Текст книги "Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Кирилл Бенедиктов
БЛОКАДА
Книга третья. ВОЙНА В ЗАЗЕРКАЛЬЕ

ПРОЛОГ

Ставка Адольфа Гитлера Wehrwolfriod Винницей, август 1942 года

Штурмбаннфюрер СС Хайнц Линге считал себя самым счастливым человеком на свете.

Ему было двадцать девять лет, и девять из них он провел рядом с величайшим гением, которого знало человечество.

Даже если самому Хайнцу Линге и не суждены были выдающиеся деяния, место в истории он себе уже обеспечил. Великие люди отбрасывают длинные тени, и именно такой тенью стал он, Хайнц Линге. Безмолвной, как и положено тени. Никогда ни на шаг не отступающей от своего хозяина.

Даже Ганс Раттенхубер, свирепый телохранитель фюрера, не был так близок к нему, как Хайнц Линге. Раттенхубера фюрер отправил куда-то на Кавказ, и тот, скрипнув зубами, вынужден был подчиниться. Линге с гордостью подумал тогда про себя, что он ни за что не выполнил бы подобного приказа, потому что для него не было долга священнее и службы важнее, чем все время быть рядом с Адольфом Гитлером. Линге был готов умереть за фюрера, но оставить его одного, без своей молчаливой поддержки? Нет, никогда.

Линге знал, что его недолюбливают. Ему было все равно. За глаза его называли слугой и лакеем. Пусть. Хайнц Линге гордился своей должностью – камердинер фюрера. Он знал о желаниях и нуждах фюрера все. С Хайнца Линге начинается день великого человека и им же он и заканчивается. Гитлер был совой и, если приходилось вставать до одиннадцати, весь день чувствовал себя разбитым. Но и позже одиннадцати вставать не любил. Для пунктуального Линге было истинным наслаждением дежурить перед спальней фюрера, поглядывая на точнейший швейцарский хронометр. В 10.59 камердинер весь подбирался, взгляд его делался решительным и сосредоточенным, словно впереди ждала битва; наконец, когда тонкая секундная стрелка полностью обегала циферблат, Хайнц Линге набирал в легкие воздуха и негромко стучал в дверь спальни.

В этот момент он чувствовал особую важность своей работы, которую трудно было понять лицам не посвященным: он, мелкий человек, указывает вождю, когда нужно обратить высокое внимание на дела житейские, он отвечает за полноценный сон Гитлера, он следит за его одеждой и питанием, все он!..

Проходило еще несколько секунд, и из-за двери доносилось недовольное ворчание.

– Доброе утро, мой фюрер, – хорошо поставленным голосом приветствовал своего хозяина Линге. – Уже пора!

После этого он выжидал минуту или две. Потом вновь аккуратно стучал в дверь, открывал ее и ввозил в спальню фюрера столик с завтраком. Завтракал великий человек очень скромно: пил свой любимый чай «Роннефельдт», размачивая в нем овсяное печенье, ел нарезанные тонкими дольками яблоки. Фюрера уже несколько лет мучили боли в кишечнике, поэтому в еде он был весьма воздержан.

После завтрака приходила пора принимать лекарства, прописанные доктором Морелем. За спиной у фюрера Теодора Мореля называли шарлатаном и шептались, что от его сомнительных лекарств пациенту становится только хуже. Однако Линге очень уважал Мореля, бывшего некогда самым дорогим венерологом Берлина. Его консультации стоили больших денег, однако Линге, подхватившего дурную болезнь у одной венгерской певички, доктор вылечил совершенно бесплатно. С тех пор Линге испытывал к Морелю почти безграничное доверие, а потому не ведал сомнений, давая фюреру изготовленные им порошки.

Процедура завершалась закапыванием в глаза Гитлеру специальных капель на основе раствора опия. Линге научился это делать так аккуратно, что фюрер даже не морщился. Через несколько минут разноцветные глаза великого человека приобретали нормальный ярко-голубой цвет. Камердинер наблюдал за этим превращением благоговейно, не позволяя себе ни малейшего проявления любопытства. В конце концов, если фюрер не хочет показываться на публике с разноцветными глазами, у него наверняка есть на то веские причины.

