Текст книги "Черное безмолвие"

Автор книги: Кирилл Кудряшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Думаю, что да. Врач сказал, что рана серьезная, и для человека – смертельная. Но не для бегуна… Он хотел придти еще раз, через несколько часов, осмотреть Сергея, но люди не впустили его.

– Те сволочи, что изрисовали всю дверь? – спрашивает Марат, хотя это и так ясно.

– Те люди, что теперь боятся бегунов больше, чем самого Безмолвия. – уклончиво отвечает Эзук. Что ж, вполне в его манере. Очень может быть, что он не изменит своего мнения даже когда эти самые люди начнут бить его ногами по лицу. Впервые мне приходит в голову, что Эзук, пожалуй, в гораздо большей степени христианин, чем все мы, вместе взятые. Даже больше, чем заводской архиепископ, для которого, прости меня, Господи, за недостойные слова о служителе твоей церкви, работа священников – лишь возможность чаще других жрать свежие огурцы и выращенных на подземной ферме цыплят.

– Ладно, – говорю я, – Люди, так люди. Я попрощаться пришла.

– Ты идешь к Мадьяру? – его лицо не выражает удивления. Он знал. Естественно, знал, а чего я, собственно, ожидала от человека, вымолившего у Господа чудо?

– Да. Еду забрать сына, но если не удастся – сотру там все в порошок, а его самого завяжу узлом и повешу на ближайший сук.

– Я еду с тобой. – тут же говорит Эзук.

Вот же ж блин, навязались на мою голову супермены! Разве вам всем не понятно, что я еду на верную смерть, и от того, что нас будет больше шансов выбраться не прибавится. А я готова умереть… Собственно, если разобраться, то зачем мне, вообще жить? Марат и Сергей могут уйти в Безмолвие, и там стать одинокими волками, медленно дичающими в черной пустоте. Эзук… Эзук – не знаю, но на заводе ему точно не место. Его просто убьют. И даже не за то, что он бегун, и не за то, что он столь усердно отрицает это, а просто за то, что он не такой, как все. Что он верит в бога гораздо глубже кого-либо, кого я знаю.

А я? Я не могу бросить все, и уйти в Безмолвие, потому что мой сын у Мадьяра, а жить без него я не смогу. Но даже если все пройдет гладко, во что я, лично, не верю, и я вернусь обратно вместе с Колей – куда нам идти? В завод, как и в другие бункеры, мне дорога теперь закрыта. Очередь в спину, да яд в еду – вот, на что я смогу здесь рассчитывать. Да я и сама не вернусь – не хочу больше видеть мелких и неблагодарных людей. Мой мир – Черное Безмолвие! Мой, но не Колин. Ему придется прятаться по металлическим фургонам и зданиям, спасаясь от радиации, скрыться от которой невозможно. Мы с ним болтались так года полтора, и я удивляюсь, как его не убила лучевая болезнь… Хочется верить, что помог не только свинцовый халат и противорадиационные костюмы, но и моя материнская любовь, способная остановить даже гамма-кванты.

Он не сможет жить в моем мире, а я – в его. Да и есть ли он, Колин мир? Как его встретят в заводе после того, что сотворила Катя? После того, что наделала я всего полчаса назад? Сын бегуньи – это не происхождение, это социальный статус. Кто знает, не проявится ли в мальчике наследственная кровожадность? Жажда человеческой крови?!

Нет, здесь не примут и его…

– Нет, Эзук, еду я одна!

– Со мной. – моментально встревает Марат.

– Да послушайте вы, оба, – взрываюсь я, – Вспомните о том, что у вас голова на плечах, а не кастрюля со звуковыми локаторами! Мне не нужна помощь! Или я умру, или нет, но все это зависит только от меня… ну, отчасти – еще и от Мадьяра. И то, что со мной будет кто-то еще, ничего не изменит. А вот здесь вы нужны. Оба нужны Сереге! Он тяжело ранен и слаб, а в заводе творится черт знает что. Бегуны разом стали врагом номер один, от которого надо избавляться. От нас избавиться будет трудновато – мы, если и умрем, то с собой прихватим столько народу, что в аду дров не хватит, а вот Сереге сейчас не до того, чтобы кулаками размахивать. Вы уедете вместе со мной, и что будет с ним? Сюда ввалится табун сумасшедших, и придушит его во сне.

