Текст книги "Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Капитан сидит в развилке дерева с другой стороны огорода. В руках у него автомат. Это на случай, если пацан не к партизанам вовсе побежал, а к полицаям. Вряд ли, конечно, учитывая, как Оксана тут на нас крысилась, но осторожность еще никому не мешала.

Пролежали мы так час, и тут со стороны леса слышим – бежит кто-то. Шаги быстрые, легкие. Петька возвращается. Ну, думаю, не близко у них тут партизаны-то.

Проскочил пацан мимо нас, и в дом. Проходит еще минут десять – хозяйка появляется. Повертела головой – и к баньке шасть!

Левка меня локтем толкает – смотри, мол, смотри! Она там кого-то прячет, точно тебе говорю!

Но нет. Ошибся на этот раз Николаич. Вышла хозяйка из баньки – под мышкой у нее бутылка литров на пять, в руках корзинка со снедью всякой. С какой – без бинокля не видать, но чувствуется, что тяжелая.

– Ага, – говорю, – значит, для бойцов Русской Освободительной армии у нее жратвы нет. А для кого-то – прямо скатерть-самобранка.

– Хорошая женщина, – улыбается Левка. – Правильная.

– Гости у нее будут, – шепчу я ему. – Вот тогда и посмотрим – правильная или нет.

Лежим, ждем. Комары жрут, сволочи.

Часа через три начало темнеть. Капитана в ветвях уже не видно совсем. На крыльцо соседнего дома вышел старик, постоял-постоял, перекрестился размашисто и вернулся в дом. Где-то собака брешет. Вот и вся жизнь на хуторе.

Потом в горнице у Оксаны свет зажегся. На окне занавесочка желтенькая, уютно так. И почти сразу же слышу – на тропинке тихие шаги.

Николаич тоже услышал, напрягся весь. А слышал ли капитан – не знаю.

Партизан было шестеро. Один идет впереди, водит автоматом из стороны в сторону. Правильно, конечно, но толку от этой предусмотрительности немного. Если бы на нашем месте оказались немцы или полицаи, то с трех стволов положили бы всех шестерых. Но у немцев вряд ли терпения бы хватило в этих комариных кустах столько времени лежать.

Партизан я рассмотреть успел – четверо взрослых мужиков, парень лет двадцати пяти и один совсем молодой хлопчик, возраста нашей Катьки, наверное. Все с автоматами, мужики в военной форме, парни в штатском.

Идут они по Оксаниному огороду уверенно, будто не раз здесь уже бывали. Четверо заходят в дом, двое у крыльца остаются. Собака, та, что днем на нас излаялась вся, что характерно, ни звука не издает.

Как капитан с дерева своего слез – я не услышал. Увидел его, уже когда он в ложбинку нашу ужом вполз.

– Ну что, – одними губами шепчет, – все вроде тихо. Хвоста за ними нет. Идем знакомиться?

– А стрелять не начнут? – Николаич интересуется. – А то ведь могут с перепугу-то.

– Волков бояться – в лес не ходить, – улыбается капитан. – Вы обходите дом с тыла и берете на себя часовых – только ласково, ясно? А я пойду со старшими погутарю.

Сказано – сделано. Поползли мы с Николаичем к дому. Я на огороде в дерьмо какое-то вляпался, но это, говорят, к деньгам. Караулить партизаны, конечно, молодых оставили – за тем и взяли с собой, наверное. Ну, оно и проще. Я Левке показываю на того, что помоложе, а сам примериваюсь ко второму. Мой – здоровый такой парняга, плечи широкие, руки – как у меня ноги. Шея – прямо бычья. Я ему как раз по шее, как Жора нас учил – тресь! Его, бедолагу, аж перекособочило – там, между ключицей и шеей, нервный узел. Я его едва под мышки успел подхватить, иначе он грохнулся бы, как дуб, и всех бы переполошил. Смотрю, Николаич своего пацаненка уже ремнем вяжет – тот и пикнуть не успел. Даже жалко, что науку, которую нам в «Синице» преподавали, мы против своих же и используем.

Только мы часовых уложили, как из темноты выходит наш капитан, показывает нам большой палец и спокойно так поднимается на крыльцо. И заходит в дом, даже не постучав.

Ну, думаю, сейчас начнется. Жду стрельбы, криков, грохота опрокинутой мебели. Все ж таки партизан там четверо – а Сашка-то наш один.