Покончив с лекарствами, Линге увозил столик с остатками завтрака и приносил Гитлеру свежую прессу и очки в простой стальной оправе. Фюрер читал много и быстро: толстая стопка немецких, английских, американских и французских газет проглатывалась им за час. К половине первого фюрер вставал с постели, будучи в курсе важнейших новостей мировой политики.

Линге помогал вождю нации одеться, придирчиво осматривая его дневное платье. Гитлер придавал большое значение своему внешнему виду, и Линге, зная об этом, порой осмеливался давать великому человеку советы. «Мой фюрер, у вас на шее растет неаккуратный волос. Позвольте его выщипать». Или: «Эта сорочка не совсем подходит под цвет ваших туфель, мой фюрер. Позвольте предложить вам другую». Ощущение некоей тайной интимности, которое Линге испытывал в такие минуты, наполняло его восторгом.

Счастье – быть рядом с фюрером! Счастье – быть полезным фюреру!

Хайнц Линге был благодарен судьбе за то, что она дала ему такую возможность. И относился к своим обязанностям с величайшим тщанием.

Он сознательно лишал себя всего, что можно было бы назвать личной жизнью. Даже спал, как правило, не в собственной постели, но на стуле подле дверей спальни Адольфа Гитлера – чтобы в случае необходимости сразу же поднести тому стакан воды или лекарство. Узнав о такой самоотверженности своего камердинера, Гитлер распорядился заменить неудобный стул уютным мягким креслом. Но то было в Берлине, а здесь, в полевых условиях, приходилось довольствоваться расстеленным на полу тюфяком, набитым сухой травой.

Впрочем, Линге не жаловался. Спать на тюфяке было даже приятно – ноздри щекотал незнакомый дикий запах русских трав. В открытые окна задувал легкий ночной ветерок, в саду неумолчно стрекотали кузнечики. Иногда Линге просыпался среди ночи от странного и неприятного ощущения: ему казалось, что большая, как плошка, Луна пристально смотрит на него с бархатно-черных небес.

Но на этот раз все было по-другому.

Он проснулся от крика. Мгновенно стряхнул с себя паутину сновидения (привиделось что-то несерьезное – канкан в берлинском кабаре), вскочил на ноги, нашаривая на поясе кобуру. Спал Линге полностью одетым и при оружии.

Крик доносился из спальни фюрера.

На веранду, громко бухая сапогами, уже вбегали охранники во главе с капитаном Бауэром, которого Раттенхубер, уезжая, назначил своим преемником. Бауэр нравился камердинеру – молодой, исполнительный, не такой высокомерный, как Раттенхубер, да и к нему, Линге, относится как к равному. Вот и сейчас Бауэр прежде всего, спросил:

– Что случилось, Хайнц?

Линге бросил быстрый взгляд на дверь.

– Вероятно, ночной кошмар.

Сказав это, он понял, что опасается заходить в спальню к фюреру. Но Бауэр тоже не горел желанием идти первым.

– Вам следует проверить, все ли в порядке, Хайнц.

Он был прав. Линге одернул мундир и сделал шаг к двери.

Фюрер порой кричал во сне – ему снились сражения Первой мировой, облака газа, наползающие на немецкие окопы, солдаты, выкашливающие свои легкие. Возможно, так было и на этот раз. И все же требовалось удостовериться, что фюрер жив и здоров.

Линге осторожно постучал в дверь.

И вздрогнул, отпрянув: из спальни донесся новый крик, полный животного ужаса.

– Заходите! – зашипел за спиной Линге Бауэр. – Что вы медлите?

Линге с трудом проглотил скопившуюся во рту слюну. В горле встал ком, в животе заледенело: из спальни текла тяжелая волна страха, он чувствовал ее, как если бы это был сильный порыв холодного ветра прямо в лицо. И Линге, несмотря на собачью преданность вождю, медлил, никак не решаясь перешагнуть порог.

– Черт вас побери! – рявкнул Бауэр. – Пустите!

Этот крик вывел Линге из ступора. Он оттолкнул капитана и решительно повернул ручку двери.

В спальне горел свет – крохотный красный ночник, стоявший на столике у изголовья кровати Гитлера.

Сам фюрер сидел на кровати, обхватив руками колени и трясся от ужаса. При виде ворвавшегося в спальню Линге он перестал кричать и ткнул дрожащей рукой куда-то в темноту.

