Текст книги "Большая коллекция рассказов"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

XI. ДУХ УАЙБЛИ

Я сам никогда не встречался с этим духом, но много слышал о нем от самого Уайбли. По-видимому, дух был особенно предан моему приятелю, Уайбли, который, в свою очередь, был очень привязан к нему. Лично я вовсе не интересуюсь духами, как, по всей вероятности, не интересуются мною и духи. Но у меня есть друзья, которым они покровительствуют; через этих-то вот друзей я порядочно и осведомлен о бесплотных существах, именуемых духами. О духе Уайбли я намерен говорить с полным уважением. Я признаю, что это был вполне добропорядочный, трудолюбивый и добросовестный дух, с которым было бы очень приятно вести дружбу, если бы… Дело в том, что у него есть один недостаток – глупость (скорее, впрочем, кажущаяся, нежели действительная). А так как этот недостаток свойствен не одному духу, то я отношусь к нему снисходительно.

Этот дух переселился к Уайбли вместе с резной мебелью для кабинета, приобретенною им по случаю как дубовая, но после оказавшейся березовой, и вначале был довольно скромен, ограничиваясь одними «да» или «нет», и то лишь тогда, когда его спрашивали.

Уайбли однажды забавлялся целый вечер, предлагая ему тоже самые скромные вопросы, вроде следующих: «Здесь ты, дух?» (на что дух отвечал иногда утвердительно, иногда отрицательно). «Слышишь ли ты меня?» «Счастлив ли ты?» Тройной треск в мебели означал «да», двойной – «нет». Удивительнее всего было то, что дух ухитрялся на некоторые вопросы отвечать одновременно и «да» и «нет». Уайбли приписывал это крайнему усердию духа. Бывало и так, что никто и не думает его спрашивать, а он долгое время беспрерывно твердит: «да», «нет», «нет», «да». Даже жаль его становилось за такое, очевидно, тревожное состояние.

Уайбли понравилась эта забава, и он приобрел круглый стол, чтобы духу было удобнее общаться с ним. (Известно, что духи почему-то предпочитают круглые столы овальным и четырехугольным и, вообще, всякой другой мебели.) В угоду своему приятелю я присутствовал на нескольких сеансах, но дух при мне был до крайности вял и несловоохотлив; Уайбли объяснял это тем, что дух относится ко мне не совсем дружелюбно, находя, вероятно, что я сам отношусь к нему враждебно. Но это была неправда: в начале знакомства с этим духом я вовсе не чувствовал к нему неприязни. Напротив, я был им очень заинтересован и нарочно приходил, чтобы послушать его фокусы, и с удовольствием слушал по целым часам.

Мне только не нравилось, что дух при мне всегда так долго медлил, прежде чем «разойтись», а когда наконец «расходился», то употреблял такие длинные и непонятные слова, каких нет ни в одном лексиконе. Помню, однажды мы с Уайбли и его постоянным партнером по сеансам, Джобстоком, битых два часа ломали себе головы над одним словом, которое состояло из двух десятков букв и не содержало в себе никакого понятного нам смысла. Переставляя буквы и отчасти даже заменяя их другими, каждый из нас «вырабатывал» из них свой смысл. Получилась полная разноголосица, так что, в конце концов, мы чуть было не поссорились. После нескольких таких неудачных опытов Уайбли пришел к заключению, что я и Джобсток не «гармонируем» с духом, поэтому можем только «парализовать» его силу. Мы поняли намек и перестали посещать сеансы. Уайбли подобрал других партнеров, и, по его словам, тотчас же получились «блестящие» результаты, выразившиеся в ряде зловещих предупреждений и предвещаний. Однажды Уайбли прибежал ко мне сильно встревоженный и объявил, что, по сообщениям духа, я должен остерегаться одного человека, живущего на улице, начинающейся с буквы «С», а в другой раз, чуть не глубокой ночью, прилетел с такой новостью: я должен немедленно отправиться в прибрежный город, в котором находятся три церкви, и там некто нанесет мне сильное огорчение, которое впоследствии превратится для меня в большую радость. Мой твердый отказ последовать этому совету, то есть отправиться на поиски города с тремя церквями (других, более точных указаний, дух не давал), чтобы там нарваться на оскорбление, хотя бы и связанное с заманчивым обещанием блестящего вознаграждения за него в неизвестном будущем, был признан Уайбли прямым кощунством. Кое-как мне удалось успокоить своего приятеля. Ввиду такой трогательной заботы обо мне Уайбли и его духа я, разумеется, не мог сердиться на них.