Нет уж, господа, вы остаетесь охранять Серегу, а я отправляюсь в гости к Мадьяру. Если сильно тряхнет – знайте, это я постучалась.

Они еще не успевают опомнится, когда я уже выхожу из лазарета. Вика по прежнему сидит у меня на плече, и лишь за дверью я осознаю, что она со мной.

– Ну что, зверушка? – спрашиваю я, – И ты будешь играть в супермена? То есть, в супербелку… Тоже хочешь со мной?

И Вика отвечает, но не словом, а делом. Она срывается с моего плеча, и в два прыжка оказывается на пролет выше. Дескать, не только с тобой пойду, но и вперед тебя умчусь… Эх, белка ты белка… Но мы еще посмотрим, кто будет впереди!

На моих губах играет улыбка, мощным рывком я бросаю свое тело вверх по лестнице, рассчитывая перескочить сразу через пяток ступеней… Да чего уж там, сразу через весь пролет. Взмываю в воздух, но тут же приземлясь на ноги без привычной упругости, едва не вывихнув лодыжку. Черт! Я же в бункере, здесь нет радиации! А значит, сейчас я не бегун.

Вика смотрит на меня своими черными глазами-бусинками, сливающимися по цвету с ее шерсткой. Сочувствует? Наверное. Она помнит меня другой, раскидывающей в Безмолвии десятки ее соплеменников.

Интересно, смогла бы я жить здесь? Отказаться от мира Черного Безмолвия, и нырнуть под землю? Жить с обычными людьми? Может нам с Колей стоит плюнуть на все, и отправиться в другой город? Приехать туда под видом обычных людей, и попросить пристанища в одном из тамошних бункеров – должны же они быть у них, в конце-то концов! Жить там, где никто не будет знать о моем прошлом, о десятках покойников, о крови, в которой мои руки замараны по локоть… Жить человеком…

И тут же в моей голове возникает образ белого волка, льстиво заглядывающего в глаза вожака волчьей стаи. Обычной стаи копытных волков. Я представила это гордое животное, во взгляде которого читается знаменитое: «Подайте на домики для бездомных поросят…», и сплюнула. Бред какой-то!

Вика вновь запрыгивает на мое плечо… Кажется, она со мной согласна.

Дверь VIP-палаты я открываю пинком ноги, заставив подпрыгнуть лежащего на кровати Сырецкого. Водка у него, как я вижу, уже кончилась…

– Петр Михайлович, – без вступления говорю я, – Мне нужен полноприводной фургон в отличном состоянии, и двадцатикилотонная «Невеста» с дистанционным детонатором.

– Ты что, очумела?! – удивленно вскидывает брови шеф завода.

– Да. – честно сознаюсь я.

– На хрена?!

– Еду в гости. А «Невеста» будет подарком. Реально подключить к детонатору дистанционный беспроводной запал, чтобы сработал метров на сто?

– Вроде реально… Только источник питания к нему приделать помощнее, чтобы пробился через магнитные поля. Фонить эта штука будет, что кусок урана.

– Плевать. – говорю я, и оскаливаю зубы в недоброй улыбке. – Меня излучением не испугаешь. Сильнее буду.

Спустя полтора часа покрикиваний на электронщиков, ядерщиков и парней из «оружейки», я выезжаю из завода, который, наконец, перестает гудеть как растревоженный улей. Праздник окончился быстро, и знаю, что было тому виной – то ли новости, принесенные мною, то ли радиация, загнавшая людей обратно в бункеры. Может там они еще и отмечают победу над отрядом Мадьяра, черт их знает… Этих людей.

Вика едет со мной, гордо восседая на пассажирском сиденье, и, периодически, впрыгивая то мне на плечо, то на панель приборов, чтобы рассмотреть, что там, впереди… Думаю, что впереди мы с ней видим одно и тоже. Пустоту и неизвестность.

