающем ей сходство с бочкой. Жозеф узнал мать, хотел окликнуть ее, но в последний момент передумал.

Эфросинья, с трудом волоча корзины, полные продуктов, тяжело перешагнула порог и едва не споткнулась о мадам Баллю: консьержка, стоя на коленях, яростно натирала щеткой ступени и ворчала:

– Чертов пол! Сколько ни лей, впитывает воду и мыло, что твой пьянчуга – касс-пуатрин.[24]24
  Крепкий алкогольный напиток, в который добавляют острые пряности.


[Закрыть] Надо бы поскоблить ножом…

– Мадам Баллю, у вас такой вид, словно вы собираетесь кого-то убить.

– Так и есть – псину с третьего этажа. Принесла грязь на лапах, а жилец размазал ее по полу. Я вам клянусь, что… Но, мадам Пиньо, разве вы теперь не заходите в дом через книжную лавку? – спросила консьержка медовым голосом.

– Больше нет! Я, видите ли, смущаю покупателей! Со мной тут обращаются хуже, чем с судомойкой, – тут же вскипела Эфросинья. – Они посмели отправить меня на лестницу для прислуги!

– Мадам Пиньо, это вовсе не лестница для прислуги.

– Ох, мойте лучше свой пол! Не надо меня утешать. Истина в том, что я пригрела змею на груди. Родной сын меня ни в грош не ставит!

– Ну-ну, мадам Пиньо, не переживайте так. Давайте-ка зайдем ко мне, вы расскажете мне о своих бедах.

– Нет времени. Месье Мори с дочерью возвращаются сегодня вечером, мне пора заняться ужином, – ответила Эфросинья с трагическим видом.

Отдуваясь, она опустила корзины на пол, перевела дыхание и вставила ключ в замочную скважину. Как ни странно, дверь не открылась. Эфросинья решила, что, должно быть, она заперта изнутри на цепочку.

– Ох, да что же это… Я не помню, чтобы…

«Ага, это Жожо, – подумала она, – ему стало совестно, и он специально запер дверь изнутри, чтобы его матушка, не роняя достоинства, входила в дом через книжную лавку. Так и есть, мой сын решил восстановить справедливость! Милый мальчик! Ну что ж, вперед!»

Эфросинья подхватила корзины и живо спустилась по лестнице, к вящему негодованию мадам Баллю, которой снова пришлось замывать грязь на ступенях.

Под недовольным взглядом Виктора Эфросинья с достоинством прошла через магазин.

Первым делом она сгрузила покупки на кухонный стол, повязала передник, скинула башмаки и надела мягкие тапочки. После чего направилась в туалетную комнату месье Мори с медной ванной – Эфросинье это место казалось преддверием рая. Она зажгла газовый рожок. Что может быть прекраснее момента, когда кладешь новый кусочек жасминового мыла в специальную выемку на фарфоровой раковине? Разве что вытереть руки мягким полотенцем с инициалами «К. М.»… Или поправить прическу, стоя перед зеркалом в серебряной раме – если это, конечно, не мельхиор. Когда-нибудь, когда дома никого не будет, она наберет полную ванну и понежится в горячей воде. Вопрос только в том, рискнуть ли снять нижнее белье. Насладиться купанием в костюме Евы было столь заманчиво…

Мадам Пиньо вышла в темный коридор, споткнулась и с трудом удержалась на ногах, едва успев ухватиться за дверную ручку. В тусклом свете газового рожка из ванной она все же разглядела рассыпанные по полу безделушки – а им явно было не место на ковре в гостиной. По спине у нее пробежал холодок, и она бросилась к лестнице с криком:

– Караул! Нас ограбили!

Виктор с извиняющимся видом улыбнулся покупателю, который собирался заплатить за «Суллу и Евкрата» Монтескье, и, перепрыгивая через ступени, взбежал по лестнице.

– Иисусе-Мария-Иосиф… Это кража со взломом! – Эфросинья, прижав ладони к щекам, стояла посреди коридора.

