Текст книги "Леопард из Батиньоля"

Автор книги: Клод Изнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Он забавный. Пожалуй, я его оставлю.

– Уф, мадемуазель Таша, вы меня просто спасли! Если б я притащил его домой, матушка заставила бы меня выучить «Марсельезу» на бретонском… А месье Легри не будет возражать?

– Ну что вы, чего хочет женщина, того… – Таша усмехнулась.

Успокоенный Жозеф взял картонную трубочку с геридона и хмыкнул, увидев рисунки.

– Бенгальские огни всю ночь сверкали… – Таша подавила зевок. – При таком количестве света можно было бы целый месяц обходиться без фонарей. Ну, полукисточка, набил брюшко? Ты согласишься остаться в этом скромном жилище?

Котенок, отобедав, приводил себя в порядок, но, услышав вопрос, прервался и ответил пронзительным «мя-а-ау!».

– Жозеф, он сказал «да»! – захлопала в ладоши художница.

– Вот погодите, он еще овладеет английским, русским и японским – тогда вы точно не соскучитесь в компании этого балагура!

Таша, присев, почесала котенку пузо и наклонилась поближе, рассматривая шерсть.

– О, да он не один, тут целая толпа наездников… И кстати, он девочка.

– Как вы узнали? – брякнул Жозеф.

– Ну, по отсутствию… как это называется по-французски?

– Э-э-э…

– Мужских признаков, в общем. Полукисточка, я назову тебя Кошка!

– Что ж, мадемуазель Таша, мадемуазель Кошка, позвольте откланяться. Матушка заглянет к вам с обедом и с арсеналом щеток-метелок…

«А я, если поспешу, еще успею чуток передохнуть дома в тишине и спокойствии, перед тем как отправиться на галеры „Эльзевира“», – подумал Жозеф, выходя на улицу Фонтен.

Всю дорогу в омнибусе Жозефа не покидала мысль о том, что он упустил что-то важное. Но как болезненный зуд, который не пройдет, чешись не чешись, смутная уверенность в собственном ротозействе никак не могла переродиться в нечто конкретное. И только дома, в каретном сарае, усевшись за стол, сооруженный из ящиков, он понял, что ему напомнила та картонная трубка с двумя карикатурами на внутренней стороне. В точности такие же три обгоревших цилиндрика он подобрал в мастерской Пьера Андрези – вот они лежат, между перьевой ручкой и тетрадкой с незаконченным «Кубком Туле».

Это открытие полыхнуло в голове Жозефа электрическим разрядом.

– Бенгальские огни или «римские свечи»! В переплетной мастерской, черт побери! Ну, что ты об этом думаешь, папочка? – спросил он, глядя на фотографию, с которой улыбался букинист, прислонившийся к парапету набережной Вольтера. – Ты думаешь, что пожар случился из-за пиротехнической ошибки? Не знаешь, да?

Окружающий мир вдруг подернулся волной, Жозефу показалось, что он смотрит на события и факты сквозь толщу воды и не может различить очертаний.

– Чушь какая-то! Кому понадобилось пускать фейерверки за десять дней до Четырнадцатого июля? Разве что… Ох проклятье! У меня в руках настоящие улики! Надо срочно доложить патрону!

…Виктор, пьянея от скорости, крутил педали, и никелированный велосипед с каучуковыми шинами без фонаря и клаксона вихрем летел по бульвару Сен-Жермен. Вне себя от гордости, плавно покачиваясь на оснащенном рессорами седле, ездок лавировал между экипажами, то и дело создававшими заторы – но только не для него! Прощайте, битком набитые омнибусы и утомительные пешие прогулки!

Мостовая уносилась назад из-под колес, вот уже на углу улицы Иакова замаячила вывеска «Эльзевира» – Виктору предстояло заступить на вахту, чтобы Айрис и Кэндзи могли провести вместе вторую половину дня. Он позволил себе напоследок крутой разворот с боковым скольжением, заскочил двумя колесами на тротуар, и «бабочка» встала как вкопанная перед домом номер 18.

Разумеется, Жозеф где-то пропадал. В последнее время этот юноша демонстративно манкировал своими обязанностями и вообще вел себя вызывающе – Виктор был крайне им недоволен. «Надо будет завинтить гайки, парнишка совсем от рук отбился», – решил он и, закатив свой драгоценный велосипед в подсобку, взбежал по винтовой лестнице на кухню, где подкрепился еще теплым рататуем с белым вином. А едва услышав звон колокольчика на входной двери и знакомый голос «Эй, есть кто-нибудь?», ссыпался по ступенькам – ему не терпелось задать перцу нерадивому управляющему.

