Текст книги "Черное безмолвие"

Автор книги: Кирилл Кудряшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Тот свод человеческих законов, что всегда был единственно правильным, запрещает убивать вообще. «Не убий…» – сказал нам Господь.

Это-то меня и тревожит – Эзук, стоящий за моей спиной, не притронулся к мясу. Он остался человеком, а я – превращаюсь в животное. Как там говорил про нас Бомбодел? Бегуны – жители Черного Безмолвия… Его духи, его Боги… Может ли Бог пасть ниже человека? Может, если человек падет ниже зверья.

Наконец насытившись, а если быть точнее, то ощутив, что высосанные Безмолвием силы восстанавливаются, я обернулась к Эзуку. Он стоял в той же позе, что и десять минут назад, когда я принялась за медведя. Стоял и смотрел на меня своими глубокими, чистыми глазами, цвет которых я так и не могла разобрать в темноте.

– Может, теперь, в более спокойно обстановке, ты расскажешь нам о том, кто ты такой? – спросила я.

– Нет, Ира. Не расскажу. Ты не поймешь.

– А откуда ты знаешь мое имя, ты можешь сказать? – то, что он уже вторично обращается ко мне по имени, доходит до меня только сейчас.

– Могу. – просто отвечает он. – Оно написано у тебя на лице.

– Как это понимать?

– Очень просто, каждый человек, хочет он того, или не хочет, соответствует своему имени. Имя, словно звезда, будет освещать всю твою жизнь, покачиваясь над твоей головой на небосклоне. Даже более того, чтобы не думали твои родители, давая тебе имя, как бы долго не выбирали его – они не знают одного, имя предопределено заранее и они не в силах этого изменить. Весь их выбор – лишь Божья дань уважения человеческому стремлению к самостоятельности. Ты Ирина, потому, что ты – Ирина.

– То есть, ты хочешь сказать, что не знаешь меня? Не слышал обо мне? Что просто увидел меня, и понял, как меня зовут?

– Можно сказать и так. – примирительно заключает Эзук. – А твоего спутника зовут Анатолий.

Это был не вопрос, а всего лишь утверждение. Толя поднялся, вытирая кровь с лица, и подошел к нам.

– Мое имя тоже написано у меня на лице? – спросил он.

– Не на лице. В душе. Лицо – лишь зеркало внутреннего мира. – мягко поправил его Эзук.

– А что написано на душе у тебя, Эзук? Извини, я не умею читать души так, как ты, да и имя твое кажется мне загадочным. Так будь добр, удовлетвори мое любопытство! Скажи, кто ты, и откуда.

Весь этот напыщенный монолог не производит на нашего нового знакомого ни малейшего впечатления.

– Это имя не есть истинное, – привычно ответил он, – А истинное имя вы, пока, не в состоянии прочесть. И это хорошо…

– Да кто ты, черт возьми?! – взорвался Толя, демонстративно положив руку на рукоять УЗИ.

– Я тот, кто спас жизнь твоей спутнице. Тебе этого мало, Анатолий?

– Откуда я знаю, что ты спас ей жизнь? Это с твоих красивых и длинных слов выходит, что медведь разорвал бы ее на кусочки, а я знаю Иру уже больше трех лет – таких зверюг она душила голыми руками!

Перебор, конечно, но мне все равно приятно. Я не спорю с Толей, предоставив эту прерогативу Эзуку, который, как мне кажется, в сотни раз сильнее меня в полемике.

– Я видел, что медведь убьет ее.

– Это тоже было написано у нее в душе?

– Нет, это было написано на ее судьбе.

Толя ненадолго умолкает, не в силах возразить что-то против такого аргумента. Против человека, который утверждает, что может читать не только души, но и судьбы!

– Ты, значит, и судьбы читать умеешь? Как черным по белому? А переписать страничку в книге судеб ты бы мог?

– Мог, Толя. – неохотно соглашается Эзук, впервые за время всего разговора проявивший какие-либо эмоции, кроме спокойного и уверенного добродушия. – Мог бы переписать хоть ее всю, но не стану этого делать. Ибо корректировать судьбу мира можно лишь с позволения Божьего, и сказано в Библии: «Не искушай Господа своего».

