Текст книги "Вечная ночь"

Автор книги: Клаудия Грэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Вот только не надо делать вид, что речь идет о моем взрослении, – отрезала я. – Это не так, и вам это известно. Речь о том, чего вы оба для меня хотите, и вы твердо намерены добиться своего, нравится мне это или нет.

Я вскочила из-за стола, но не пошла в свою комнату за свитером, а просто схватила с вешалки мамин кардиган и накинула его на плечи.

Несмотря на раннюю осень, вечером на улице было холодно.

Родители не стали спрашивать, куда я иду. Это давно вошло у нас в семейное правило – любой, кто вот-вот разозлится, должен прервать спор, пойти прогуляться, а потом вернуться и сказать то, что по-настоящему думает. И не важно, как сильно ты был расстроен, – прогулка помогала всегда.

Собственно, это правило придумала я, еще в девять лет. Поэтому сомневаюсь, что речь и в самом деле шла о моей зрелости.

Чувство тревоги, испытываемое мною, – это твердая, абсолютная уверенность в том, что мне нет места в этом мире, и дело вовсе не в том, что я подросток. Это часть меня, и так было всегда. Может быть, всегда и будет.

Я шла по территории школы, то и дело оглядываясь – вдруг снова увижу Лукаса? Дурацкая мысль, конечно, с какой стати он будет все свое свободное время проводить на улице? Но я чувствовала себя такой одинокой, поэтому и высматривала его. Однако Лукаса нигде не было. Академия «Вечная ночь», грозно маячившая у меня за спиной, скорее походила на замок, чем на школу-интернат. Я легко представляла себе принцесс, томящихся в подземелье, принцев, сражавшихся с драконами, и злобных колдуний, охранявших двери с помощью заклинаний. Сейчас я меньше всего нуждалась в волшебных сказках.

Ветер сменил направление и принес с собой какие-то звуки – смех с той стороны, где на западном дворе стояла беседка. Наверняка там устроили тот самый пикник. Я поплотнее закуталась в кардиган и пошла в лес – не на восток, в сторону дороги, куда бежала сегодня утром, а к небольшому озеру, расположенному севернее.

Было очень поздно и очень темно, так что я почти ничего не видела, но мне нравилось, как дует ветер среди деревьев, нравился холодный аромат сосен и уханье совы неподалеку. Размеренно вдыхая и выдыхая, я перестала думать о пикнике, и о «Вечной ночи», и вообще обо всем. Я словно растворилась в настоящем.

Внезапные шаги меня испугали. «Лукас!» – подумала я, но по дорожке, засунув руки в карманы, шел мой папа. Конечно, он легко меня нашел.

– Сова так близко, а ведь ей следовало нас испугаться.

– Наверное, она чует запах еды и не улетит, пока есть возможность полакомиться.

Словно в доказательство моих слов, над головой тяжело захлопали крылья, закачались ветки деревьев, и к земле темным пятном устремилась сова. Послышался отчаянный писк – то ли белка, то ли мышь попалась ей на ужин. Сова улетела так быстро, что мы с папой толком ее не разглядели. Я знаю, что должна была восхититься охотничьими талантами совы, но мне было очень жалко мышку.

– Если я повел себя слишком сурово, извини, – сказал папа. – Ты уже юная женщина, и мне не следовало в этом сомневаться.

– Все нормально. Я просто немного сорвалась. Понятно же, что нет никакого смысла спорить насчет нашего приезда сюда – теперь уже нет.

Папа ласково улыбнулся мне:

– Бьянка, ты же знаешь, что мы с мамой даже не надеялись, что ты у нас родишься.

– Знаю. – «Пожалуйста, – думала я, – только не надо снова заводить речь о „чудо-ребенке"!»

– Когда ты появилась в нашей жизни, мы полностью посвятили себя тебе. Вероятно, перестарались. Это наша вина, а не твоя.

– Папа, нет. – Я очень любила всю нашу семью, когда во всем мире были только мы трое. – Не нужно говорить об этом как о чем-то плохом.

– Я и не говорю. – Голос его звучал печально, и впервые в жизни я подумала, что и ему все это не очень нравится. – Но все меняется, милая, и чем скорее ты с этим смиришься, тем лучше.