Но в доме тихо. Голоса какие-то бубнят, но на ссору явно не похоже. Проходит минут десять, дверь отворяется и выходит на крыльцо разлюбезная моя Оксаночка.

– Заходите в дом, товарищи, – приглашает. – И парней наших с собой берите.

Тут-то я и пожалел, что своему врезал. Потому что пришлось мне поднимать его, бесчувственного, и тащить на себе в дом – а было в нем пудов семь, не меньше.

Смотрю – стол накрыт что надо. И картошечка отварная, и огурцы соленые, и капуста квашеная, и яйца вареные, и сала шматок с прожилочками мясными – в общем, полный разносол. Ну, и бутылка, конечно, зря что ли ее хозяйка из баньки тащила? И народ, что за столом сидит, серьезно так закусывает. А капитан наш, Шибанов, сидит на почетном месте и сияет, как новенький пятак.

– Знакомьтесь, – говорит, – товарищи партизаны, это мои друзья и братья: Василий и Лев. Вы не серчайте, что они ваших пацанят немножко помяли, очень уж нам было желательно без стрельбы обойтись.

Парнишка, которого Лев окучил, глазами хлопает этак жалобно – сказать-то не может ничего, во рту у него портянка торчит. А мой и глазами даже хлопать не в состоянии, висит на мне, как мешок с картошкой.

– Эгх-м, – говорит тут лысый, как коленка, мужик с густыми, словно усы, бровями. Вот сколько раз я замечал – у лысых что усы, что борода, что брови – растут порой, как грибы после дождя. Почему так? Ну да ладно, не о том сейчас. – Эгх-м, что же это такое происходит, товарищи? Стеценко, Артюх! Это же форменное безобразие! Как вы могли дать себя спеленать, как младенцев, честное слово!

– М-м! – мычит парнишка с портянкой во рту. Мне почему-то сразу показалось, что это Артюх. – М-м-м!

– Вынь кляп, Николаич, – говорит Шибанов.

И по голосу его я понимаю, что он сейчас – работает! Просто по тому, как он это сказал, по таким чуть певучим ноткам в голосе, по каким-то мелочам, на которые несведущий человек и внимания бы не обратил – а я-то вижу. И, конечно, прием, нам оказанный, тоже требует какого-то объяснения. Допустим, поверили они, что мы из Москвы прилетели спецзадание выполнять. Но, во-первых, поверили как-то слишком быстро, что само по себе уже подозрительно. А во-вторых, мы вон их часовых сняли, а нас никто за ущерб и побои ругать и не собирается.

Ну, думаю, друзья партизаны, попали вы в переплет. С нашим капитаном не очень-то пошуткуешь…

И вдруг меня как молнией жахнуло.

За столом – четверо мужиков. Плюс еще Оксана, бой-баба. И всех их, получается, Сашка наш моментом захомутал! Это тебе не фрица желторотого заарканить. Пятерых одним махом! Растет у капитана силища-то его, аж жутко становится.

Между тем Николаич портянку-то вытащил, и парнишка этот как закричит дурным голосом:

– Засада! Михал Терентьич, тикайте, это засада!

– Дурак ты, Артюх, – говорит лысый. – Это наши люди, разведчики из Москвы. И хватит орать, а то тебя аж в Виннице слышно.

Парень глаза выпучил, но замолчал. А лысый поднимается из-за стола, отдает мне честь и представляется:

– Начальник штаба партизанского полка старший лейтенант Титоренко.

– Старшина Василий Теркин, – отвечаю.

Ну, так вот и познакомились.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Хаген

Винница, август 1942 года

Утром она проснулась одна. Отто ушел еще до рассвета – она смутно помнила, как он поцеловал ее на прощание, но это могло быть и сном. Катя сбросила ноги на золотой от щедрого августовского солнца пол и пошевелила пальчиками. Ей было хорошо. Так, наверное, чувствуют себя кошки, греясь на припеке.

На столе лежала записка – обрывок бумаги с колючими немецкими буквами. «В шесть вечера будь на старом месте. Флиртуй с К. Жди». Все коротко и ясно. Старое – бильярдная. К. – Рихард Кох. Ждать надо было то ли связника от партизан, то ли самого Отто. Записку она сожгла на свечке, пепел собрала в кулечек и выбросила в уборной.

Было воскресенье. До шести нужно было чем-то себя занять. Катя не представляла себе, что делают СС-хельферин в выходные дни. Загорают и купаются? Собирают цветы? Штудируют устав?

