Текст книги "Брат Молчаливого Волка"

Автор книги: Клара Ярункова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Ливина мама повернулась и уже в дверях улыбнулась туристам.

– Может быть, в городах и есть хулиганы, – сказала она, – но в горах их нет. В горах все одеты как стиляги, но это еще не значит, что они хулиганы. Не так ли, уважаемые?

Мы с Ливой прыснули со смеху, но уже в передней. Замечательная у Ливы мама! Ведь она, сама того не желая, заступилась за нас. Да и туристы были вроде подходящие. Они вдруг принялись разглядывать друг друга. Брючки, джинсы, крикливые рубахи, толстые свитеры, на шее платочки, на носу очки, а на головах вязаные шапочки с помпончиками. Дилинь-дилинь, дилинь-бом!

Совсем как стиляги из телевизора. Они улыбались Ливиной маме, потому что и на ней тоже были надеты симпатичные джинсы.

Дядя уже начал злиться, говорил, что нас зовет долг, а я где-то безответственно болтаюсь. Он долго читал мне нотации о чувстве долга, охал, что неизвестно, дескать, кто из меня вырастет, и всячески выхвалялся перед тетей и перед остальными тоже. Я ничего не отвечал. Не стану же я ему портить игру. Ведь все бы заметили, что я-то уже давно здесь, а дядя Ярослав все еще не поднимается с кушетки.

Наконец он встал, влез в сапоги и начал перед зеркалом намазывать на нос толстый слой белой мази.

Тут мне стало ясно, что мы действительно уходим.

* * *

– Все хорошо, но все хорошо в меру, – сказал дядя Ярослав, когда мы уже спускались по крутизне в Янскую долину.

Ему все быстро надоедает. Я ведь тоже такой.

Мы шагали по долине и напевали в такт шагам. Спускаясь вниз, время от времени мы доставали из мешка с продуктами что-нибудь калорийное, и ноги у нас совсем, ну совсем не болели! Дядя прилепил на свой намазанный кремом нос зеленый листок, потому что от солнца кожа у него начала краснеть. А у меня нет. Я черный с самого начала лета и солнца уже не замечаю. Дядя все напевал и напевал, а мне уже расхотелось. Я достаточно напелся на школьных экскурсиях. За этим наш учитель Ф укач следит очень строго. Он сразу же замечает, просто так ты открываешь рот или поешь, и тут же тебя дерг за ухо!

В профсоюзном доме отдыха дяде не захотели продать пива. Здесь, мол, только для отдыхающих, а чужим они не продают, не имеют права.

– Ну какой же я чужой? – пожал плечами дядя. – Ведь я завтурбазой из-под Дюмбера!

Вот дает!

– Не могу! – выкручивалась официантка. – Продавать запрещается.

– Тогда просто угостите меня, деточка, – сказал дядя усталым голосом. Наверное, его действительно мучила жажда.

Конопатая девушка поглядела на него карими глазами. Я видел, что она с удовольствием дала бы дяде хоть целый бочонок, потому что дядя уже не молод, а до Яна еще часа полтора ходьбы.

– Пойду спрошу у начальства. – И она зацокала высокими каблучками.

Дядя потирал руки и радовался тому, что перед ним ни одна женщина устоять не может.

– Нету пива. – Девушка возвращалась медленно. – У нас кончилось пиво.

Дядя не стал ругать девушку, но, когда мы вышли оттуда, рвал и метал, как тигр.

– Даже красота этих гор и та не может разбудить в них человеческие чувства! – кричал он. – Они же готовы сожрать друг друга, как волки! Плесень бюрократическая заедает, и все тут! Человек может у них под дверями подыхать, стакана воды не подадут без письменного разрешения!

И правда нехорошо. Нам было стыдно – и нам и той девушке. Еще счастье, что дядя отвел душу, иначе я бы чувствовал себя так, словно мне дали под зад коленом. Дядя, к моей радости, бранился довольно комично, потому что я в первый раз слышал, чтоб волки пожирали друг друга. Или, скажем, когда дядя просил воды, а не пива и говорил, что он умирает, – это мне казалось сильно преувеличенным.

– Какой-то, – дядя стукнул валашкой о камень, – какой-то задушенный бюрократами край!