– Там! – каркнул Гитлер хриплым голосом. – Там, там, в углу!

Камердинер сделал несколько неуверенных шагов в глубину комнаты. Ему показалось, что во мраке действительно затаилось нечто – какой-то неясный силуэт, размытый и зыбкий, колебался, подобно медузе в толще воды, хотя это могло быть всего лишь игрой ночных теней.

– Капитан! – крикнул Линге, расстегивая кобуру. – Включите свет!

Сейчас же в спину ему ударили лучи мощных фонарей охраны. Силуэт на мгновение стал четче, теперь Линге был почти уверен, что перед ним человек, разве что прозрачный как медуза – свет фонарей проходил сквозь него, как через мутноватое стекло. Камердинер вырвал из кобуры пистолет и прицелился в прозрачного человека.

– Стоять! Руки вверх!

– Нет! – тонко вскрикнул за его спиной фюрер.

От неожиданности Линге обернулся.

– Не смейте стрелять! Это же он! Он! – истерически кричал Гитлер.

Ворвавшиеся в спальню люди Бауэра замерли с оружием в руках. По комнате заметались лучи фонарей, но прозрачный силуэт уже исчез, словно растворился в воздухе.

Бауэр подошел к Линге и тронул его за локоть.

– Что вы видели, Хайнц?

Камердинер пожал плечами.

– Как будто чью-то тень… потом я на мгновение отвернулся, и тень пропала.

– Обыщите помещение, – приказал Бауэр охранникам.

Линге сунул пистолет обратно в кобуру и приблизился к Гитлеру.

– С вами все в порядке, мой фюрер?

Какой глупый вопрос! То, что с фюрером творилось что-то неладное, было видно невооруженным глазом. На землистом лице великого человека выступил пот, губы побелели и тряслись. Гитлер дрожал так, что тяжелая кровать с панцирной сеткой ходила под ним ходуном.

– Вы видели, Дитрих? – пробормотал он, всхлипывая. – Вы видели?

– Я не Дитрих, мой фюрер. Я Хайнц Линге, ваш камердинер.

– Он пришел! – Гитлер, казалось, не слышал его. – Он снова пришел сюда! Сюда!

Внезапно фюрер подался вперед и схватил Линге за рукав.

– Но ведь здесь же не Байройт! Скажите, мы же не в Байройте? И это не дом Вагнера?

– Нет, мой фюрер, – Линге изо всех сил старался, чтобы его голос звучал спокойно. – Мы не в Байройте. Мы вообще не в Германии, мой фюрер, мы в вашей ставке «Вервольф» на Украине.

Сердце Линге бешено колотилось. «Неужели фюрер сошел с ума? – думал он растерянно. – И что же тогда делать? Надо срочно вызвать доктора Мореля… но ведь он остался в Берлине! Сколько потребуется времени, чтобы организовать самолет? И где все это время держать фюрера? Если в таком состоянии его увидят генералы, это конец…»

– Хайнц? – спросил вдруг Гитлер слабым, но куда более спокойным голосом. – Это ты, Хайнц? Как хорошо… мне показалось, что со мною Эккарт и мы снова в Байройте, как двадцать лет тому назад…

– Все хорошо, мой фюрер, – от облегчения Линге позволил себе приобнять фюрера за плечи и погладить по дрожащей руке. – Ваш верный старина Хайнц с вами, вам ничего не угрожает. Вам приснился сон, просто страшный сон. Сейчас я дам вам успокоительную микстуру, и все пройдет…

– Нет, – живо возразил Гитлер, – это был не сон! Я видел его, видел явственно. Вон там, в углу!

– Мы никого не нашли, – хмуро сказал капитан Бауэр. – В спальне никого нет, окно закрыто, по периметру расставлены мои люди. Проникнуть в дом невозможно.

– Что делают здесь эти дуболомы из охраны? – прошептал Гитлер на ухо своему камердинеру. – Ясно же, что они никого и никогда не найдут!

– Фюрер просит всех покинуть помещение, – хорошо поставленным голосом распорядился Линге. Гитлер благодарно сжал его руку холодными, как у покойника, пальцами.

– Хайнц, – прошептал он, когда за последним охранником закрылась дверь, – ты ведь тоже его видел, не так ли?