– Я понимаю. И мне стыдно, что я все еще позволяю себе злиться. – В животе заурчало. Я наморщила нос и с надеждой спросила: – А можно мне подогреть ужин?

– Подозреваю, что мама уже позаботилась об этом.

Так оно и было, и остаток вечера мы провели чудесно. Я решила, что должна извлечь из него как можно больше удовольствия. Гленна Миллера сменил Томми Дорси, а его – Элла Фитцджеральд. Мы болтали и шутили, в основном обо всяких глупостях – о фильмах и телевидении, в общем, обо всех тех вещах, на которые мои родители и внимания не обратили бы, если бы не я. Впрочем, раза два они попытались пошутить про школу.

– Ты встретишься здесь с поразительными людьми, – пообещала мама.

Я покачала головой, думая о Кортни. Вот уж она точно одна из наименее поразительных людей, встреченных мною в жизни.

– Этого ты знать не можешь.

– Могу и знаю.

– Так что, теперь ты у нас видишь будущее? – поддразнила ее я.

– Солнышко, почему ты от меня это скрывала? И что еще предскажет наша прорицательница? – спросил папа, встав, чтобы поменять пластинку. У этого человека до сих пор вся его музыкальная коллекция на виниловых пластинках! – Ну-ка, ну-ка, выкладывай.

Мама подыграла ему, прижав пальцы к вискам, как цыганка-гадалка.

– Думаю, Бьянка познакомится... с мальчиками.

Я тут же представила себе лицо Лукаса, и сердце заколотилось сильнее. Родители переглянулись. Неужели они даже через комнату слышат, как громко оно бьется? Может, и так. Я постаралась свести все к шутке.

– Надеюсь, они будут классными.

– Только не слишком классными, – вставил папа, и мы хором рассмеялись.

Мама с папой и вправду решили, что это смешно, а я пыталась скрыть волнение.

Я чувствовала себя странно, не говоря ни слова о Лукасе, потому что всегда рассказывала им почти все о себе и своей жизни. Но с Лукасом было по-другому. Если я заговорю о нем, чары разрушатся. Я хотела, чтобы он оставался моей тайной, – так я смогу придержать его для себя.

Уже тогда я хотела, чтобы Лукас принадлежал только мне.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Ты не отдавала свою форму портному? – Патрис разглаживала юбку, готовясь к первому дню занятий.

Как же я раньше это не заметила? Конечно, все типичные представители «Вечной ночи» отсылали свою форму к портному – ушить блузку тут и юбку там, чтобы они выглядели шикарно и подчеркивали фигуру, а не болтались на хозяйке, делая ее бесполой. Как моя.

– Нет. Я об этом не подумала.

– Это обязательно следует запомнить, – сказала Патрис. – Индивидуальная подгонка одежды по фигуре придает ей совершенно другой вид. Ни одна женщина не должна этим пренебрегать.

Я уже поняла, что она очень любит давать советы, подчеркивая при этом, какая она практичная и умная. Это раздражало бы меня гораздо сильнее, не будь Патрис права.

Вздохнув, я опять занялась своим делом, пытаясь заставить волосы под ободком лежать гладко. Уж наверное сегодня я где-нибудь да встречу Лукаса, и мне хотелось выглядеть как можно лучше в этой дурацкой форме.

Мы выстроились в длинную шеренгу в большом зале, чтобы получить свои расписания уроков. Нам раздавали листы бумаги в точности так, как это делалось сто лет назад. Толпа учащихся была далеко не такой шумной, как в моей старой школе. Похоже, здесь каждый понимал необходимость соблюдать традиции и порядок.

Но может быть, тишина существовала только в моем воображении. Моя встревоженность будто поглощала звуки, приглушая все вокруг, и в конце концов я задумалась: а услышит ли меня хоть кто-нибудь, если я вдруг пронзительно закричу?