Не могу понять, но могу себе представить, что было бы, если б все завы местных турбаз и домов отдыха так встречали туристов! Лично я после такого приема ни на одну турбазу не зашел бы. Еду носил бы с собой в рюкзаке, а воду пил из ручья. Конечно, так далеко не уйдешь. Ну сколько продуктов можно унести на спине? Не знаю, унесет ли человек тридцать килограммов.

Нам уже не было так весело.

Сразу нахлынули заботы. Мы вдруг стали думать, как нам искать в Микулаше Боя.

– Остановимся посреди площади и начнем свистеть, – предложил я. – Когда я дома свищу, за километр слышно.

– Это в горах и в тишине, – ответил дядя.

Конечно, Микулаш не горы, а город. И свист не может пролететь сквозь улицы. Наткнется на первый угол, стукнется об стену, соскользнет к земле и затихнет.

– А может быть, обратиться в городской радиокомитет, ведь радио всюду есть, – пришло мне в голову. – Мы можем в национальном комитете заплатить, и председатель разрешит мне подойти к микрофону. Я обращусь к Бою. Он меня узнает по голосу и тут же прибежит.

– Не болтай глупостей, Дюро! – сказал дядя сердито. – По городскому репродуктору тебя даже родная мать не узнает, не то что собака. Ты что, никогда не слыхал, как он ревет и хрипит?

– Как это не слыхал? Когда я еду в школу и автобус останавливается на пятом километре, я очень ясно слышу, как из деревни доносится голос: «Т улошка С ераф, Тулошка Анна, Тулошка М атей, Тулошка Йозеф ина должны явиться на собрание комиссии социального обеспечения». А потом пускают твист «Летел лист».

Наконец-то дядя засмеялся.

– Это для того, чтобы вся деревня знала, что каждый лист с просьбой насчет пенсии пролетит через семейство Тулошек, – пробормотал он. – Кому помогают «святые Тулошки», того и пан бог в Братиславе благословляет. Но кого они невзлюбят, тот будет трижды несчастен, потому что его сошлют в пастухи или живьем загонят в гроб.

Ну и допекло же дядю это пиво!

Я снова начал про Боя.

– А почему бы ему не отозваться на наше обращение?!

– Как он может откликнуться, куриная твоя голова, если он не знает, откуда ты его зовешь! А даже если бы и знал, то не такой уж он гений, чтобы найти в Микулаше национальный комитет!

Я давно заметил, что наши собаки действуют дяде Ярославу на нервы. Он уже сейчас начал придумывать, что мы скажем отцу, если явимся домой без Боя. Да только я еще вчера решил, что без Боя не вернусь. Я его люблю. Мне его очень недостает, и потом, я очень боюсь, не морят ли его где-нибудь злые люди голодом или, еще того хуже, не бьют ли.

– Если мы останемся ночевать в гостинице, – сказал я дяде, когда мы остановились в Яне и зашли в буфет, – вы побудете в номере, отдохнете, а я обегаю все улицы и разыщу Боя, где бы он ни был.

– Так ведь и я могу бегать! – взъерошил мне волосы дядя. – Ты – полгорода, и я – полгорода. – Он сдул с пива пену и одним глотком осушил целую кружку.

Когда мы уже сидели в автобусе, я стал рыться в мешке: не забыли ли мы, случайно, поводок и намордник, потому что собак без намордника в автобусе возить нельзя. Озабоченные, плелись мы с автобусной остановки в гостиницу. Я впал в полное отчаяние, когда еще из автобуса увидел, сколько в Микулаше улиц и переулочков. Но ведь и Бой не пуговица! Собака ростом с теленка не может затеряться даже среди такого множества людей. Разве что его держат взаперти. Или его вовсе нет в Микулаше.

Если б я знал!..

Мы шагали по мощеному тротуару, и нас то и дело кто-нибудь толкал. Никак не пойму, почему люди в Микулаше такие злющие? Наверное, потому, что всегда торопятся и с большим удовольствием шагали бы друг дружке по головам. Меня обрадовало, что я заметил среди них туристов. Туристы тащились, медленно передвигая ноги и глазея по сторонам. Они мешали местным жителям, и это раздражало тех. На ходу я внимательно разглядывал длинную улицу. Машины по ней мчались в обе стороны. Посреди дороги, довольно далеко от нас, между автомобилей медленно пробиралась тележка, прикрытая белой простыней. Машины обгоняли ее, резко сигналили; а когда они проезжали мимо нас, я видел, что шоферы прямо-таки выходят из себя.