– Моей легенды хватит максимум на неделю, – предупредил ее Отто. – У меня хорошие документы, не вызывающее подозрений прикрытие. Предписание всем медицинским службам и городской администрации оказывать мне всяческое содействие. Но какому-нибудь особо рьяному чиновнику из службы безопасности может прийти в голову запросить Берлин. Беспокоить группенфюрера Конти лично, никто, конечно, не станет. Имперская служба здравоохранения – неповоротливая бюрократическая структура, так что ответ придет дней через пять, не раньше. Но надо быть готовым к тому, что он все-таки придет.

– Что ты успеешь сделать за пять дней?

– Многое можно успеть сделать за пять дней. Найти лазейку в отделе «Иностранные армии Востока». Узнать, когда и как приезжает в Вороновицы Гитлер. Дождаться, пока наши наладят связь с партизанами. Пять дней – это очень много.

Отто оказался прав. Дни тянулись невыносимо долго.

Как ассистентка гаупштурмфюрера Нольде, Дайна Кайните должна была помогать ему в работе. Дел у нее, правда, было очень немного. Первые два дня она исправно ходила в винницкую больницу и занималась сортировкой медицинских карт. Медперсонал относился к ней почтительно – видимо, всех пугала ее серая эсэсовская форма. Кате было неприятно смотреть, как ее соотечественники пресмыкаются перед фашисткой, но Дайна воспринимала такое отношение как что-то само собой разумеющееся. Вообще она довольно быстро привыкла к правилам, установленным на оккупированных территориях. Армейцы молчаливо признавали превосходство СС. Хиви лебезили перед теми и другими. Для местного населения даже хиви, к которым сами немцы порой относились с презрением, были привилегированным сословием. Исключения встречались, но крайне редко.

Сама Дайна занимала промежуточное положение между хиви и немцами. Благодаря Отто, все обращались с ней как с чистокровной немкой, но она очень остро чувствовала всю непрочность своего статуса. Порой Клейнмихель, посверкивая своими очками, смотрел на нее так, как будто перед ним сидела не СС-хельферин, а обычная славянская девушка, с которой представитель высшей расы мог сделать все, что угодно.

При мысли о том, что сегодня вечером ей предстоит снова любезничать с Клейнмихелем, Хонером и Кохом, ее замутило. Скорее бы уже вернулись ребята!

Пока никаких известий от ушедших в лес бойцов группы «Синица» не было. Каждый вечер Дайна отправлялась на прогулку по городу – все время выбирая новый маршрут. Но город был небольшим, поэтому вряд ли могла вызвать подозрение ее привычка всякий раз проходить мимо сложенной из красного кирпича водонапорной башни на углу улицы Котляревского. На восточной стене башни, на уровне человеческого роста, углем была начерчена свастика. Связник от партизан, появившись в городе, должен был нарисовать рядом со свастикой восходящее солнце.

Но дни шли за днями, а свастика чернела на стене башни в гордом одиночестве. Отто говорил, что оснований для беспокойства нет, но с каждым днем это молчание пугало Катю все больше. Она скучала по балагуру Теркину и даже по этим двум балбесам, Льву и Сашке. Все-таки нечестно со стороны Отто было бросать ее здесь совсем одну.

Катя оделась и вышла во двор. Галина, как обычно, работала в саду – собирала крупные наливные яблоки в большие плетеные корзины. Скоро потащит их на базар, а вечером будет жаловаться, что торговли совсем не стало. Ну, правильно – кто станет покупать яблоки, когда в каждом хозяйстве по нескольку десятков яблоневых деревьев? Немцы? Но им проще зайти в любой понравившийся дом и потребовать самых лучших яблок. Платить при этом, понятно, не обязательно.

Солнце стояло уже высоко. В такую погоду хорошо валяться с книгой у речки, в тени высоких трав. Книга у нее была – «Страдания юного Вертера» Гёте. На немецком, естественно. Отто настаивал, чтобы она как можно больше читала по-немецки. Кате книга не нравилась, она с куда большим удовольствием почитала бы своего любимого Достоевского, но Дайна Кайните не интересовалась русской литературой.

– Госпожа Дайна, я вам там молочка парного в крыночке налила, – с заискивающей улыбкой обратилась к ней Галина. – И сырничков спекла, попробуйте, они теплые еще.