Сначала мы с Патрис оказались рядом, но только потому, что на первый урок мы шли вместе; история Америки, преподаватель – моя мама. Вместо папиного курса биологии я выбрала химию у профессора Айвербона. Я чувствовала себя очень неловко, шагая рядом с Патрис и не зная, о чем с ней поговорить, но выбора у меня не было – до тех пор, пока я не увидела Лукаса. Солнечный свет, струившийся сквозь замерзшие окна коридора, превратил золотисто-каштановый цвет его волос в бронзу. Мне показалось, что он заметил нас с Патрис, но Лукас пошел дальше, ни на секунду не замедлив шаг.

Я заулыбалась.

– Я тебя потом догоню, ладно? – сказала я Патрис, уже отбежав от нее. Она пожала плечами и огляделась в поисках своих друзей. – Лукас! – окликнула я.

Кажется, он меня не услышал, а мне не хотелось кричать во весь голос, поэтому я пробежала еще пару ступенек, чтобы поравняться с ним. Лукас шел в другую сторону, явно не в мамин класс, но я решила, что все равно его догоню, даже рискуя опоздать на урок. И окликнула его еще раз, чуть громче:

– Лукас!

Он едва повернул голову, посмотрел на меня и тут же кинул взгляд на окружающих его учеников, словно боялся, что его услышат.

– А, привет.

Куда делся мой защитник из леса? Парень, стоявший передо мной, вовсе не проявлял желания обо мне заботиться; он вел себя так, словно видел меня в первый раз в жизни. Но ведь мы познакомились, разве нет? И однажды разговаривали с ним в лесу, когда он пытался спасти мою жизнь, а я в благодарность велела ему заткнуться. Но то, что я решила, будто это станет началом чего-то особенного, вовсе не значило, что так думает и он. Собственно, все говорило о том, что он совершенно точно так не считает. Он повернул ко мне голову буквально на секунду, торопливо махнул рукой и кивнул – так мы приветствуем случайного знакомого. И пошел дальше, растворившись в толпе.

Вот это да! Полная отставка! Не знаю даже, можно ли разбираться в парнях еще хуже, чем я.

Туалет для девочек на этом этаже был совсем рядом. Я нырнула в кабинку и, вместо того чтобы разразиться слезами, взяла себя в руки и попыталась собраться с мыслями. Что я сделала не так? Пусть наша первая встреча произошла при весьма странных обстоятельствах, но в конце концов мы с Лукасом разговорились, причем так, как до сих пор мне доводилось говорить только с лучшими друзьями.

Может, я не так уж много знаю о мальчиках, но все равно была уверена, что между нами возникла вполне реальная связь. И ошибалась. Я снова осталась в «Вечной ночи» одна, но теперь мне было даже хуже, чем раньше. Придя в себя насколько возможно, я поспешила на мамин урок и едва не опоздала. Мама сердито на меня посмотрела, но я пожала плечами и плюхнулась на заднюю парту. Мама мгновенно переключилась с режима «мама» на режим «учитель».

– Ну, кто мне может рассказать про Американскую революцию[1]1
  Американская революция – значительные политические и социальные изменения в жизни жителей Северной Америки, произошедшие в результате Войны за независимость (1775-1783) и признания Великобританией независимости США.


[Закрыть]? – Мама сцепила руки и выжидательно посмотрела на класс.

Я сползла на своем сиденье пониже, хотя и знала, что меня она первой не вызовет. Мне просто хотелось быть уверенной, что она понимает мои чувства. Юноша, сидевший рядом со мной, поднял руку, выручив всех остальных. Мама улыбнулась:

– И вас зовут мистер...

– Мор. Балтазар Мор.

Прежде всего, он выглядел как человек, который с гордостью носит имя «Балтазар», и никто над ним не смеется. Ему шло это имя. Он определенно чувствовал себя очень уверенно и был готов ответить на любой заданный мамой вопрос, причем не раздражающе уверенно, как большинство парней в классе, а просто уверенно.

– Что ж, мистер Мор, если бы вам пришлось обобщить причины Американской революции, как бы вы их сформулировали?

– Последней каплей стало налоговое бремя, навязанное английским парламентом. – Он говорил спокойно, почти лениво. Балтазар был крупным и широкоплечим настолько, что едва умещался за старомодной деревянной партой. Он неохотно изменил позу на учтивую, словно предпочел бы весь день просидеть развалившись, а не выпрямившись как полагается. – Разумеется, люди также беспокоились за свою религиозную и политическую свободу.