Я стал внимательнее разглядывать эту тележку, уж больно торжественно она грохотала по горбатой мостовой. Мне нравилось, что маленькая тележка, не обращая ровным счетом никакого внимания на транспорт, спокойно и медленно движется но этой сумасшедшей улице. Мне хотелось посмотреть на коняшку с такими крепкими нервами, но его все время заслоняли машины. Я до тех пор петлял среди толпы, пока мне наконец не удалось разглядеть его в просвет между машинами…

– Бой! – заорал я дико, как ненормальный. – Бойчик! Бой! Бой!..

Мне показалось, что замерла вся улица. Но Бой, который тянул тележку, уже замер на месте наверняка.

Он поднял голову, потянул носом воздух и громко и жалобно залаял. Сзади на тележку налетел грузовик. Улица перед ней вдруг обезлюдела. Ведь машины не могли объезжать ее против течения. Вот это да! Наш Бой остановил все движение на центральной улице города Микулаша!

Тут с тротуара сошел парень в окровавленном переднике и огромной рукой стукнул Боя по спине. Бой вздрогнул, а люди вокруг начали смеяться.

В этот момент опомнился и я и изо всех сил свистнул, заложив пальцы в рот. Бой увидел меня, дернулся, завилял хвостом и рванулся прямо с тележкой ко мне, через всю улицу, наперерез движению. Тележка ужасающе загромыхала, накренилась на бешеной скорости, и из-под простыни на мостовую шмякнулась огромная говяжья туша. Красный «фиат» взвизгнул тормозами, но шофер в нем сидел веселый, и только крикнул из окошка, что возьмет себе это мясо на гуляш. Парень в окровавленном фартуке выскочил на середину улицы, схватил говяжью тушу и пошел с ней, словно с гигантской палицей, прямо на нас. Я обхватил грязного Боя за шею. Он облизывал меня, обнимал лапами, выл и лаял мне прямо в ухо.

– Он взбесился!.. – кричали все вокруг. – Искусает мальчишку!.. Позовите милицию!.. Его надо пристрелить!..

Я перепугался.

К счастью, вмешался дядя Ярослав. Он произнес речь о радости встречи, о вековой дружбе человека с собакой, о блудном сыне (не знаю, кого он имел в виду – Боя или меня), о благородной миссии сенбернара, вырывающего людей из когтей суровых гор. Люди слушали его, и даже парень в фартуке опустил говяжью тушу и удобно о нее оперся. И только когда дядя начал говорить о несознательных людях, ворующих благородных собак, парень швырнул говядину на простыню и угрожающе закричал:

– Не трепись, приятель! – А потом повернулся к окружающим и сказал: – Не слушайте этого сумасшедшего, это сроду мой пес. Он – спокойный трудяга-ломовик. Правда, когда его окликает всякая деревенщина… Пошел, Ворон! – дернул он Боя за постромки, а на меня цыкнул: – Пшел прочь, хулиган, пока я с тобой по-хорошему разговариваю, или я милицию позову!

Дядя Ярослав разволновался и начал объяснять, кто мы такие и чья это собака. Да только парень в фартуке уже вывел Боя на дорогу, и этот глупец покорно впрягся в тележку. Он тащил ее и оглядывался на меня, тявкая, и крутил хвостом, чтобы я полюбовался, какой он послушный.

До чего же глуп! Ведь я учил его возить легкие санки по искристому белому снегу. Мама сшила из белого парашютного шелка постромки, чтобы он был таким же великолепным, как олень из сказки о Снежной королеве. А он тянет-расшибается какую-то гнусную тележку! Хороших же хозяев нашел ты себе в этом отвратительном грязном городе! Мясников, которые даже не знают, что Ворон должен быть черным, а не желто-белым, как наш Бой!

Правда, когда я плелся вслед за тележкой (потому что мы никуда уходить и не собирались: ни я, ни дядя Ярослав), я перестал удивляться, почему его назвали Вороном. Ведь наш Бой от грязи стал совсем черным.