– Я не прошу переписать судьбу мира. – с издевкой спрашивает Толя, – Я прошу переписать судьбу конкретного человека, то есть, меня.

– Судьба каждого человека – есть кусочек судьбы мира. Они слишком тесно взаимосвязаны, чтобы изменить одну из них, не задев другую. Ты определяешь мир, мир определяет тебя…. Ты не знал, Анатолий?

– Иди ты к черту, хренов теолог. – бурчит себе под нос окончательно сбитый с толку Толя. – Скажи, хоть, чего тебе надо?

– Помочь вам. – просто отвечает Эзук.

– Ты помог. – вмешиваюсь в разговор мужчин я, – Что дальше?

– Помочь вам еще раз.

– И каким же образом?

– Еще раз спасти от смерти вас обоих.

Мы с Толей ошалело переглядываемся, и во взгляде каждого из нас можно прочесть: «Ну и замашки!» Спасти бегуна от смерти?… Это даже покруче, чем мечта любого мародера, «Убить бегуна».

– И где же нас ждет Костлявая? – спрашиваю я.

– В пятом бункере. – скорбно сложив руки на груди отвечает он. – Бункера больше нет, он захвачен людьми Мадьяра.

– Кто такой Мадьяр?

– Павел Мадьяров. Бывший лейтенант вооруженных сил России. Бывший – не потому, что был отправлен в отставку, а потому, что вооруженных сил не стало в принципе. Вовремя боевых действий на северном Кавказе при применении снарядов из обеденного урана, что, естественно, было санкционировано свыше, но нигде и никогда не упоминалось, Мадьяр впервые обнаружил, что подержав в руках такой снаряд может настроить свой слух так, чтобы слышать ультразвук. Начал экспериментировать со своим новым талантом, и понял, что натеревшись порошком из обеденного урана, может обогнать идущий на полном ходу танк. Доложил об этом своему начальству, после чего получил повышение и был переведен в особое отделение, состоящее из нескольких десятков подобных ему.

– Бегунов? – выдохнул Толя.

– Да, вы называете их именно так. Надо сказать, меткое название – в других городах то же самое явление называли суперменами, летучими мышами, инфралюдьми и ночными кошками. Название «Ночные кошки», надо сказать, пошло именно из армии – именно так назывался этот экспериментальный отряд.

– Откуда ты все это знаешь? – задаю я, наконец, тот вопрос, который следовало бы задать сразу же после его слов о падении «пятерки».

– Вы же бегуны, – улыбается он, – Вот и используйте свои способности по назначению. Обо всем этом говорит Черное Безмолвие. Воздух пропитан вестями, и нужно лишь уметь их слышать. Кому, как не вам, слышащим ультразвук и видящим инфракрасный свет, говорить с Безмолвием?

Мы молчим и, должно быть, выглядим пристыженными – мол он, называющий себя человеком, слышит то, что недоступно нам. Но в наших головах вертятся сейчас совершенно иные мысли. Как? Откуда? Почему он знает о нас и о падении «пятерки»? Ведь все эти разговоры о голосе Безмолвия – полная чушь, и в самом деле, кому, как не нам, знать это. Но… Эзук знает кто мы, знает о Мадьяре, если его и в самом деле зовут именно так, знает о захвате «пятерки»… Как?

– И что планирует Мадьяр в дальнейшем? – спрашиваю я, думая о том, что этот вопрос нужно было задать сразу же, не гадая о том, кто такой Эзук, и откуда он знает о последних событиях.

– Ему нужны бегуны для нападения на Штаты и, естественно, ядерный арсенал завода. Вооружившись в пятом бункере он двинет к заводу всех своих людей. Да, собственно, уже и двинул. Максимум, через час, они будут у северных ворот, и обрушатся на завод всем скопом.

– Сколько их? – спрашивает Толя. Нет, все-таки, не снабженец он. Солдат…

– Три с лишним сотни.

– Помимо Мадьяра среди них есть бегуны?

– Еще двое. Не менее сильные и тренированные, чем он. Его сослуживцы из «Ночных кошек».

Толя зло бьет себя кулаком правой руки по раскрытой ладони правой. Я понимаю его чувства – трое хорошо обученных бегунов-диверсантов, атакующих завод вместе с оравой обычных людей… Приятного мало.