Вообще же страсть духа Уайбли совать свой нос в чужие дела напоминала мне моего покойного друга Поплетона.

Дух был в восторге каждый раз, когда спрашивали его совета или просили у него помощи, а Уайбли, бывший его усердным рабом, обегал весь приход в поисках людей, чувствующих потребность в сверхъестественной поддержке, и приводил их к своему духу.

Случалось, что дух предлагал женам, не желавшим жить со своими мужьями, подойти «с угла пятой улицы за церковью к третьему дому» (он никогда не давал прямых, точных и ясных адресов, а постоянно ограничивался такими смутными указаниями) и два раза позвонить у такой-то парадной двери. Женщины горячо благодарили дух за добрый совет, бежали рано утром (как он велел) разыскивать «пятую улицу за церковью и третий дом с угла», находили такой дом и звонили у парадной двери, тоже как-то символически обозначаемой духом. Появлялся заспанный, полуодетый слуга и спрашивал, что нужно. Женщины сами не знали, чего хотят, и слуга с бесцеремонной бранью с треском захлопывал дверь перед их носом. Тогда женщины решали, что дух, по всей вероятности, указывал не эту улицу как «пятую», а какую-нибудь другую, по соседству, или следовало считать не с того угла, и повторяли свои звонки у других дверей – все с тем же, разумеется, результатом.

Как-то раз, в июле, я встретился с Уайбли в Эдинбурге. Мой приятель выглядел очень озабоченным и удрученным.

– Здравствуй, дружище! – воскликнул я, увидев его и протягивая ему руку. – А я думал, ты корпишь в экзаменационной комиссии, устроенной там у вас, и вдруг нахожу тебя здесь…

– Да, я действительно должен был заседать в комиссии, – сознался он. – Но оказалось, что я здесь нужен для какого-то более важного дела.

– Для «какого-то»?! – удивился я. – Разве ты не знаешь, для какого именно?

Он сначала немножко замялся, потом смущенно пробормотал:

– В том-то и дело, что я сам толком не знаю, зачем меня принесло сюда.

– Вот это мило! – воскликнул я. – Ехать из Лондона в Эдинбург и не знать зачем!

– Да, видишь ли, в чем дело: этого хотела Мэри…

– Мэри! – повторил я в полном недоумении, зная, что его жену зовут Эмили Джорджиной Анной и никого близких с именем Мэри у него нет. – Это что еще за Мэри появилась у тебя?

– Ах, я и забыл, что ты до сих пор не знаешь имени моего духа. Ведь его зовут Мэри, – пояснил Уайбли.

– А! – подхватил я, начиная смутно понимать, в чем дело. – Так это твой дух, которого зовут Мэри, направил тебя сюда? Неужели он так и не пояснил, с какой целью?

– Да, и это-то вот и мучит меня. Он сказал только: «Отправляйся немедленно в Эдинбург; там должно кое-что случиться с тобой». И больше ни слова.

– Сколько же времени ты думаешь пробыть здесь? – спросил я.

– И этого не знаю! – огорченно ответил он, разводя руками. – Я торчу тут уже целую неделю, и в Лондоне очень обижаются на меня за мое, как они называют, странное отсутствие. Мне вчера сообщил об этом письмом Джобсток. Я бы и не поехал, если бы Мэри так не настаивала: три вечера подряд она твердила одно и то же.

Я не знал, что еще сказать. Мой приятель так серьезно относился к своему духу, что не было никакой надежды образумить его. Подумав немного, я, однако, решился сказать:

– Вполне ли ты уверен, что эта Мэри – добрый дух? Ведь, говорят, и духи бывают разнохарактерные, как и плотские существа. Ведь, в сущности, мы и сами – не что иное, как духи во плоти, поэтому и действуем сообразно тому, какой в нас сидит дух… Разве не могло случиться, что твоя Мэри из коварных духов и только дурачит тебя?