Парень еще раз крикнул на нас, потом достал из кармана нож, отхватил от говяжьей ноги кусок жира и бросил его Бою, чтобы люди видели, как хорошо он обращается с собакой. И этот подхалим сожрал жир. Я ему дома покажу, как унижаться! Служить, словно раб, за грязные отбросы с мясниковой тележки! Страж себе этого никогда бы не позволил. Страж не продастся за жратву. Если Страж не сможет больше терпеть голода, он лучше стащит. Но в покорного раба мясники его никогда б не превратили. Страж не такой умный, как Бой, но безусловно из всех псов на свете он самый гордый и самолюбивый. А у Боя ума хватит на десятерых собак, но характер никуда не годится. Я не мог удержаться и сказал об этом дяде. Меня страшно обозлило, что Бой при этом еще блаженно облизывался.

– Не удивляйся, что так ведет себя собака, – махнул рукой дядя, – и люди бывают такие же. За жирный кусок продадут отца с матерью.

Нет, Страж совсем не такой!

А дядя иногда бывает ну просто невозможный! Иногда да, а иногда нет. Иногда с ним просто невозможно нормально разговаривать.

– Что мы сейчас сделаем? – спросил я. – Ножик у меня есть. Может, перережем постромки и удерем вместе с Боем за город? И там подождем.

– Прекрати! – крикнул на меня дядя. – С меня уже хватит бродячих цирков!

С него хватит! Сам устраивал цирк. Кто ему велел произносить речи о блудном сыне! Он просто бегать не умеет, вот в чем дело. Если бы дело было только во мне с Боем, то мы давно бы уже оказались в Л иптовском Яне. Но тут вдруг у меня мелькнула мысль: а что, если меня подведет сам Бой, когда тот парень начнет манить его обратно кусками мяса?

Я, конечно, надеюсь, что этого не случится. На всякий случай я все-таки послушался дядю и спрятал ножик обратно в карман.

– Тут надо быть дипломатом, – чванился дядя Ярослав.

Мы приближались к мясной лавке. Парень в фартуке остановил Боя, и тот по старой привычке моментально улегся на пыльную мостовую. Настоящая свинья!

Дядя Ярослав с достоинством вошел за парнем в фартуке в лавку. Я подскочил к тележке и начал выпрягать Боя. Он сам помогал мне освобождать голову и передние лапы от отвратительных жирных ремней. Я слышал, как дядя ведет дипломатические переговоры с заведующим и с мясником и как парень в фартуке жалуется и нападает на дядю Ярослава.

Когда Бой был выпряжен, мне опять страшно захотелось пуститься наутек. Но дядя Ярослав, наверное, умеет читать мысли на расстоянии, потому что он выглянул из дверей и пригрозил мне:

– Стой и не двигайся. Мы не воры, чтобы красть собственную собаку!

– Мою собственную! – закричал парень.

– Это мы увидим. – Дядя Ярослав не кричал. – Есть еще законы в нашей республике. Мы свою правду докажем!

Мне было очень интересно, каким же это образом.

Завмаг послал помощника заниматься говядиной и рубить бульонные кости, а дядю Ярослава позвал обратно в магазин. Мы с Боем остались на улице. Но тут Бой начал вдруг вилять задом, поглядывать на меня и незаметно подвигаться поближе к мясной лавке. Я ему отвесил такую плюху, что у него тут же прошло желание облизывать мясные колоды! Он, конечно, сразу не понял, за что эту плюху огреб, и начал притворяться, будто мясник для него вовсе не существует. Но я для верности встал в дверях.

– Предположим, это действительно ваша собака, – сказал завмаг дяде. – Я могу вам поверить, но точно так же могу и не поверить.

– Не поверить! – Дядя стал ломать руки, но не очень сильно. – Так вы что, полагаете, что из-за чужой собаки мы тащились бы через горы сюда с другого конца света?!

Я замер на месте. Мне показалось, что так нам ни за что не удастся доказать свою правоту.

– Положим, что он ваш, – продолжал завмаг высокомерно. Он злил меня чем дальше, тем больше. – Тогда забирайте его себе на доброе здоровье, я буду очень рад.