– А теперь – последний вопрос… – Толя делает шаг к Эзуку, а затем молниеносным движением выхватывает нож и приставляет к его горлу. – Кто ты, и зачем ты все это рассказываешь нам? Только не надо больше говорить про голос Безмолвия и про твое желание бескорыстно спасти нам жизнь. Понял?

Эзук кивает. В его глазах не видно и тени испуга – он все так же спокоен и рассудителен.

– Ты все сказал сам, Анатолий. Мне нечего добавить к твоим словам. Ты же запретил мне говорить правду.

Издав протяжный стон, Толя отпускает Эзука и прячет нож в ножны.

– О Боже мой! – бормочет он, – Да что ты за урод-то такой, а? Откуда ты на мою голову?!

Меня осеняет догадка, и я говорю, обращаясь к Эзуку:

– А что с Сергеем?

– С Сергеем? – непонимающе переспрашивает он.

– Еще одним бегуном из нашей команды. Он отправился в «пятерку», когда связь оборвалась. Так, для профилактики – проверить, что к чему. Попутно должен был восстановить связь. Он не вернулся… Мы предполагаем, что его накрыло взрывом… В общем, могло что-то случиться и… – я теряюсь окончательно. Мне не хочется даже думать о том, что Серега мог погибнуть, а уж высказывать эту мысль вслух – Боже упаси.

– Понятно… – задумчиво произносит Эзук, и его лице читается удивление и непонимание. – Нет, о нем я ничего не знаю.

– Что, Безмолвие молчит? – с издевкой спрашивает Толя.

– Оно никогда не молчит. – отвечает он, – Но далеко не всегда отвечает на мои вопросы. Я попробую что-нибудь выяснить.

Сидящий у его ног волк дает о себе знать низким гортанным рычанием. Шерсть зверя встает дыбом, и он, затравленно озираясь, прижимается к ногам Эзука.

– Что? – спрашивает Толя не то у волка, не то у человека.

– Белки. – отвечает Эзук. – Где-то рядом промчалась стая белок.

– Где-то рядом? – уточняю я, – Или эти отродья идут за нами?

Эзук прислушивается, склонив голову на бок. Волк, кажется, готов зарыться в снег по самую макушку. Мы с Толей тоже чувствуем себя не очень уютно, так как уже не раз сталкивались с мутировавшими белками Безмолвия. По одной эти твари не опасны, но в том-то и дело, что они редко охотятся в одиночку. Стая из 30–40 особей способна обратить в бегство и стаю волков, и даже медведя, имевшего наглость оказаться на их пути. Немногое сейчас помнят о том, что до войны не белки охотились за нами, а мы за ними… Тогда они были очаровательными пушистыми созданиями, и каждый ребенок мечтал покормить их орешками с руки. Теперь же, когда зелени и орехов в лесах практически не осталось – лишь подснежные мхи, которыми питаются немногочисленные олени, лоси и мелкие грызуны, белки переключились на мясную пищу. Ну а поняв, что в одиночку им не завалить даже крысу, сплотились в стаи, организованные по принципу волчьих. Теперь эти хищные голодные существа, увидев протянутую им ладонь с орешками, без раздумий откусят человеку несколько пальцев, не притронувшись к угощению.

– Они идут сюда. – говорит, наконец, Эзук. – Идут на запах крови…

– Тогда нам здесь больше нечего делать. – с сожалением покосившись на тушу медведя, констатирует Толя, – Понеслись.

Я киваю ему и поворачиваюсь к Эзуку, успокаивающего волка, глядя его по загривку.

– Эзук, ты пойдешь с нами?

– Извини, Ира, но нет. У меня есть другие дела. В частности – найти твоего Сергея.

– А белки? Беги! Даже если ты – человек, а не бегун, у тебя еще есть шанс спастись.

– Они не тронут меня, Ира… Беги. Сейчас нам с тобой не по пути, но мы еще увидимся. Обязательно…

Я улыбаюсь ему, в душе думая о том, что спасибо еще, что он не добавил «Увидимся в «восьмерке». Ну не идут у меня из головы эти слова Мадьяра, и все тут. Да, логично предположить, что это лишь провокация, призванная заставить меня уговорить Сырецкого оттянуть наших бойцов прочь от завода, но… Материнское сердце – это не литературный оборот, это диагноз.