Линге заколебался. Подтвердить слова фюрера? А вдруг это вызовет очередной приступ паники? Солгать? Но ведь невозможно лгать вождю нации!

– Ты тоже его видел, – настойчиво повторил Гитлер. – Он стоял возле той стены!

– Что-то я определенно видел, мой фюрер, – ответил камердинер, тщательно выбирая слова. – Очертания человеческой фигуры… но я не уверен…

– Потому что она была прозрачной, – Гитлер успокаивался на глазах. – Человек в углу был прозрачным, будто стекло!

– Но ведь это невозможно, мой фюрер, – рассудительно сказал Линге. – Нам с вами наверняка показалось. Знаете, ночью, бывает, и не такое привидится…

Гитлер натянул одеяло почти до ушей, как это делают боящиеся темноты дети.

– Это было не привидение, мой добрый Хайнц. Это был он! Он!

«Ох, только бы не новый приступ!» – подумал Линге.

– Кто «он», мой фюрер?

Гитлер ответил не сразу. Лицо его вдруг осунулось, постарело.

– Их называют Высшими Неизвестными, – прошептал он, наконец. – Они приходят из подземного мира. Ты знаешь, Хайнц, что мы живем в перевернутом мире?

Подтверждались худшие опасения Линге.

– Нет, мой фюрер. По правде говоря, я ничего в этом не смыслю. Я ведь простой рабочий, не закончил даже училища…

«И никогда бы не попал в ваши личные камердинеры, если бы не рыжий шваб Зепп Дитрих, герой Первой мировой, которому почему-то приглянулся верзила-каменщик», – мог бы добавить Линге, если бы отличался разговорчивостью. Ах, как бы ему хотелось сейчас отвлечь обожаемого фюрера пустой болтовней! К несчастью, от природы он был не слишком словоохотлив. Это качество, обычно весьма полезное для слуги, сейчас обернулось досадным недостатком.

– Чепуха, Хайнц, – махнул рукой Гитлер. Его снова начало трясти. – Такому не учат ни в школах, ни даже в университетах! Это тайна, Хайнц, и немногие в нее посвящены.

Только сейчас Линге почувствовал, что от Гитлера несет потом – кислой, удушливой прелью больного тела, и, несмотря на всю свою любовь к великому человеку, камердинер постарался незаметно отодвинуться подальше.

– Мы живем в полости бесконечной скалы, – говорил между тем фюрер, бросая опасливые взгляды в темный угол спальни. – То, что люди принимают за небо, не больше, чем скопление газов, просачивающихся через трещины в камне. Нет никакого космоса, Хайнц, нет никаких звезд – все это оптическая иллюзия. Есть только Солнце и Луна, которые находятся в центре нашего мира. Но они меньше, гораздо меньше, чем мы привыкли думать…

Линге слушал его вполуха, пытаясь вспомнить, где же успокоительная микстура.

– Под нашими ногами – бесконечная твердь. Но в ней есть и другие пустоты, во всем подобные той, которую мы считаем своей вселенной. В одной из таких пустот и обитают они.

Гитлер многозначительно замолчал, и Линге, чтобы не показаться невежливым, вынужден был переспросить:

– Кто такие «они», мой фюрер?

– Высшие Неизвестные! Господа Глубин!

– Понятно, – сокрушенно покачал головой Линге. – Мне кажется, вам необходимо поспать, мой фюрер. Сейчас я дам вам лекарство, вы успокоитесь и заснете. А утром даже и не вспомните, что вас ночью так напугало.

– Чертов болван! – вспылил Гитлер. – Я рассказываю тебе то, чего не должен знать никто из живущих, а ты болтаешь о микстуре!

Линге, давно привыкший к внезапным вспышкам гнева великого человека, только вздохнул.

– Они приходят оттуда! Из царства Агартхи! Я думал, что больше никогда не увижу их… Хайнц, впервые я увидел Высшего Неизвестного двадцать лет назад, и он напугал меня. Мне было жутко в его присутствии! Я весь дрожал, кровь застыла у меня в жилах. От него исходила сила, понимаешь? Настоящая сила. Ведь Высшие Неизвестные владеют тайнами вриля…

«Начал заговариваться, – подумал Линге. – Надо поскорей дать ему лекарство!»