– Да, я уж и сам задавал себе этот вопрос, – сознался Уайбли. – Очень может быть, что ты прав. Если здесь ничего не случится со мной, я начну подозревать Мэри в желании доставить мне неприятность, и…

– И хорошо сделаешь! – подхватил я. – На твоем месте я бы давно уже постарался разузнать ее характер, прежде чем так слепо ей доверяться, ведь этак она тебя бог знает до чего доведет.

Месяц спустя я опять встретился с Уайбли уже в Лондоне, возле судебных установлений (мой приятель был адвокатом и имел порядочную практику).

– А знаешь ли, – начал он после первых приветствий, – ведь Мэри не обманула меня; пока я был в Эдинбурге, там действительно случилось нечто касающееся меня. В тот самый день, как мы с тобою встретились, умер один из моих старых клиентов, в своем имении, милях в пяти от Эдинбурга…

– Ну, я очень рад – по отношению к Мэри, конечно, – сказал я, – это несколько оправдывает ее.

– Да, но представь себе, что при этом вышло, – с жаром продолжал он. – Клиент оставил свои дела в крайне запутанном состоянии, и его старший сын тотчас же бросился ко мне в Лондон, чтобы посоветоваться со мной; но не найдя меня там – я как нарочно был в отъезде, – отправился к другому. Мне было очень обидно узнать об этом по возвращении…

– Ну, вот, видишь, все-таки твоя Мэри не совсем благожелательна к тебе, – заметил я.

– Да, кажется, что так… Но во всяком случае она не солгала, что в Эдинбурге должно случиться что-нибудь, имеющее ко мне отношение, – утешался он.

Потом я узнал, что какой-то новый случай, вроде вышеописанного, окончательно укрепил веру Уайбли в дух Мэри, и его привязанность к этому духу сделалась настоящим бедствием и для него самого, и для его друзей и знакомых. Дух Мэри начал сообщаться с моим приятелем уже не с помощью стола, а, так сказать, непосредственно. Он всюду следовал за ним, проникая к нему даже в спальню, и среди ночи вел с ним длинные беседы. Жена Уайбли была крайне недовольна этой вольностью, вполне основательно находя такое поведение не совсем приличным для духа женского пола. Он сопровождал свою жертву всюду. Никто другой не слышал его голоса, но Уайбли постоянно отвечал ему вслух; а иногда случалось и так, что мой приятель вдруг вскакивал из-за стола и бежал в какой-нибудь укромный уголок, чтобы там побеседовать со своим духом без помехи.

– Знаешь что? – жаловался он мне однажды в откровенную минуту. – Она начинает сильно надоедать мне. Просто покоя не дает. Не знаю, право, как бы мне хоть ненадолго отвязаться от нее и отдохнуть. Я понимаю, что она привязалась ко мне от доброго чувства, но подчас для меня становится прямо невыносимо ее неотступное преследование. Кроме того, она беспокоит и моих домашних… Они из-за нее иногда доходят до нервных припадков.

Однажды эта неугомонная преследовательница моего бедного приятеля устроила настоящую сцену. Уайбли играл с одним строгим майором в вист. В конце игры майор, перегнувшись через стол, вдруг спросил своего партнера резким тоном:

– Будьте так любезны, сэр, объяснить мне, была ли у вас какая-нибудь земная (он резко подчеркнул это слово) причина выступить с одним козырем против моих пик?

– Простите, майор, – с запинкой ответил Уайбли, – я сам чувствовал, что должен бы пойти с дамы, но… но, видите ли, я…

– Вы шли с козыря по внушению «свыше»? – подхватил майор, слышавший кое-что о «Мэри».

– Да… совершенно верно… по внушению, – лепетал красный, как пион, смущенный Уайбли.