– Ира! – окликает меня Толя. – Бежим!

– Бежим.

Мы срываемся с места, наслаждаясь бурлящей в наших жилах силой. Ноги несут нас сами, автоматически выбирая дорогу. Деревья, кажется, сами уходят с нашего пути, раньше, чем мы успеваем даже подумать о том, как обогнуть их. Белки остаются далеко позади, как и Эзук, рискнувший остаться наедине с этими дьявольскими отродьями. Как-то уж больно легко мы оставили на верную смерть человека, помогшего нам и, быть может, спасшего нам жизни. Хотя нет, на душе спокойно, как будто так и должно быть. Ну не может он быть человеком – бегун он, или кто-то еще – не знаю, но человек не смог бы выжить без костюма в Черном Безмолвии, да еще и сразу после ядерной атаки Денвера.

Наверное, он сейчас, так же, как и мы, несется прочь от стаи голодных белок. Хочется верить, что бежит он на северо-восток, по направлению к «пятерке», разыскивать Сергея, как и обещал.

Мы несемся к заводу, и я, следуя по пятам за Толей, обдумываю, что мы скажем Сырецкому. Как объясним свое скорое возвращение? Расскажем, что встретили в Безмолвии таинственного незнакомца с загадочным именем Эзук, рассказавшего нам о планах мародеров? Расскажем и о том, что он приручил не мутировавшего волка и с его помощью помог нам завалить медведя? Фантастика… Стоп. Что он там говорил еще? Что пытался контролировать медведя, но тот был опьянен сражением, и потому не послушался его… Не цитата, но приблизительно верно. Получается, что наш Эзук еще и сумасшедший, считающий, что может управлять животными? Говорить с ними? Нет, с волком у него это получалось неплохо, но если разобраться, то кто такой волк? Та же собака, только еще не одомашненная.

Сумасшедший… да я в этом и не сомневалась. «Безмолвие не молчит никогда. Оно просто не всегда отвечает на мои вопросы.» Чушь!

Толя машет рукой куда-то направо, и сворачивает в указанную им сторону. Правильно, нечего проноситься под самым носом у врага, который уже наверняка находится на подступах к северным воротам. Войдем через западные…

Спустя пятнадцать минут сумасшедшего бега, на который способны лишь наевшиеся досыта бегуны, мы влетаем в ворота завода, за которыми нас ожидает не просто пара охранников, как обычно, а целый взвод бойцов в защитных костюмах и с автоматами в руках.

– Ваши пропуска! – гаркает нам в лицо стоящий на воротах, и десяток «Калашей» тут же оказываются нацеленными в нашу сторону.

– Держи. – говорю я в ответ. – Что происходит?

– Мародеры. – лаконично отвечает он.

Нам возвращают пропуска, и мы несемся дальше, в сторону входа в жилой бункер…

Глава 5

Да.… Еще час с небольшим назад, завод, восстанавливающийся после ядерной атаки, казался мне человеческим муравейником. Жизнь бурлит, все бегут, спешат, торопятся, перетаскивают различные соломинки и зернышки. Теперь я вижу, что тот, прежний содом, мог сравниться разве что с муравейником во время летней жары. По сравнению с тем, что творится на заводе сейчас, предыдущая суматоха кажется образцом тишины и покоя!

Повсюду оружие. Автоматы, гранаты, базуки, пулеметы… Ревет БТР, пробивающийся сквозь разномастную человеческую толпу к северным воротам. Подъемные краны исчезли, и теперь их стрелы колышутся где-то возле северной стены – видимо, там наращивают укрепления.

Четверо парней, судя по лицам – ни разу в жизни не стрелявших из огнестрельного оружия, тащат громадный авиационный пулемет, снятый нами во время вылазки в Бердскую воинскую часть. Воистину, война на подходе…

Тут же я замечаю джип Сырецкого, из которого в мегафон во всю глотку вещает сам Петр Михайлович, требующий что-то куда-то подкатить, где-то развернуть оружие и т. д. Словно он не начальник завода, отвечающий за технологический процесс изготовления оружейного плутония и урана, а бравый полевой командир. Впрочем, за пять лет война действительно превратила его из бюрократа в профессионального военного.