Мама вскинула бровь:

– Значит, Бог и политика важны, но деньги, как всегда, правят миром. – В классе раздались негромкие смешки. – Пятьдесят лет назад ни один американский учитель не заикнулся бы про налоги. Сто лет назад весь разговор крутился бы вокруг религии. Сто пятьдесят лет назад ответ зависел бы от того, где вы живете. На Севере вам бы рассказывали про политическую свободу. На Юге вам бы объясняли про свободу экономическую – каковая, безусловно, была невозможна без рабства. – Патрис что-то грубовато буркнула. – И конечно, в Великобритании нашлись бы те, кто описывал бы Соединенные Штаты Америки как эксцентричный интеллектуальный эксперимент, обреченный на неудачу.

Теперь смеялись чуть громче, и я поняла, что мама уже завладела классом. Даже Балтазар ей почти улыбался, причем так, что я едва не забыла про Лукаса.

Ну, не совсем. Но смотреть на эту его ленивую усмешечку было приятно.

– И мне бы хотелось, чтобы в первую очередь вы воспринимали историю именно так.

Мама подтянула вверх рукава кардигана и написала на доске: «Эволюция трактовок».

– Суждения людей о прошлом изменяются точно так же, как меняется настоящее. Картинка в зеркале дальнего вида изменяется каждую секунду. Чтобы понимать историю, недостаточно хорошо знать даты и места событий; я уверена, большинство из вас это знают. Но вы должны разбираться в различных трактовках, которые давались историческим событиям в разные века, – это единственный способ получить проекцию, которая в состоянии выдержать испытание временем. Вот на этом мы и сосредоточимся в течение нынешнего учебного года.

Все открыли тетради, а я продолжала зачарованно смотреть на маму. Потом сообразила, что мне тоже нужно записывать. Конечно, мама меня очень любит, но на экзамене завалит скорее, чем любого другого.

Время шло, ученики задавали вопросы, откровенно подвергая маму проверке, – и им нравилось то, что они видели. Их ручки летали по тетрадкам, делая заметки куда быстрее, чем умела писать я, и мне то и дело казалось, что пальцы мои вот-вот сведет судорогой. До сих пор я даже не представляла, насколько у тех, кто учится со мной, развито стремление к соперничеству. Нет, не совсем так – я и прежде замечала, что они соперничают в нарядах, романтических отношениях и прочих вещах. Эта их жадность словно дрожала в воздухе, но мне и в голову не приходило, что они будут соперничать и в учебе. Но оказалось, что в «Вечной ночи» каждый ученик хотел быть первым абсолютно во всем.

То есть, как вы понимаете, тут нет никакого давления.

– Твоя мать – это просто фантастика! – восторгалась Патрис, когда после урока мы шли с ней по коридору. – Она видит всю картину целиком, представляешь? А не только свое персональное крохотное окошко в мир. На свете мало людей, обладающих таким подходом.

– Да. В смысле – мне бы хотелось стать такой, как она. Когда-нибудь.

И тут из-за угла появилась Кортни. Она стянула свои белокурые волосы в конский хвост, от чего брови ее выгнулись еще презрительнее. Патрис замерла: очевидно, ее дружеское расположение ко мне не распространялось слишком далеко, и она не собиралась защищать меня перед Кортни. Я приготовилась услышать очередное ехидное замечание блондинки, но она неожиданно улыбнулась мне, не пытаясь скрыть, однако, что отнеслась ко мне лучше, чем я того заслуживала.

– Вечеринка в эти выходные, – сказала она. – В субботу. У озера. Через час после отбоя.

– Хорошо, – Патрис пожала одним плечиком, будто ее совершенно не волновало то, что ее приглашают на самую, вероятно, классную осеннюю вечеринку в «Вечной ночи» – во всяком случае, лучшую до Осеннего бала.

Или официальные танцы – это не круто? Мама и папа всегда подчеркивали, что Осенний бал – это самое грандиозное событие года, но я уже убедилась в том, что их представление о «Вечной ночи» достаточно сомнительно.