«Интересно, – подумала Катя, – если бы ты знала, кто я на самом деле, стала бы кормить меня молоком и сырниками? Или сразу побежала бы к полицаям?»

– Спасибо, Галина, – сказала она вслух. – Я позавтракаю и пойду на реку.

– Это вы хорошо придумали, госпожа Дайна! На реке-то сейчас прелесть как хорошо! Вы сырничков-то с собой возьмите, вдруг там кушать захочется! Да я вам сейчас в бумажку заверну…

Суетливость вдовушки раздражала Катю. Можно было и не говорить ей, куда она направляется, но вдруг заглянет Отто? На всякий случай надо подстраховаться.

– А я вчера на базаре слыхала, – не переставая, трещала Галина, накрывая на стол, – один офицер, бедняжка, с ума сошел. Говорят, он всех своих солдатиков, что в танке у него были, порешил, вот ужас-то! А сам молоденький еще, совсем как тот, что одну ночь у меня ночевал.

– А что еще говорят? – не удержалась Катя. Галина сделала круглые глаза.

– Болтают еще, что он хотел самого Гитлера взорвать! Его теперь самый главный следователь из Берлина едет допрашивать, вот как!

– Что ж его допрашивать, если он сумасшедший, – с досадой сказала Катя. – А как зовут офицера, не знаешь?

– Вроде Гансом. Нашего-то, кажись, тоже Гансом звали? Я вот что думаю – не он ли, часом?

– А ты сходи в гестапо да спроси, – предложила Катя. – Скажи мол, так и так, у меня тут один больной офицер останавливался, не тот ли, что хотел Гитлера взорвать?

Галина замахала на нее руками.

– Что вы, что вы, госпожа Дайна! Что ж я, из ума совсем выжила, что ли? Меня ж тут же первую и сцапают! Бросят в подвал и…

Она осеклась, наткнувшись на ледяной взгляд Кати. Нет, не Кати – Катя никогда не умела смотреть так, как СС-хельферин Дайна Кайните.

– Значит, вот как ты представляешь себе работу гестапо?

– Ой, да нет же… просто боюсь я, госпожа Дайна, ну, боюсь, что с меня, дуры-бабы, взять…

– В таком случае советую тебе поменьше болтать, – жестко сказала Дайна. – Целее будешь.

На реке и вправду было чудесно. Ласковый ветерок уносил прочь струившийся с неба жар. Дайна нашла себе укромное место под раскидистым деревом, постелила на траву покрывало, убрала подальше от солнца сверток с едой. Раскрыла томик Гёте. Минут через двадцать ей стало скучно. Она отложила книгу и некоторое время лежала с закрытыми глазами, вспоминая базу «Синица», тамошнюю реку и уху, которую варил Шибанов. Это было меньше месяца назад, а кажется, полжизни прошло уже с тех пор.

– Надо искупаться, – сказала она себе по-немецки. Отто учил ее – для того, чтобы добиться полного совпадения со своей легендой, нельзя расслабляться ни на минуту. – Жарко.

Дайна сбежала по склону, с разбегу влетела в воду, подняв кучу брызг. Вода еще не успела как следует прогреться и была восхитительно прохладной.

Она отплыла метров на пятьдесят от берега и вдруг почувствовала, что ноги словно сковало ледяной цепью. Видимо, ее угораздило проплыть прямо над холодными ключами, бьющими на дне. Дайна принялась изо всех сил работать руками, выгребая со стремнины. На ее счастье, течение здесь было не таким сильным. Дайна кое-как добралась до берега и принялась энергично растирать онемевшие мышцы ног.

– Прекрасная фройляйн нуждается в помощи? – окликнул ее чей-то голос.

Дайна обернулась. Выше по склону, там, где валялось ее покрывало, стоял высокий светловолосый немец в новенькой, с иголочки, форме СС. В руках он держал «Страдания юного Вертера».

– Нет, благодарю вас, – Дайна старалась говорить вежливо, хотя ей совсем не понравилось, как он ее разглядывал. Катя бы сказала – пялился. – Я, кажется, немного переоценила свои силы, только и всего.

– Я видел, как вы тонули, – улыбнулся светловолосый. – Хотел уже прыгать за вами в реку, но вы прекрасно справились сами.

Он слегка приподнял фуражку с серебряным черепом и шагнул к ней.

– Меня зовут Хаген, фройляйн. Рад был бы назвать свою фамилию, но я служу в таком чертовски секретном подразделении, что не могу этого сделать.