– Ага! – со сдержанным бешенством произнес майор, вставая и вытягиваясь во весь свой внушительный рост. – В таком случае я должен отказаться продолжать эту игру. Сумасброда во плоти я еще могу кое-как вынести, но быть одураченным каким-то сумасшедшим духом…

– Позвольте, майор! – запальчиво остановил его Уайбли. – Вы не имеете права так говорить о духах.

– Хорошо, – продолжал майор, – я скажу несколько иначе: отказываюсь играть с духами потому, что как бы ни были они хороши, но ни черта не смыслят в карточной игре, и я посоветовал бы им сначала научиться хоть основным правилам этой игры, а потом уж соваться в нее. Так им от моего имени и потрудитесь передать!

Раскланявшись со всеми нами, майор величественно удалился не только от стола, но и совсем из клуба. Мне пришлось подкрепить огорченного и расстроенного приятеля большим стаканом бренди с содовой и отвезти домой.

В конце концов Уайбли все-таки удалось отвязаться от своего духа. Это обошлось ему в восемь тысяч фунтов стерлингов; но многие уверяли, что он еще довольно дешево отделался.

Случилось это счастливое событие так. Рядом с Уайбли поселился один испанский гранд, познакомился с ним и как-то вечером пришел к нему в гости поболтать. Разумеется, Уайбли не замедлил познакомить гранда и со своим духом. Испанец пришел от него в восторг. Он говорил, что был бы счастливейшим из людей, если бы у него был такой руководитель и помощник.

Этот гранд был первым, так хорошо отнесшимся к духу, и Уайбли искренно полюбил его за это. Испанец каждый вечер приходил к Уайбли, и они вдвоем устраивали сеансы, тянувшиеся иногда до рассвета. К сожалению, я не знаю подробностей, потому что Уайбли не все рассказывал. Но, кажется, дело было в том, что «Мэри» внушила ему, будто гранд открыл никому не известный богатейший золотой рудник в Перу, и посоветовала ему, Уайбли, попросить у гранда позволения вложить в дело оборудования этого рудника несколько тысчонок, чтобы потом приобрести миллионы. Она уверила моего приятеля, что знает гранда с детства и может вполне поручиться в том, что это самый честный человек во всем нашем лживом мире.

Гранд был поражен, когда узнал от Уайбли, что тому известна его тайна, которую он, гранд, так тщательно от всех скрывал. Но теперь, «по особому доверию» к человеку, покровительствуемому таким всемогущим и всезнающим духом, он, пожалуй, откроет ему, – конечно, под условием величайшей тайны, – что нуждается в восьми тысячах фунтов стерлингов для начала оборудования рудника, своим богатством превышающего все остальные золотоносные места на земном шаре. Он, гранд, и об этой временной нужде в такой пустой, в сущности, сумме тоже никому раньше не говорил, чтобы не выдать своей тайны, надеясь как-нибудь достать необходимую сумму, хотя бы под залог небольшой части своих обширных южноамериканских владений; но из уважения к духу мистера Уайбли и к самому мистеру Уайбли, он, так и быть, готов принять последнего в компаньоны своего грандиозного предприятия, хотя такая комбинация никогда не входила в его планы и расчеты.

Окончилась вся эта история тем, что Уайбли вручил гранду восемь тысяч фунтов стерлингов и, конечно, более уж не видал его.

Этот инцидент заставил моего приятеля навсегда рассориться со своим «духом», который тут же исчез так же бесследно, как и испанский «гранд».

Другим «духом» Уайбли решил не обзаводиться, и с тех пор снова сделался почти нормальным человеком.

XII. ДЖЕК БЕРРИДЖ

В первый раз я встретил его несколько лет тому назад на скачках.

Только что прозвучал колокол, призывающий седлать лошадей, я медленно подходил к трибуне, более заинтересованный пестрой и нарядной публикой, чем самими скачками.

Вдруг один из моих знакомых спортсменов, бросившийся к тотализатору, схватил меня за плечо и хриплым голосом шепнул мне на ухо:

– Наденьте вашу сорочку на Миссис Уоллер.