– Простите, мой фюрер, – сказал он, поднимаясь. – Я только возьму микстуру и тотчас вернусь.

– Нет! – взвизгнул Гитлер, цепляясь за его китель. – Не оставляй меня, Хайнц! Он где-то здесь, я чувствую!

– Здесь никого нет, люди Бауэра облазили каждую щель, – Линге пытался высвободиться, но безуспешно – фюрер вцепился в китель мертвой хваткой. – Я вернусь через минуту, обещаю!

– Не оставляй меня, Хайнц, – жалобно простонал Гитлер. – Не нужно микстуры, просто посиди со мной. Мне так страшно…

Линге опустился обратно на стул. Фюрер облегченно откинулся на подушки и прикрыл глаза. Лицо его приобрело почти умиротворенное выражение.

– Сначала я думал, что до меня добрался японец, – непонятно пробормотал он, – ведь у него есть змея, с ней он может проникнуть всюду. Но японец пришел бы убить меня, а тот, кого ты видел, явился не за этим.

Голос Гитлера слабел, делался все глуше и тише. Однако Линге видел, что к щекам фюрера мало-помалу приливает кровь, восковая бледность, делавшая его лицо похожим на посмертную маску, понемногу отступает.

– Он приходил напомнить мне про обещание, – едва слышно прошептал Гитлер. – Про договор, заключенный двадцать лет назад в Байройте, в доме Рихарда Вагнера…

Шепот его стал совсем неразборчивым. Да Линге и не пытался к нему прислушиваться. Просто сидел и ждал, пока фюрер заснет.

Хайнц Линге был напрочь лишен воображения и не верил в призраков.

Когда великий человек начал негромко похрапывать, камердинер осторожно поправил почти сползшее на пол одеяло и подоткнул подушку повыше. Затем поудобнее устроился на своем жестком стуле и, выложив на всякий случай пистолет на тумбочку перед собой, принялся ждать, когда же закончится эта безумная ночь.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
На пороге

Северный Кавказ, август 1942 года

Мария фон Белов делала утреннюю гимнастику.

Она вставала в половине шестого утра и сорок пять минут выполняла упражнения по сложной методике доктора Крегера, включавшей изощренные практики Индии и Китая. Мария изгибалась змеей, до хруста растягивала мышцы, принимала позы, напоминавшие рисунки на стенах древних храмов Востока. Еще пятнадцать минут посвящались силовой гимнастике: Мария работала с гантелями и небольшой штангой. Затем полчаса боксировала с белобрысым Михелем из второй роты, чемпионом Баварии в легком весе. Ровно в семь фон Белов, скрывшись от нескромных глаз за раскладной китайской ширмой, обливалась двумя ведрами ледяной воды, набранной в ближайшей горной речке. Дивизия генерала Ланца продвигалась к перевалам быстро, и чем ближе становились сверкающие вершины, тем холоднее была вода из горных рек.

Обливаясь, Мария напевала – то арию «Сон Эльзы» из вагнеровского «Лоэнгрина», то что-нибудь легкое, вроде модной «Эрики».[1]1
  Популярную в годы войны песню «Эрика» можно послушать на сайте: http://vilavi.ru/pes/171205/171205.shtml


[Закрыть] При этом она никогда не сбивалась с ритма и не фальшивила – у нее был абсолютный музыкальный слух.

Иоганн Раттенхубер, в обязанности которого входило обеспечение безопасности фон Белов, поначалу беспокоился за здоровье своей подопечной, но быстро понял, что никакие ледяные ванны Марии не страшны. Фон Белов была настоящим идеалом арийской женщины, словно родившейся в снегах Гипербореи. После обливания, которое любого другого превратило бы в дрожащего от холода цыпленка, она выглядела свежо и бодро, как иная женщина – после ароматической ванны. Кожа Марии, обычно молочно-белая, слегка розовела от приливавшей к ней крови – вот и все.

Мария фон Белов вышла из-за ширмы, вытирая белокурые волосы жестким полотенцем. Глаза ее сверкали, на губах играла улыбка.

– Потрясающее удовольствие, – сообщила она Раттенхуберу. – Вам непременно стоит попробовать, Ганс.

– Обязательно попробую, – в который раз согласился Раттенхубер.

«Не хватало мне только слечь с воспалением легких», – подумал он про себя.