Улыбка у него была чуть нагловатая. Чем-то он неуловимо напоминал Сашку Шибанова.

– Дайна Кайните, – представилась Катя. – Я медицинский работник.

Хаген обрадовался.

– Медсестра? Я обожаю медсестер. Особенно эти коротенькие белые халатики – они меня просто с ума сводят!

– Я не медсестра и, как видите, у меня нет халатика. И скажу вам честно, Хаген – вы меня смущаете. Я собиралась побыть одна…

– Ух, ты! – восхищенно воскликнул светловолосый. – Одна на реке – это же черт знает как романтично! И читаете вы, я вижу, очень романтическую книжку. Вы, Дайна, наверное, только о любви и думаете, а?

– О чем я думаю, мое дело, – это прозвучало резче, чем ей бы хотелось. Но светловолосый почему-то ее пугал. – Я ассистент гаупштурмфюрера Нольде и не думаю, что он будет очень рад, если узнает…

– О чем? – пшеничные брови Хагена удивленно полезли вверх. – О том, что я хотел вам помочь, когда вы тонули? Или о том, что мы немного поговорили о книгах?

«Он прав, – подумала Дайна. – Не стоит строить из себя перепуганную курицу».

– Понимаете, Хаген, – смягчилась она, – мой шеф не любит, когда я разговариваю с неизвестными.

– Но мы ведь уже познакомились!

– Или знакомлюсь с кем-то без его разрешения.

– Да он просто тиран какой-то!

Дайна пожала плечами.

– Я на него работаю. А значит, должна подчиняться его требованиям.

Хаген вздохнул и бесцеремонно присел на ее покрывало.

– Женщина должна подчиняться мужчине – это факт. Но что делать, если в ее жизни появляется другой мужчина?

– Не слишком ли вы самоуверенны?

Он хмыкнул.

– Мне часто приходится это слышать. Но, Дайна, скажу вам честно – если я уверен в себе, то у меня есть на то основания. За моей спиной – десанты на Крите и несколько спецопераций во Франции. Недавно я вернулся из самого адского пекла, которое только можно себе представить – из осажденного Ленинграда!

Она вздрогнула.

– Откуда?

– Из Ленинграда, черт его подери! Не имею права вам это говорить, но меня только что представили к ордену. А вы твердите, что я самоуверен!

«Что же ты делал в Ленинграде, сволочь?» – хотела крикнуть Катя. Но Дайна ограничилась легкой усмешкой.

– Если бы вы знали, Хаген, как часто мне приходится слышать от мужчин о подвигах, которые они якобы совершали…

Она ожидала, что светловолосый разозлится, но он только дернул уголком рта.

– Конечно, все эти штабные крысы мастера рассказывать байки о своих военных похождениях. А ведь ни один из них к линии фронта и на сто километров не приближался. У меня, между прочим, все тело в шрамах. Хотите, покажу, Дайна?

– Не нужно! – воскликнула она, но Хаген уже скинул китель и начал стаскивать через голову рубашку. Он был поджарым и мускулистым, этот эсэсовец, и шрамов у него действительно было много. Один рваным зигзагом полосовал бок, другой тянулся от ключицы к левой груди. Хаген повернулся спиной, демонстрируя V-образный шрам под лопаткой, и не упустил возможности поиграть мышцами. Но Дайну заинтересовало другое – на руках и груди немца синели наколки. Дайна Кайните вполне могла не знать, что это такое, но Катя Серебрякова не раз видела подобные картинки в госпитале на Южном Урале. Среди раненых нередко попадались те, кто провел несколько лет в лагерях.

– А что это за татуировки? – спросила Дайна.

– Заметили? – чуть смущенно усмехнулся Хаген. – У нас в спецподразделениях принято делать такие.

Он напряг бицепс правой руки. Руку оплетала разорванная цепь с надписью «Macht geht vor Recht».[8]8
  Сила выше Права (нем.).


[Закрыть]

– Нравится? А как вам мой девиз?

Хаген протянул к ней левую руку. На предплечье было вытатуировано «Du sollst nicht den Schlag erwarten».[9]9
  Не жди, пока тебя ударят (нем.).


[Закрыть]

– Впечатляет, – признала Дайна. – А вот это что такое?

На левом плече Хагена была выколота оскаленная тигриная морда и латинские буквы «Т» и «L».