Однако Жозеф, не дав патрону и слова молвить, разразился пламенной речью, в которой фигурировали извещение о похоронах в «Фигаро», леопард, месяц май и картонные трубочки, начиненные порохом. Это словоизвержение было прервано лишь приходом клиента. Когда пижонистый молодой господин, нежно прижав к сердцу книгу «О дендизме и Джордже Браммеле», [53]53
  Сочинение Жюля Барбе д’Оревильи (1808–1889). – Примеч. авт.


[Закрыть]расплатился и, счастливый, покинул помещение, Виктор с саркастической усмешкой повернулся к Жозефу:

– Должен сообщить, что вы опоздали на полчаса.

– Знаю, патрон, виноват! – отмахнулся управляющий. – Но вы подумайте: такое огромное количество совпадений просто не может не иметь логической связи! Дата в извещении кузена Леопардуса – это не ошибка, не результат невнимания приемщицы и не следствие зевательного недуга наборщика. Я проверил: извещение поступило в редакцию «Фигаро» четвертого июля, накануне пожара. Правда, имя автора мне, увы, узнать не удалось.

– Верно ли я понял? Вышеизложенная вами галиматья призвана свидетельствовать о том, что смерть Пьера Андрези – это убийство, замаскированное под несчастный случай? Поправьте меня, не стесняйтесь, Жозеф, если я говорю глупости.

– Помимо этой галиматьи, есть еще кое-что, патрон. Двадцать первого июня отбросил коньки некий эмальер, и это было самое настоящее, ничем не замаскированное убийство – его закололи кинжалом. Полиция нашла на трупе визитную карточку, и, бьюсь об заклад, вы нипочем не догадаетесь, что там написано!

Виктор, положив ладонь на голову гипсовому Мольеру, молил силы небесные ниспослать ему терпения. Жозеф между тем полистал свой блокнот и прочел вслух:

– «Слияньем ладана, и амбры, и бензоя май дарит нам тропу уединенья. Дано ли эфиопу изменить цвет кожи, леопарду – избавиться от пятен на шкуре?» А, патрон? Я залез в «Словарь французского языка» Поля-Эмиля Литтре и что же там обнаружил? Первая часть первого предложения – строка из Бодлера, [54]54
  «Слиянье ладана, и амбры, и бензоя: // В нем бесконечное доступно вдруг для нас…» Из стихотворения «Соответствия» в переводе Эллиса. – Примеч. перев.


[Закрыть]вторая часть – из Андре Шенье. [55]55
  Из стихотворения «К Авелю». – Примеч. перев.


[Закрыть]Про эфиопа и леопарда – цитата из пророка Иеремии. А последняя фраза в извещении о похоронах Пьера Андрези – «Ибо май весь в цвету на луга нас зовет» – принадлежит Виктору Гюго! [56]56
  Первая строка стихотворения без названия из сборника «Песни сумерек». – Примеч. перев.


[Закрыть]

Тишина оглушила Виктора. Такое же страшное, грозящее раздавить безмолвие навалилось на него в тот день, когда он, шестилетний мальчишка, тонул в озере Серпантин в лондонском Гайд-парке. Необъятное воздушное пространство превратилось в обволакивающую, рвущуюся в легкие магму, он оглох, и эта глухота напугала его тогда больше, чем мысль о смерти.

– Патрон? Ау, патрон!

– Да, Жозеф, я вас слушаю.

– Помните начало извещения? «Кузен Леопардус…»

Виктор присел на край стола Кэндзи и принялся рассеянно выводить пальцем спирали на бюваре. А что, если в то воскресенье 1866 года он действительно утонул? Так и остался там, на дне озера Серпантин? И годы, которые он якобы прожил с тех пор, – всего лишь иллюзия? Перед глазами встало лицо Таша – нежное, одухотворенное… и он понял, что жив.

– Жозеф, может, хватит выдумывать?

– Картонные трубки я не выдумал! Я все ломал голову, что же это такое, а потом увидел такую штуку у мадемуазель Таша, с карикатурами…

– Как, черт возьми, вы узнали, что Таша упражнялась в рисовании на картонке от бенгальского огня?