Глава 10

До нужной мне точки пятьдесят восемь километров с маленьким гаком. Но то по карте… Задолго до войны я бывала в тех краях, ставших теперь абсолютно неузнаваемыми. Неподалеку текла речка Обь, покрывшаяся теперь льдом и снегом так, что угадать, где проходит ее русло практически невозможно, вокруг расстилалась тайга, подступавшая к Новосибирску… Друзья рассказывали мне, что здесь, в более чем полусотне километров от города, уже можно было встретить даже лосей, не говоря уже о глухарях, токовавших во всю глотку в брачный период. Я же любила ездить в Мошковский район за грибочками… Теперь грибочки можно найти только под многометровым слоем черного снега – оттуда их выковыривают мыши и прочая подснежная живность.

Пятьдесят восемь километров на хорошем, мощном грузовике. В довоенные годы это заняло бы час. Теперь, если повезет, доберусь чуть меньше, чем за день. Когда-то давно читала у Кинга великолепный рассказ «Короткий путь для миссис Тодд», о женщине, всегда искавшей короткую дорогу. Она наглядно демонстрировала, что если ехать от одного города до другого по шоссе, то этот путь занимает 113 километров – приходится делать крюк, следуя за изгибом дороги. А если ехать по прямой, так, как летают птицы, то путь уложится в какие-то 60 километров. Поэтому она всегда искала короткие пути, понемногу сокращая расстояние до 80, 70, 60 километров… Но достигнув минимума она не остановилась, продолжив искать еще более короткий путь. Поэтому спустя несколько недель после поездки из одного города в другой на ее спидометре красовалось число 55, затем 50… Друзья не понимали, как можно срезать путь короче самого короткого, а она же просто улыбалась в ответ на все их расспросы.

Итогом стал путь всего в два километра вместо шестидесяти! Она нашла самую короткую дорогу, проходящую через иной мир. И этот мир понравился ей больше нашего, пусть и был полон опасностей и жутких существ, напоминающих… Напоминающих живность Черного Безмолвия. Интересно, попадались ли миссис Тодд аморфы… Нет, вопрос нужно сформулировать иначе: знали ли Кинг о том, что когда-нибудь его миры, созданные в книгах, станут реальностью? Попадались ли ему аморфы? Ему, и другим величайшим писателям прошлого, предвидевших будущее. Теперь уже не спросишь. А ведь интересно…

Но мне светит проехать не коротким путем, а, как раз наоборот, более длинным. Мир фрактален, и Черное Безмолвие блестяще нам это доказало. Если измерить расстояние между точками А и Б по снимку из космоса, то мы получим, скажем, десять километров. Если измерить этот же отрезок, но уже с вертолета, способного рассмотреть такие детали, как сопки, холмы и т. д., которые придется огибать на пути, то длина изменится в большую сторону. Пусть будет двенадцать… А затем сумасшедший бегун, вроде меня, решит проверить правильность измерений, и пройдет этот путь пешком, прихватив с собой шагомер. Он получит еще большее значение, скажем в пятнадцать километров, так как ему предстоит передвигаться еще по более сложной траектории, подниматься на незаметные кочки, и спускаться с них, а это тоже внесет свою лепту в измерение.

Ну и, наконец, пусть этот путь проползет муравей, которому придется взбираться на каждую песчинку, на каждую пылинку или снежинку… бедняга проползет километров двадцать, не меньше! Мир фрактален! Он состоит из бесконечного множества мелких частиц. А Черное Безмолвие – это громадный фрактал, расползшийся на весь мир. Так что, если по карте мне светит шестьдесят километров, то в реальности, если я вообще смогу туда добраться в одиночку – все сто. Фрактальность неизлечима – в Безмолвии нельзя доверять ничему, особенно расстоянию.

Я в пути уже больше двух часов – медленно плетусь на своем «ЗИЛу» по снежным наносам, время от времени попадая в полосы жуткого гололеда – здесь снег растаял после одного из взрывов, и громадный каток еще не успело занести свежей черной трухой. Впрочем, не смотря на то, что по «каткам» мой драндулет ведет так, словно в его радиаторе залита не вода, а спирт, ехать по ним не в пример удобнее, чем по обычным снежным завалам. Колеса буксуют, не смотря на намотанные на них цепи, которые, кстати, все равно не продержатся больше половины пути… Кажется, грузовик намеревается закопаться в снегу…