Я на ходу догоняю джип и, распахнув дверцу, прыгаю на заднее сиденье – передние заняты Сырецким и его водителем Костей. Слева тот же маневр повторяет Толя, приземляясь на сиденье рядом со мной.

Костя испуганно оборачивается – мало ли, что за звери вваливаются в его машину, но Сырецкий тут же кладет руку ему на плечо.

– Веди машину и не отвлекайся. – говорит он, – А то еще задавишь кого-нибудь ненароком.

Бегунам он перестал удивляться уже давно…

– Докладывайте. – четко и по военному требует он.

– «Пятерки» больше нет. – говорит Толя. – Захвачена мародерами. Все население, скорее всего, убито.

– Скорее всего? То есть, точно вы не знаете?

– Не знаем. – соглашаюсь я.

– Кто нам противостоит? Вы выяснили что-нибудь о нашем новом знакомце, бегуне?

– Отряд, численностью около трехсот человек. Хорошо вооружены. Не местные – видимо, пришли издалека. Люди сплотились под командованием трех бегунов, в частности – Павла Мадьярова по прозвищу Мадьяр. Бывшего лейтенанта команды «Ночных кошек» – боевого подразделения бегунов, созданного еще до войны.

– Триста человек, говоришь… – бурчит Сырецкий, и тут же, подхватив с приборной доски микрофон, ревет в динамики, – Куда вы ставите миномет? По своим стрелять? Метров на пятьдесят назад – палить будете оттуда!

– Триста.

– Значит, они задумали какой-то обходной маневр. С севера на нас идет не больше двух сотен.

– Как дела там? – Толя неопределенно машет рукой за стену.

– Северных внешних постов больше нет. Мародеры вашего Мадьяра смели их даже без потерь. С остальными постами связь пока есть. Не докладывают ничего необычного, не замечают никаких поползновений противника… Со всех сторон, кроме севера, пока тихо, что меня и смущает. Вы говорите, что их триста человек, а высланные на разведку ребята утверждают, что не более двухсот. Возможные варианты объяснения – вы ошибаетесь, разведчики ошибаются, еще сотня осталась в бункере и, наконец, самый мерзкий вариант – еще сотня заходит с другой стороны, готовясь к внезапному удару. Какой вариант вы, господа бегуны, считаете наиболее вероятным.

– Последний. – тут же отвечает Толя, еще не привыкший к манере Сырецкого задавать риторические вопросы.

– Кстати, откуда информация о количестве бойцов этого Мадьяра?

Мы переглядываемся, не спеша рассказывать о событиях последнего часа.

– Что молчим? – спрашивает Сырецкий, интуитивно чувствующий, что мы что-то скрываем. – Вы были в «пятерке»?

– Нет, Петр Михайлович. – отвечаю я.

– Тогда откуда информация о численности противника? – он срывается на крик. – С неба на голову упала?

– Почти так…. – соглашается Толя.

В течение следующих десяти минут мы пересказываем историю своей охоты на медведя и встречи с Эзуком, в процессе чего Сырецкий лишь тихо шевелит губами, беззвучно поминая наших матерей, краснеет, бледнеет и, наконец, зеленеет.

– После чего мы отправляемся на завод, а он остается там, видимо, встречать белок. – заканчивает Толя.

– Правильно ли я вас понял, господа бегуны? – тихо начинает Сырецкий. – Вы встретили в лесу человека, не боящегося радиации, и, при этом, утверждающего, что он не бегун? Так? Выслушали его рассказ о Мадьяре и отпустили на все четыре стороны, поверив, что он пойдет не в лагерь мародеров, чтобы доложить о вас, а сломя голову помчится на поиски Никитина, которого он никогда в глаза не видел? Из чистого альтруизма бросится его спасать!

– Примерно так. – тихо отвечаю я.

– И вы ему поверили? Бегуну, утверждающему, что он человек?

– А если он все же не бегун? – с вызовом спросила я.

– А кто? Человек, как говорит он сам? Человек, как и вы, живущий в Безмолвии?

Толя задумался, что-то припоминая, а затем многозначительно изрек:

– А он, как я помню, и не говорил, что он человек. Он утверждал лишь, что он не бегун… По крайней мере, я так помню…

– Ну и кто же ваш Эзук, если он не человек, и не бегун? Господь Бог?