Ага! Оно и видно, как обрадуется твой помощник!

– Присосался этот пес к нам, как пиявка. Мы его каждый день вышвыриваем, а он лезет обратно, – продолжал завмаг оскорблять нас.

Я снова треснул Боя по уху:

– Будешь знать, ты, обжора!

– Мы его неплохо кормим, да только его не прокормить всем братиславским бойням, вместе взятым. Он готов запросто каждый день сожрать по барану.

– Ну уж этого вы мне не говорите, – перебил его дядя. – Он только недавно из щенков. Мы его вскармливали молоком и овощами.

Батюшки! Что это дядя плетет! Молчал бы уж лучше! Возьмем-ка Боя да пойдем прочь!

– Ничего себе щенок, – ухмыльнулся мясник. – Ленивый, ненасытный пес. Я уже собрался тащить его на живодерню.

На живодерню! Я обхватил Боя за шею и начал кричать в дверь лавки:

– Ага, ленивый, ленивый! А телеги таскать – на это он вам не ленивый. Бедняжечка мой! Он сенбернар, он должен людей спасать, а вы его испортили своим мясом, потому что он мяса есть не смеет! Вы его нам испортили! Теперь он никогда уже не сможет быть спасателем!

Я чуть не ревел. Хотя все, что я говорил про мясо, было не совсем правдой.

Сенбернарам нельзя давать мясо только до года. Если бы их с детства напихивали мясом, они бы одичали, стали б кидаться на лесных зверей и, вместо того чтобы спасать, стали бы охотниками. И охотниками очень опасными. Имея такую силу и страшные зубы, сенбернары отважились бы бросаться и на благородного зверя. И все-таки то, что я сказал мяснику, не совсем уж вранье, – просто Бою скоро два года и он уже совсем взрослый. И дома он тоже иногда лопает туристическую колбасу, если удастся ее стащить. Но когда я здесь, возле мясной лавки, представил себе, как Бой находит в горах обессилевшего раненого лыжника и спасает его, я немножко испугался. Не то чтобы я боялся, что Бой ему вцепится в горло, нет. Я боялся только, что Бой теперь начнет рыться у этого лыжника в рюкзаке и в карманах, нет ли там чего-нибудь мясного, и если ничего не найдет, плюнет и, разозлившись, уйдет. Было похоже, что теперь за мясо Бой способен сделать все, что угодно, даже возить окровавленную тележку, а без мяса не шевельнет и лапой.

Ну и покажу же я ему дома! Наверное, его придется посадить на цепь, пока у него из головы не выветрятся мясные пиршества. Для начала я посадил Боя на поводок. Это ему понравилось. Он играл с ним лапами и приплясывал на месте. Но когда я напялил на него намордник, он удивленно поглядел на меня.

– Видишь, – сказал я ему, – ты мог спокойно сидеть дома, как Страж, но теперь я заведу для тебя новые порядки.

Он сразу все понял. Но так как не привык из-за чего-нибудь страдать и волноваться, то смирился со своей судьбой и поудобнее развалился на мостовой.

– Ну, мы, собственно, можем двигаться, – сказал дядя Ярослав, довольный результатами дипломатических переговоров, и собрался идти.

– Не торопитесь, все не так просто. – Мясник заложил руки за спину и встал в позу Юрия Власова, собирающегося толкнуть 220 килограммов. – Если по закону, так по закону. Заплатите за его содержание пятьдесят крон и можете собаку забирать.

– Вы меня удивляете, – начал дядя дипломатически. – Но пожалуйста, если так, то давайте придерживаться буквы закона. Допустим, вы кормили собаку. Прекрасно, все мы были свидетелями, как честно наша собака свое питание отрабатывала. В течение двух недель пес был вашим работником, и по закону ему положена зарплата. Вы нам считаете за питание пятьдесят крон. Пожалуйста! Мы вам за его работу посчитаем сто. Я собирался вам эти деньги простить. Но если вы пожелали все усложнить, извольте выплатить нашей собаке пятьдесят крон мзды!

Бой слушал, и мне показалось, что он возгордился. Ха! Работник! А он вовсе не глуп, мой дядя Ярослав!