– Что такое?! – спросил я, оторопев. – Надеть сорочку на…

– Да-да, наденьте вашу сорочку на Миссис Уоллер, – повторил он еще более настойчивым шепотом и тут же исчез в толпе.

Я до такой степени был огорошен, что несколько минут стоял как вкопанный и как дурак пялил глаза на то место, где скрылся спортсмен. Зачем мне надевать свою рубашку на миссис Уоллер, которой я даже не знаю? Да если бы мне и удалось найти эту даму и зачем-то надеть на нее свою рубашку, то в чем же останусь я сам?

Надвинувшаяся на меня сзади новая, только что прибывшая толпа вынесла меня прямо к главному старту, где у тотализатора бросалась в глаза, среди других имен бегущих лошадей, и Миссис Уоллер. Тут только я уразумел смысл таинственной фразы моего знакомого. Он хотел мне сказать, чтобы я ставил на Миссис Уоллер, не жалея даже последней рубашки; следовательно, он был вполне уверен, что лошадь возьмет главный приз.

Но я уже не раз попадался благодаря таким «благожелательным» советам и больше не хотел испытывать капризной фортуны. Однако слова опытного спортсмена неотступно звучали у меня в ушах и молотками стучали в мозгу. Мне казалось, даже птицы, пролетавшие над моей головой, твердили: «Надень свою сорочку на Миссис Уоллер, непременно надень!» И как ни восставал мой рассудок против того, что уже столько раз приносило мне большой ущерб, но желание пожертвовать на Миссис Уоллер если и не рубашку, то хоть полсоверена, зародившееся против моей воли, разгоралось в моем сердце настоящим пожаром. Я чувствовал, что если Миссис Уоллер выиграет и я ничего на нее не поставлю, то меня вечно будет укорять совесть.

Оттиснутый толпою, я находился уже настолько далеко от тотализатора, что не успел бы вовремя к нему пробраться, потому что через минуту должны были начаться скачки. Оглянувшись вокруг, в нескольких шагах от себя я увидел сидящего под большим белым зонтиком так называемого вольного комиссионера, состоявшего при тотализаторе.

Мне понравилось его красное, но открытое и честное лицо, и я обратился к нему с вопросом:

– Сколько на Миссис Уоллер?

– Четырнадцать против одного, – ответил он. – Желаете поставить? Наверняка выиграет.

Я вручил ему полсоверена, и он выписал мне билет, который я наскоро сунул в жилетный карман, и потом бросился к старту, где уже начались скачки.

Миссис Уоллер действительно выиграла. В первый раз случилось, что выигрывала лошадь, на которую я поставил, и это так меня поразило, что я совершенно забыл о своем выигрыше и вспомнил о нем только четверть часа спустя. Я поспешил на то место, где сидел комиссионер, которому я вручил ставку, но его там больше не оказалось. Ну, разумеется, этого следовало ожидать. Захотел поверить какому-то комиссионеру! Это ведь все равно, что швырнуть деньги прямо на мостовую.

Сунув руки в карманы и с досады мысленно высвистывая веселый опереточный мотивчик, я повернул обратно.

– Вы ищете Джека Берриджа, сэр? – раздалось у меня сбоку. – Пожалуйте, я к вашим услугам.

Я обернулся и увидел того самого комиссионера, которому отдал полсоверена.

– Я видел вас и кричал вам, сэр, – продолжал он, – но вы смотрели не в ту сторону и, вероятно, не слыхали, поэтому я и поспешил к вам.

Я был обрадован тем, что его честное лицо не обмануло меня.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказал я. – Я не думал уж увидеть вас и полагал, что мои семь фунтов пропали.

– Семь фунтов и десять шиллингов, сэр, – поправил он меня. – Вот, получите.

Он вручил мне выигранную мною сумму и вернулся к своему месту.

По окончании скачек, возвращаясь в город, я снова столкнулся с комиссионером. В одном месте собралась толпа, любовавшаяся, как пьяный и оборванный бродяга ожесточенно бил такого же сорта женщину. Я торопился уйти от этой неприятной уличной сцены, как вдруг заметил Джека Берриджа, энергично расталкивавшего толпу. Меня заинтересовало, что он хочет сделать, и я остановился.