– Успокойтесь, мадам Пиньо.

Виктор подтолкнул ее к кухне, раздвинул жалюзи и замер, пораженный творившимся в гостиной беспорядком. Бросился в кабинет Кэндзи: там царил такой же хаос.

– Патрон! Что там такое? – окликнул его Жозеф.

– Нечто ужасное, мой мальчик! – отозвалась Эфросинья.

– Перестаньте причитать, мадам Пиньо.

Виктор быстро обошел квартиру. Окна в ванной комнате и на кухне зарешечены, так что через них вор никак не мог проникнуть.

Виктор прошел до конца коридора: дверь заперта на два оборота, значит, остаются окна в других комнатах. Ставни везде закрыты. Он вернулся в магазин, подергал задвижку и пружинную защелку.

Эфросинья постепенно пришла в себя.

– Итак, мы стали жертвами ограбления, – объявил Виктор, – но на первый взгляд следов взлома нет.

Жозеф ринулся на верхний этаж и тотчас вернулся.

– Патрон, окно в вашей столовой, оно…

– Это я открыл жалюзи, а то ничего не было видно.

– Что ж… Но как им удалось забраться внутрь?

– Нетрудно догадаться, – мрачно произнесла Эфросинья, показывая на входную дверь. – У вас ключи с собой?

Виктор погремел в кармане связкой ключей. Жозеф произнес:

– Разумеется, с собой, ведь я сам каждое утро открываю магазин.

– Я-то тут точно не при чем, ведь мне ключи от магазина никто не доверяет, – холодно заметила Эфросинья.

– Что будем делать, патрон?

– Проверим подвал. Я позвоню в полицию, потом попробую прикинуть, что было украдено.

Когда молодые люди ушли, Эфросинья проворчала:

– Вот что значит отправить меня на черную лестницу вместо того, чтобы оказать немного доверия: здесь теперь разгуливает кто хочет!

Рауль Перо, с трудом оторвавшись от витрины кондитерской «Дебав и Галлэ»,[25]25
  Debauve & Gallais – французские кондитерские: Сюльпис Дебав (1757–1836) – французский химик, создатель рецепта шоколада; Антуан Галлэ – его племянник и продолжатель дела.


[Закрыть] оглядел улицу Сен-Пер. В своем поношенном костюме и потертой обуви он старался выглядеть благопристойно. В этом унылом человеке с роскошными усами жила тайная страсть к поэзии, особенно – к верлибру, он восхищался творчеством Жюля Лафорга Марии Крисиньской[26]26
  Лафорг Жюль (1860–1887) – французский поэт, один из первых декадентов; Мария Крысиньская (1857–1908) – французская поэтесса и пианистка польского происхождения, внесла существенный вклад в развитие авангардизма 1880-х годов и верлибра.


[Закрыть] и других поэтов-декадентов. При этом Перо любил свою работу – несмотря на небольшие заработки, он считал, что способствует облегчению предсмертных мук умирающего столетия.

Порыв ветра ударил Перо в спину, и он поспешно толкнул дверь книжной лавки «Эльзевир». Посреди зала царственно сидела на стуле дородная круглолицая женщина. Рауль Перо приподнял шляпу и слегка поклонился.

– Инспектор Перо, к вашим услугам. Вас ограбили?

Женщина кивком указала на молодого человека, который спускался по лестнице.

– Виктор Легри, владелец лавки, – представился тот. – Это я звонил в полицию. Мы…

– Прошу прощения, – перебил инспектор, касаясь шляпы двумя пальцами, – в моем кармане едет тайный пассажир, и ему нужен глоток воздуха. – На глазах у изумленных зрителей он вытащил из кармана черепашку. – Это Нанетта, мой талисман. Несчастное создание упало с тележки вместе с четырьмя своими сестрами, мы подобрали их и теперь подыскиваем им хозяев. Иногда устраиваем им гонки с препятствиями во дворе полицейского участка, а лист салата служит призом победителю. Нанетта – наша чемпионка. Благодаря ей я выиграл у коллег сто су!