– Не сходите с ума, сударь мой, – понизил завмаг голос, он явно издевался. – Неужели вы действительно воображаете, что мы использовали собаку для работы? Для доставки мяса у нас есть машины, целая колонна грузовиков. Это тот бездельник, – он ткнул пальцем назад, в сторону своего помощника, – забавлялся с Вороном, они вместе возили небольшие количества мяса в привокзальный ресторан.

– Естественно, сударь мой, – ухмыльнулся дядя, – собака есть собака и десять говяжьих туш за один прием не дотащит. Да только поглядим на дело с другой стороны…

Они довольно долго препирались, а потом сошлись на том, что платить никто никому не будет. Завмаг в это время обслуживал покупателей, и они вместе с дядей перекидывались с покупателями шутками, а мне все это уже начинало надоедать. Когда я заглянул внутрь, мясник угощал дядю новым сортом диетической колбасы.

– Уже иду, – кивнул мне дядя, – подожди на улице.

Дядя пришел не очень скоро. Мясник провожал его. На дорогу мясник дал нам полкило спишских сарделек, а Бою на прощание сказал:

– Если твой путь снова пойдет через Микулаш, заходи к нам, Ворон! Я угощу тебя молоком и овощами!

И захохотал во всю глотку. Дядя тоже засмеялся. Они пожали друг другу руки – две старые лисы, которые уважают друг друга за хитрость. Наконец мы двинулись в путь. Я видел по глазам Боя, как трудно ему не оглядываться на мясника. У него в душе шла страшная внутренняя борьба. Но Бой ее выиграл. Не оглянулся. Но что касается притворства, то из всех притворял он величайший притворяла. Правда, если можно извлечь из этого какую-нибудь пользу. А сейчас пользы для него не было никакой. Но по крайней мере не было и вреда, то есть затрещины. Такие вещи он отлично понимает.

Я и сам не пойму, как я могу любить такую дрянную собаку!

* * *

Я сидел в лесу, погрузив босые ноги в прогретый солнцем мох, и вдыхал лесные запахи. Мне неприятны были любые звуки и любое движение. С самого утра меня охватила какая-то странная грусть. Сначала я подумал, что это от голода, и поел. Потом мне вдруг стала мешать суета в доме. Я ушел в лес и принялся размышлять: кто же, собственно, меня обидел? Всякое, конечно, было, но ничего такого, что могло быть особенно неприятным. Наконец, среди этой полной сказочной тишины, я понял, что грущу просто так, ни по чему.

Зачарованный лес стоял молча, не шелохнувшись, но я не бежал к осине и не искал в небе самолет, который мог бы разорвать эту тишину, потому что мне было грустно и не хотелось ничего слышать.

Единственное, что я бы с удовольствием послушал, была Ливина губная гармоника. Пусть бы она сыграла «Аккорды в огне», и всё! И ни в коем случае «Маленькую девчонку»! Это пусть слушают разные идиоты в зеленых куртках. Мне совсем неинтересно, о чем можно было бы разговаривать с Ливой, если бы ей пошел семнадцатый год. Глупая песня… «Когда мне пойдет семнадцатый год – время мое придет…» Бред какой-то! Я сам себе готов дать по физиономии, вспоминая, как я выводил эти дурацкие слова писклявым голосом. Вечером спрячу пластинку под скатерть, чтобы наши туристы не завели. Или разобью, вроде бы случайно.

Первое, что я представил себе, когда солнце разбудило меня, были Ливины бриллианты. Как они выглянули из-под земли и стали обсыхать в паутиновых ладошках. Лива на них смотрит, смотрит, а потом видит, как они снова исчезают под землей.

Габулька долго вертелась под одеялом, потом, так и не проснувшись, поднялась – глаза у нее были полузакрыты – и прошлепала босыми ножками в другой конец коридора, где у нас находится одно заведение. Я наблюдал за ней через открытые двери. Вот она идет в длинной ночной рубашонке, очень маленькая, с длинными волнистыми волосами, почти такая же красивая, как лесная фея. Я боялся, как бы она не наступила на подол рубашки и не упала. Но она спокойно вернулась и все так же в полусне потихоньку закрыла двери. Тут она заметила, что я на нее смотрю.

– Ты не спишь? – спросила она тонким голоском.