Комиссионер – человек, кстати сказать, плотный и, по-видимому, сильный, засучил рукава и крикнул мастеровому:

– Ну-ка, милый друг, померься-ка лучше со мной, чем с этой бедной полуумирающей женщиной!

– С моим полным удовольствием, сэр! – отозвался рычащим голосом бродяга, мгновенно оторвавшись от своей жертвы, и прежде чем Берридж успел увернуться, поставил ему под глаз синяк и рассек губу.

Берридж не промолвил больше ни слова, но через минуту его противник лежал на мостовой, извиваясь от боли, как змея, и оглашая улицу глухими стонами.

– Ну, будешь теперь знать, как бить беззащитных женщин? – незлобиво, но внушительно говорил ему Берридж, наклоняясь над ним и сам же помогая ему встать. – Ступай теперь домой и займись собою, а валяться тут и стонать на весь город – совсем не дело для молодого, здорового парня. Ведь я тебя только слегка поучил. Тебе вовсе не так уж больно, и ты больше притворяешься… Ну, ступай, ступай, пока тебя не забрала полиция!

Парень, пошатываясь и прижимая руки к груди и ребрам, кое-как доплелся до находившейся напротив пивной подозрительного вида; избитая им женщина была подобрана кем-то другим, и толпа начала расходиться. Берридж сильно заинтересовал меня. Я пригласил его сесть со мной в кэб, чтобы отвезти его домой. Он горячо поблагодарил, и мы поехали по указанному им адресу.

Дорогой я узнал от него, что он живет со своими старыми родителями (самому ему было лет двадцать с небольшим) и несколькими младшими братьями и сестрами. Всех их он содержал на свои труды. Доброта и любовь ко всему живущему так и сквозили в каждом его слове.

Он жил в одном из дальних переулков, и мне нужно было сделать большой крюк, чтобы доставить его туда. Он очень просил меня «оказать ему честь» своим посещением; но так как было уже поздно, то я обещал навестить его как-нибудь в другой раз!

Характерная сцена произошла в то время, когда он уже хотел позвонить у своей двери.

Мимо крыльца пробегала девочка-подросток, бледненькая, худенькая и плохо одетая. Увидев Берриджа, она, назвав его по имени, пожелала ему доброго вечера.

– А как здоровье отца? – спросил он.

– Ничего, слава богу. Ему гораздо лучше, – ответила девочка.

– А матери?

– Ей все по-старому, мистер Берридж. Такое горе…

– Бедная!.. А чем вы теперь живете?

– О, Джим стал уже кое-что зарабатывать, – радостно сказала девочка. – Теперь нам уже не так худо, как было.

– Слава богу! Но все-таки, думаю, не хватает у вас… На вот, передай от меня матери на лекарство, – говорил Берридж, доставая из кошелька и зажимая девочке в руку пару соверенов.

Девочка рассыпалась в благодарностях.

– Хорошо, хорошо! – прервал он ее. – В случае, если опять будет у вас заминка… понимаешь? Когда опять не хватит денег, приходи ко мне или напиши. Я всегда с удовольствием выручу.

Еще раз поблагодарив и тут только догадавшись спросить, почему у него завязано поллица (он ответил, что от зубной боли), девочка убежала. Берридж позвонил в свою квартиру, а я отправился к себе.

Несколько дней спустя, по окончании делового дня, я отправился к нему. Этот человек сразу так заинтересовал меня, что мне захотелось познакомиться с ним поближе. Случилось так, что, когда я подъезжал к его домику с одной стороны, он сам подъезжал с другой. Рядом с ним в небольшом и недорогом шарабане, запряженном пони, помещалась маленькая, чистенькая, миловидная и приветливая старушка, которую Берридж отрекомендовал мне как свою мать.