– Не поминайте имя Господа всуе. – бурчит Толя, ставший религиозным задолго до нас всех. После начала войны, чтобы верить хоть во что-то, почти все население города решило, вдруг, стать убежденными христианами. Толю воспитывали в почтении к Богу с детства, и потому он был гораздо менее терпим ко всему, что мог счесть богохульством, нежели любой из нас.

– Остынь, Толя. – миролюбиво говорит Сырецкий, – Не о том речь. Я просто пытаюсь понять, почему вы не просто отпустили этого Эзука, но еще и поверили ему?

– Просто потому, что он не врал. – говорю я.

– Да почему ты так в этом уверена? – кричит Сырецкий, простирая к небу руки и забыв, что находится не на открытом пространстве, а в автомобиле.

– Потому, что я смотрела ему в глаза, когда он говорил со мной! Он не врал, я знаю это!

Сырецкий хочет сказать что-то еще, но тут, резво потеснив мою задницу с сиденья, в машину вваливается Катя Таранова, наша трусоватая бегунья.

– Петр Михайлович. – кричит она, отчего мое правое ухо тут же намертво закладывает. – Они идут!

– Костя, поворачивай к воротам. – требует Сырецкий, и тут же хватается за ручку над дверью, так как джип резко кренится налево, когда водитель лихо заворачивает руль.

– Где Марат? – спрашиваю я у Кати.

– Уже там, у ворот. Мародеры перешли в наступление…

– Ничего. Мы их встретим. – зло шепчет Толя. – Припомним им и тебя, и уж точно Серегу…

Минут через пять мы уже карабкаемся по предательски шатающейся лестницей на крепостные стены завода, к наблюдательному пункту. Внизу, метрах в десяти под нами, начинается Черное Безмолвие. Молчаливое, жуткое и безграничное…. Я протягиваю руку Сырецкому, который, облачившись в свой защитный костюм, выглядит теперь усталым и разбитым. Его движения замедленны, поле зрения ограничено, зато он будет жить… Радиация не доберется до его тела. Теперь мы вчетвером, расталкивая и без того охотно расступающихся солдат, подходим к краю обзорной площадки.

Мимо меня пробегает молодой парнишка, лет двадцати, в костюме, но без шлема. Я, едва увидев это, хватаю его за локоть.

– Ты что, псих, парень? – кричу я в его незащищенное лицо, – Почему без шлема?! Марш вниз!

Он дрожит, боясь пошевелиться – слишком велик страх перед бегунами, но ему на выручку тут же приходит Сырецкий, голос которого едва слышен из-под скафандра.

– Оставь его в покое, Ира. – требует он. – Костюмов-то на всех не хватает, а уж о шлемах я и вообще молчу. По тревоге подняты все, кто хоть раз держал в руки оружие, которого, слава Богу, в достатке. Всем, кто без костюмов отдан приказ менять одежду каждые полчаса, а тем, кому просто не хватило шлемов – раз в те же полчаса тщательно умываться.

– Если позволят мародеры. – подводит итог Толя и тянет меня за руку к краю смотровой площадки. – Пошли, Ира. Все равно половина здесь сегодня поляжет.

Я подчиняюсь, но от его слов мне, прожженному снегом Безмолвия бегуну, становится ужасно холодно в груди… Кто мне все они? Все эти солдаты, и простые работники завода, сегодня вышедшие к его стенам? Никто. Даже Антон-Бомбодел, который, я надеюсь, сидит сейчас в своем бункере и не помышляет о том, чтобы подняться наверх – кто он мне? Случайный попутчик, не более того. Но отчего же он так запал мне в душу? Отчего мне так жаль этого молодого солдатика, который за ближайшие несколько часов загорит до черна и, быть может, ночью ему останется лишь сплевывать кровь, сочащуюся из десен, да выдирать пальцами шатающиеся зубы….

Положив руки на холодные стальные перила я углубляю порог восприятия, всматриваясь в Черное Безмолвие, прямая видимость в котором для обычного человека ограничена десятком метров.