– Символ ярости, – эсэсовец скосил глаза в сторону – верный признак вранья, как учил их Жером. – В училище у меня было прозвище Тигр.

– Ладно, Тигр, одевайтесь и не мешайте мне загорать. Будем считать, что вы произвели на меня впечатление.

– Ну, нет, – Хаген потряс головой, – раз уж я снял рубашку, то должен хотя бы искупаться.

Он скинул сапоги и начал стягивать брюки.

– Подождете меня, Дайна?

– Чтобы вы продолжали мне досаждать? И не подумаю.

– Тогда получится, что я согнал вас с чудесного местечка, а этого я простить себе не смогу. Обещаю распрощаться сразу же, как только накупаюсь, идет?

– Надеюсь, это случится еще до заката?

– Ну, вы и злючка! Обожаю жестоких медсестер!

Хаген побежал к нависавшему над водой обрывчику, подпрыгнул и сделал сальто в воздухе. Выпрямился, как пружина, и почти без всплеска вошел в воду. Вынырнул и поплыл к другому берегу, мощно работая руками.

«Выпендривается, – подумала Катя. – Пижон фашистский».

Она быстро собрала вещи, сунула в корзинку томик Гёте. Обернулась – Хаген был уже на середине реки. Ждать, пока наглый эсэсовец вернется, Дайна не собиралась.

– Вы не представляете себе, до чего это смешно! – воскликнул Рихард Кох. – Это очень старая игра солдат французского Иностранного легиона. Называется она «Именины кардинала Пуфа», или, для краткости, просто «Кардинал». Все, что нам требуется для этой игры – это хорошая компания и бутылка чего-нибудь крепкого. Вилли, у тебя есть что-нибудь крепкое?

– Шнапс, – лаконично ответил Вилли.

– Не пойдет, приятель. С нами будет играть дама. Что-нибудь вроде ликера, а?

– Есть домашний беренфанг[10]10
  Немецкий медовый ликер, буквально – «ловушка для медведя».


[Закрыть] и коньяк «Асбах».

– Тащи беренфанг. Вы не против, Дайна?

«Что такое этот беренфанг? – лихорадочно думала Катя. – „Ловушка для медведя“? Вот соглашусь, а потом окажется, что это невозможно пить. Или что от этого можно опьянеть быстрее, чем от водки. Проклятый Кох явно хочет меня споить, для того и придумал всю эту затею с игрой!»

– Конечно, нет, – ответила она с дерзкой улыбкой.

Беренфанг оказался тягучей золотистой жидкостью с медовым запахом. Кох аккуратно наполнил рюмки.

– Смотрите и слушайте внимательно! – проговорил он, обводя всех торжественным взглядом. – Повторять дважды я не буду. Каждому из вас придется произнести здравицу в честь кардинала Пуфа четыре раза, не сбившись ни в едином слове. Если же кто-то ошибется, ему тут же наливают штрафную, и он начинает игру с самого начала!

Кох взял рюмочку двумя пальцами и поднял его на уровень рта.

– Я пью этот бокал за здоровье кардинала Пуфа один раз! Sante![11]11
  На здоровье! (фр.).


[Закрыть]

Опрокинул рюмку ликера. Мечтательно закатил глаза.

– Теперь следует стукнуть пустым бокалом по столу – один раз. Хлопнуть ладонями по столешнице сверху и снизу – тоже по одному разу. А потом щелкнуть себя по носу и подпрыгнуть на стуле.

– Выглядит это по-дурацки, – сказал Клейнмихель.

– Погодите. Это еще только начало. Теперь вам нужно держать рюмку тремя пальцами. А говорить надо вот что – я пью за здоровье кардинала Пуф-Пуфа два раза! Sante! Sante!

На этот раз он осушил рюмку в два глотка. Дважды стукнул ею по столу. Похлопал ладонями по столешнице и по носу и дважды подпрыгнул.

– И какой в этом смысл? – спросил долговязый Хонер.

– Игра великолепно тренирует память. В третий раз нужно назвать кардинала Пуф-Пуф-Пуфом и трижды пожелать ему здоровья. Все прочее тоже делается трижды. Рюмку держите уже четырьмя пальцами.

Кох выпил очередную рюмку беренфанга. Лицо его раскраснелось.

– Ну, и последний шаг. Штурмшарфюрер, наполните мне рюмку. Я пью этот бокал за здоровье кардинала Пуф-Пуф-Пуф-Пуфа в четвертый и в последний раз! Это важно, господа, запомните – в четвертый, и в последний раз! Sante! Sante! Sante! Sante!