– Сплю, – прошептал я. – Но мне снится такая прекрасная сказка, что я должен открыть глаза, чтобы ее увидеть.

Она уселась на моей постели, поджав холодные ножки под себя. Ее розовая рубашонка была разрисована гномами.

– Ну! – сказала Габуля и зажмурилась; это означало, что она готова слушать.

Я начал подсчитывать гномов на ее рукавах. Мы вместе с ней насчитали двадцать два.

– Сначала мы их прикроем, – я снял с себя лишнее одеяло и прикрыл Габку, – чтобы им не было холодно, ладно? Потому что если гномы простудятся, им придется лежать в постели. Кто тогда будет по утрам выносить бриллианты на воздух?

Габулька под одеялом встала на коленки, выпятила задик, голову положила на руку (в такой смешной позе она иногда спит) и с самым серьезным видом стала слушать каждое мое слово.

Я рассказывал ей все самое прекрасное, что только знал. Это была сказка про бриллианты: про ладошки из паутины, про жадных брезнян, про королеву бриллиантов (это была Лива, и она играла на маленькой бриллиантовой губной гармонике). Мне пришлось повторить сказку три раза.

За это Габка мне доложила, что Вок сегодня не пойдет на работу. Я и сам об этом догадался, увидев, что он не встает, но сделал вид, что очень удивлен, чтоб не испортить Габке радость. Меня гораздо больше интересовало, почему он не пойдет.

– А ты не зна-а-а-ешь? – вытаращила Габка глаза.

– Да, не знаю. Откуда мне знать, если меня здесь не было два дня.

– Потому что сегодня к нам приедут! Не знаешь?

– Кто приедет?

– Ты, наверное, знаешь.

Я не знал, а что еще хуже – не знала и Габка. Ей было известно только, что кто-то приедет. Но кто? Это было почти то же самое, как если бы она вообще ничего не знала. Ведь на нашу горную турбазу каждый день кто-нибудь приезжает.

– А что общего имеет этот приезд с Воком? – разозлился я.

– Как – что? – всплеснула Габка руками. – Ему написали!

Вот так да! Йожо кто-то что-то написал. Наверняка Яна. Ведь только она ему и пишет!

Ага! Вот почему вчера, когда мы с дядей Ярославом, громко напевая, ввалились в дом, нас встретили без восторга. Только Габка примчалась из лопуховых прерий и кинулась обнимать Боя. Она тискала его до тех пор, покуда из коридора не выскочил Страж и они с Боем не начали на радостях валяться и кусать друг друга. В доме все бегали как ненормальные. Но я решил, что это потому, что переполненная столовая гудит, как осиное гнездо, и нетерпеливые туристы то и дело стучат в кухонное окошко. В таких случаях самое разумное исчезнуть поскорей, да подальше, иначе тебя запрягут в работу и до вечера от нее уже не избавишься. Дядю Ярослава это, конечно, не касается. Он спокойно пристроился на кухне и принялся докладывать о нашем героическом походе. Он начинал раза три и, только увидев, что его никто не слушает, явился ко мне в пятнадцатую. Там мы разулись и умылись.

Лишь утром, когда Габка мне проболталась, что кто-то должен приехать, у меня в голове мелькнула догадка, что вчера в кухне целый вечер толкался Йожо и каждую минуту приставал к маме и что-то говорил ей свистящим шепотом. По дороге в свою комнату я чуть было не споткнулся, налетев на него в коридоре. Они стояли там с отцом. Йожо держал отца под руку, и они договаривались о том, как куда-то поедут на «лимоне». Потом отец похлопал Йожо по спине и заторопился в столовую. И грязные ботинки из коридора Йожо куда-то утащил. И резиновые сапоги я не мог разыскать, когда мы отправились с Габкой приводить Боя в порядок.

Сначала мы вылили на него три ведра воды, а потом посыпали стиральным порошком, Габка велела Бою зажмурить глаза и намылила ему морду, а я – лапы и хвост. А потом мы вспенили на нем порошок. Бой стал очень послушным. Он все сносил покорно, как ягненок, и вел себя тихо до тех пор, пока ему не стало есть глаза. Тогда он вырвался от нас, сиганул в бассейн и опустил голову под воду. Но нам было уже все равно. Ведь пора было смывать с него мыло. Мы хохотали, глядя, как он ныряет, да еще покрикивали, чтоб он как следует ополоснулся.