– Сегодня мы доберемся до Туманлы-Кёль,[2]2
  Туманлы-Кёль – «Форельное озеро»


[Закрыть] – сказала фон Белов. – Можно будет поужинать свежевыловленной форелью.

Как и фюрер, она была убежденной вегетарианкой.

– Я бы предпочел хорошую свиную отбивную, – буркнул Раттенхубер.

Он уже по горло был сыт бараниной, которой щедро потчевали немцев местные жители. Что поделать – туземцы были мусульманами и свинью считали нечистым животным.

– Когда доберемся до места, я обещаю вам целого поросенка, – засмеялась фон Белов. – Грузины делают превосходный свиной шашлык.

– Боюсь, это будет еще нескоро. Чтобы попасть в Грузию, нам предстоит пройти через эти горы.

– Великолепные, правда? Какая дикая мощь! Альпы – карлики по сравнению с этими исполинами!

Раттенхубер пожал плечами.

– Если верить справочникам, самая высокая точка Кавказских гор всего лишь на восемьсот метров выше Монблана.

– Вы неисправимый зануда, Ганс, – фон Белов слегка стукнула его полотенцем. – В вас нет никакой романтики. Мы на пороге древней горной страны, полной загадок и тайн, а вы высчитываете какие-то метры!

– От этих метров зависит успех вашей миссии, – сухо сказал Раттенхубер. – И, что, возможно, менее существенно, наши жизни.

– Бросьте! Бояться нечего, у русских нет войск на перевалах. А когда бравые егеря генерала Ланца укрепятся на Большом Кавказском хребте, Грузия сама упадет к нашим ногам, как спелое яблоко.

Генерал Хуберт Ланц командовал одним из лучших соединений вермахта – 1-й горнопехотной дивизией «Эдельвейс». На форменных бергмютце[3]3
  Bergmiitze (нем.) – «горная шапка», головной убор, представляющий собой овальную шапку с козырьком.


[Закрыть] егерей Ланца красовался благородный снежный цветок – серебристый, с тычинками, покрытыми золотистым лаком.

Горные егеря были элитными солдатами рейха. В дивизию набирали только уроженцев горных областей Баварии, Тироля, Судет не младше двадцати четырех лет, имевших альпинистскую либо горнолыжную подготовку. В самом начале войны «Эдельвейс» за несколько часов захватил перевал Дукла на границе Польши и Чехословакии, затем стремительно выбил югославскую пограничную стражу с казавшихся неприступными горных застав. Офицеры «Эдельвейса» были прекрасными спортсменами и многие из них хорошо знали эти горы – с середины 30-х годов «туристы» и «скалолазы» из Третьего Рейха появлялись на Кавказе с завидной регулярностью. А сам генерал Ланц не раз совершал восхождения со знаменитыми советскими альпинистами, хорошо говорил по-русски, умел объясняться и на туземных наречиях.

Егеря были отлично экипированы. Удобная крепкая горная обувь и верхняя одежда, палатки, спальные мешки, походные индивидуальные кухни, спиртовки с запасами сухого горючего, примусы, темные очки. Предусмотрено было все – никакие неожиданности вроде той, что подстерегла вермахт прошлой зимой под Москвой, «Эдельвейсу» не грозили.

Но самое главное – в распоряжении генерала Ланца были карты – подробнейшие, нарисованные с истинно немецкой тщательностью. Продвижение «Эдельвейса» к перевалам Большого Кавказского хребта было распланировано с точностью до часа.

– Мне бы ваш оптимизм, – проворчал Раттенхубер.

У него было плохое настроение. Строго говоря, плохое настроение не оставляло его с того момента, как они покинули ставку. Раттенхубер чувствовал себя не в своей тарелке – он занимался вовсе не тем, чем привык заниматься последние восемь лет. Да, капитан Бауэр сообразительный и расторопный офицер, он даже чем-то напоминал Раттенхуберу его самого в молодости, но можно ли на него положиться во всем, что касалось безопасности фюрера? Ладно бы еще в Берлине, но в двухстах километрах от линии фронта?