– Все время толкую ему, что он напрасно возит с собой старуху, когда с ним могла бы красоваться молоденькая жена, – говорила она, обменявшись со мной рукопожатием. – Никак ему этого не вдолблю; и слышать не хочет. Может, вы убедите его, сэр…

– Нет, матушка, меня в этом никто не убедит, – подхватил сын, почтительно ведя ее под руку на крыльцо. – Я когда-то обещал своей мамуле, что буду катать ее на собственной лошадке и в собственном, пусть и не роскошном экипажике, – вот и сдержал слово. А больше мне ничего не нужно.

– Да, хороший ты у нас сын, очень хороший. Вот и женушку тебе надо бы завести такую же хорошую, – приговаривала старушка, поднимаясь при помощи сына по ступенькам и любовно поглядывая на него.

В доме, где оказалось еще несколько человек, меня охватила ласкающая атмосфера дружной, мирной и проникнутой довольством жизни. Я словно очутился в другом мире, не имевшем ничего общего с тем людским вихрем, из которого явился я сам.

Лица всех обитателей этого неприхотливого, но вполне благоустроенного и уютного домика прояснились при появлении Берриджа. Этот краснолицый человек, с твердым голосом и железными мускулами, казался добрым волшебником, любящим сердцем и щедрой рукой рассыпающим свои дары. Из его объемистых карманов появлялись один за другим разные свертки: табак для старика отца; большая кисть винограда для больного соседского мальчика, гостившего у этих добрых людей; хорошая детская книжка для одного мальчугана, называвшего Берриджа дядей; полбутылки портера для больной женщины с опухшим лицом воскового цвета (она оказалась вдовою старшего брата Берриджа); лакомства для двух девочек этой вдовы; две тетради нот для младшей сестры и еще что-то.

– Мы хотим сделать из нее настоящую леди, – смеялся он, прижимая к себе белокурую головку обнявшей его младшей сестры и нежно проводя своей широкой и грубой ладонью по шелковистым волосам головки. – Выучим ее всему, что следует знать леди, а потом и выдадим замуж за… вообще за какого-нибудь порядочного человека.

После ужина, очень хорошо приготовленного и поданного, хотя и скромного, как все в этом доме, Берридж собственноручно состряпал жженку и упросил пропустить стаканчик и мать, не говоря уж об отце, который, по его настоянию, занимал председательское место, от чего упорно отказывался, находя, что на первом месте должен сидеть тот, кто кормит семью. Для младших членов семьи мой новый приятель составил из апельсина, сахара, имбирного вина и еще чего-то сладкий напиток, который им всем понравился не хуже, чем нам, взрослым, жженка.

Я пробыл в этой счастливой семье довольно долго, слушая неистощимые юмористические рассказы молодого хозяина. Рассказывал он с таким заразительным юмором, что смеялись не только все слушавшие его, но и посуда тряслась в унисон на столе. Голос у Берриджа был громкий и раскатистый, так что он, наверное, слышался и на улице, когда его обладатель находился, как говорится, «в ударе». Но иногда в повествование рассказчика закрадывалась грустная нотка; тогда его голос звучал глухо и мягко, и веселое, жизнерадостное лицо подергивалось как бы от внутренней боли.

Когда пунш развязал языки старикам и последние наперебой принялись восхвалять своего действительно примерного сына, Берридж ласково, но твердо оборвал их:

– Да будет вам приписывать мне такие качества, каких у меня совсем нет! Если я что и делаю для других хорошее, то только потому, что это доставляет мне удовольствие. Я люблю, чтобы все вокруг меня были довольны, и когда им недостает чего-нибудь, это мучит меня больше, чем их самих. Вот и все объяснение моих кажущихся добрых поступков.

Родители его были из простых поселян и выражались по-простонародному, едва умея кое-как разбирать печатное по слогам и подписывать свое имя. Он же сумел кое-чего понахвататься и мог поддержать любой разговор. Естественно, это заставляло стариков смотреть на сына как на существо высшего порядка, помимо того, что он доставлял им возможность вести на склоне лет вполне обеспеченную и беззаботную жизнь.

Вскоре после моего посещения этой славной семьи мне пришлось уехать, и я два года не видал Берриджа. Как-то раз, в октябре, я слонялся по Ист-Энду и вдруг столкнулся с Берриджем лицом к лицу, проходя мимо маленькой часовни в Бердет-Роуд, из которой Берридж выходил. Но он так изменился за эти два года, что я едва ли узнал бы его, если бы его не назвал по имени другой встретившийся с ним человек, или если бы он сам, узнав меня, не напомнил о себе.