– Я был сегодня утром на улице Фонтен, вас искал, но вы уже уехали. Мадемуазель Таша впустила меня, потому что я весь вымок под дождем и еще принес ей… э-э… я принес вам обоим скромный подарок. – Жозеф предпочел не уточнять, что именно, вернее, кто именно был подарком, из опасения, что патрон не очень-то обрадуется встрече с пушистым зверем.

– Так что насчет этих ваших трубок?

– Я понял, что полые цилиндры, подобранные мною в мастерской Пьера Андрези после пожара, – это шашки фейерверков, и что, возможно, именно они спровоцировали возгорание. Я уже говорил вам об этом, но вы меня не слушали!

– Давайте с начала, Жозеф. В переплетной мастерской были бенгальские огни. Допустим, они загорелись. И вы полагаете, что от этого вспыхнул керосин в лампе?

– Нет, патрон, это были не бенгальские огни, а «римские свечи» – трубки, начиненные смесью пушечного пороха, селитры, серы, каменного угля или еще какой-то горючей гадостью. Я подобрал в мастерской три – возможно, их было больше. Связка из десятка таких штуковин может наделать дел.

– Инспектор Лекашер намекал на вероятность намеренного поджога…

– Так и было, патрон! Вы же не станете отрицать, что…

– Дайте мне подумать, – перебил Виктор. Он сердито нахмурился – как всегда, если приходилось концентрироваться на решении сложной логической задачи, – и заговорил вполголоса, размышляя вслух: – В извещении о похоронах Пьера Андрези, назначенных на май, хотя он умер в июле, повторяются слова, написанные на карточке, которая найдена на месте убийства незнакомого нам эмальера, в обоих случаях цитируются стихи… Два убийства, один убийца? В этом действительно нужно разобраться… Да, но я ведь поклялся Таша… – Он замолчал.

– Начинаем расследование, патрон? – Глаза Жозефа под растрепанной челкой лихорадочно блестели, он весь дрожал от нетерпения, как собака при виде лакомства: «Дашь сахарок или не дашь? Да плевать мне на твои угрызения совести! Сахарок давай!»

– Начинаем, Жозеф, только тихо, – решился Виктор.

– Да, да, да, патрон!!! Никто ничегошеньки не услышит, особенно мадемуазель Таша!

– У нас есть два следа: Пьер Андрези и эмальер… как его звали?

Жозеф заглянул в блокнот:

– Леопольд Гранжан.

– Адрес?

– Его убили утром на улице Шеврель – наверняка он жил где-то поблизости. В любом случае, найти эмальерную мастерскую будет нетрудно.

– Завтра воскресенье, вы свободны?

Жозеф хотел сказать «да», но вспомнил, что пообещал матери сводить ее в «Фоли-Драматик» – комиссионерка с Центрального рынка раздобыла им две контрамарки на утреннее представление водевиля «Трещотка» [57]57
  Драматургия Вильяма Бюнаша, музыка Луи Варнея. – Примеч. авт.


[Закрыть]в трех актах, а перед тем они условились позавтракать там же, на Центральном рынке, у Жежены. Эфросинья так ждала этого дня, что сын чувствовал себя не вправе лишить ее удовольствия.

– К сожалению, нет, – вздохнул он.

– Ничего, займемся эмальером, когда будет время, – кивнул Виктор. Сам-то он не сомневался, что сумеет улизнуть от Таша на пару часов, чтобы осмотреть пепелище на улице Месье-ле-Пренс. – Да, Жозеф, и месье Мори совершенно незачем об этом знать. Ни слова ему!

– Можете на меня рассчитывать, – заверил молодой человек, возликовавший от того, что станет единственным помощником гениального Виктора Легри.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Понедельник 17 июля

Внешность и повадки Адольфа Белкинша всецело соответствовали его фамилии. Выдающиеся верхние резцы, умная мордочка лесного грызуна, обрамленная рыжей шерстью бакенбардов, и остроконечные уши – он действительно напоминал гуманоидную белку, облаченную в сюртук и безнары. [58]58
  Панталоны с широкими, расклешенными штанинами, вошедшие в моду к 1880 г. Названы по фамилии портного с улицы Тампль. – Примеч. авт.


[Закрыть]Месье Белкинш полагал свою книжную лавку на улице Сурдьер неким преддверием Азии, и потому ничуть не удивился, завидев переступившего ее порог японца.