Я так глубоко погрузилась в мысли о балах и о том, насколько они круты, что забыла ответить Кортни. Она сердито смотрела на меня, явно раздраженная тем, что я не кинулась изливаться в благодарностях.

– Ну?

Будь я чуть похрабрее, я сказала бы ей, что она сноб и зануда и что у меня есть дела поинтереснее, чем ее вечеринка. Но вместо этого сумела только выдавить из себя:

– Гм... да. Здорово. Это будет здорово.

Кортни поплыла дальше, ее белокурый хвост раскачивался из стороны в сторону. Патрис ткнула меня локтем в бок.

– А я тебе говорила. Тебя обязательно примут, потому что ты... ну, ты их дочь.

Нет, ну скажите, каким лузером нужно быть, чтобы добиться популярности в старшей школе исключительно за счет родителей? Но я не могла позволить себе роскошь воротить нос, независимо от того, каким образом добиваюсь того, чтобы меня приняли в свой круг.

– А что это будет за вечеринка, а? В смысле – на улице? Ночью?

– Ты же бывала на вечеринках раньше, да? – Каким-то образом Патрис удалось это произнести так же неприятно, как Кортни.

– Конечно бывала. – Я имела в виду собственные детские дни рождения, но Патрис совсем не обязательно это знать. – Я просто думала... ну... там ведь и выпивка будет, да?

Патрис расхохоталась, будто я сказала что-то забавное.

– О Бьянка, пора уже и повзрослеть!

И направилась в сторону библиотеки, причем у меня возникло ощущение, что меня она с собой не пригласила, поэтому я в одиночестве поплелась в нашу комнату.

«Иногда мои родители бывают по-настоящему классными, – думала я. – Неужели на мне природа отдыхает?»

Родители говорили, что я привыкну к системе, и когда это случится, «Вечная ночь» станет нравиться мне больше.

Что ж, после первой недели учебы я поняла, что они были правы – наполовину.

С уроками все в общем и целом шло неплохо. Мама один раз упомянула, что я – ее дочь, но тут же сказала:

– Ни Бьянка, ни я больше не будем об этом говорить. И вы тоже не должны.

Все засмеялись; к этому времени они были готовы буквально есть у нее из рук. Как она умудрилась этого добиться? И почему не научила меня?

К остальным преподавателям следовало привыкнуть, и мне не хватало неформальной и дружеской обстановки старой школы. В «Вечной ночи» учителя вели себя внушительно и властно, и немыслимо было не соответствовать их высоким ожиданиям. Я всю свою жизнь пряталась от мира в библиотеке, и это приучило меня к умственному труду, а здесь я уделяла занятиям еще больше времени. Единственный предмет, до сих пор вызывающий у меня беспокойство, был английский, потому что вела его миссис Бетани. Что-то в ней – манера ли держаться или то, как она слегка наклоняла голову, выслушивая ответ ученика... в общем, меня это пугало.

И все-таки с учебой проблем не будет, это я уже поняла. А вот общение вне уроков – совсем другое дело.

Кортни и остальные типичные представители «Вечной ночи» пришли к выводу, что можно не относиться ко мне с презрением; мои полюбившиеся им родители сумели завоевать для меня право быть благополучно сброшенной со счетов, но и только. А вот те ученики, что попали сюда благодаря «новым правилам», относились ко мне с подозрением. Я жила в одной комнате с Патрис, а это значило, что я вряд ли пойду против нее и ее друзей. Группировки сформировались за день, а я оказалась точно посредине.

Единственной новенькой, с которой я хоть как-то общалась, была Ракель Варгас, девочка с короткой стрижкой.

Как-то утром мы с ней жаловались друг другу на огромное домашнее задание по тригонометрии, но, пожалуй, этим наше общение и ограничивалось. Я чувствовала, что Ракель трудно сходится с людьми; она казалась одинокой и при этом глубоко погруженной в себя.

На самом деле она не сильно отличалась в этом от меня, но некоторым образом была еще более несчастной. Об этом позаботились остальные ученики.

– Один и тот же черный свитер, одни и те же черные брюки, – пропела как-то Кортни, проплывая мимо Ракель. – И тот же самый дурацкий браслет. Спорю, завтра мы увидим ее одетой так же?