Он четыре раза подпрыгнул на своем стуле и устало откинулся на спинку.

– Вот и все. Теперь попрошу повторить. Начнем, пожалуй, с Клейнмихеля – он, помнится, сказал, что я выгляжу дураком. Посмотрим, как будет выглядеть он сам.

– Глупости! – фыркнул очкарик. – Все элементарно. Я пью этот бокал за здоровье кардинала Пуфа один раз! Sante!

Он выпил ликер и похлопал ладонями по столу, однако забыл щелкнуть себя по носу.

– Ага, старина! – возликовал Кох. – Вот вам штрафная, и извольте повторить все с самого начала!

На этот раз Клейнмихель дошел до третьей ступени, но сбился и забыл сказать «Sante!». Торжествующий Кох вновь наполнил его рюмку. На дне бутылки оставалось не так уж много беренфанга.

«Может, до меня и не дойдет», – с надеждой подумала Дайна. Но радость ее была преждевременной. Кох покровительственно похлопал Клейнмихеля по плечу и заказал еще одну бутылку ликера.

– Платит, само собой, проигравший, – объяснил он.

– Мне нужно передохнуть, – объявил Клейнмихель. На висках у него выступили капли пота. – Пусть пока фройляйн Кайните поиграет.

– Что ж, – Дайна взяла протянутую Кохом рюмку и улыбнулась, я пью этот бокал за здоровье кардинала Пуфа один раз…

Занятия на базе «Синица» не прошли даром. Ей, в общем-то, хватило бы и объяснения Коха – а уж после нескольких бесславных попыток Клейнмихеля Дайна выучила весь алгоритм наизусть. Кох смотрел на нее округлившимися от удивления глазами. Когда Дайна подпрыгнула на стуле в четвертый (и последний) раз, он не удержался и зааплодировал.

– Потрясающе! Вы точно не играли раньше в эту игру?

– Клянусь, – Дайна прижала руку к груди. – Но ведь это не так уж сложно… для наблюдательного человека.

– Не знай я вашего шефа, обязательно заподозрил бы, что вы шпионка, – засмеялся Кох.

У Кати по спине пробежали мурашки. Не допустила ли она ошибку? Может быть, ей стоило пару раз запнуться?

– Кстати, где он? – спросил Хонер. – Мне позарез нужно взять реванш за вчерашний проигрыш в бильярд.

– Как всегда, занят важными делами, – Дайна заставила себя улыбнуться, хотя внутри у нее все дрожало от напряжения. Надо же было так сглупить! – Группенфюрер Конти ожидает его доклада в самое ближайшее время.

– Как же, как же, наслышаны, – пробормотал изрядно окосевший Клейнмихель. – Определение расовых характеристик населения Украины. Да только все это чушь! Хотите знать мое мнение? Все они тут ублюдки и унтерменши. Все до единого!

Он оглянулся, чтобы убедиться, что присутствовавшие в зале его слышали. Стоявший у бильярдного стола Петр, как ни в чем ни бывало, продолжал намазывать мелом кий.

– Не у вас ли были какие-то проблемы с анкетой при вступлении в СС, штурмшарфюрер? – прищурился Кох. – Я, помнится, видел бумагу из RuSHA, где вас отнесли к третьей группе по шкале доктора Шультца..[12]12
  Шультц, Бруно – руководитель VII (Расового) управления Главного управления Расы и поселений (Rasse– und Siedlungs Hauptamt; RuSHA). Создатель шкалы расовой принадлежности, состоявшей из пяти основных групп. К третьей группе относились арийцы с примесью альпийской, динарской или средиземноморской крови.


[Закрыть]

– На что вы намекаете, Кох? – Клейнмихель резко отодвинул от себя рюмку с ликером и попытался встать со стула. Хонер удержал его, положив руку на плечо.

– Просто не в первый раз замечаю, что о расовой чистоте больше всего любят рассуждать те, у кого с этим не все гладко.

– Я, во всяком случае, не позволяю себе непочтительно отзываться о высших руководителях Рейха! – зашипел Клейнмихель. – А вот вас, Кох, давно пора как следует потрясти! Думаете, я не помню, как вы отзывались о рейхсминистре пропаганды?

Судя по искреннему удивлению в глазах Коха, он и сам уже давно забыл, как отзывался о рейхсминистре пропаганды.