– Милостивый государь, я ваш коллега, – поклонился Кэндзи и вручил хозяину визитную карточку. – Мне стало известно, что Национальная библиотека имела счастье приобрести в начале этого месяца на аукционе Друо лот из нескольких восточных манускриптов, принадлежавших ранее вам. Могу ли я осведомиться об их происхождении?

Белка подергала верхней губой и развела лапки в стороны, что могло означать примерно такой уклончивый ответ: «Черт его знает, откуда они взялись!» или «Одному Господу ведомо оное происхождение!»

– Прошу простить за настойчивость, но мне совершенно необходимо удостовериться, что ни один из означенных манускриптов не имел в качестве французского заголовка следующий: «Тути-наме, или Собрание пятидесяти двух сказок попугая». Я получил от оценщика, работавшего на тех торгах, полный список, и одним из пунктов значится некий «памятник персидской письменности без титульного листа, богато украшенный миниатюрами».

Беличье серое вещество задымилось от усердия. Оно конечно, у посетителя раскосые глаза и визитная карточка провозглашает его почтенным книготорговцем, однако ничто не мешает этому господину, успевшему наведаться в контору на улице Друо, оказаться полицейским осведомителем. И Адольф Белкинш встал на защиту своих гроссбухов:

– Вероятно, коллега, вам знакомо положение дел в книжной торговле: бывает, годами копишь тонны макулатуры, не представляя ее истинной ценности, а в один прекрасный день избавляешься от нее единым махом.

– Именно потому, что мне знакомо положение дел в книжной торговле, коллега, я понимаю ваше нежелание раскрывать свои источники. Скажите мне только, действительно ли вы приобрели персидский манускрипт без титульного листа и у кого.

Адольф Белкинш быстро посоветовался с Адольфом Белкиншем и принял решение пойти на компромисс. В конце концов, этот самурай в шапокляке ведет себя вежливо и миролюбиво, он достоин некоторого вознаграждения.

– Сделка состоялась в конце июня, в кафе при Опера. И у меня есть основания считать, что продавец – человек честный.

– Как он выглядел?

– Довольно упитанный, румяный, за пятьдесят, волосы – соль с перцем.

– Что-нибудь еще?

– Когда он поднялся со стула, достал мне макушкой ровно до плеча, а у меня рост метр шестьдесят восемь. – Адольф Белкинш похмурился и поморгал – видимо, это означало, что разговор окончен.

– Благодарю вас, – приподнял цилиндр Кэндзи. Поскольку беседа оказалась не слишком плодотворной, ему ничего не оставалось, как отправиться на поиски «Тути-наме» в лабиринты Национальной библиотеки.

В лабиринты Кэндзи проник через монументальный вход на улице Ришелье напротив площади Лувуа. Вестибюль вывел его во двор, откуда, преодолев несколько ступенек крыльца, он попал в коридоры отдела восточных рукописей. Оставив в гардеробе трость и цилиндр, Кэндзи, давний обладатель читательского билета, беспрепятственно направился прямиком в рабочий зал – просторное квадратное помещение с полукруглой нишей, служившей прибежищем библиотекаря. Литые колонны в мавританском стиле поддерживали высокий свод, толстые ковры приглушали редкий шепоток исследователей, которые трепетно перелистывали страницы старинных книг, отрываясь от чтения только для того, чтобы обменяться мнением с собратьями или обмакнуть перо в чернильницу и сделать выписку. Все это создавало покойную атмосферу храма знаний, пребывание в коем всегда доставляло Кэндзи истинное наслаждение. Он перебрал карточки в нескольких каталожных ящиках, однако быстро оценив масштаб поставленной перед собой задачи, предпочел обратиться к служителю библиотеки.

– Манускрипт попал к нам недавно? – шепотом уточнил щуплый сгорбленный человечек со скошенным лбом. – В таком случае советую вам справиться о нем в отделе новых поступлений.

Кэндзи вернулся к гардеробу, забрал трость и цилиндр, снова вышел во двор. По дороге к отделу новых поступлений в другом подъезде он миновал анфиладу комнат с высокими потолками и стенами, увешанными тысячами картин. В искомом кабинете один-единственный служитель прилежно разрезал длинным ножом страницы толстенного словаря, и похоже, это монотонное занятие так его истомило, что, завидев посетителя, он страшно обрадовался.

– Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, почтенный читатель? – прозвучал пронзительный контратенор, и Кэндзи удивленно воззрился на странное существо, выжидательно уставившее на него пару круглых, блестящих, чернильно-черных глаз, которые казались огромными за толстыми линзами очков.

Библиотекарь пару секунд рассматривал японца агатовыми глазищами, подергивая себя за мочку левого уха. Он не собирался упустить счастливую возможность отвлечься от постылой рутины и решительно поднялся из-за стола.

– Вообразите себе, о почтенный читатель, что сейчас вы стоите на берегу необъятного океана бумаги, уровень коего день за днем прибывает, ибо воды его не испаряются, – пропищало существо, выбираясь из логова и подкрадываясь к Кэндзи.

Японец попятился:

– Э-э, да-да… Видите ли, я ищу манускрипт, в котором не хватает титульного листа…

– Две реки, не смешивая течения, неустанно пополняют своими водами сей океан. С одной стороны в него впадают потоки экземпляров из новых тиражей, с другой – издания и памятники письменности, приобретенные на аукционах. Новинки и раритеты, раритеты и новинки – всё здесь, всё учтено!

– Не сомневаюсь. Я, видите ли…

– Только представьте, сколь благородна миссия, выпавшая на нашу долю! Мы призваны собирать всю печатную и рукописную продукцию, сортировать ее, разрезать страницы, переплетать, штемпелевать, нумеровать. Задумывались ли вы об этом когда-нибудь?

– Каждый вечер на сон грядущий, – отрезал Кэндзи. – Однако я хотел бы…

– Тома, поступившие в библиотеку, распределяют по шкафам. А при нынешних масштабах выпуска печатной продукции в них уже трудненько ориентироваться, знаете ли! Но это еще полбеды, почтенный читатель, – количество книг не идет ни в какое сравнение с потоком периодики, хлынувшим в библиотеку сейчас, в конце нашего века. Три тысячи, почтенный читатель, три тысячи в год – это только журналы, и то ли еще будет! А уж про ежедневные газеты, французские и зарубежные, и говорить нечего. Не стану перечислять вам крупнотиражные, но со всеми этими «Марнскими пчелами», «Лотскими курьерами», «Шаролескими вестниками» и «Корезскими герольдами» что вы будете делать, а?

– Ничего я с ними не буду делать, – буркнул Кэндзи. – Я ухожу.

Библиотекарь, охваченный паникой, вцепился ему в рукав – шанс побездельничать до окончания рабочего дня ускользал из-под носа.

– О, не гневайтесь, почтенный читатель. Раз уж Господь наделил нас способностью усваивать знания, надобно пользоваться ею при любом случае. Так чем же я могу вам помочь?

– Вы можете дать мне справку о персидском манускрипте без титульного листа, недавно поступившем сюда, в Национальную библиотеку, – процедил сквозь зубы Кэндзи.

– В таком случае, нет никакой необходимости вести вас в хранилище драгоценных рукописей, каковых у нас насчитывается восемьдесят тысяч, и это совершенно феноменально! Однако когда вы узнаете, что общее число книг, составляющих фонды Национальной библиотеки, достигает двух миллионов…

– Да наплевать мне! – рявкнул Кэндзи.

– Вы сказали «манускрипт» и «недавно»? Отсюда следует логический вывод, что ваш текст в данный момент находится у переплетчика. На переплетные работы выделяется из бюджета тридцать тысяч франков, что вынуждает нас сокращать расходы на приобретения, ибо…

Кэндзи пошатнулся. Прервать поток красноречия этого существа, вцепившегося ему в рукав, не представлялось возможным.

Библиотекарь, видимо, воспринял движение посетителя как очередную попытку к бегству и торопливо спросил:

– Стало быть, ваш манускрипт находится у переплетчика?

– Да вы сами мне об этом только что сказали! – возопил Кэндзи.

– Конечно-конечно, но еще вы, кажется, упомянули, что манускрипт персидский? Дело в том, любезный читатель, что все сочинения на фарси, появляющиеся в нашей библиотеке, неизбежно привлекают внимание Акопа Яникяна – сей господин набрасывается на них, как медведь на мед!

Японец уж было подумал, что у существа ум за разум зашел от собственной болтовни, и оно заговаривается, но агатовые глаза заметили его недоумение.