– Не все могут себе позволить скупить все существующие модели формы, – огрызнулась ей вслед Ракель.

– Думаю, не все, – заявил Эрик, мальчик с черными волосами и узким заостренным лицом, который везде таскался за Кортни. – Только те, кому в этой школе место.

Кортни и ее дружки захохотали. Щеки Ракель запылали, но она просто повернулась и ушла, несмотря на то что смех усилился. Когда она проходила мимо меня, взгляды наши встретились. Я попыталась без слов показать ей, что сочувствую, но, похоже, она только сильнее разозлилась. Очевидно, к жалости Ракель не привыкла.

Я чувствовала, что, встреться мы с ней где-нибудь в другом месте, наверняка нашли бы много общего. Но хотя я искренне сочувствовала Ракель, мне казалось, что не стоит проводить время с человеком, который подавлен еще больше, чем я.

И еще я думала, что не была бы так сильно подавлена, несмотря ни на что, если бы сумела понять, что произошло между мной и Лукасом.

Мы оба посещали уроки профессора Айвербона, но сидели в противоположных концах класса. И все то время, когда я не пыталась понять преподавателя-нигерийца, говорившего с сильным акцентом, я исподтишка наблюдала за Лукасом. Мы не встречались с ним взглядами ни перед уроком, ни после него, и он никогда со мной не заговаривал. Самое странное во всем этом было то, что Лукас не проявлял никакой робости в разговорах с другими. Он запросто мог оборвать человека, если считал его надменным, скверным или просто снобом, – короче говоря, практически любого из типичных «вечноночевцев», причем в любой момент.

К примеру, как-то раз на улице два парня начали хохотать, когда девочка – не из типичных представителей «Вечной ночи» – уронила рюкзак и споткнулась об него.

– Какая ирония, – бросил Лукас, шедший сразу за ними.

– И в чем она состоит? – спросил один из хохочущих парней, Эрик. – В том, что теперь в эту школу принимают полных неудачников?

Уронившая рюкзак девочка побагровела.

– Даже если бы это было и так, это не называлось бы иронией, – отрезал Лукас. – Ирония – это контраст между сказанным и случившимся.

Эрик скорчил гримасу.

– Ты о чем?

– Ты посмеялся над тем, что она споткнулась, как раз перед тем, как сам упал мордой вниз.

Я не успела разглядеть, что именно сделал Лукас, но поняла, что он подставил Эрику подножку, и тот растянулся в траве. Несколько человек засмеялись, но большинство друзей Кортни смотрели на Лукаса злобно, словно он поступил дурно, заступившись за эту девочку.

– Вот видишь? Это и есть ирония, – заметил Лукас и пошел дальше.

Будь у меня возможность, я сказала бы Лукасу, что, по моему мнению, он поступил правильно, и не посмотрела бы, что меня услышат Эрик и Кортни со своими дружками. Но такой возможности у меня не было. Лукас прошел мимо меня, словно я невидимка.

Эрик ненавидел Лукаса. Кортни ненавидела Лукаса. Патрис ненавидела Лукаса. Собственно, насколько я понимала, практически все в академии «Вечная ночь» ненавидели Лукаса, за исключением бестолкового парня, похожего на серфингиста, которого я заметила в первый день, и меня. Ну да, Лукас и вправду был своего рода нарушителем спокойствия, но я считала его храбрым и честным; такие качества не помешали бы многим и многим в этой школе. Однако мне приходилось восхищаться Лукасом на расстоянии, а пока я по-прежнему оставалась одна.

– Ну, ты готова? – Патрис присела на подоконник в нашей комнате. Ночь только подчеркивала ее хрупкий силуэт. Даже сейчас, когда моя соседка по комнате готовилась перескочить на ближайший сук дерева, она выглядела изящно. – Наблюдатели скоро вернутся.

Каждую ночь за порядком в школе следили наблюдатели. Учителя рыскали по коридорам, готовые обрушиться на любого нарушителя, и только своих родителей я там ни разу не видела. Нужно было выбираться из комнаты, пока есть возможность, но я все еще смотрелась в зеркало, пытаясь привести себя в порядок.