Громкий стук, раздающийся из фургона, выводит меня из размышлений. От неожиданности я вздрагиваю, и резко давлю на тормоз, Вика, видя мою реакцию, шипит и скалит зубы, готовая защищать свою хозяйку… Я еще могу понять, что в кузове могло что-то отвалиться, и теперь бренчать по стенам, но этот стук не естественного происхождения – он упорядочен. Кто-то находится в фургоне…

Я выпрыгиваю из машины, проклиная себя за глупость. Ну что мне стоило еще раз заглянуть в фургон перед отъездом? Собственно, варианта всего два – там либо Марат, либо Эзук – кто-то из них решил отправиться со мной. Кретины! И я тоже хроническая дура… Скорее всего, это Марат – его всегда тянуло на подвиги. Тянуло доказать, что он – Бог Безмолвия.

Ан нет, когда я открываю дверь, на снег выпрыгивает высокая фигура Эзука.

– Привет хичхайкерам. – равнодушно говорю я.

– Ты, я вижу, не удивлена?

– Не ты один умеешь слушать голос Безмолвия. Прыгай в кабину. По дороге расскажешь мне, какого хрена тебя угораздило запрыгнуть в кузов к «Невесте»… Кстати, оскаль, пожалуйста, зубы.

Эзук нехотя обнажает десны, глядя на меня как на ненормальную.

– Все нормально. – комментирую я, – Десны не кровоточат, никаких признаков лучевой болезни. Ты точно бегун. А теперь прыгай в кабину, пока я не предложила тебе прогуляться пешком обратно до завода.

Два часа тряски в фургоне в компании с урановой бомбой – это вам не шутки. Я специально попросила наших бомбоделов снять с головки перехватчика защитный кожух, чтобы излучение было сильнее. Так я всегда буду на приделе – излучение бомбы за моей спиной гораздо больше общего фона Безмолвия, это я чувствую даже через металлические стены фургона. Смертельную для человека дозу внутри фургона можно словить минут за сорок… так что, тот факт, что Эзук в полном порядке, неопровержимо доказывает, что он все же бегун.

Глупость какая! Какие мне еще нужны доказательства? Он бегает, как бегун, гуляет по Безмолвию, как бегун… Только отчего-то не ест, как бегун. Последнее никак не укладывается в моей голове – ему же необходимо восполнять запасы животного белка в организме, но я ни разу не видела его поедающим свежее мясо. Чудес не бывает даже в мире миссис Тодд. Всему есть предел!

Мы вновь трогаемся. Против нового попутчика Вика не возражает – узнав Эзука она вновь становится прежней. Только немного возмущается, что он занял ее место, но быстро перекочевывает ко мне на колени.

– Ну, рассказывай, – говорю я, – Как тебе пришла в голову идея прокатиться вместе со мной по столь живописным местам?

– Тебе нужна помощь, Ира. – спокойно, и как-то ласково говорит он.

– Нет! – резко отвечаю я. – Я справлюсь сама. Твоя помощь мне не нужна!

– Моя – нет… А вот Божья помощь – очень даже.

О Аллхах всемогущий, и екарный бабай в одном флаконе!

– А ты то тут при чем?! – зло спрашиваю я, хотя в душе шевелится червячок сомнения в своей правоте. Ну не идет у меня из головы та пуля, сама вышедшая из груди Сергея… Не знаю, помог ли нам Господь, или просто Эзук обладает такими способностями, о которых и сам пока не подозревает, списывая их на вмешательство Всевышнего. Но никакая божья воля не способна остановить пулю в полете, если Мадьяр выстрелит в Колю… И никакой Господь не защитит нас всех от ярости огня, вырвавшегося из плена ядерной бомбы, подвешенной на цепях в моем фургоне, если я нажму на кнопку детонатора. А я нажму. В тот самый миг, когда пойму, что у Коли нет шансов спастись.

– Я – не при чем, – скромно отвечает Эзук, – Но твоя вера слишком слаба, чтобы Господь тебя услышал. Меня же он слышит… По крайней мере, иногда.

– Так с твоих слов выходит, что Бог слышит не всех? Слышал бы тебя наш архиепископ – отлучил бы от церкви к чертовой бабушке!

– Я думаю, это действительно так. – смиренно соглашается Эзук. – Думаю, что ваш архиепископ ошибается.