– Акоп Яникян – мой коллега армянского происхождения, в чьи обязанности входит отбор и передача переплетчику манускриптов из новых поступлений. А когда месье Яникяну попадает в руки текст на фарси, он придерживает его тайком от начальства, чтобы дать своему кузену время переписать интересующие того пассажи.

– Позвольте, я ничего не понимаю…

– Всё чрезвычайно просто, милостивый государь. Если вы соблаговолите зайти в читальный зал отдела восточных рукописей, там, за большим столом справа от бюро библиотекаря, непременно увидите вышеозначенного кузена, коего зовут Арам Казангян. Он уже пятнадцать лет корпит над составлением словаря фарси. Можно сказать, наш постоянный клиент. Так вот, я ничуть не удивлюсь, если искомый вами манускрипт окажется перед ним на столе.

Совершенно оглоушенный Кэндзи покинул лабиринты, рассеянно поблагодарив библиотекаря, который бросил торжествующий взгляд на часы – ура, до конца рабочего дня осталось пять минут!

Жара стояла удушающая. Японец утолил жажду у фонтана, воспользовавшись алюминиевым ковшиком, цепочкой прикованным к бортику, и без сил рухнул на скамейку на площади Лувуа. Было шесть часов вечера.

– Бестолочь бездарная! Да как ты смеешь играть так дурно?! Ты должен вжиться в образ, влезть в шкуру персонажа – и ты у меня влезешь, иначе я тебя туда пинками затолкаю, ничтожество, чтоб тебя раскорячило! Если ты так будешь играть на премьере, нас забросают гнилыми помидорами, дубина! – Распекая партнера по сцене, Эдмон Леглантье яростно размахивал шляпой, и белое перо мело подмостки театра «Эшикье».

Сконфуженный Равальяк забился в кусты и снова приготовился к нападению на Беарнца.

– Господин помреж, что вы там копытами молотите?! Что вы мне лицом шевелите?!

– Мсье Леглантье, прячьтесь! Мсье Ванье идет! – донесся из-за кулисы громкий шепот помощника режиссера, и Эдмон Леглантье, услышав имя своего главного заимодавца, метнулся к суфлерской будке.

Ссыпавшись по лесенке, он в мгновение ока очутился под сценой. Топот над головой свидетельствовал о том, что его труппа тоже предприняла стремительное и беспорядочное отступление. Эдмон направился по узкому, тускло освещенному коридору, но у каморки реквизитора наткнулся на склонившуюся фигуру – кто-то, подставив ему тылы, рылся в коробе с посудой и фруктами из папье-маше.

– Темно хоть глаз коли! Кто здесь? – спросил актер, шустро определив на ощупь, что перед ним молодое пышненькое существо женского пола.

– Я, Андреа, – пискнула девушка, поворачиваясь к нему.

– Ишь ты, а у тебя аппетитные окорочка, цыпа моя! Одеть тебя в трико да выпустить к публике – в клочья порвешь галерку, в клочья, а пингвины из оркестровой ямы будут тебе бисировать, не дожидаясь сигнала клакеров! – Говоря это, Эдмон Леглантье продолжил тактильные опыты, отчего Андреа попятилась, еще попятилась и в конце концов прижалась спиной к стене. – Да ладно, не ломайся, красотуля моя, партер я обследовал, дай-ка заглянуть на балкон… Опа! Негусто, зато вроде ничего не подложено, а? Нет, все-таки недурственно, весьма недурственно… – бормотал он, лапая девицу.

Звонко прозвучала оплеуха, Андреа расплакалась, а Эдмон Леглантье потер щеку.

– Однако, потенциал есть, цыпа моя! Если перестанешь реветь по каждому поводу – точно порвешь галерку!

«Надо бы занять ее в античной комедии – в полупрозрачной накидке и пеплуме она будет хороша, – мысленно продолжил он, – только выбрать роль, где поменьше текста, – малышка у нас талантом не блещет. А вот какую-нибудь сладострастную пантомиму, да под дудку Пана, очень даже сбацает…»

– А знаешь, ты могла бы сыграть Валькирию, – добавил Эдмон вслух.

– Кто такая Валькирия? – всхлипнула Андреа.

– Этакая амазонка с голубиными крылышками на затылке. Еще она дочь бога Вотана, если тебе это о чем-то говорит.

– Путь свободен! – громогласно известил помреж.

– Подбери сопли, глупышка, я удаляюсь, но вернусь, – шепнул Эдмон Леглантье девушке.