Иоганн Раттенхубер не мог дождаться момента, когда Мария фон Белов отыщет, наконец, тот предмет, ради которого он вынужден был оставить фюрера. Его не слишком интересовало, что это за предмет. Сила орла, продемонстрированная ему Гитлером, произвела на начальника охраны определенное впечатление, но не убедила в том, что на свете существует волшебство и магические артефакты. Еще служа в мюнхенской полиции, он навидался всякого. Слепой медвежатник Отто Хирш вскрывал сложнейшие кодовые замки за десять минут. Мошенник Гвидо Лаузе, известный под кличкой «Бульдожка», однажды получил в городском банке Бамберги двести тысяч рейхсмарок за листок бумаги, на котором были нарисованы какие-то закорючки. Кассир, выдавший ему деньги, клялся, что видел перед собой заверенный печатями вексель австрийского «Кредитанштальта». Бандит и убийца Дитмар Штрекер, которого этапировали в мюнхенскую тюрьму четверо бывалых конвойных, исчез прямо у них на глазах, словно растворившееся в воздухе привидение. Спустя два года Штрекера застрелили в Дрездене при попытке ограбить ювелирный магазин, так что теперь и спросить не у кого, каким образом он тогда сбежал. Но так ли это важно? Раттенхубер привык иметь дело с фактами, а не с теориями. У фюрера есть предмет, позволяющий внушать людям любые мысли? Прекрасно. Где-то существует другой предмет, владелец которого способен перемещаться в любую точку мира? Сомнительно, но допустим. Допустим, потому что, не веря в волшебство, Раттенхубер все же признавал существование неких сил, недоступных его простому уму. Если он будет верить в духов, материализующихся в спальне фюрера, его нужно будет уволить с поста за профессиональную непригодность. Но если он не примет в расчет вероятность появления рядом с Гитлером злоумышленника, придумавшего какую-то дьявольскую хитрость, грош ему цена как охраннику.

Поэтому Раттенхубер не считал, что Мария фон Белов занимается ненужным делом. Вот только участвовать в этой авантюре самому у него не было ни малейшего желания.

– Опять вы ворчите, Ганс, – укорила его Мария. – Хоть бы красотами окружающего пейзажа полюбовались, что ли! В Германии такой первобытной красоты не найдешь!

Места, по которым продвигалась дивизия «Эдельвейс», действительно были очень живописны.

Впереди высились снежные вершины Большого Кавказского хребта, подсвеченные лучами утреннего солнца. Узкая дорога, уводившая вверх, к перевалу Клухор, вилась среди сосен высоко над долиной реки с варварским именем Теберда. Где-то там, за скальными стенами, притаился горный проход, по которому Мария фон Белов намеревалась проникнуть в Грузию.

– Слишком много зелени, – пробурчал Раттенхубер. – На месте русских я бы спрятал стрелков вон там, наверху – оттуда вся дорога как на ладони.

– Да успокойтесь вы, Ганс! Нет здесь никаких русских. У генерала Ланца превосходно налажена разведка, если кто-то и решит устроить нам засаду, мы узнаем об этом заранее. Но устраивать засаду некому.

Фон Белов была права.

Русские стягивали силы к побережью, опасаясь прорыва немцев к Туапсе. Для обороны нефтяных промыслов Грозного с побережья Каспийского моря были переброшены войска 44-й армии, усиленные стрелковыми дивизиями и танковыми бригадами с советско-турецкой границы. Но между этими двумя мощными группировками образовался разрыв, в который и вклинился 49-й горнопехотный корпус генерала Конрада, куда входила дивизия «Эдельвейс». Путь к перевалам Большого Кавказского хребта от Санчаро до Эльбруса был открыт.

Но Иоганн Раттенхубер не склонен был недооценивать русских.

Они с Марией фон Белов прибыли на Кавказ с частями 3-й танковой дивизии генерала Брейта, наступавшими со стороны Невинномысска. Раттенхубер невольно оказался свидетелем штурма Пятигорска – города, где не было советских войск. Русские ушли к Минеральным Водам, оставив в Пятигорске только курсантов тракторного училища.

Это были даже не военные. Это были зеленые юнцы, учившиеся собирать сельскохозяйственные машины!

Но эти чертовы курсанты сумели обшить листовой сталью быстроходный гусеничный трактор и установить на нем пулемет! Почти два часа безумная машина с грохотом носилась по городу, а засевшие в ней курсанты поливали автоматными очередями танкистов Брейта и поджигали боевую технику «коктейлем Молотова». Их удалось остановить, только загнав в ловушку между двумя танками, расстрелявшими трактор в упор. Генерал Брейт, умевший уважать настоящее мужество, распорядился похоронить экипаж трактора с воинскими почестями.