Вон они, примерно в пятистах-семистах от завода. Не знаю точно, сколько их, и как наша разведка ухитрилась проскочить мимо Мадьяра с его чутьем прирожденного бойца, но кажется, численность врага указана приблизительно верно. Идут развернутой цепью – впереди автоматчики с ночными прицелами, за ними шеренга грузовиков – многие из них с фургонами, в которых наверняка находятся люди, многие – бортовые с установленными в кузовах минометами и пулеметными турелями. Кое-где, среди громадных «ЗИЛов» и «КАМАЗОВ» виднеются джипы с легкими турелями ближнего радиуса поражения на крышах, тоже с ПНВ[1]1
  ПНВ – прибор ночного видения.


[Закрыть], так что в ближнем бою к этим джипам лучше не приближаться. Грозно ревя ползут к заводу два БТРа, на броне которых восседают автоматчики. Наводит на нас свое дуло доисторический Т-34, заставляя меня поразиться, где они только откопали этого динозавра?! Замыкают колонну около сотни людей. Все при оружии – видимо, нехватки стволов мадьяровцы также не испытывают, но по крайней мере, ПНВ у идущих в хвосте, один на пятерых, не больше. Но главное – количество защитных костюмов примерно такое же, как и ночных прицелов. Один на пятерых! То ли им плевать на то, что они погибнут, сожженные невидимым огнем Безмолвия, то ли эти ребята рассчитывают на короткий бой, за время которого они не успеют словить смертельную дозу?

Они же захватили «Пятерку»! Там должно было быть несколько сотен костюмов, никак не меньше! Тогда почему мадьяровцы идут по Безмолвию без защиты?!

– Что скажете? – спрашивает нас Сырецкий, опуская «Сову» и с явным облегчением вновь одевающий на голову шлем.

– Серьезная команда. – отвечает Толя. – Не первый раз в бою, и не первый раз работают в условиях Безмолвия. Наверняка попытаются проломить стену или ворота, и пустить в брешь бронетехнику. Если накроем БТРы до того, как они подберутся к нам вплотную – есть шанс на победу. Впрочем, он и так есть, если Мадьяр, конечно, не задумал какой-нибудь хитрости.

– А он задумал. – добавляю я, вспоминая безжалостный, холодный взгляд этого солдата.

– Что стоим? – как бы невзначай бросает Толя Сырецкому, – Кого ждем? Пора начинать атаку. Корректировщики на стенах?

Петр Михайлович молчит, обводя взглядом стоящих вокруг солдат.

– Корректировщики на стенах? – повторяет Толя свой вопрос, обращаясь уже к ним.

– Да. – следует, наконец, ответ.

– Тогда вперед и с песней! Минометный огонь сконцентрировать на брониках. Зенитная установка еще жива?

– Жива. – на сей раз отвечает Сырецкий, чувствуя, что роль командира в этом сражении постепенно уплывает из его рук.

– Послать к ней дополнительный расчет! Сконцентрировать огонь зенитки на джипах и бортовиках. Если фургоны прорвутся – не беда, встретим их внутри. Главное – не пустить на территорию завода легкую, маневренную технику. С пехотинцами как-нибудь справимся.

– Сколько у нас людей? – спрашиваю я.

– У стены сейчас порядка пяти сотен. Еще сотни три – в резерве.

– Мобильный отряд?

– Рассредоточен у ворот. Я отдал приказ, если мадьяровцы прорвутся внутрь – перейти в контратаку.

Краем глаза я отмечаю, что командиры отрядов и расчетов, собравшиеся вокруг нас на смотровой, зашевелились, отдавая приказы, или спускаясь вниз, к своим бойцам.

Справа от нас заговорил миномет, оглушительно рявкнув, словно пытаясь своим раскатистым басом отпугнуть врага. Мина, прочертив в воздухе параболу, ухнула в сотне метров от мадьяровцев, не нанеся им ровным счетом никакого вреда. Ничего, первый выстрел всегда в молоко, а дальше корректировщики укажут верную траекторию стрельбы.

– Петр Михайлович, – обратился к Сырецкому один из командиров, – Мне кажется, вам лучше спуститься со стены.

– Точно. – подтвердил Толя. – Спускайтесь вниз, а то накроет шальным осколком.

Вновь грянул миномет, на этот раз другой, расположенный еще дальше от нас. Снова недолет, но на этот раз меньше. То ли наши стрелки начали лучше целиться, то ли мадьяровцы подошли ближе.