На подмостках, перед задником, изображавшим фасад гостиницы с вывеской «Под коронованным сердцем, пронзенным стрелой», стояла открытая королевская карета, которой перекрыли путь телега с бочками и воз сена. Пока комедианты натягивали парики, Эдмон Леглантье с удовлетворением думал о том, что больше ему не придется дергать дьявола за хвост, ибо афера с акциями «Амбрекса» удалась. Он поправил свое финансовое положение, но не спешил объявлять об этом миру – иначе на него враз набросится толпа голодранцев, жадных до чужих денежек, и в первых рядах будет его любовница, эта Аделаида Пайе, которой он уже пресытился. «Заменю-ка я ее мясистенькой Андреа…»

– Выглядишь как пугало огородное, – сообщил Эдмон Леглантье актеру, представлявшему герцога д’Эпернона. – Ну-ка сделай умное лицо и прочитай мне громким голосом эту писульку от графа де Суассона.

– Вам пишет сам граф де Суассон?! – поразился тот.

– Не мне, дурень, а Генриху Четвертому! Его величество забыл дома очки, потому и просит тебя прочитать ему чертово послание, понял?

– А прочитать должен обязательно Эпернон? – с надеждой спросил Равальяк.

– Захлопни пасть, бездарь, и учи свою роль! На сей раз ты должен наброситься на меня с криком «Как в стог сена!» – не вздумай переврать слова!

Генрих IV и герцог д’Эпернон сели в карету. Равальяк, притаившись за бочкой, принялся нервно грызть ногти – он все никак не мог запомнить свою единственную реплику. Герцог д’Эпернон начал читать:

– «Ваше величество, с превеликим опозданием поспешаю ответить на высочайшую эпистолу. Разнеслись слухи, что враги королевства подстерегают вас повсеместно, и посему вы подвергаетесь престрашной опасности, появляясь среди своих подданных, ибо оные…»

Эдмон Леглантье вырвал бумажку у него из рук:

– Что за белиберда! «С опозданием поспешаю»! Одни бездари вокруг! Чертов Филибер Дюмон… – Бумажка выскользнула у него из пальцев, Эдмон наклонился за ней, и в этот миг на колесо кареты прыгнул Равальяк с воплем:

– Как в бок сена! – Он нанес два удара кинжалом, угодив в герцога д’Эпернона, а тот повалился на сиденье, вереща:

– Караул! Этот болван мне пузо продырявил! Ой, как больно-то!

Эдмон Леглантье навис над герцогом, готовый задать притворщику взбучку, но с ужасом увидел на боку комедианта расплывающееся алое пятно. И перевел недоверчивый взгляд на Равальяка:

– Ты что, спятил?

А Равальяк, отвесив челюсть, смотрел на лезвие кинжала, покрытое каплями крови. Рыжий парик сбился, явив взорам плешивый череп.

– Я не нарочно… – всхлипнул он.

– Дубина! Еще немного – и ты бы проткнул меня! – заорал Эдмон Леглантье.

– Он меня убил! – простонала жертва.

– Тут колпачок должен быть на острие, и нет его, – растерянно промямлил Равальяк, – это реквизитор виноват, это…

– Что вы языками болтаете? Бегите за доктором! – крикнула Мария Медичи.

Помреж со всех ног бросился выполнять приказание. Эдмон Леглантье между тем осторожно расстегнул пурпуэн [59]59
  Пурпуэн– короткая мужская куртка в обтяжку; изначально служила поддоспешником, затем ее стали носить как верхнюю одежду. – Примеч. перев.


[Закрыть]страдальца – на вид рана была не смертельная.

– Ну-ну, старина, жить будешь, поболит и пройдет, – заверил он герцога д’Эпернона, сорвал с себя колет, рубашку и, скомкав ее, приложил к царапине.

Выпрямившись, Эдмон поймал восхищенный взгляд Андреа – девушка вовсю таращилась на его обнаженный торс. Подкрутив усы, директор театра «Эшикье» расправил плечи и возопил:

– Мои аплодисменты, дамы и господа! Все сыграли превосходно, неподражаемо, божественно! Диалоги восхитительны, умны и изящны! Вы участвуете в создании шедевра! Браво! Бис! Остолопы бездарные, мало того что вы угробили мою мизансцену, так еще убить меня задумали? Ну ничего, я вам устрою! Во-первых, – он одарил плотоядной ухмылкой Равальяка, который невольно втянул голову в плечи, – немедленно уволить этого ротозея реквизитора, гоните его в шею. Во-вторых, разберитесь с врачом – Эпернон должен быть на ногах через час. Всё! Я устал, мне нужен отдых. – И Эдмон Леглантье с достоинством покинул зал, выпятив голую грудь.