– И почему, интересно, Господь нас больше не слышит? Может быть, тучи мешают? – я киваю головой на небо, представляющее собой громадный черный потолок.

– Если утрировать до такой степени, то да.

Я теряю дар речи от такой оригинальной трактовки библейских идей.

– После Потопа господь дал обещание не судить больше землю водой. – продолжает между тем Эзук, – Это азбучная истина, которую знают все. Поэтому Страшный Суд должен был свершиться огнем. И он свершился.

Я лишь киваю. Именно это идею неоднократно излагал нам Димитрий – мы живем в эпоху, следующую за Страшным Судом. Многие с его подачи перестали даже употреблять выражение «День первой атаки», или «День первого взрыва», заменив его на «День Страшного Суда». Господь обрушил на нас нашу же мощь, заставив пройтись огнем по своей же планете, превращая ее в Ад. Нет, в холодное Черное Безмолвие.

Димитрий долго штудировал Ветхий и Новый заветы, пытаясь отыскать в них хоть толику намеков на то, чего нам ждать дальше, но ничего нового, кроме Откровений от Иоанна так и не нашел. Зато из них вытекало, что… Ох, лучше и не вспоминать.

– И сейчас на небе, скрытом от нас тучами, идет война… – говорил Эзук, тем временем, – Господь сотворил тучи специально, чтобы мы не видели тех ужасов, что творятся сейчас наверху.

Ну, это уже что-то новое. Такого я от Димитрия не слышала.

– Ну? А почему он нас не слышит? При чем тут тучи?

– Вспомни Библию… На небесах идет война против Сатаны, и архангел Михаил сокрушит зверя, ибо нет ему места на небе. А на земле, в то время, царствует Дракон… «И его хвост тащит треть звезд небесных, и он сбросил их на землю…» – нараспев продекламировал Эзук.

– «И дракон стоит перед женщиной, которая должна родить, чтобы, когда она родит, пожрать ее ребенка…» – заканчиваю я. – Библию я помню. Женщина должна родить ребенка мужского пола, нового мессию, и его-то хочет уничтожить Сатана. И что?

– Звезды, которые он сбросил на землю, падают до сих пор.

– Логично. – соглашаюсь я. – Маленькие, такие, симпатичные, термоядерные звезды. Сидит наш дракон сейчас где-то в Штатах, и давит на кнопочки на пульте управления. По кому бы нам шарахнуть очередной звездой?

– Сатана на земле. – говорит Эзук.

– И черт с ним. – добавляю я.

– Это значит, что Страшный Суд закончен. Все печати сорваны, все трубы прогремели, и на небесах уже ведется война. А на земле, тем временем, настали смутные времена. Сатана учит мир скверне, и мир внемлет ему, отрекаясь от Бога. Поэтому Бог и не слышит людей – он отгородился от земли черными тучами, чтобы потом, когда будет закончена война на небе, создать новое царство на земле.

– И тогда, – продолжаю я, на ходу вспоминая все то, что говорил нам Архиепископ на проповедях, – Нас ждет еще чертова туча испытаний! Зверь из Земли, Зверь из Моря… Вавилонская блудница, падение Вавилона и, наконец, битва при Армагеддоне! И сколько лет это займет – никто не знает, у Иоанна нет точных указаний на сроки.

– Точно. – комментирует Эзук. – И все это время над нами будут царить тучи, потому, что господь не желает видеть землю, населенную грешниками. И он не откликнется на молитвы людей, потому, что они не достойны этого…

– В таком случае ты – праведник, не так ли?

Эзук молчит, но все и так понятно без слов. Он считает себя одним из немногих, кого может услышать Бог. Одним из немногих, если не вообще единственным! А вот это уже звездная болезнь в религиозном проявлении. До такого даже наш Димитрий еще не докатился. Правда он утверждал, что мы сейчас живем не в эпоху, следующую за Страшным Судом, а во время самого Суда. И падающие бомбы – это не звезды, тянущиеся за хвостом Сатаны, а всего лишь продолжение бедствий, посланных нам самим Господом. Всего лишь…

– Хорошо, значит ты праведник, а я, после всего того, что мне пришлось совершить за последние пять лет, хронический грешник, которого ждет огненное озеро, как и поверженного Сатану.