– Вы называли его сморчком-германцем! – Клейнмихель оперся руками на стол и торжествующе взглянул на шифровальщика. – Сморчком-германцем, вот как!

– Не надо кричать, – нервно сказал Хонер. – На нас уже и так все смотрят!

– Господи, – с искренним облегчением выдохнул Кох, – да ведь его многие так называют! Просто не у каждого хватает смелости проорать прозвище нашего Йози на всю бильярдную.

Клейнмихель понял, что допустил промах. Он сорвал очки и начал яростно протирать их тряпочкой.

– Вам это даром не пройдет, – прошипел он. – Не вечно же вас будет покрывать этот желчный мозгляк Хиршфельд!

– Вы меня поражаете, штурмшарфюрер, – сказал Кох, – мало того, что вы прилюдно оскорбляете одного из руководителей Рейха, вы еще раздаете презрительные характеристики вышестоящему начальству! Мне, пожалуй, стоит довести до сведения штандартенфюрера Хиршфельда, как вы о нем отзывались.

«Интересно, – подумала Дайна, – чем закончится эта ссора? Может быть, эсэсовец вызовет Коха на дуэль? Или хотя бы попытается дать ему в морду?»

Ее бы вполне устроило, если бы эти крысы вцепились друг другу в глотки. В Кохе, по крайней мере, иногда, проскальзывало что-то человеческое – хотя и недостаточно для того, чтобы считать его человеком. В Клейнмихеле не чувствовалось и этого.

Но крысы не спешили пожирать друг друга. Возможно, они просто привыкли пользоваться другими приемами – подсиживанием, доносами, провокациями. Решить вопрос честным поединком у них просто не хватало духу.

– Да я тебя в порошок сотру! – процедил разъяренный Клейнмихель. – Один звонок моему дяде в Берлин – и от тебя мокрого места не останется.

Кох слегка побледнел, но решительно выставил вперед подбородок.

– Боюсь, у твоего дяди сейчас слишком много других забот. И с чего ты взял, что он в Берлине? По-моему, он занят тем, что сжигает евреев из варшавского гетто.

«Надо запомнить, – сказала себе Катя. – Дядя Клейнмихеля – высокопоставленный чин в СС».

– Ради меня он с удовольствием отвлечется на полдня. И тогда, Рихард…

Кох поднялся из-за стола.

– Здесь становится трудно дышать, – сказал он, пристально глядя на Дайну. – Слишком воняет сапогами гестапо. Пойдемте, фройляйн, прогуляемся на свежем воздухе.

– Но я должна дождаться Отто, – пробормотала не ожидавшая такого поворота Дайна.

– Господин Нольде никуда не денется. К тому же мы не станем уходить далеко. Погуляем вдоль монастырских стен.

Дайну совсем не привлекала перспектива романтической прогулки с Кохом, но оставаться в компании Клейнмихеля и Хонера ей хотелось еще меньше. Она пожала плечами, делая вид, что уступает напору старшего шифровальщика.

– Ну, разве что ненадолго…

В этот момент на лестнице загрохотали сапоги. Дайна обернулась и увидела, что в подвал спускаются трое высоких, плечистых эсэсовцев. Одного из них она знала – это был Хаген.

– Бармиксер, шесть кружек пива, – крикнул Хаген, бросая на стойку несколько банкнот. – И стол для американского бильярда!

– Пул в другом зале, – буркнул Вилли, наливая пиво. – И он сейчас занят.

– Занят? – переспросил Хаген с искренним удивлением. – Бруно, ты слышал? Он сказал – стол занят!

Флегматичный, похожий на медведя Бруно пожал плечами.

– Придется освободить.

Третий эсэсовец, напоминавший викинга рубленым голубоглазым лицом и очень светлыми волосами, похлопал его по плечу.

– Только без эксцессов, парни. Здесь вам не Париж.

Бруно и Хаген двинулись в сторону второго зала, откуда слышались веселые крики и костяные удары сталкивающихся шаров. По пути Бруно задел стул Клейнмихеля и тот едва не свалился на пол.

– Эй, поосторожнее! – возмущенно крикнул эсэсовец. Бруно даже не обернулся.

– Не лезь, – Хонер схватил его за рукав и громко зашептал: – Это же парни Скорцени, они все прирожденные убийцы! Тут тебе даже берлинский дядюшка не поможет…