– Тоже мне Мельпомена в штанах, отец трагедии, – фыркнула Мария Медичи. – Устроит он нам! Сейчас нарочно будет время тянуть – жди его тут.

– И верно, чего раскричался? – подал слабый голос герцог д’Эпернон. – Убили-то меня, а не его!

– Вчера у меня был совсем другой кинжал, покороче и потолще, славный такой кинжальчик, зачем его заменили? – пробормотал Равальяк. И не услышал ответа.

Эдмон Леглантье развалился в кресле, пытаясь дышать ровно. Труппа подобралась безобразная, к концу месяца спектакль точно не обкатать… Но постепенно он успокоился. К чему суетиться? Лучше расслабиться, подумать о прекрасном – воображение тотчас нарисовало обнаженную Андреа, покорно выполняющую все его прихоти в очаровательном домике, который он снимет для нее где-нибудь в Пасси или в Гренель… Эти грезы разлетелись вдребезги под звук оглушительных ударов в дверь.

– Открывайте, мерзавец! Слышите, вы, негодяй?! Я вызываю вас на дуэль!

В дверь ломились так яростно, что она трещала и ходуном ходила в петлях.

Первым порывом Эдмона Леглантье было схватиться за дверную ручку, которую остервенело дергали с другой стороны; заодно он мысленно поздравил себя с тем, что догадался запереть замок. Однако тут до актера дошло, что скандал на весь театр подорвет его авторитет и надо срочно это прекратить. Как был, с голым торсом, Эдмон подскочил к двери, повернул ключ и рванул на себя створку так резко, что долговязый тощий господин, лысый как коленка, ввалился внутрь и промчался аж до середины комнаты.

– Герцог де Фриуль! Ваше сиятельство! Польщен оказанной мне честью…

– Вы смеете говорить о чести?! – взревел долговязый, восстановив равновесие и развернувшись к Эдмону. – Вот моя визитка, секунданты наготове, выбор оружия за вами!

Эдмон Леглантье гулко сглотнул:

– Что с вами, дорогой друг? Мне чудится враждебность в вашем тоне. Неужто я чем-то вас обидел? Но я не понимаю…

– Ах, вы не понимаете?! Презренный шакал, обирающий достойных людей! – Потрясая пачкой акций «Амбрекса», герцог де Фриуль наступал на актера, и тот пятился до тех пор, пока не уперся в спинку кресла.

– Ваше сиятельство, прошу вас соблюдать приличия! Никакой я не презренный, вовсе я не шакал и требую…

– Вы имеете наглость что-то требовать?! Вашими стараниями я лишился целого состояния – в обмен на что? На пачку бумаги, годной лишь для отхожего места! Это не акции, это фикции! Ноль без палки, дырка от бублика, уразумели? Да я вас наизнанку выверну, но получу назад свои деньги! – прошипел герцог; его глаза от бешенства превратились в две узкие щелки.

– Что?! Фикции?! О боже, какой позор! Ах, я задыхаюсь… – И Эдмон Леглантье, сделав два неверных шага, упал в обморок в точности напротив стула. При этом он позаботился не промахнуться мимо сиденья.

Герцог в некотором замешательстве потряс его за плечи:

– Я разгадал ваш маневр – вы собираетесь меня разжалобить и будете настаивать на том, что ничего не знали, мошенник.

– О, клянусь вам, я вложил в эти бумаги все свои средства, – простонал Эдмон, открывая глаза. – У меня больше ничего, ничего нет… Мне остается лишь одно – наложить на себя руки! – с дрожью в голосе вскричал он. – Во… воды!.. Нет, не может быть, это какая-то чудовищная ошибка!

– Я был бы вне себя от счастья, кабы это оказалось ошибкой, – проворчал герцог де Фриуль, протягивая ему стакан. – Но с фактами не поспоришь.

– Стало быть, акции поддельные?

– На вид они безупречны. Загвоздка в том, что никакого вещества, призванного произвести революцию в ювелирном деле, не существует.