Я вновь не дожидаюсь ответа. Эзук молчит, то ли не зная, что сказать, то ли считая, что мои слова не требуют комментариев. Во мне понемногу начинает закипать злость…

– Значит, поскольку никакой поддержки от Бога я не дождусь, мне все равно конец?!

– Я попрошу за тебя. – наконец отзывается он.

– И что мне это даст? Я же грешница… Может быть я и есть та самая Вавилонская блудница, только еще не догадываюсь об этом? Нет, Вавилонская убийца… Так мне больше подходит. И что, ты замолвишь перед господом словечко за меня? Думаешь, мне это поможет?

– Сергею помогло.

Закипающий в моей душе чайник остывает, словно в него плеснули жидким азотом. Рот закрывается сам собой, и я не в силах больше сказать что-либо. Он прав… А я и в самом деле безнадежная грешница, раз усомнилась в его словах.

Дальше мы едем молча. Я – сосредоточившись на дороге, и стараясь не думать ни о чем, кроме расстилающегося под колесами черного полотна, а Эзук… А черт его знает, о чем он думает… Рядом с ним я чувствую себя ничтожеством, которому никогда не понять вещей, кажущихся ему элементарными. Нет, на самом деле являющихся таковыми.

Я держусь за руль, как утопающий за спасательный круг, хотя мои глаза уже закрываются от усталости. С того момента, как Эзук перебрался из кузова в кабину, прошло уже больше четырех часов, и, прикинув нашу среднюю скорость, я решаю сделать привал, поскольку примерно две трети пути мы уже одолели. Боюсь я только одного – того, что сбилась с направления. В Безмолвии это проще простого, и очень многие люди, выходя за стены завода, не возвращались обратно. В Безмолвии, пронизанном магнитными полями от постоянных ядерных взрывов, практически не работает рация – на расстоянии больше ста метров сигнал исчезает, забитый помехами. О компасе мечтать тем более не приходится – север здесь окажется приблизительно в ста сорока шести точках одновременно, поэтому компас в Безмолвии можно использовать только как вентилятор… Для того, чтобы люди, возвращавшиеся с охоты, или откуда еще, элементарно не проскочили мимо завода, и были установлены внешние посты, задача которых – предупреждать завод в вторжении извне, и не важно, людей, или животных, и отлавливать заблудившихся охотников, направляя их куда положено.

Бегуны, в силу своего врожденного чувства направления, никогда не нуждались в услугах внешних постов… Однако, сбиться с курса на пару градусов я все же могла, не настолько уж точен мой внутренний компас. А при больших расстояниях это мизерное отклонение может дать мне ошибку в несколько километров… Хорошо, если я сумею издалека увидеть огни лагеря Мадьяра. А если нет? Так и буду блуждать в Безмолвии, пока радиация все же не прикончит меня, что случится очень и очень нескоро.

– Эзук. – я трясу его за плечо, от постоянной тряски беднягу разморило, и он находится не то в прострации, не то просто в глубоком ауте, – Подъем! Привал!

– На кой подъем, если привал?! – сонно пробормотал он. Наконец-то! Первый раз слышу от Эзука что-то человеческое, а не возвышенное…

– Не хочешь – как хочешь. – отвечаю я, – Дрыхни, сколько душе угодно. А мне надо перекусить. Сиди здесь, и никуда не высовывайся… Или, если хочешь, пойдем со мной.

– На охоту?

– На охоту.

– Опять убивать? – так, значит все как всегда. Эзук проснулся, и от него снова веет непогрешимостью и божественностью.

– Да, убивать. – зло отвечаю я, – Потому, что я хочу жить!

Он неопределенно махнул рукой, мол, безнадежный ты человек.

– Я вернусь через пол часа, может чуть больше. Сиди здесь, хорошо?

Эзук кивает, и устраивается поудобнее на сиденье. Я открываю дверцу и спрыгиваю на снег – Вика черной молнией следует за мной.

– Голодная? – спрашиваю я

Белка принюхивается, видимо, ища след. Что ж, с ее обонянием даже мне не тягаться.

– Нашла чего?