Три бортовика противника отделились от общей линии, занимая позицию для прикрытия. Нестройным хором гаркнули три миномета, отсылая мины за стены завода. Три взрыва, разделенные по времени парой секунд, грянули достаточно близко к стене, внеся сумятицу в стройные ряды солдат. Большинство тут же залегли на землю, поняв, что в стенах завода они подвергаются едва ли не большей опасности, чем снаружи.

Огрызнулась шквальным огнем зенитка, поливая свинцом приближающиеся грузовики противника. Защелкали снайперские винтовки с ночными прицелами, и почти тут же один из фургонов исчез в вихре пламени – я даже не успела понять, кто накрыл его. То ли снайперы, то ли зенитчики шмольнули крупнокалиберным снарядом.

– По бортовым бейте! – кричит Толя, непонятно к кому обращаясь, – Если они прорвутся – нас всех положат из пулеметов!

Почти одновременно вступили в бой еще семь наших минометов, залпы которых кучно ложились вокруг приближающегося к воротам Т-34. Одна из мин разорвалась почти под самой мордой танка, и он замер на секунду, словно оправляясь от контузии, а затем вновь двинулся вперед.

Бой начался…

Пехотинцы Мадьяра двинулись вперед, укрываясь за фургонами, и непрерывно поливая стены автоматным огнем. Несколько пуль просвистели в опасной близости от смотровой, гулко отрикошетив от камней.

Еще один вражеский бортовик замер на месте, ощетинившись винтовками и без устали отсылая в нашу сторону смертоносные мины. Одна из них разорвалась прямо на стене, сбросив вниз полдюжины уже, вероятно, мертвых солдат. На это тут же ответила наша зенитка, удачно прицелившись и прошив грузовик короткой, но мощной очередью. Вспышка, и он исчез в вихре пламени, моментально пожравшем и людей, и боезапас.

Танк упорно продвигался к нашим воротам. Его орудия молчали до тех пор, пока он не подобрался на дистанцию около двадцати метров, став практически неуязвимым для обстреливающих его минометов. Остановившись в «мертвой зоне» минометного обстрела он величественно качнул башней, прицеливаясь, и послал тяжелый бронебойный снаряд в створки ворот.

Когда создавались стены завода, они проектировались в первую очередь, как защита от немногочисленных пеших отрядов мародеров и, конечно же, от животных Черного Безмолвия, в первый год войны ставших настоящим бедствием. Ворота, обшитые стальными листами, были достаточно крепки для того, чтобы выдержать взрыв гранаты или мины, в непосредственной близости от них, но на точный удар бронебойного снаряда с небольшой дистанции их не рассчитывали, да и рассчитать не могли. Ворота вырвало, вместе с куском стены и, переворачивая в воздухе, протащило еще с сотню метров, пока они не замерли, налетев на будку какого-то складского помещения.

– Да стреляйте же! – орет Толя, – Накройте минометами БТРы! Через минуту вы уже и этого сделать не сможете!

Кто-то из стоявших рядом людей, услышав его слова, отдал приказ по рации, и тут же огонь всех минометов переключился на броники, забыв про бортовые грузовики прикрытия. Минута, и один из них замер на месте, дымя разнесенным взрывом двигателем.

Точное попадание из вражеского миномета разносит в клочья один из наших минометных расчетов.

Второй БТР вкатывается в «мертвую зону» и начинает обстреливать стены из пулемета.

Мадьяровские пехотинцы уже в опасной близости от развороченных танком ворот. Сам танк величаво вползает в образовавшуюся брешь… Инициатива в руках Мадьяра…

– Ира, за мной! – командует Толя, и бросается вниз со стены, едва придерживаясь руками за поручни лестницы. Я следую за ним, спускаясь в низ тем же манером, на полном автопилоте выискивая глазами Сырецкого – куда же делся наш бравый начальник.

Уже изрядно поредевший от минометного обстрела мобильный отряд, неорганизованно, видимо, лишенный командира, бросается к воротам, навстречу танку. Я едва успеваю припомнить что-то, когда-то давно услышанное от Сергея, о заминированных воротах, когда Толя уже бросается наперерез ребятам.