Пара густых бакенбард, каких раньше у него не было, придавали его красному лицу довольно почтенный вид. Он был одет в черную, плохо сшитую пару и держал в одной руке какую-то книгу, а в другой – зонтик. Фигура его казалась и тоньше и ниже прежней, что очень поразило меня. Вообще он в этот раз произвел на меня такое впечатление, будто все, чем он раньше так выгодно отличался от других, было из него выжато и от него осталась только одна тень.

– Неужели это вы, Берридж?! – вскричал я, оглядывая его с нескрываемым изумлением.

Его маленькие, глубоко запавшие глаза как-то беспокойно зашмыгали по сторонам, и он произнес жестким, звенящим и вместе с тем скрипучим голосом, какого тоже раньше у него не замечалось:

– Да, сэр, но не тот, которого вы знали два года тому назад, совсем не тот!

– Значит, и свое прежнее занятие оставили? – продолжал я.

– Да, сэр, слава богу, покончил и с ним. Я раньше все время страшно пил, прости меня, Господи! Но, к счастью, я успел вовремя опомниться и раскаяться.

– Пойдемте, пропустим по стаканчику эля, – предложил я, взяв его под руку. – И вы расскажете мне, как произошла с вами эта перемена.

Но он вежливо высвободил свою руку и твердо сказал:

– Благодарю вас, сэр, за вашу любезность, но я ничего больше не пью… ничего, кроме воды.

По-видимому, ему хотелось отделаться от меня. Но избавиться от литератора, почуявшего хороший «материал», не так-то легко, как он думал. Я стал расспрашивать его о родителях, о родственниках и о том, все ли они еще с ним.

– Пока еще да, но я не в состоянии буду вечно содержать их. Нынче очень трудно прокормить целую ораву; я же такой добродушный, что каждый пытается воспользоваться этой моей слабостью без всякого зазрения совести.

– А как вам самому живется?

– Благодарю вас, сэр. Ничего, живу понемножку. Господь всегда печется о своих слугах. У меня теперь есть небольшая торговля близ Коммершел-роуд, – прибавил он с самодовольной улыбкой.

– Где же, собственно? – осведомился я. – Мне бы хотелось опять навестить вас.

Он крайне неохотно дал мне свой адрес и, процедив сквозь зубы, что будет «очень польщен» моим посещением, поспешил раскланяться со мною.

Я видел, что он лгал, но, несмотря на это, отыскал его на другой же день. Меня очень заинтересовала произошедшая с ним перемена, и мне захотелось видеть его в новой обстановке; а что она должна быть новою, в этом я не сомневался.

Оказалось, что у него просто-напросто ссудная касса, и дело идет бойко, как, впрочем, всегда бывает в подобного рода учреждениях. Самого Берриджа я не застал: он был на собрании членов общества трезвости, как сообщил мне отец, находившийся в конторе. Старик тотчас же узнал меня и пригласил в квартиру, находившуюся за конторой.

Хотя день был свежий, в гостиной не было огня, и оба старика заметно съежились и дрожали, сидя по обеим сторонам холодного камина. Они, по-видимому, обрадовались мне не более, чем накануне их сын; но, после нескольких минут неловкой заминки в словах, к миссис Берридж вернулась ее природная общительность, и мы с ней по-дружески разговорились. Между прочим я спросил ее, что сталось с вдовой их старшего сына, которую я видел больной в мое первое посещение.

– Право, не знаю, – ответила старушка. – Могу только сказать, что она больше не живет с нами… Видите ли, сэр, Джек сильно изменился… Он… как бы это сказать… он теперь очень недолюбливает тех, которые не имеют благодати, а бедный Джек никогда не был из богомольных, – с легкой заминкой поясняла она, видимо, и болея душой за сына, и в то же время чувствуя потребность высказаться о нем человеку, который мог понять ее и посочувствовать ей.