Тут мы заметили, что от дома к нам мчится Йожо. Злой-презлой! Бой перескочил через бетонную стенку бассейна, поспешно отряхнулся и пустился наутек. Мы тоже хотели незаметно исчезнуть, по было уже поздно.

– Что тут творится? – закричал Йожо, красный от злости.

– А что? – дернул я плечом. – Купаем Боя.

– Посмотри на воду! – Он весь дрожал от негодования.

– Ой, – схватилась Габка за голову, – какая грязная! Одна грязь!

Ну и что же, что грязная? Ведь если Бой был грязный, не может же после него вода остаться чистой! Мне не нравится, что маленькие дети сразу же переходят на сторону сильнейшего. Так и наша Габа. Сама Боя намыливала и тут же готова меня ругать, чтобы подлизаться к Йожо.

– Эх ты, дурацкая башка, – лютовал Йожо. – Воображаешь, что бассейн – это лоханка для мытья грязных собак?!

– Бассейн с фонтаном – это украшение, – сказала Габка (интересно, откуда это у нее?). – Фонтан будет бить, когда его Вок откроет, а в бассейне будут плавать рыбки.

Я перепугался.

– Надеюсь, в нем нет рыбы? – У меня стало проясняться в голове.

– «Надеюсь, что нет рыбы»! – кричал Йожо. – «Надеюсь, что нет»… Надеюсь, что да! Четырнадцать штук форелей!

– И старушка там, – тыкала пальцем Габа. – Вот такая большая! Вок вчера поймал ее в сетку.

Ну как тут ей не влепить! Значит, она про все знала и не сказала ни слова. И разрешила Бою засвинячить всю воду. Я подскочил к бассейну и начал высматривать старуху форель. Но только бассейн маленький, а Бой большой. Он так замутил воду стиральным порошком, что ничего в ней нельзя было разглядеть.

– Я надеюсь, они не сдохнут? – испугался я.

– Попробуй ты наглотаться мыльной воды, тогда увидишь! – отрезал Йожо, разулся и вошел в бассейн, чтобы открыть сток.

Через час старуха форель уже била хвостом по зеленому дну бассейна. Честное слово, она была больше полуметра! Йожо два раза окатил дно из шланга и напустил рыбам чистой воды. Чтобы Яночка могла их видеть, хи-хи!

А потом Габка заявила, что Бою купание мало помогло. Все равно в его чистой желто-белой шубе разгуливали огромные собачьи блохи. Им не страшен ни порошок, ни купание. От них ничто не спасает, кроме керосина.

Под вечер нам пришлось пойти по малину. Это верный признак того, что близится учебный год. К концу каникул мама начинает варить варенье и малиновый сироп для тети Мог иловой, у которой живет наш Йожо в Штявнице. И Владо уже укатил на своем розовом автомобиле. Они говорили, что не прочь взять меня дня на два к себе в Братиславу, но заговорили об этом почему-то, когда я был в Микулаше, и уехали без меня. Ну и пусть! Братиславу я бы, конечно, хотел посмотреть, да только Владо я все-таки терпеть не могу. А если я кого-нибудь не люблю, мне совсем не хочется вместе с ним видеть новые, интересные места. Я могу смотреть на Дунай, и на Град, и на всякую другую красоту, но мне ничего не нравится, потому что по прекрасным местам меня водит человек, которого я не перевариваю. А если я кого-нибудь люблю, то этот человек может мне даже не показывать капли росы в паутине, а только рассказывать про них, а я уже даже во сне вижу переливающийся бриллиант на ладони у карлика.

Я не такой, как моя мама: она любит всех и не умеет ни на кого сердиться. Вот и вчера она сварила варенье не только для тети Могиловой, но и для тети Тильды. За что?! За оскорбление и сто крон! Ведь эта глупая гусыня может вообразить, что это в благодарность, и пришлет маме две кроны на чай, элегантно упакованные в деревянную коробочку. И когда только мама успела сварить варенье? Ночью! Потому что днем у нее не хватает времени.

Когда утром я помогал ей завязывать банки, я сказал все, что думаю.