Вместо ответа Вика срывается с места, гигантскими скачками несясь в сторону виднеющегося вдалеке леса. Значит и правда нашла. Спустя минут двадцать шального бега мы с ней уже уплетаем свежеубитого зайца, словно охотник и его верная собака. Я не устаю хвалить Викторию, отрезая ей все новые и новые куски от тушки – без нее я бы низа что так быстро не вычислила этого ластоухого зверя, а уж поймать его было бы и еще сложнее. Вика просто выгнала его прямо на меня, после чего мне оставалось лишь поточнее метнуть нож, и дело было сделано.

Запрыгивая в кабину «ЗИЛа» я, первым делом, отмечаю, что Эзук исчез.

– Как думаешь, где он? – спрашиваю я у Вики. От машины тянется цепочка следов, уходящая в сторону, противоположную той, в которую уходили мы с белкой. – Неужто пошел охотиться? Логично было бы предположить…

После сытной еды меня нестерпимо клонит в сон, и только сейчас я понимаю, насколько я устала от всей этой суматохи и беготни. А что, почему бы и не вздремнуть… До лагеря Мадьяра еще часа четыре пиликать, так что нападения с его стороны ожидать пока не приходится. Отправляться к нему стоит в рабочем состоянии, чтоб глаза нет слипались… Так что, имею полное право вздремнуть, тем более, что заняться больше нечем. Не бросать же здесь Эзука? Придется подождать, пока он объявится.

Вика, словно котенок, сворачивается клубком у меня на коленях… И чего эта зверушка так ко мне привязалась?…

Я проваливаюсь в сон, словно в мягкий белый снег…

Мне и снится снег. Белый, чистый, бликующий солнечными лучами! Солнце! Громадный солнечный диск висит над моей головой, озаряя мир своим светом. Белый мир, усыпанный чистым снегом… Как было до войны…

Передо мной стоит белый волк, шерсть которого сияет радужными брызгами отраженных солнечных лучей. Сейчас, при свете, он выглядит совсем иначе, не как тогда, в Безмолвии. Сейчас он выглядит еще более величественным и спокойным, как будто и этот мир, как и Безмолвие, принадлежит ему…

– Кто ты? – спрашиваю я, и тяну раскрытую ладонь к его морде, чтобы погладить. Волк отстраняется, глядя на меня своим задумчивым и таинственным взглядом, в котором ощущается и укор. Как будто он говорит мне: «Ну неужели ты сама не понимаешь?!»

– Не понимаю. – говорю я. – Ты похож на ангела…

В глазах волка вспыхивает яркий огонь, и он рывком поднимается на задние лапы. Передние тянутся ко мне, и я понимаю, что вижу больше не длинные когти зверя, а пальцы вполне человеческой руки.

– Кто ты? – в который раз спрашиваю я, и поднимаю глаза на его морду.

Морды больше нет – он вдавливается во внутрь, превращаясь в лицо… Тоже вполне человеческое, если не считать громадных клыков, проглядывающих из-за растянутых в хищной улыбке губ.

Гротескная пародия на человека, покрытого белой шерстью словно обезьяна-альбинос, открывает рот и хрипло смеется, опуская протянутые ко мне руки.

– Кто ты?!! – я отступаю на шаг назад, объятая ужасом. Он больше не кажется мне ангелом… Это демон, пусть и сияющий ярким светом. Кто сказал, что белый цвет очищает?! Спросите у тех, кто видел зарождающуюся ядерную вспышку, и белый свет, источаемый ею… Он может и убивать, и еще как убивать!

И стоящее передо мной существо каким-то неуловимым образом похоже именно на ядерный взрыв. Быть может, цветом и сиянием, быть может исходящими от него силой и мощью… Не знаю…

– Зачем ты пришел? – я отступаю назад, ослепленная свет ом солнца, играющего на его шерсти. Солнце – это, ведь, та же сила! Та же термоядерная реакция, только упорядоченная, и расположенная далеко от нас… Я буквально физически ощущаю родство солнца и белого волка…

– Вот, почему ты белый… Не каприз природы, не случайная мутация… Ты не белый волк, ты волк солнечный!

Он вновь смеется, и распахивает громадные кожистые крылья, до этого сложенные за спиной. Порывом ветра, ударяющего мне в лицо, меня отбрасывает назад… В реальность!