Одним трактором дело не ограничилось. Курсанты, раздобывшие откуда-то оружие, устроили настоящую партизанскую войну в городе. За сутки мотопехота, прочесывавшая Пятигорск по квадратам, уничтожила десятки курсантов, но и потери Брейта оказались неожиданно высокими. А прорыв к подножию горы Машук стоил ему целой роты – притом, что русских, оборонявших высоту, было всего пятнадцать человек.

Поэтому Раттенхубер не разделял оптимизма своей подопечной. Его несколько утешало то обстоятельство, что работа разведки в дивизии «Эдельвейс» действительно была на высоком уровне. Перед втягивавшимися в ущелье Теберды немецкими колоннами скользили умевшие оставаться невидимыми даже на голом горном склоне егеря из 98-го полка, прошедшие суровую тренировку в Швейцарских Альпах. А в нескольких километрах впереди основных сил двигался отряд всадников из перешедших на сторону немцев черкесских джигитов. На них генерал Ланц возлагал особые надежды.

Что ж, пора и в дорогу!

Наголо бритый шарфюрер Фрицци, выполнявший при Марии роль денщика, подвел к ней буланого кабардинского жеребца, подарок местного «князя». Мария вскочила в седло с легкостью, выдававшей годы занятий верховой ездой. Раттенхуберу на коне ездить не нравилось, он предпочитал бронетехнику, но «Эдельвейс» двигался к перевалам налегке.

– Шарфюрер, – строго сказала Мария своему денщику, – мы с оберфюрером поедем вперед. Ты остаешься при штабе дивизии для связи с Берлином.

Фрицци недовольно покосился на Раттенхубера, но ничего не сказал, ограничившись кивком бритой головы. Иногда Иоганну казалось, что денщик ревнует к нему свою хозяйку – совершенно абсурдное предположение, конечно. Во-первых, он не давал для этого ни малейшего повода, а во-вторых, слыханное ли дело, что бы низший чин мог позволить себе подобные чувства?

Стараясь не смотреть на насупившегося шарфюрера, Иоганн взобрался на свою флегматичную кобылку и заерзал в седле, устраиваясь поудобнее.

Егеря уже построились для дневного перехода и обменивались шутками в ожидании приказа. Раттенхубер вслед за Марией фон Белов проскакал в голову колонны, кожей ощущая на себе насмешливые взгляды солдат. В его возрасте и с его комплекцией изображать из себя героя Карла Мая, по меньшей мере, глупо.

Сам генерал Ланц вместе со своим любимчиком гауптманном Гротом ехал в открытой машине, представляя собой, на взгляд Раттенхубера, отличную мишень для затаившегося где-нибудь в лесу снайпера. Увидев Марию, генерал приветливо помахал ей рукой.

– Приветствую нашу амазонку! Вы сегодня очаровательны, впрочем, как и всегда!

Хайнц Грот молча приложил ладонь к околышу своей горной шапки, на которой, кроме металлического цветка, красовалось орлиное перо – отличительный знак, символизировавший особую миссию его подразделения. Миссия официально держалась в секрете, но Раттенхубер знал, что альпинисты Грота должны изойти на Эльбрус и установить там черно-красное знамя Рейха.

– Если не возражаете, генерал, мы с оберфюрером поедем впереди. Мне необходимо провести рекогносцировку.

– Вам? – засмеялся Ланц. – Вы решили заняться стратегией, моя милая фрау? Оставьте это ремесло мужчинам.

– Под рекогносцировкой я имела в виду нечто, не относящееся к военным действиям. Не помню, говорила ли я вам, но мне приходилось бывать в этих местах.

– Какое совпадение, мне тоже! Я поднимался на Эльбрус в 1936 году. Но я не знал, что вы увлекаетесь альпинизмом.

– Вовсе нет. Я участвовала в археологической экспедиции, которая искала на Кавказе следы арийской культуры. В основном мы работали по ту сторону хребта, но мне по делам несколько раз приходилось ездить в Майкоп. Поэтому дорога на Сухуми мне хорошо знакома.