– Что ж, тогда мне понятно, почему вы никак не поймаете негодяя, распихивающего динамит, куда ему вздумается, – съязвила Эфросинья.

– Итак, здесь кто-то побывал, – вернулся к делу инспектор, пропуская мимо ушей намек на Равашоля. – Следы взлома есть?

– Никаких. И это самое странное! – воскликнул светловолосый молодой человек, внезапно появившийся из глубины магазина.

– Жозеф Пиньо, наш служащий, – представил его Виктор. – Мы проверили все замки. Взлома не было… И никаких следов лома или отмычки… Скорее всего, грабитель изготовил копии ключей.

– Я же говорила! – торжествующе воскликнула Эфрросинья. – Мальчик мой, когда ты остаешься в лавке один, а клиентов целая толпа – ведь так бывает часто, не правда ли, – где ты держишь ключи?

– В кармане куртки, а куртка висит в шкафу, запертом на ключ, и замок в нем целехонек! Уж тебе ли не знать.

– Не смей разговаривать с матерью в таком тоне!

– Давайте все успокоимся, – произнес инспектор, поглаживая черепашку по панцирю. – Итак, у кого из вас есть ключи?

– У моего служащего, у меня самого и еще у двоих людей, которые отсутствуют вот уже неделю, – ответил Виктор.

– Может, вор сделал копию, залив замочную скважину воском или мастикой? – предположил Жозеф.

– Месье, когда вы слышите подобные россказни, не верьте им. В данном случае кто-то из вас недосмотрел за ключами. Вы уверены, что никому не давали их хотя бы на пару минут?

– Я уверен. А вы, Жозеф?

– Разумеется, – проворчал юноша. И вдруг вспомнил инцидент, который произошел накануне. Та женщина, которая растянулась на тротуаре… ей, казалось, было совсем не больно. А если… Но он отбросил эту мысль и прикинулся простачком. – А почему вы спрашиваете об этом, господин инспектор?

– Потому что достаточно приложить ключ к кусочку воска с одной, а потом с другой стороны, чтобы получить слепок, по которому потом несложно изготовить ключ. Это можно сделать очень быстро и незаметно. Так что на вашем месте, месье Легри, я сменил бы замки. Вы составили список украденного?

– У нас столько книг, что невозможно сразу определить, чего не хватает. На первый взгляд все на месте, но квартира моего компаньона в полном беспорядке. Он приезжает сегодня вечером.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Нет.

– Хорошо. Вернемся к этому вопросу, когда вы предоставите нам список похищенного. Домушники редко бывают библиофилами и, раз вы говорите, что все книги на месте…

– Я в этом уверен, господин инспектор, у меня чутье! – воскликнул Жозеф, радуясь, что грабитель пощадил его владения.

– Я вам завидую, – пробормотал инспектор Перо.

– Что? Вы бы предпочли, чтобы нас обчистили? – возмутилась Эфросинья.

– Эти книги, их сотни… Видите ли, у меня скромная библиотека, но я сочиняю стихи под псевдонимом, их иногда публикуют в газетах.

– Как, вы тоже пишете?! – изумился Жозеф.

– Да, мой юный друг, и питаю надежду в один прекрасный день оставить службу в полиции и зарабатывать на жизнь пером. Увы, я не рассчитываю на милость Всевышнего, ибо, как заметил один литератор, «Он пропитания птенцам ниспосылает и от щедрот своих всем тварям уделяет».[27]27
  Жан Расин. «Гофолия». (Пер. Ю. Корнеева).


[Закрыть] Алле-оп, мадемуазель Нанетта, полезай-ка обратно в карман. Тебе повезло больше всех.

– Вы тысячу раз правы. Жизнь поэта и художника полна лишений, – согласился Жозеф.

– Итак, за главным входом в здание присматривает консьержка, так?