Дверь с пассажирской стороны хлопает, и я молниеносно вырываю нож из ножен, готовясь к самому худшему. Нет, самое худшее, видимо, пока еще не знает, где я – в кабину вваливается всего лишь усыпанный черной трухой Эзук – пока я спала, пошел довольно основательный снег, еще более снизивший видимость.

– Это я. – несколько запоздало говорит он, – Не волнуйся.

– Вижу, что ты, а не пообедавший аморф, – с улыбкой отзываюсь я, чувствуя, как сердце сжимает страх, всколыхнувшийся при воспоминании об аморфе, убившем Толю… Чертова тварь! И сколько еще таких бродит по просторам Безмолвия, выискивая жертву?… – Где был? Я же сказала ждать здесь.

Взгляд Эзука на мгновение затуманивается, словно он никак не может вспомнить, где же в самом деле он был.

– Да так… – отвечает он, наконец, – Гулял… Погода выдалась красивая. Снег падал…

– Гулял? – кажется, я уже абсолютно перестала удивляться его выходкам. – Гулял без оружия по Безмолвию? Любовался на радиоактивный снег, сыплющийся с неба? Птичек с руки кормил… Нормально! Как обычно.

– Что тебя так удивляет?

– Да нет, ничего. Для тебя это и в самом деле норма. – я принюхиваюсь, уловив в кабине посторонний запах. Запах крови… – Вот только… Почему от тебя кровью пахнет.

Эзук вздрагивает, как от пощечины.

– Кровью? – абсолютно искренне удивляется он, – Не знаю. Тебе показалось…

Нет уж, мне такое показаться не может. Пусть обоняние бегуна и не дотягивает до обоняния моей Виктории, коренной жительницы Безмолвия, но все же… Здесь я не ошибаюсь – у Эзука изо рта отчетливо несет запахом крови и свежего мяса. Он определенно охотился!

– Кого поймал? – спрашиваю я.

– Никого! – его взгляд бегает по кабине, ища, за что бы зацепиться. – Я не убиваю живых существ!

– Значит ты съел этого бедолагу живем?

– Я НЕ УБИВАЮ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ! – Эзук срывается на крик, и моя рука непроизвольно тянется к ножу. Псих! Сумасшедший! Какой тут, к черту, праведник, которого может услышать Господь. Такой же бегун, как и я, только страдающий странной формой шизофрении. Отчего-то мне кажется, что он и в самом деле уверен, что не ест сырого мяса, не убивает несчастных птичек и зверушек… Раздвоение личности? Когда Эзук номер 2 выходит на охоту, Эзук номер 1 ни о чем даже не подозревает? С ним возможно все.

Вот только эта пуля, сама вышедшая мне в руку из груди Сергея… В то, что это сделал Эзук, или КТО-ТО НАВЕРХУ, вняв молитве Эзука, я не сомневаюсь.

– Ладно, – соглашаюсь я, все еще держа руку на рукояти ножа. Если Эзук окончательно спятит и кинется на меня – я встречу его ударом в шею еще до того, как он сожмет руку в кулак. – Не убиваешь. Мне померещилось… Наверное, это от меня самой пахнет. Или нет, вот, от Вики…

Кажется, такое объяснение его вполне устраивает, и Эзук, успокоившись, поудобнее устраивается на своем сиденье.

– Еще часок – полтора привала, – подвожу я итог, – И снова в путь. Спокойной ночи.

Эзук бурчит что-то неразборчивое еще несколько минут, а затем умолкает, видимо, тоже засыпая. Я же боюсь закрыть глаза… Боюсь, что видение вернется… И еще больше боюсь, что это окажется не просто видением… Но усталость берет свое.

Не физическая усталость – утолив голод бегун в считанные минуты восстанавливает силы. Моральная. Духовная… Лекарство от нее – только сон, и ничего кроме сна. Вот только нужен сон без сновидений, спокойный и размеренный, а вовсе не такой, какой преследует меня.

Я даже не уверена, сплю я, или нет. Вижу ли то, что вижу, или это всего лишь порождение моего уставшего сознания? Это не может быть даже воспоминанием, так как я никогда не видела в непосредственной близи, как стартуют перехватчики…