«Привести в порядок» – вот ключевое выражение. Патрис без всяких усилий выглядела шикарно в элегантных брючках и бледно-розовом свитере; ее лицо словно светилось. А вот я... я пыталась сделать что-то, чтобы мои джинсы и черная футболка смотрелись прилично. Нужно сказать, без особого успеха.

– Бьянка, пошли! – У Патрис лопнуло терпение. – Все, я ухожу. Можешь оставаться, если хочешь.

– Я иду. – Собственно, какая разница, как я выгляжу?

Я иду на эту вечеринку только потому, что мне не хватило смелости отказаться.

Патрис перескочила на дерево, с него вниз и приземлилась аккуратно, как гимнастка, спрыгнувшая с брусьев. Я последовала за ней, царапая ладони о кору.

Боясь, что нас обнаружат, я внимательно прислушивалась и очень хорошо слышала все звуки вокруг: смех из чьей-то комнаты, шорох первых осенних листьев, падавших с деревьев, уханье еще одной охотящейся совы. Прохладный ночной воздух заставил меня вздрогнуть. Мы побежали через территорию школы в лес. Патрис умудрялась пробираться по подлеску бесшумно, я ей искренне завидовала. Может, когда-нибудь и я сумею передвигаться так же, но пока мне было трудно это представить.

Наконец мы увидели огонь. Костер на берегу озера разожгли небольшой, чтобы он не привлекал внимания, но достаточный, чтобы согреться около него. Он отбрасывал жутковато мелькающие блики. Ученики теснились группками, тут и там, перешептываясь и пересмеиваясь. Не этот ли смех я слышала в вечер пикника? Внешне они выглядели как обычные тусующиеся подростки, но в воздухе ощущалась какая-то энергия, обострявшая мои чувства, и все движения казались мне напряженными, а улыбки откровенно жестокими. Я вспомнила, что подумала, встретив Лукаса в лесу во время той памятной стычки: иногда, глядя на некоторых людей, ты вдруг замечаешь, что в них что-то диковатое и необузданное. Эту диковатую необузданность я сейчас чувствовала здесь.

Из чьего-то радиоприемника доносилась музыка, плавная и гипнотизирующая. Я не знала, кто поет, – пели не по-английски. Патрис тут же исчезла среди своих друзей, и я осталась стоять в одиночестве, не зная, куда деть руки.

В карманы? Нет, глупо. Подбочениться? Ну да, и выглядеть, как будто я на что-то злюсь. Нет. Стою тут, словно паршивая овца, – бред какой-то.

– О, привет! – сказал Балтазар. Я не заметила, как он подошел – в черном замшевом блейзере, с бутылкой пива в руке. Пламя костра окрасило его лицо теплым светом. Со своими волнистыми волосами, тяжелой челюстью и густыми бровями он выглядел крутым парнем, драчуном, таким, что скорее нанесет удар, чем отпустит шутку. Но стоило посмотреть ему в глаза, и ты понимал, что человек он вполне общительный, потому что в них светились ум и юмор. И никакой жестокости в улыбке. – Хочешь пива? Там еще осталось немного.

– Нет, спасибо. – Должно быть, он даже в темноте понял, что я покраснела. – Я... гм... еще несовершеннолетняя.

Несовершеннолетняя? Можно подумать, кому-то из них есть до этого дело. Могла бы просто написать на лбу «зануда» и сберечь всем время. Балтазар улыбнулся, причем не так, будто насмехался надо мной.

– Ты знаешь, раньше даже дети делали глоток-другой вина за семейным столом. А врачи советовали женщинам, чьи младенцы плохо сосут, давать им немного пива, как дополнительную пищу.

– Это было тогда, а не сейчас.

– Тоже верно. – Он не стал настаивать, а я поняла, что он ничуть не пьян, и слегка расслабилась. Рядом с Балтазаром, несмотря на его рост и очевидную силу, ты начинал чувствовать себя спокойно. – Я с первого дня в школе все искал случая сказать тебе «привет».

– Правда? – Надеюсь, я это не пискнула.

– Предупреждаю сразу, у меня на уме только нехорошие вещи. – Должно быть, Балтазар разглядел выражение моего лица, потому что добродушно, рокочуще рассмеялся. – Твоя мать сказала, что учила тебя и раньше, вот я и хотел, чтобы ты посоветовала мне, как понимать ее жесты. Нужно знать секреты своих учителей, верно?

Я решила, что мама не будет против, если я ему расскажу.

– Следи внимательно и жди, когда она начнет слегка подпрыгивать на пятках.

– Подпрыгивать?

– Ну да. Обычно это означает, что она очень возбуждена, ну, заинтересована чем-то, понимаешь? А если она чем-то заинтересована, то думает, что и тебя это должно интересовать.

– А это, в свою очередь, непременно отразится на результатах экзамена.

– Точно! Ты понял.

Он снова засмеялся, и на подбородке у него появилась ямочка, придававшая ему шаловливый вид. И моя преданность Лукасу несколько поколебалась – невозможно было не заметить, насколько Балтазар симпатичный. После того как Лукас всю прошедшую неделю меня игнорировал, я уже не знала, заслуживает ли он моей преданности. Кроме того, всегда приятно внимание такого красивого парня, как Балтазар.

Он подошел ко мне чуть ближе.

– Думаю, я не пожалею, что мы познакомились. Честное слово.

Я улыбнулась в ответ и целые три секунды воображала, что вечеринка все-таки будет веселой.

И тут появилась Кортни, в очень короткой черной юбке и в белой блузке с очень глубоким вырезом. У нее были не особенно соблазнительные формы, и она компенсировала это отсутствием лифчика, что сейчас очень бросалось в глаза.

– Балтазар! Давно не виделись в неформальной обстановке!

– Уже увиделись. Что дальше? – Похоже, Балтазар обрадовался появлению Кортни еще меньше, чем я.

Но она то ли не поняла этого, то ли ее это мало волновало.

– Кажется, мы уже целую вечность не тусовались в одной компании! Очень давно. В последний раз мы виделись в Лондоне, да?

– В Санкт-Петербурге, – поправил ее Балтазар.

Он произнес название города с такой легкостью, словно отбросил в сторону бумажный стаканчик. Похоже, для него не проблема пересечь океан.

Руки Кортни разглаживали его блейзер, пальчики как бы невзначай обрисовывали бугры мышц. Вот тут я ей позавидовала – не внешности старлетки и не межконтинентальным путешествиям, а дерзости. Будь я тогда, в лесу, с Лукасом хотя бы вполовину такой же храброй, сумей прикоснуться к нему или воспользоваться его замечанием насчет «пай-девочки» как поводом для флирта, может, он и не вел бы себя сейчас со мной как незнакомец. Тут в мои фантазии вторгся голосок Кортни:

– Ведь ты сейчас ничем не занят, Балтазар?

– Я разговариваю с Бьянкой.

Кортни кинула на меня взгляд через плечо; она распустила свои белокурые волосы, достигавшие талии, и, когда мотнула головой, по ним пробежала волна.

– Ты можешь рассказать что-то интересное, Бьянка?

– Я... – «И что ты хочешь от меня услышать?» Впрочем, любой ответ был бы лучше, чем то, что я ляпнула: – Мм... нет.

– Значит, ты не будешь против, если я ненадолго уведу Балтазара, правда? – И потащила его за собой, не дожидаясь моего ответа.

Он посмотрел на меня, и я поняла, что достаточно одного моего слова, чтобы он остановился. Но я просто стояла и беспомощно смотрела им вслед.

Кто-то захихикал. Я оглянулась и увидела Эрика. Несмотря на неверный свет костра, я не сомневалась, что он показывает на меня.

Я отошла от костра, чтобы не путаться под ногами у других и дождаться Патрис или еще кого-нибудь, настроенного мало-мальски дружелюбно. С каждым шагом я чувствовала себя все лучше и лучше и наконец поняла, что просто ухожу.

Если бы мы не улизнули из спальни после отбоя, я просто побежала бы к входным дверям и вверх, в свою комнату, но вовремя вспомнила, что, с точки зрения учителей, являюсь злоумышленницей, и остановилась. Пожалуй, лучше пойти в беседку на лужайке, собраться с мыслями и продумать план возвращения.